Девушка с «адской машиной». 5 страница

Ее долго допрашивали, и когда она убедилась, что действительно попала к партизанам, сказала, что ей нужно видеть полковника Льдова.

Наткнувшись на партизанский патруль, одетый в немецкое трофейное обмундирование, она решила, что попала к немцам или бендеровцам, и, не зная русско­го языка, не сразу разобралась, с кем имеет дело.

Ее доставили к нам в штаб. Это была польская коммунистка из Кракова. Измученная, голодная, де­вятнадцатилетняя девушка готова была умереть, не проронив слова, которое могло принести нам вред.

Она передала нам ценные документы для командования Красной Армии. Они были запрятаны у нее так, что их не могли обнаружить гитлеровцы, которые ее дважды обыскивали в пути следования.

Комфортабельная землянка, освещенная электри­чеством, автомашины, обслуживающие центральную базу, наличие хороших продуктов — все это изуми­ло юную польскую патриотку. Видно, она не без страха шла в леса к пресловутым русским партиза­нам, которые по описанию гестапо представлялись чем-то средним между русским мужиком с зарубеж­ной карикатуры и русским медведем из детской сказки,

Мы сидели в штабной землянке. Шестивольтная электрическая лампочка, питаемая от бензинового движка нашей радиостанции, освещала лицо девушки: умные серые глаза ее, строгие очертания рта выража­ли волю, решительность, сосредоточенность. Она рас сказывала о том, как они работают в глубоком под­полье, как ведут себя андерсовцы, пилсудчики, на ко­го опираются в своей работе польские коммунисты. Мы смотрели на эту девушку и чувствовали в ней что-то очень знакомое и близкое нам.

Пока мы запрашивали у Москвы некоторые дан­ные, девушка отсыпалась, а потом бродила по лагерю, знакомилась с людьми и удивлялась все больше и больше. Через несколько дней, когда дольше оставать­ся в нашем, день ото дня уменьшавшемся партизан­ском районе стало ей незачем, да и небезопасно, мы проводили гостью в обратный путь. Очень не хотелось девушке уходить, и я от души пожалел ее, когда она покидала теплую землянку и жизнь среди друзей по оружию, для того, чтобы сквозь стужу и темень итти навстречу смертельной опасности. Но девушка была бойцом и шла, не щадя жизни, к победе. Хотелось ве­рить, что она доживет до радостного дня освобожде­ния своей родины.

На связь к нам приходил член подпольной вар­шавской тройки, ответственные товарищи из Познани и других городов. Все они приносили важные сведе­ния о противнике: карты, схемы обороны городов, аэродромов, коммуникаций.

С Москвой были связаны все чаяния и надежды не только польского народа, продолжавшего тяжелую борьбу с оккупантами, но и всех прогрессивных людей мира.

Москва, в которой работает Центральный Коми­тет коммунистической партии, Москва, из которой руко­водил победным шествием советских армий великий Сталин, Москва была гарантией грядущей победу для всех свободолюбивых народов, символом освобожде­ния от страшного фашистского варварства.

К линии фронта

После того как провалились попытки гитлеровцев обезглавить наше соединение, следовало ждать серьез­ных карательных мероприятий, а я, как на грех, слег с острым приступом аппендицита. Я было пытался ослушаться доктора и встать, но он пригрозил мне опе­рацией «на горячем столе», то есть при высокой тем­пературе. Это и при нормальных клинических усло­виях очень часто кончается большими неприятностями, а здесь вывело бы меня из строя минимум на месяц. Я предпочел подчиниться врачу и полежать. Москву известили по радио о необходимости вывезти меня на операцию, и я лежал, но заботы, бессонница раздра­жали и не давали мне поправиться. Моя болезнь усугублялась печальной вестью. Мне передали о тя­желом заболевании Павла Дубова. У него будто бы нашли отравление какими-то продуктами, и его срочно увезли в больницу. А в это время гитлеровцы уже посте­пенно эвакуировали Брест, и Дубова вывезли дальше в западном направлении, и что с ним стало, я тогда не мог установить. Лишь несколько месяцев спустя мне передали, что он где-то умер. Мы предприняли меры к замене Дубова Рыжиком, но прежде надо бы­ло выяснить досконально причину заболевания Павла, чтобы не поставить под удар Ивана. Я крепко загру­стил.

Ребята старались развлечь меня, чем умели, и до­были томик Мопассана. Я перечитал «Иветту», и чем- то бесконечно далеким и странным показались мне страдания и страсти мопассановских героев, хотя мастерское повествование захватывало. Ну, какой уж тут Мопассан с проблемой (для любящих!) жениться или не жениться, когда получаешь, лежа в постели, такое, например, сообщение, какое я получил 29 янва­ря от командира одной из наших периферийных точек: «На нашу базу наступает до двух батальонов власов­цев, батальон мадьяр и сто двадцать гитлеровцев. На вооружении у них четыре пушки и двадцать станко­вых пулеметов. Несу потери...»

Началось! Надо было встать и организовывать оборону, а на случай необходимости — и пути отхода в глубь болот на другие базы.

Красная Армия продвигалась вперед, и в наш рай­он прибывали все новые и новые части гитлеровцев. Это сковывало наши действия. И для того, чтобы со­действовать успешному развертыванию стратегическо­го наступления Красной Армии, надо было отходить не на восток, а на запад. Такое же указание имелось и в директивах центра.

Через «языков», которых мы регулярно брали и допрашивали, мы узнали, что фашистское командова­ние предполагало организовать оборонительный ру­беж на линии сухого вала, пересекающего Пинские болота с севера на юг, от Барановичей до Лунинца. В этом случае нам необходимо было отвести штаб и все свои подразделения на западную сторону железнодо­рожной линии Брест — Барановичи, иначе мы, чего доброго, вместо того, чтобы громить фашистские ты­лы, могли оказаться «в плену» у Красной Армии. Од­нако уходить на запад, не дождавшись обещанного груза с самолетов, было нельзя, и мы выслали минеров, чтобы восстановить минные поля вокруг деревень Власовцы и Ходаки, где находились наши передовые посты.

После «урегулирования» наших отношений с вен­герской дивизией в ноябре гестапо выпустило на сце­ну Фойерберга. Убедившись в том, что этот матерый провокатор также сломал себе шею или, во всяком случае, не выполнил поставленных перед ним задач, гитлеровцы в конце марта 1944 года организовали против партизанских отрядов, сосредоточенных в тре­угольнике Барановичи — Лунинец — Кобрин, крупную карательную экспедицию.

Две дивизии — одна мадьярская и одна немецкая, поддержанные авиацией и танками, начали наступле­ние на партизанскую зону с трех сторон. В каратель­ной экспедиции приняли активное участие власовцы, расположенные в Телехановском районе Пинской обла­сти. Связные от местных партизанских отрядов со всех сторон приносили вести о том, что каратели с пушка­ми и танкетками вступают в наш район.

В партизанскую зону одна за другой прибывали разведгруппы Красной Армии. А в районе западнее Сарны партизаны в это время уже соединялись с Красной Армией и начали получать от нее боепри­пасы.

Гитлеровцы понимали, какую огромную опасность для них таили действия партизанских отрядов в непо­средственном контакте с наступающими частями Красной Армии, и потому торопились мощным комби­нированным ударом разгромить партизанские соеди­нения, оказавшиеся теперь в непосредственной близо­сти от линии фронта.

Москва радировала о подготовке к высылке само­лета с грузом и командиром, который должен был за­менить меня на время болезни. Мне приказано было готовиться к переходу линии фронта. Мы жгли поса­дочные сигналы, самолета не было, а каратели тесни­ли нас все настойчивее. Наконец самолет прибыл 1 апреля, люди и груз были собраны, но мне было не до передачи дел — надо было укреплять оборону. Фашисты теснили наши подразделения. Мы рвали их на минных полях, наши петеэрщики подбивали фа­шистские танкетки, но силы и техника карателей на­столько превосходили наши, что мы вынуждены были пядь за пядью отходить в глубину болот. Однако бое­вая работа наших групп не прекращалась. Наоборот, наши люди все глубже и смелее проникали во все по­ры разваливавшегося под ударами Красной Армии гитлеровского «нового порядка», Наши радисты, проч­но обосновавшись в Бресте, связались там с некой Клюевой, работавшей у гитлеровцев на брестском почтамте, и другими товарищами — теперь оттуда шли нам радиограммы о лихорадочной подброске гит­леровцами подкреплений к линии фронта и о беско­нечных вереницах поездов с битыми фашистами, иду­щих с фронта,

Спеша разделаться с нами, каратели вплотную по­дошли к центральному отряду Сикорского, и он со своим штабом вынужден был отойти в район наших вспомогательных точек. Михаил Тарасович Данилкович, занимавший одну из наших вспомогательных баз со своей семьей, доложил мне, что Сергей Иванович прибыл к нему вместе со своим штабом ночью, в са­мую апрельскую распутицу. Надо было разместить людей, кормить, дать им возможность обсушиться и отдохнуть, а затем отбивать карателей, которые уже осадили наш пост номер один.

Я отдал приказ стянуть в болото ближайшие бое­вые группы.

Гитлеровцы на этот раз вели себя необычно. Они шли цепью прямо в лес, а потому наши минные поля, заложенные на дорогах, не могли дать должного эф­фекта. Но взрыв мин под ногами даже отдельных сол­дат охлаждал пыл фашистских карателей. Трое суток части противника продвигались к на­шим передовым пунктам, расположенным на краю бо­лота. 5 апреля им удалось занять пост номер один. До центральной базы оставалось три с половиной ки­лометра Дальше можно было следовать к нам по кладкам или по канаве на лодках. Сунувшись на кладки, каратели подорвались на минах. Такая же участь постигла и тех, которые вышли на тропу к ка­наве.

Каратели обосновались на посту номер первый. Наше положение становилось серьезным.

К вечеру 6 апреля к нам из глубины болот подо­шли две свежие боевые группы. Получив подкрепле­ние в восемьдесят пять отборных бойцов, мы восста­новили положение и вновь заняли пост номер один.

Я продолжал командовать обороной, присланный мне заместитель чувствовал себя не у дел. А мой ап­пендицит время от времени покалывал, напоминая о себе. Опасаясь новых осложнений болезни, я отдал приказ о передаче командования заместителю и 8 апре­ля, в сопровождении двенадцати автоматчиков, тро­нулся к линии фронта.

Весна бурлила потоками ручьев. Наша заполненная до краев канава представляла теперь прекрасный вод­ный канал. Мы погрузились на две лодки-плоскодонки и тронулись на восток. Хотя все это и делалось мной во исполнение приказа центра, но я все же чувство­вал себя очень неловко и расставался с друзьями и соратниками с болью в сердце. За все двадцать во­семь месяцев моей борьбы в тылу врага еще не было случая, чтобы я покидал своих бойцов в сложной бое­вой обстановке. Успокаивало, что гитлеровцы все же бессильны в наших болотистых просторах, а продукта­ми питания на время блокады товарищи были обес­печены.

Я успокаивал себя и тем, что в тылу фашистских оккупантов, как и на фронте, все наши люди были вдохновлены несокрушимым движением Красной Ар­мии вперед, чувством скорой победы над фашизмом.

В первых числах апреля, через восточную часть нашего района из-за Варшавы двигался со своим сое­динением Петр Петрович Вершигора У него было много раненых, и он следовал в район Хворостова, где в распоряжении соединения Комарова имелась поса­дочная площадка для самолетов. Узнав от моих бойцов о том, что полковник Льдов — это Батя из-под озера Червонное, Петр Петрович написал мне пригла­шение. Но до Хворостова было почти такое же рас­стояние, как до линии фронта, и я решил итти на­встречу Красной Армии.

На вторую ночь перед рассветом мы пересекли шоссейную дорогу Пинск — Телеханы и, углубившись километра на два в лес, остановились передохнуть в небольшой деревне.

Ранним утром меня разбудил часовой. Я вышел на улицу. С шоссе доносилось тарахтенье моторов и стук колесного транспорта, а в воздухе был слышен гул многих десятков самолетов, в районе Спорова ухали частые взрывы авиабомб. Можно было предпо­ложить, что началось отступление гитлеровцев из Пинска. Линия фронта в это время проходила кило­метров двадцать — тридцать восточнее этого города.

Дальнейшему продвижению Красной Армии пре­градила путь разлившаяся на десятки километров ре­ка Припять, поэтому пинскому гарнизону пока непо­средственной угрозы не было. Оторвавшись от радио­связи с Москвой, я предположил, что Красная Армия прорвала фронт в направлении на Кобрин и Брест во фланг и движется в тыл пинскому гарнизону. В этом случае лучше было переждать несколько дней, пока фронт перейдет через нас, чем нам переходить линию фронта, И в то же время меня разбирало сомнение: а если это не так? Если это не отступление, а какое-то частичное передвижение войск?.. Однако в том и дру­гом случае солдаты противника могли заглянуть в де­ревню, и оставаться в ней было опасно.

Между тем в воздухе продолжали летать в боль­шом количестве самолеты, которые бомбили рай­оны, расположенные севернее и северо-западнее Ива­нова.

Вернувшиеся с шоссе разведчики доложили, что по шоссе из Пинска на Телеханы движутся танки и кавалерия. Я решил итти дальше по намеченному маршруту. Только значительно позже я узнал, что пинский гар­низон выступал тогда на поддержку массированного наступления, начатого против партизанской зоны, из которой я только что вышел со своими автоматчика­ми. Узнал я и о том, что это наступление карателей, как и все предыдущие, не дало гитлеровцам никаких результатов. В нашем подразделении остались такие бесстрашные командиры—специалисты подрывного де­ла, как Василий Афанасьевич Цветков, которые пре­градили путь гитлеровцам минными полями. Фаши­сты, потеряв много людей и техники, отступили, а вскоре были отозваны на фронт для прикрытия од­ного из многочисленных прорывов, которые в это вре­мя устраивала им наступающая Красная Армия.

Нам предстояло перейти железную дорогу Пинск— Калинковичи, находившуюся под сильной охраной. И хотя это было нашим хлопцам не впервые, но какое- то чувство опасения за них и за себя щемило сердце. Переход дороги был намечен на участке между Лунинцем и Пинском.

Дни 13 и 14 апреля мы провели на одной из на­ших точек. Здесь поблизости, в лесу и в деревнях, базировались партизаны того самого соединения, ко­торым я руководил до вылета в Москву с Князь-озера. Все они называли себя «батинцами». Для перехода че­рез линию железной дороги, кроме моих автоматчи­ков, меня взялась сопровождать группа батинцев в пятнадцать человек, вооруженных двумя ручными пу­леметами и несколькими автоматами. Партизаны нередко заводили разговор о Бате, не стесняясь при­сутствием полковника Льдова.

В задачу группы батинцев входило довести нас до железной дороги, занять оборону и в случае нападе­ния охраны в момент перехода полотна прикрыть нас своим огнем.

Мы подошли к полотну железной дороги в девятом часу вечера. В стороне на линии раздалось несколько винтовочных выстрелов. С небольшими интервалами выстрелы стали повторяться, перемещаясь в нашу сторону. Стрелял, очевидно, патруль из фашистской железнодорожной охраны. По словам сопровождав­ших нас партизан, охрану железной дороги здесь у оккупантов несли власовцы и бендеровцы, вооружен­ные только винтовками,— автоматы и пулеметы хозяе­ва им не доверяли. Но в дзотах сидели гитлеровцы, по национальности — немцы.

Когда мы приблизились метров на сто пятьдесят к железнодорожной насыпи, со стороны Лунинца по­казался товарный поезд. Мне ста по ясно, что патруль, как и было заведено у оккупантов, проходил вдоль полотна за несколько минут до появления воинского эшелона.

Мы решили несколько подождать, чтобы перейти линию под грохот поезда. Выждав момент, я быстро повел людей к полотну. Товарный поезд, преградив­ший нам путь, шел на небольшой скорости. Было еще светло. С площадок товарных вагонов и с платформ на нас смотрели солдаты, сопровождавшие эшелон. Они не знали, кто мы, и не стреляли.

Когда с нами поровнялся последний вагон поезда, я подал команду, и мы, цепью перебежав полотно, ока­зались в мелком кустарнике, сплошь залитом весенней водой. Не успели мы отойти пятнадцати — двадцати метров от насыпи, как позади раздался выстрел, а в воздухе, прямо над нами, вспыхнула осветительная ракета. В ту же секунду с расстояния пятнадцати — двадцати метров по нас открыли огонь из винтовок. Оказалось, что мы перешли полотно дороги в десяти метрах от патруля. Увидев нас, власовцы сначала рас­терялись и залегли, а когда мы, уходя от линии, по­пали в болото, то один из них начал пускать ракеты, а остальные открыли огонь, целясь нам в спины.

Воды в кустарнике было выше колен. Кочкастая почва и лозняк не давали возможности бежать быст­ро. Мои бойцы рассыпались по лозняку и начали уходить каждый по своему усмотрению. Рядом со мной остались только четыре человека.

Укрепленный дзот противника находился в двух­стах метрах от нас. Ввязываться в перестрелку нам было невыгодно, тем более, что с секунды на секунду должна была открыть огонь по патрулю сопровождав­шая нас группа, оставшаяся за полотном. Но прохо­дили секунды и минуты, а из-за полотна не раздава­лось ни одного выстрела, и гитлеровцы продолжали осыпать нас пулями. Рядом со мной повалился тяже­ло раненный автоматчик Мазур. Двое других стали помогать ему уходить дальше. Но тут же один из них вскрикнул,— его тоже царапнуло пулей. Я запутался в корнях лозняка и остался позади других. Власовцы перенесли огонь на меня. Пули свистели кругом, но ни одна из них меня не задела.

Выбравшись на небольшое сухое поле, мы остано­вились. Ракеты все еще одна за другой повисали в воздухе, патруль продолжал вести обстрел. Мазуру пуля попала в правую лопатку и пробила легкое. Пришлось взять его на носилки, устроенные из плащ- палатки.

Мы отделались очень легко. Трудно себе предста­вить. как можно было не попасть в фигуру человека из винтовки с расстояния двадцати — тридцати мет­ров при ярком освещении. Так могли стрелять только подлые трусы, предатели своего народа.

Около двух часов еще пробирались мы по зали­тым водой кустарникам, отыскивая какой-нибудь путь к одной из намеченных нами деревень, где должны были быть связные местных партизанских отрядов. Наконец мы выбрались из зарослей молодняка, вы­шли на дорогу и скоро попали в небольшой наполови­ну сожженный населенный пункт. Здесь нам удалось отыскать связного, который проводил нас в лагерь, расположенный на одном из островов, у самого раз­лива реки Припяти.

Мне сообщили, что поблизости, на грудках, изоли­рованных водой, в большом семейном партизанском лагере имеются санчасть и медработник. В отряде бы­ли также лодки и перевозчики. Нужно было устроить тяжело раненного автоматчика и договориться о пере­праве через Припять.

Несколько часов спустя ко мне явились два парти­зана. Оба они были пьяны.

До фронта оставалось тридцать пять — сорок ки­лометров. Оттуда доносилась артиллерийская канона­да. Тяжело раненный фашистский зверь, отползая, огрызался, сжигая на своем пути села и расстреливая мирное население... И в такое время пить и бездей­ствовать?! Я готов был жестоко наказать этих людей, но вряд ли это могло способствовать нашему перехо­ду и благоприятствовать уходу за раненым.

- Кто вы такие? — резко спросил я.

— Мы-ы?.. Мы... бат-тин-цы.

— Вы пьяницы! Как вам не стыдно называть себя батинцами?.. Я полковник Льдов, старый знакомый Бати... Да если бы он увидел вас такими сейчас, он бы не одну березовую палку поломал о ваши шеи.

— Да-а, мы слышали, что он был крутого нрава. Да ведь к нему в таком виде мы не посмели бы явиться,— заявил один из прибывших, стараясь овла­деть собой.

— В ближайшее время я могу увидеться в Москве с вашим Батей и рассказать ему, чем вы здесь зани­маетесь.

Эти слова подействовали на партизан отрезвляю­ще. Я предложил Михаилу Горячеву записать их фа­милии. Партизаны начали одергивать телогрейки, при­нимая положение «смирно».

— Ну так вот что, — снова обратился я к батинцам, — сейчас вы возьмете у меня раненого и обеспе­чите ему медицинскую помощь, а потом доставите сю­да лодки для переправы моих бойцов через Припять. В зависимости от выполнения этих поручений и ваше­го дальнейшего поведения Батя будет принимать ре­шение о том, как с вами поступить.

Партизаны направились выполнять приказание.

Это были командир и старшина семейного ла­геря.

Через два часа невдалеке от нас в канаве уже стояло шесть лодок. На одной из них были закрепле­ны носилки, с теплым одеялом и подушкой для ране­ного. Командир и старшина, протрезвившись оконча­тельно, четко распоряжались. Вскоре прибыл и фельд­шер для сопровождения раненого в санчасть ба­тинцев.

К оставшимся пяти лодкам старшина приставил пять перевозчиков. Было видно, что это были опыт­ные лодочники. Они ловко управляли своими суде­нышками с помощью длинных хорошо отделанных шестов.

Перевозчикам командир лагеря отдал приказание: доставить нас до сухого берега и возвратиться только после того, как они получат от меня справку, что за­дание ими выполнено и что они больше не нужны.

Я поблагодарил командира и старшину за четкое и своевременное выполнение моего приказания и по­обещал доложить об этом Бате.

Мы распрощались. Лодки легко заскользили по канаве к реке Припяти. Через час канава слилась с мощной в своем весеннем половодье рекой. Перед на­ми открылось огромное водное пространство.

Через фронт в Москву

15 апреля был теплый солнечный день. Мы плыли по Припяти. Вокруг нас простиралась необозримая водная гладь с большим количеством вкрапленных в нее мелких лесистых островков.

Здесь было совершенно безопасно от наземного противника. Но надо было тщательно следить за воз­духом и при появлении самолетов прибиваться к бли­жайшему островку и маскироваться в кустарнике.

Но самолетов не было слышно. Над водной по­верхностью стоял лишь непрерывный шум от бесчис­ленных стай перелетных птиц. Я бывал на реках в Якутии, на Ладожском озере и в Финском заливе, но такого обилия и разнообразия перелетных птиц ви­деть не приходилось.

Напоминая клубки белой всклокоченной пены, в разных местах небольшими стаями плавали лебеди. На покрытых тонким слоем воды островках ходили цапли и аисты. Тут и там, напоминая выцветшие от времени старые зонты, парами и небольшими кучка­ми стояли журавли. Но больше всего здесь было уток. Утки на целые километры покрывали водную поверх­ность сплошным узловатым разноцветным ковром. Большую часть этих сотен тысяч водоплавающих со­ставляли кряквы и шилохвостые.

Не только огромные стаи утиных не обращали на нас никакого внимания, но даже журавли и лебеди, скосив на нас свои красивые головы, продолжали оставаться на своих местах или лениво отплывалии уходили в сторону от движущейся мимо них лодочной флотилии. Но утки не сидели спокойно. Они суетились, хлопали крыльями и дрались, очищая водную поверх­ность от какого-то грязного наноса.

Проплывая мимо огромной утиной стаи, я заметил, что вода во многих местах была покрыта грязной клочковатой пеной.

— Что это такое? — спросил я у нашего лодоч­ника.

— А это комар,— объяснил лодочник,— Он на бо­лоте выводится, а тут, гляди, всплыл на поверхность.

Я не поверил и, перегнувшись за борт лодки, за­черпнул немного серо-грязноватой пены. Лодочник го­ворил правду — это были комары. Среди массы бес­крылых были уже и такие, которые почти ничем не отличались от обыкновенного вполне оформившегося комара. Утки, как видно, тем и занимались, что унич­тожали это бесчисленное множество насекомых, пред­ставлявших обильный и, вероятно, питательный корм. Теперь только я заметил, что там, где копошились утиные стаи, в воздухе крутились целые облака кома­ров. Лодочник пояснил, что комар, поднявшийся в воздух, в течение двух недель является совершенно безвредным и только позднее, когда у него отрастает длинный хобот кровососа, он начинает нападать на человека и на животных.

На гладкой поверхности воды, не занятой птицами, непрерывными всплесками металась рыба. Мы плыл» теперь по залитому водой травянистому лугу. Солнце хорошо просвечивало полуметровый слой воды, и, присмотревшись ко дну, можно было заметить, как вздрагивает отава на залитых водою лугах. Видно было, как в разных местах выскакивали из травы дре­мавшие на солнце плотвицы, лини и окуни. В одиноч­ку и косяками мелькали из-под лодок стайки краси­вых быстрых язей. А в некоторых местах рыбья ме­лочь копошилась в траве и под ней всплывали массы вылупившихся из яичек насекомых. Рыбешки под водой, видимо, занимались тем же, чем водоплавающие пернатые промышляли на поверхности воды. Сектор наблюдения дна, однако, ограничивался лишь пятном в несколько квадратных метров. Что происходило дальше — трудно было рассмотреть. Но в отдельных местах вода вокруг лодок точно вскипала брызгами и красивыми винтообразными кольцами. А еще дальше из воды торчали хвосты и гребни лениво круживших­ся косяков нерестующих рыб.

Я так увлекся этими подводными и надводными мирами, что забыл на некоторое время о том, где я нахожусь. Мне страшно захотелось продлить это удо­вольствие.

Как-то внезапно донесся до слуха рокот мотора и напомнил совсем не мирную обстановку. Я вскинул вверх голову, но самолета в воздухе не было, да и до­носившийся звук мотора не был похож на само­летный.

— Что это? — спросил я у лодочника.

— Это немецкий катер. Здесь вот за этими куста­ми проходит самый фарватер реки.

Нечего сказать, приятное соседство! Оказалось, что немецкие катера, вооруженные двумя-тремя пулемета­ми, ходили тут совсем рядом, за полоской кустарника, отделявшего нас от главного русла реки.

Недалеко за кустами мелькнули контуры несколь­ких деревенских изб.

— Это остатки большого села Берестянки, сож­женного гитлеровцами,— пояснил лодочник.

— За что же сожгли оккупанты село?

— Да вот в прошлом году осенью рядом с этим селом батинцы разбили катер... с гитлеровцами...

— Где же теперь живут уцелевшие люди?

— А вот тут и живут по грудкам. Порыли себе землянки, да в них и живут.

— Но батинцы это, кажется, партизаны, а при чем же здесь мирные? — спросил лодочника Миша Горячев.

— Какое там мирные, и сами не поймем, куда их причислить...

И лодочник нам просто и весьма убедительно до­казал, что тяжелее всех было тому, кто искал тихой жизни, пытался отсидеться у жены за юбкой. Далее лодочник рассказал нам. что двое из пятерых сопровождавших нас крестьян первое время служили в по­лицейских.

— Так они не подведут в случае чего? — осведо­мился Шлыков.

— Эге! Да вони теперь готовы нас у меху ^[4] на загребке перетянуть за самый фронт, лишь бы забылось то им, шо було.

Я был удивлен, рассматривая залитые водой мно­гочисленные небольшие островки, на которых маячили людские фигурки, а кое-где вился дымок.

— Какие тут землянки, когда все грудки залиты водой?

— Есть и не залитые,— ответил лодочник,— а там, где заливает, люди наверх в шалаши перебираются. Ежели уж очень большая вода бывает, то переправ­ляют все свое имущество и сами переселяются на более высокие места в лес, и живут там, пока вода не спадет.

Мы остановились километрах в двух от Берестянки, у грудка, на котором стояло три рубленых, не за­литых водой деревянных домика, два амбара и са­рай. Здесь мы переночевали и провели весь следующий день. Кругом было множество подобных островков, заставленных убогими деревенскими избушками, зем­лянками и шалашами. Это было большое селение, разбросанное по грудкам, У каждого дома стояли лодки. На лодках люди ездили мыться в баню и в другие места общего пользования.

Дальше можно было двигаться только ночью.

До южного сухого берега оставалось не более де­сяти — пятнадцати километров. Подавляющее боль­шинство расположенных по противоположному бере­гу населенных- пунктов были заняты вторым эшело­ном и ближайшими тылами гитлеровских войск. Вече­ром по сплошному ряду ракетных вспышек можно было определить полосу и направление передовой ли­нии фронта.

Я не представлял себе, как эта полоса насыщена войсками, и по мере приближения к переднему краю обороны противника меня иногда охватывало чувство опасения за успех перехода. Но я старался успокаи­вать себя мыслью: «Проходят же туда и обратно лю­ди! Почему же я не пройду?» Мне казалось, что в крайнем случае можно было использовать разлив ре­ки Стыри и других правых притоков Припяти, кото­рые в истоках давно уже были заняты Красной Ар­мией.

Я наметил выйти на соединение с Красной Армией в Ласицке, расположенном на берегу реки Стыри,— о нем неделю назад сообщали, что он взят Красной Армией.

На одном из соседних грудков стояли партизаны из соединения секретаря обкома Федорова. Они дей­ствовали по соседству с отрядом Антона Петровича Брынского, от его людей они слышали кое-что о Ба­те, больше того — им было известно, что полковник Льдов и есть бывший Батя. Узнав от наших лодочни­ков, с которыми они были давно знакомы, что к ли­нии фронта следует полковник Льдов, федоровцы ре­шили со мной встретиться. Встреча состоялась 16 апреля и оказалась очень полезной. Федоровцы угостили нас вкусной ухой и подробно обрисовали мне обстановку на передовой, рассказали, через какие пункты проходит в этих местах линия фронта и где наиболее удобно ее переходить,

В темноте ночи мы поднялись на лодках по одно­му из правых рукавов реки Стыри, высадились на грязный заболоченный берег и отпустили лодочни­ков. Дальше плыть было опасно. За километр впе­реди темнели постройки какого-то населенного пункта. Там, наверное, были гитлеровцы — немцы или вла­совцы.

Вместе с лодочником я вернул в лагерь батинцев одного из своих автоматчиков, растершего себе но­гу,— он мог задержать нас при переходе линии фрон­та. Прощаясь с бойцом, я сказал ему: