Указ о правах сената 5 июня 1801 г.

В системе государственного управления, созданной в первой четверти XVIII в., важное место принадлежало Сенату. Перво­начально, в 1711 —1718 гг., это была как бы временная комиссия из 9 человек, которая должны была управлять государством во время частых Отлучек Петра I. Сенат осуществлял высшую исполнительную и судебную власть, выполнял функции надзора и отчасти законо-совещания. Однако ни круг ведомства, ни точная компетенция Сената не были четко определены. В 1718—1720 гг., когда в ходе реформы местных и центральных учреждений были созданы коллегии, Сенат стал собранием их президентов, в котором совместно решались дела, выходившие из пределов компетенции каждой из них. Для коллегий Сенат стал высшей инстанцией, наблюдавшей за ними и разрешаю­щей их недоразумения. Вместе с тем за Сенатом остался ряд обязан­ностей, которые по своему существу не относились ни к одной кол-

легии: баллотировка в высшие чины, определение к должностям., публикация указов и надзор за их исполнением. В 1722 г. Сенат перестал быть собранием коллежских президентов, так как практика показала, что они были не в состоянии одновременно управлять коллегиями и контролировать самих себя в Сенате. Тогда же за Сена­том устанавливался надзор в лице агента личной власти царя — генерал-прокурора. В его обязанности входило наблюдать, чтобы Сенат действовал в строгом соответствии с существующим законода­тельством, следить за исполнением сенатских указов, останавливать неверные с его точки зрения решения. Через подчиненных ему проку­роров генерал-прокурор осуществлял надзор за деятельностью коллегий. Генерал-прокурор обладал правом законодательной инициативы, руководил деятельностью сенатской канцелярии и был посредником между Сенатом и монархом. Петр I постоянно руково­дил деятельностью Сената и направлял его на решение тех дел, которые считал наиболее важными. При этом Сенат нередко пред­принимал ряд действий, о которых сообщал Петру лишь впослед­ствии, причем не только самостоятельно создавал новые учреждения, но и приостанавливал некоторые указы царя. Однако абсолютный мона'рх контролировал деятельность своего высшего правительствен­ного учреждения, предоставляя ему лишь ту долю самостоятельности, которую он считал в данный момент возможной. Петр разрешил Сенату в исключительных случаях самостоятельно составлять закон и публиковать его, но в повседневной практике Сенат не должен был надавать законы без санкции монарха. Сам Сенат очень редко раз­рабатывал законопроекты. Их создавали по инициативе царя и его ближайших сотрудников вне Сената. Сенаторы обсуждали их по повелению царя, но последнее слово всегда оставалось за мо­нархом.

Еще в последние годы царствования Петра I стала ощущаться потребность разделить функции, слитые в Сенате как верховном правительственном учреждении: разработку основ внутренней и внешней политики, т. е. вопросы наиболее важные и значительные, отделить от решения более мелких второстепенных задач текущего административного управления. Целесообразность этого разделения подсказывалась повседневной практикой, которая довольно ясно демонстрировала, что одни и те же лица не в состоянии успешно заниматься и теми, и другими вопросами одновременно. Необходи­мость такого преобразования вытекала из реального состояния государственного управления, сложность которого неуклонно воз­растала по мере развития экономической, политической и культурной жизни страны. В течение второй четверти XVIII в. были предприняты три попытки провести такое разделение: выделить из Сената ядро наиболее влиятельных лиц и поручить им решение самых важных вопросов, освободив от занятия второстепенными делами. Первая такая попытка была предпринята после смерти Петра I, когда был учрежден Верховный тайный совет. Первоначально за Сенатом сохранялось положение органа, которому, хотя и под верховенством Совета, подчинялись все учреждения империи. Но вскоре Совет за-

брал в свои руки те дела, которые находились в непосредственной ком­петенции Сената. Сенат превратился в экспедиционную коллегию Совета, исполнял различные его поручения, хотя они и относились к непосредственной компетенции последнего, занимался рассмотре­нием множества дел, не входивших вовсе в круг его ведомства. Однако как ни широка была компетенция Совета как органа верхов­ного управления, заменить Сенат он не мог да и не стремился к этому. Совет нуждался в. таком учреждении, которое представляло бы собой машину, способную самостоятельно выполнять возложенные на нее операции, в то время как рычаги и приводные ремни этой машины находились бы в руках членов Совета. Однако этот принцип не был последовательно проведен в жизнь. Совет постоянно втор­гался в компетенцию Сената, забирал к себе его дела, из чего проис­ходила постоянная путаница. После неудачной попытки верховников ограничить самодержавную власть в 1730 г. Верховный тайный совет был уничтожен, а Сенат восстановлен на тех же основаниях, на которых он находился в последние годы правления Петра I. При этом сами сенаторы рассматривали петровские законодательные акты относительно Сената и решили восстановить их, исключая должность генерал-прокурора. Но полтора года спустя из трех наибо­лее близких к императрице сенаторов был учрежден Кабинет, кото­рый постепенно занял место Верховного тайного совета. Но и ему оказалось не под силу выполнить ту громадную задачу, которую он брал на себя по управлению и контролю. После воцарения Елизаветы Петровны в 1741 г. чрезвычайный орган верховного управления — «собрание господ министров и генералитета» — рассмотрел вопрос об устройстве государственного управления на петровских началах. Было^принято решение уничтожить Кабинет и восстановить Сенат вместе с должностью генерал-прокурора. Однако и на этот раз государственное управление оказалось неспособным функциониро­вать на тех же принципах, которые были воплощены петровским законодательством. Верховный тайный совет и Кабинет вновь вос­кресли вначале в лице Кабинета императрицы, а потом Конференции при высочайшем дворе, и опять с тем же результатом.

Таким образом, во второй четверти XVIII в., в период крайней нестабильности абсолютной монархии в России, когда приход к власти какой-либо правительственной группировки, как правило, влек за собой перестройку существующей системы государственных учреждений, роль, место, значение, компетенция и объем реальной власти Сената неоднократно менялись. Трижды он был поставлен во главе управления страной и всегда оказывался неспособным справиться с такой ролью. В этой потере реальной власти проявля­лась определенная закономерность. Она состояла в том, что те прин­ципы, на которых был построен Сенат, не соответствовали пред­назначенной ему роли органа верховного управления. В действи­тельности роль, которую он мог бы играть, была иной. Она сама собой определилась во второй половине XVIII в., когда, несмотря на резкие колебания своего положения и разнообразие выполняемых в-различные периоды функций, Сенат всегда оставался тем органом,

где сходились все нити управления центральными и местными учреждениями. Сенат постоянно осуществлял контроль за закон­ностью их действий. Это был центральный орган, объединявший деятельность всех учреждений и контролирующий действия подчи­ненных" ему должностных лиц, высшее учреждение, которое несло на себе всю тяжесть повседневного управления и суда. Для того чтобы Сенат мог быстрее и эффективнее исполнять эти функции, Екатерина II в 1763 г. разделила его на 6 департаментов, поручив каждому из них особый род дел. Во главе каждого был поставлен •обер-прокурор, а генерал-прокурор стал присутствовать в 1-м депар­таменте, где сосредоточились наиболее важные сенатские дела. Одновременно была несколько изменена процедура ведения дел. Согласно этому акту, Сенат являлся высшим органом управления и контроля, участия же его в законодательстве не предполагалось. Эту функцию выполнял, но только в тех ограниченных пределах, которые допускались монархом, учрежденный в 1769 г. Совет при высочайшем дворе. Что же касается отправления порученных Сенату функций, то и здесь он отнюдь не пользовался самостоятельностью. Императрица властно вмешивалась в его дела и диктовала свою волю: изменяла единогласные судебные решения Сената, нарушала очередность дел, переносила их в Сенат без рассмотрения в низших инстанциях, принимала жалобы на сенатские решения, приказывала пересматривать вынесенные решения. Реальная власть все больше сосредоточивалась в руках руководителей отдельных ведомств, лич­ных агентов монарха, формально подведомственных Сенату, но в действительности подчиненных носителю верховной власти, дейст­вующих самостоятельно и только перед ним ответственных. Среди них особое значение имел генерал-прокурор, номинально блюститель за­конов в самом Сенате и подчиненных ему учреждениях, в сущ­ности же министр юстиции, финансов и внутренних дел. Важнейшие решения по основным вопросам внутренней политики принимались самодержцем и лицами, стоявшими во главе различных отраслей управления. Руководители отдельных ведомств проводили в жизнь принятые решения посредством возглавляемых ими учреждений. Роль же Сената сводилась главным образом к юридическому оформлению принятых помимо него реи!ений и практическому обес­печению их реализации. Эта линия явственно обозначилась в годы правления Екатерины II. Павел I лишь продолжал двигаться в том же направлении. Для того чтобы ускорить течение дел, он произвел неко­торые перемены в сенатской процедуре, упростил делопроизводство. Однако в отличие от Екатерины он довольно бесцеремонно обращался с сенаторами и в значительно большей степени вмешивался в течение сенатских дел, что не могло не раздражать Сенат. По мере того как в государственном управлении страны прокладывали себе путь тенденции к единоначалию, постепенно вытеснявшие коллегиальные формы управления, действительная роль Сената все больше удаля­лась от того исключительного положения, которое он занимал в пер­вой четверти XVIII в. Но, несмотря на это, он еще сохранял тень прежнего величия, ореол самого древнего -учреждения императорской

России, способного вновь встать во главе управления, хотя для этого в конце XVIII в. не было никаких реальных оснований. «Популяр­ности» Сената в немалой степени способствовало широкое рас­пространение теории «истинной монархии» Монтескье. Согласно этой концепции, в правильно организованной монархии произвол верхов­ного носителя власти сдерживают «политические коллегии, которые обнародуют вновь изданные законы и напоминают о существующих». Этим хранилищем законов не может быть Совет при монархе, таким учреждением должен стать орган, который действует непрерывно, пользуется доверием народа, многочисленный и несменяемый. Все же, кто искал потенциального противовеса власти самодержца, обращали свой взгляд к Сенату, в котором при известных натяжках, закрыв глаза на его почти столетнюю историю, можно было увидеть тот орган, который имел в виду Монтескье. Подобные настроения усиливались, по мере того как Павел I концентрировал власть в собственных руках, а деспотический характер его управления проявлялся все откровеннее. Убийство Павла, оправдываемое осво­бождением страны от тирана, и воцарение неопытного Александра создали уникальную ситуацию, при которой вопрос об ограничении самовластия царя выдвинулся на первый план, а вместе с ним прорвались наружу и долго вынашиваемые надежды различных правительственных группировок с помощью преобразования верхов­ного управления изменить свою долю непосредственного участия в руководстве страной. Планы их сошлись на Сенате. Что касается Александра, то царь не оставил нам никаких свидетельств о том, каковы были его взгляды на этот орган. Можно лишь предполагать, что, будучи сторонником теории «истинной монархии», он, как и другие/юклонники Монтескье, должен был проявлять интерес к этому учреждению. Однако думается, что взяться за преобразование этого органа царя заставили те же причины, которые определяли его первые шаги на правительственном поприще: необходимость идти навстречу требованиям тех лиц и кругов, которые возвели его на пре­стол. С одной стороны, учреждение Государственного совета, веду­щая роль в котором принадлежала заговорщикам, вызвало недовольство сенаторов, увидевших в этом акте чуть ли не возрожде­ние Верховного тайного совета. С другой стороны, сами заговорщики, стремившиеся прежде всего к реальной власти, не могли быть удовлетворены проведенным преобразованием, которое пока что давало им только право участия в законосовешании. Как ни значи­тельна была их роль в первые месяцы после переворота, она могла быть временной и ненадежной. Поэтому они постоянно говорили о конституции, разумеется, в том ограниченном смысле, в котором это слово имело хождение.

Когда П. А. Зубов склонял П. В. Завадовского сделать царю предложение о необходимости реформы государственного устрой­ства, тот ответил ему отказом. Но накануне второй встречи П. А. Строганова и Александра соответствующее предложение было передано императору, и сделал это не кто иной, как Г. Р. Державин, сенатор, связанный довольно близко с зубовским семейством.²³

НО

Непосредственным поводом yum этого обращения явилось довольно незначительное дело Н. А. КЪлтовской. Суть разыгравшегося инци­дента заключалась в том, что при подписании приговора по тяжбе супругов Колтовских в общем собрании Сената 29 апреля 1801 г. Державин отказался его подписать и настоял, чтобы его мнение было занесено в журнал. 30 апреля генерал-прокурор А. А. Беклешев поднес Александру доклад Сената, в котором было изложено решение общего собрания, а противное ему мнение Державина не упоминалось вовсе. Царь утвердил доклад, и 1 мая он вновь поступил в Сенат для исполнения. Державин тотчас же через статс-секретаря М. Н. Муравьева попросил у царя аудиенции. На следующий день во время встречи с царем Державин заявил, что Александр обещал царствовать в духе своей бабки. В соответствии же с законами Петра I и Екатерины II голос одного сенатора, несогласный с про­чими, давал право предоставлять спорное дело на рассмотрение монарха, «а ныне генерал-прокурор поднес доклад Вашему ве­личеству, — жаловался Державин, — не упомянув о моем противном прочим мнении, чем и учинил мне по должности презрение, то и осмеливаюсь испрашивать соизволения Вашего, на каком основании угодно Вам, оставить Сенат. Ежели генерал-прокурор будет так самовластно поступать, то нечего сенаторам делать, и всеподдан­нейше прошу меня из службы уволить». Царь ответил: «Хорошо, я рассмотрю» (Д. VI. 760—761).

Как ни велико было возмущение Державина действиями генерал-прокурора, оно, однако, не имело под собой никаких юридических оснований. Действительно, в первые годы существования Сената (1711 —1714) решения в нем принимались единогласно, в случае же разногласия спорный вопрос с изложением различных мнений переносился на решение монарха. В 1763 г., когда Екатерина II разделила Сенат на департаменты, был установлен новый порядок: спорное дело из департамента передавалось в общее собрание, а если и там не получало разрешения, оно поступало к царю. Но Павел I 26 января 1797 г. отменил единогласие сенатских решений и установил порядок, на основании которого дело считалось окончательно решенным, если за него проголосовало большинство сенаторов (ПСЗ. I. 3978, 11989, 17760). Поэтому в деле Колтовской генерал-прокурор поступил в строгом соответствии с действующей в тот момент сенатской процедурой. Протест же Державина против «самовластительства» генерал-прокурора, якобы нарушившего за­кон, не имел под собой никакой почвы. Ссылаясь на обещание Александра вернуться к политическим принципам Екатерины II, Державин возмущался теми изменениями, которые были внесены в сенатскую процедуру Павлом, и, очевидно, подтекст этого заявле­ния состоял в том, что не пора ли начать реформу Сената.

Тот факт, что вопрос о необходимости реформы Сената впервые был поставлен именно Державиным, заслуживает особо присталь­ного внимания. Сам Державин в «Записках» дал своему поступку следующую интерпретацию. Трощинский и Беклешев, самые влия­тельные сановники того времени, поссорились между собой,

А. Р. Воронцов принял сторону Трощинс/кого и пошел против Бекле-шева, который «злоупотреблением законов» присвоил себе «всю власть. . . самодержавную». Державин был согласен с Воронцовым в том, чтобы положить предел «самовластительству» генерал-прокурора, и «при открывшемся случае» обнаружил свое мнение (Д. VI. 759). Получалось как будто, что вопрос о реформе Сената ставили сенаторы, заседавшие в Государственном совете, но не игравшие там ведущей роли. Однако было бы неверно полностью положиться на державинскую интерпретацию событий. Дело в том, что Державин был настолько тесно связан с П. А. Зубовым, что в ходе сенатской реформы они выступили как соавторы самого радикального проекта преобразования Сената,²⁴ а между тем в «Записках» Державин ни словом н'е обмолвился об этом и вообще скрыл от читателя сам факт своего сотрудничества с екатерининским фаворитом в 1801 г. Таким образом, вопрос о Сенате ставили и заговорщики, добивавшиеся .более радикальных изменений в госу­дарственном устройстве, чем те, что были внесены учреждением Государственного совета, и сенаторы, недовольные возвышением последнего, той ролью, которую играли там руководители дворцо­вого переворота, олицетворявшие собой и олигархию, и режим фаворитизма одновременно.

Аудиенция Державина, если верить хронологии «Записок», состоялась 2 или 3 мая,²⁵ т. е. накануне второй беседы Строганова с царем. Когда же Александр и Строганов встретились во второй раз 9 мая 1801 г., к этому дню Д. П. Трощинский с помощью М. М. Спе­ранского уже успел подготовить императору записку «О причинах унижения Сената». Автор предельно ясно изложил свой взгляд на сущность Сената. Как верховный исполнительный орган он осуществляет управление всеми государственными учреждениями. Никакая другая власть, кроме законодательной, не может изменить или отменить сенатские решения. Поэтому Сенату принадлежит исключительное право предписывать образ исполнения законов всем подчиненным ему учреждениям, давать указы, требовать их испол­нения, назначать, производить в чины, продвигать по службе чинов­ников, разбирать жалобы на'них. При этом Сенат имеет право оказы­вать 'определенное влияние на законодательную деятельность мо­нарха: делать представления царю, если издаваемые им указы неудобны для исполнения или же противоречат ранее изданным постановлениям. Как верховный орган суда Сенат является высшей инстанцией для всех судебных учреждений страны. В своих решениях он свободен и не подлежит никакому давлению и ответственности. Его авторитет как верховного судилища обеспечивается процессуаль­ными нормами. Все департаменты Сената равны между собой в правах. Жалобы на решения департаментов могут рассматри­ваться только в общем собрании Сената. Апелляции на его решения категорически запрещены (за исключением чрезвычайных случаев, когда обнаружатся неизвестные ранее обстоятельства). В случае разногласия в общем собрании департаментов дело со всеми выска­занными мнениями выносится на решение монарха.

Нарушение этих преимуществ автор видел в том, что подчиненные Сенату учреждения были выведены из подчинения ему «частными предписаниями и угрозами лиц, действующих вне Сената». Они перетолковывали, изменяли и останавливали указы Сената, вмешива­лись в дела подчиненных учреждений, принимали и разбирали жалобы на них, назначали и увольняли чиновников. Сенат же не мог делать представлений царю о неудобстве или противоречивости издаваемых указов, потому что сенаторы не только не принимали никакого участия в их подготовке, но часто ничего и не знали о ней. Большая часть сенатских дел оказалась в руках доверенных людей царя, поэтому Сенат не мог рассматривать огромное количество жалоб на такие дела, ибо сам постоянно находился как бы под судом этих лиц. На Сенат оказывалось давление со стороны самодерж­цев: «отрешением целых департаментов», переводом сенаторов из одного департамента в другой, особенно во временные, «по неудо­вольствиям» и «в наказание». Была изменена и сенатская процедура: единогласие заменено решениями по большинству голосов, которое всегда было на стороне генерал-прокурора, сенаторы лишились права в спорных случаях представлять дело на усмотрение монарха.

Таким образом, главные причины «унижения» Сената автор видел в «побочном влиянии и властолюбивых видах» тех лиц, через которых Сенат представлял свои дела царю. Хотя в записке эти лица прямо не названы, нетрудно было догадаться, что относительно второй четверти века речь шла о членах органов верховного управления — Верховного совета, Кабинета, Конференции, а применительно ко вто­рой половине столетия — о генерал-прокуроре, в непосредственные обязанности которого входило представлять монарху доклады Се­ната. «Побочное влияние» — это правительственная деятельность государевых любимцев и личных агентов власти царя, сила которых основывалась только на фаворе. Для того чтобы вернуть Сенату его прежнее значение, автор предлагал: 1) «чтобы в единой власти Сената состояло точное и непосредственное управление всех при­сутственных мест в империи и чтобы один государь или именной его указ мог переменить или остановить повеления Сената; [2)] чтобы один Сенат мог предписывать образ исполнения законов и чтобы все недоразумения представляемы были на его разрешение; [3)] чтобы точность исполнения была соединяема с правом избрания исполни­телей, чтобы посему Сенат имел в своей власти назначение и определение чиновников по части исполнительной; [4)] чтобы Се­нату в случае недоумения при исполнении высочайшей воли представ­лялось вносить оныя докладом к государю прежде исполнения оной; [5)] чтобы мимо Сената никакое место или лицо не могли делать взысканий или подтверждений по делам, в присутственных местах производящихся; [6)] чтобы на общее Сената собрание не было допускаемо апелляции».

В записке верно были изображены процессы централизации и бюрократизации государственного аппарата, вытеснение коллегиаль­ности принципами единоначалия, следствием которого явилось уменьшение власти Сената, увеличение роли генерал-прокурора.

8 М. М. Сафонов

Практика превращения генерал-прокурора в министра по делам, находившимся формально в ведении Сената, лежала в русле склады­вавшейся на протяжении второй половины XVIII в. системы едино­личного управления и постепенного вытеснения коллегиальных начал.^2(> Эта практика не была случайным явлением и вполне созна­тельно осуществлялась монархами. Но именно этот момент их дея­тельности, приводивший к уменьшению значения Сената как органа коллективного управления вельможной бюрократии, не получил никакого отражения в записке, хотя вполне сознавался ее авторами. Напротив, в записке процесс уменьшения власти Сената представ­лялся "как следствие злоупотреблений со стороны личных агентов власти царя, а неудовлетворительное состояние государственного управления выводилось непосредственно из этого процесса. Воп­рос же о том, что усиление личных начал в государственном управле­нии вело к укреплению самодержавной власти, тщательно обходился. Записка Трощинского была реакцией на те процессы, которые развивались в государственном управлении России во второй поло­вине XVIII в. Генерал-прокурору как представителю личной власти царя противопоставлялся Сенат как корпоративный орган вельмож­ной бюрократии. Трощинский протестовал не против бюрократизации вообще, ибо Сенат был таким же бюрократическим учреждением, но против 'такого ее варианта, .при котором власть через личных агентов концентрировалась в руках монарха. Трощинский пытался противопоставить такой вариант, когда вся реальная власть ока­жется в руках вельможной бюрократии, которая от .имени царя будет осуществлять непосредственно всю исполнительную и судебную власть и даже оказывать определенное влияние на законодательную деятельность монарха. Вопрос о том, в состоянии ли Сенат успешно выполнять эту задачу, в записке не ставился, но положительный ответ как бы подразумевался. А между тем вся история Сената в XVIII в. свидетельствовала об обратном. Трощинский предлагал вновь поставить Сенат во главе всего управления, как это было в первые годы его существования при Петре I, но не предусматривал никаких коренных преобразований этого органа, которые позво­лили бы ему справиться с такой нелегкой задачей.

В своих построениях Трощинский был неодинок. 19 мая 1801 г. в записке, которая, по всей видимости, являлась ответом на сочинение Трощинского «О причинах унижения Сената», А. Р. Воронцов засвидетельствовал такую же точку зрения.²⁷ Он лишь подчеркнул, -что упадок Сената начал явственно сказываться еще во времена Екатерины II, и без обиняков назвал главного виновника этого упадка -- генерал-прокурора. По мнению Воронцова, реформа Се­ната невозможна без преобразования его внутреннего устройства. Канцелярия Сената должна остаться в ведении генерал-прокурора. Он может подбирать кандидатов на места обер-прокуроров и проку­роров. Но назначение чиновников на все остальные должности зависит исключительно от Сената. На места президентов коллегий и губернаторов Сенат представляет царю кандидатов, на все прочие назначает сам. Дела в Сенате должны слушаться согласно настоль-

ному реестру, в определенные сроки, а делопроизводственные доку­менты открываются всем сенаторам. Решения их должны быть едино­гласными.

Записка была сопровождена post scriptum, где автор высказал свои сокровенные мысли. Он решился говорить «о самом важном», к чему не мог приступить «без страха», ибо боялся, что всякий шаг может иметь непредвиденные следствия, которые, как показывает «ужасный пример Франции», будет трудно «в быстроте своей остано­вить по той ферментации голов, которая прилипчивою сделалась». Особенно это опасно в России — стране, политически неразвитой. Из уст самого царя Воронцов слышал о его намерении «Сенат поднять», смягчить «суровости правления древнего». Именно это и породило у автора определенные опасения. Сама идея таких преобра­зований не вызывает у него возражений. Он даже готов приветство­вать ее, однако боится как бы эти преобразования не оказались бы слишком радикальными и не привели бы к ослаблению власти императора, так как убежден в том, что Россия не может управляться иначе «как монархами, большую силу и власть имеющими». Поэтому Воронцов настаивает на том, что «обеспечение личной безопасности и преграда от суровости, происходящей от злоупотребления власти, может, однако же, вместиться и с сохранением нужной власти мо­нарху». Такое преобразование должно заключаться в установлении власти, посредствующей между государем и подданными. Этим был бы сделан «первый да и большой шаг» вперед. Необходимо также заимствовать из «Великой хартии вольностей» и «Habeas corpus act'a» те положения, которые ограждают личную безопас­ность, согласовать их с настоящим состоянием России и сделать коренными законами. «Если сии две базисы будут приняты, ко­рень уж большой насажден будет нашему благополучию», — заклю­чает автор записки и, как бы предостерегая от чересчур решительных и быстрых шагов юного монарха, уверяет: «. . .а за сим время, обстоя­тельства и, смею сказать, обретаемая опытность самим государем подскажут ему, что надо делать» (САИ. 154—155).

Идеалом Воронцова являлась «истинная монархия». Роль уч­реждения, охраняющего непременные законы, он отводил Сенату. Такой взгляд на задачи преобразования самодержавной России во многом перекликался с идеями реформы государственного устройства, которые разделял Александр, будучи наследником. Од­нако Воронцов опасался, как бы император не пошел еще дальше. Опасения эти имели под собой определенные основания.

9 мая 1801 г. Трощинский прочитал Александру свою записку. В ней содержались вполне конкретные рекомендации, как поднять Сенат. Они были изложены в такой форме, что если бы Александр одобрил их, осталось бы только перенести уже готовые формули­ровки в текст высочайшего указа. Однако царь не пошел по этому пути. В тот же самый день, 9 мая 1801 г., когда император выслушал записку Трощинского, а «молодые друзья», переговорив между собой, решили, что в вопросе о реформе государственного управления царь безнадежно скомпрометирован с П: А. Зубовым, Алек-

8* 115

сандр сообщил Строганову о своем решении «поручить 1-му де­партаменту Сената самому исследовать вопрос, отчего они потеряли свои права и каким образом вновь придать им силу». Работа по составлению такого указа была возложена на Трошинского. Вместе со Сперанским он создал несколько проектов,²⁸ но их редакция не удовлетворила царя. Поэтому он написал свой проект. Проекты Трощинского содержали требование представить доклад о наруше­нии прав Сената и заключали в себе вполне определенный взгляд законодателя на существо этого органа: он обладает высшей испол­нительной и судебной властью, в то время как в руках монарха находится полученная от бога законодательная власть. В редакции Александра Сенат был назван верховным местом правосудия и исполнения законов, но упоминание о том, что от бога монархом была получена именно законодательная власть, оказалось опущен­ным; сенаторам же предписывалось не ограничиваться указаниями нарушений сенатских прав, но, говоря о прошлом Сената, выска­зать свое собственное осмысление сущности этого органа. Другими словами, указ предлагал сенаторам высказаться относительно того, чем Сенат мог бы стать, на их взгляд, при новом положении вещей. Монарх торжественно обещал права и преимущества Сената утвердить «на незыблемом основании как государственный закон» и сделать его «навеки непоколебимым» (ПСЗ. I. 19906). 5 июня 1801 г. Александр подписал указ, и 7 июня он был оглашен в общем собрании Сената. «Впечатление, произведенное этим указом в Се­нате, было всеобщее, и в несколько дней оно сообщилось всей образо­ванной публике столицы» (Ш. I. 268). Сенаторы постановили изъя­вить монарху всеподданнейшую благодарность (САИ. 69), а Держа-ви^, уверенный в том, что именно он явился причиной появления указа, обратился к Александру с благодарственным письмом за изда-

9Q

ние этого акта.

Итак, пока Строганов все еще считал возможным бороться с брожением умов, поскольку правительство не давало никакого повода для ходящих слухов, и всецело был занят поисками средств для борьбы с этой ферментацией, Александр вопреки всем советам Строганова разрабатывать реформу в глубокой тайне предпринял рассчитанный на сильный общественный резонанс демарш, который должен был воздействовать на общественное мнение в обратном направлении: он дал широковещательное обещание произвести реформу государственного устройства и предложил Сенату выска­заться о том, что собой должен представлять этот орган. Так, в третий раз в течение столетия возник вопрос о восстановлении того положе­ния, которое Сенат занимал при Петре I. Александр дал публичное обещание восстановить первоначальные права Сената, которые были уже несколько раз перечеркнуты всем ходом развития государствен­ного управления XVIII в. При этом царь оставлял за собой возмож­ность провести и более существенные перемены в его устройстве. Открытым пока оставался вопрос о том, какую роль станет играть преобразованный Сенат в решении сложных социально-экономиче­ских и политических проблем, поставленных всем предшествующим

\

развитием России в XVIII в. _sHo, прежде чем Сенат приступил к этой работе, в петербургских верхах произошло событие, во многом изменившее расстановку сил в правительственном лагере.

ОТСТАВКА П. А. ПАЛЕНА

Истоки тайного компромисса между императором и екатеринин­ским фаворитом восходили к мартовским событиям. Но теперь, в мае, когда этот компромисс перестал быть тайной для «молодых друзей», ситуация уже несколько изменилась. Внешне все выглядело по-преж­нему. Император все так же дружески прохаживался с П. А. Зубовым, демонстрируя свое расположение к главе заговорщиков, а екатери­нинский фаворит продолжал дерзко волочиться за императрицей, как бы выставляя напоказ свою полную безнаказанность. Но наибо­лее проницательные лица в Петербурге уже начинали сознавать, что заговорщики не достигли того положения, на которое рассчиты­вали, и что временщик в полном смысле этого слова из екатери­нинского фаворита все же не получился. Первые признаки этого стали проявляться еще в конце апреля, когда «первоначальное влияние Зубовых при дворе чувствительно уменьшилось» и по сто­лице даже поползли слухи о том, что Зубов в скором времени отпра­вится в чужие края.³⁰ Но очевидным ослабление позиций Зубовых стало уже в мае, после того как в Петербурге после месячного от­сутствия вновь появился военный губернатор столицы П. А. Пален и разыгралась «кронштадтская история».

4 мая, когда Александр находился в Кронштадте, навстречу царю вышел гвардейский офицер и сообщил, что в Петербурге происходит волнение в войсках, сложился заговор, который разра­зится сегодня ночью, существует умысел арестовать императора и возвести на престол императрицу Елизавету, а во главе этого пред­приятия стоят братья Зубовы.

Как только Александр вернулся в Петербург, он тотчас же вызвал к себе троих братьев Зубовых. Два часа их продержали во дворце, в то время как Пален принимал меры предосторожности. В резуль­тате расследования выяснилось, что «офицеры, недовольные тем, что не пользуются. . . влиянием, на которое они рассчитывали благодаря последнему перевороту, вели себя несдержанно, а потом перешли к более решительным действиям, угрожая привлечь на свою сторону сообщников». Среди этих офицеров находился и генерал Л. Л. Бе-нигсен, возглавлявший отряд заговорщиков, учинивший расправу над Павлом. Бенигсен был известен своими связями с семейством Зубовых, да и все брожение офицеров 4 мая носило прозубовскую окраску. Как далеко заговорщики собирались продвинуть свое пред­приятие, установить не удалось. Но первой жертвой заговора должен был стать Пален, а самая умеренная цель заговорщиков заключалась в том, чтобы сформировать Совет, который был бы назначен исключи­тельно партией Зубовых. «Хотя в итоге выяснилось, что вспышка, которой следовало опасаться, еще не' достигла своей зрелости. . .

Пален отдал приказ гарнизону быть под/ружьем в течение всей ночи». После объяснения с царем «Зубовы были отпущены еще с большим благорасположением, чем прежде, и на следующий день Александр разговаривал с ними при дворе»,³¹ как бы подчеркивая тем самым их непричастность к событиям 4 мая. Однако «кронштадтская история» не прошла бесследно для Зубовых. Прозубовское выступле­ние гвардейских офицеров имело антипаленовскую направленность, да и сам Пален не только не поддержал зубовских сторонников, но и не остановился перед тем, чтобы «по долгу службы» выступить против своих вчерашних единомышленников Зубовых. «Среди наибо­лее влиятельных лиц существуют интриги и раздоры, стараются по крайней мере их преодолеть тем или иным способом, и, очевидно, главная цель интриганов заключается в том, чтобы, использовав слабость императора, произвести изменение в конституции России в форме государственного устройства», — так австрийский консул Виаццоли определил положение в российских верхах в начале мая 1801 г.³² «Кронштадтская история», как справедливо заметил Люзи, вскрыла эфемерность союза Палена и Зубова.³³ А это обстоятельство было на руку Александру. Не могло оно не отразиться на судьбе конституционных планов вчерашних вожаков антипавловского заго­вора и, конечно же, на их собственных политических судьбах.

«Пребывание Зубовых в столице, их появление при дворе, как это было и прежде, то, как Александр продолжает обращаться с ними, — писал Локателли, — должно привести к заключению, что они были невинны во время последнего обвинения. Но, если даже слегка вник­нуть в нынешние интриги, нетрудно заметить, что после коронации в Москве мы должны ожидать метаморфозы, которая изменит поло­жение дел при дворе». ³⁴

Во многом ослаблению позиций Зубовых содействовал сам Пален. Некоторые современники считали, что во время «кронштадтской истории» он значительно сгустил краски, чтобы уронить Зубовых в глазах Александра. Находились и такие, которые утверждали, что волнение 4 мад было вообще инспирировано Паленом для пагубы Зубовых.³⁵ Граф Пален, доносил Локателли, «пытается уничтожить влияние Зубовых и почти преуспел в этом» — два брата, Валериан и Николай, в середине мая объявили о своем отъезде за границу,³⁶ но в Петербурге они все же остались и вместе с Платоном приложили все усилия для того, чтобы избавиться от своего могущественного соперника Палена. «Образовались партии, — делился В. П. Кочубей своими впечатлениями с С. Р. Воронцовым, — и можно видеть тут и там людей, которые воображают себе. . . что император достиг трона не по порядку наследства, а потому, что они этого захотели» (АВ. XVIII. 241). «Вы уже наверняка знаете, что у нас образовались партии, — вторил Кочубею Н. Н. Новосильцев, — наиболее значи­тельная. . . — партия Палена и Панина. Вам, может быть, говорили, что здесь есть люди, которые стремятся к роли визиря, это также похоже на правду, но если вам скажут, что есть такая партия или такой человек, который управляет императором, не верьте этому» (АВ. XVIII. 441). В самом деле, Александр старался использовать

разногласия в среде вчерашних заговорщиков, острую борьбу за влияние между бывшими руководителями дворцового переворота. И в этом смысле Пален должен был быть в некотором роде противо­весом братьям Зубовым и их клиентуре. Именно так смотрели на Па­лена в' высших дворянских кругах Петербурга (АВ. XVIII. 241; XXX. 150).³⁷

По мере того как влияние Зубовых падало, положение Палена с каждым днем становилось все прочнее. «Пален все еще во главе дел и, кажется, пользуется большим влиянием», — донес Дюрок Бонапарту 14 мая 1801 г. (РИО. LXX. 155), а через три дня он уже категорически утверждал: «Пален в большой силе. . . Братья Зубовы, кажется, пользуются еще доверием, но небольшим, и оно не может быть продолжительным» (РИО. LXX. 162—163). «Палену принадле­жало большое влияние в правлении», — сообщил Дюрок Талейрану месяц спустя (РИО. LXX. 192). В оценке положения Палена во вто­рой половине мая с Дюроком полностью сходился Локателли. «Графы Пален и Панин, — писал он 31 мая 1801 г., — сегодня очень влия-А тельны в делах»³⁸ (АВ. XXX. 153, 133; XVIII. 240).

К началу июня в руках Палена сосредоточился целый ряд различ-. --ных по своему характеру должностей: члена Государственного " совета, управляющего гражданской частью в Эстляндской, Курлянд-ской и Лифляндской губерниях, члена Иностранной коллегии, петер­бургского военного губернатора. Как военному губернатору столицы Палену были подчинены все военные силы и полиция Петербурга. 3 июня он получил новое важное назначение. На него было возложено 'управление в Петербургской губернии и гражданской частью (СВ. 1801. 11 июня). Локателли назвал этот пост вице-королевским. «Граф Пален, — писал он, — в настоящий момент самая могу­щественная особа в этой империи и самое влиятельное лицо во всех внутренних и внешних делах».³⁹

Не прошло и двух недель, как политическая карьера Палена закончилась навсегда. Непосредственным поводом к конфликту яви­лось не столь уж значительное дело с иконой. Вдовствующая импе­ратрица поместила в часовню Воспитательного дома икону. На об­разе были надписи, в которых можно было увидеть намек на убийц Павла, и призывы к возмездию.⁴⁰ Полиция донесла Палену, что икона стала привлекать в часовню многочисленные толпы. Пален отдал распоряжение убрать икону. 13 июня он доложил об этом инциденте императору. Вечером того же дня Александр отправился в Павловск (КФЖ. 1801. I. 491) и потребовал объяснений от матери. Объяснение закончилось тем, что Мария Федоровна заявила сыну: «Пока Пален будет в Петербурге, я туда не вернусь». 15 июня поздно вечером Александр возвратился в Петербург (КФЖ. 1801. I. 496). Все утро следующего дня после развода, начавшегося в половине десятого, и до литургии, состоявшейся около полудня (КФЖ. 1801. I. 497), Александр проработал вместе с Паленом (Ц. 308—312). Пален, очевидно, еще не подозревал о собравшейся уже грозе. Встретив при дворе К. И. Остен-Сакена, Пален конфиденциально сообщил, что император доверяет ему и что он постарается быть полезным импе-

рии.⁴ Тем временем, желая как-то разрешить конфликт между матерью и Паленом, Александр решил пойти на компромисс. После литургии, приблизительно за час до обеда, т. е. во втором часу дня (КФЖ. 1801. I. 498), Александр поручил генерал-прокурору А. А. Беклешеву, интимному другу Палена (АВ. XXX. 133), передать ему, чтобы он отправился в прибалтийские губернии, бывшие под его непосредственным управлением.⁴²

Пален ответил, что понимает смысл этого совета и знает его источник.⁴³ Раздосадованный тем, что в конфликте с вдовствующей императрицей Александр не пожелал беспрекословно принять его сторону, Пален решил встать в позу и предпринял очень рискованный демарш — он пригласил к себе Д. П. Трощинского и потребовал полной отставки от всех должностей (АВ. XXX. 136). В 6 ч вечера австрийский дипломат Шварценберг был приглашен к вице-канцлеру А. Б. Куракину. Шварценберг прождал три часа, затем ему сообщили, что Куракин только что проехал мимо дома и направился в поместье Н. П. Панина. На следующий день Куракин принес свои извинения Шварценбергу. Он объяснил, что такое непредвиденное дело, как падение Палена, задержало его при дворе и в поместье Панина.⁴⁴ Беклешев передал Палену повеление царя во 2-м ч дня. В 6 ч вечера Куракин был при дворе, а в 9 ч он отправился к Панину. В течение этого времени двор и правительство лихорадочно решали вопрос о том, что делать с Паленом. В этой закулисной борьбе против могущественного военного губернатора выступили не только привер­женцы императрицы-матери, но и вчерашние единомышленники Палена, замешанные в убийстве ее супруга. Панин, глава анти-павловского заговора, близкий друг Палена, внес немаловажный вклад в его удаление. Об этом на следующий день А. Р. Воронцов сообщил в письме к брату,⁴⁵ а четверть века спустя в этом признался и сам Панин. «Именно я и только я разрушил недоверие, возникшее между ними. . ., — писал Панин, имея в виду отношения Александра и Марии Федоровны во время инцидента с иконой, — я никогда не ставил себе в заслугу и хранил эту тайну до сегодняшнего дня» (МП. VII. 23г).⁴⁶

Важную роль в закулисной деятельности, сопровождавшей уда­ление Палена, сыграло и семейство Зубовых. По словам Шварцен-берга, в Петербурге на Зубовых смотрели как на одних из главных виновников отставки Палена. «Утверждают, — писал Шварценберг о желании Александра удовлетворить требования Марии Федо­ровны, — что молодой монарх был очень расположен к этому и что Зубовы, хотя они и сообщники Палена и люди, ничуть не преданные императрице-матери, помогали ему, однако, в этом деле».⁴⁷ Осведомленный Локателли два дня спустя после падения Палена объяснил его тем, что Мария Федоровна, с одной стороны, «партия Зубовых, с другой стороны, вместе со всеми врагами могуществен­ного вельможи добивались его падения».⁴⁸ Определенную роль в этом деле сыграл и митрополит Амвросий, приверженец вдовствующей императрицы/⁰

В 9 ч вечера Пален заложил лошадей и вместе со своей семьей отправился в Ригу (РИО. LXXII. 191 —192).⁵⁰ «Он уехал, разыгрывая роль невозмутимого», — уведомили Гейкинга (Ц. 311). Пален отпра­вил Александру прошение уволить его от всех должностей по состоянию здоровья. Указом 17 июня прошение было удовлетворено (СВ. 1801. 28 июня).

Падение Палена произвело сильное впечатление на современни­ков. Далеко не все из них были посвящены во все детали отставки. Большинство же расценило падение «ливонского визиря» как важ­нейшее самостоятельное действие Александра, «его первый опыт проявления самодержавной власти» (Ц. 103, 242), «первый акт , неограниченного самодержавия молодого императора» (МЧ. I. 205). На самом же деле для столь решительного шага в июне 1801 г. Александр еще не располагал должной силой и самостоятельностью, да и положение его еще не было достаточно прочным. Падение Палена явилось следствием борьбы правительственных группировок, • острых разногласий в среде вчерашних заговорщиков. Трудно ска-^ зать, отдавали ли себе ясный отчет братья Зубовы в том, что, 'содействуя удалению Палена, они вырывали стул из-под всех тех, кто „" был замешан в убийстве Павла, и прежде всего из-под самих себя. ,' Но близкий к зубовскому семейству Бенигсен заговорил о том, не пора ли самим удалиться от дел. 12 июля 1801 г. он сменил М. И. Кутузова на посту литовского военного губернатора, управляю­щего и гражданской частью (М. И. Кутузов был назначен на место ^Палена).⁵² Однако тревога в рядах вчерашних заговорщиков была 'несколько преждевременной. Отставка Палена еще не предвещала удаления с политической сцены участников дворцового переворота. Но падение «ливонского визиря» повлекло за собой изменения в расстановке сил в правительственных верхах России, и это не могло не сказаться на реформаторской деятельности Александра.⁵³