Конец века, уничтожение старого.
Конец века.
(1906 г.)
«Никогда людям не предстояло столько дела.
Наш век есть век революции в высшем смысле этого слова –
не материальной, но нравственной революции.
Вырабатывается высшая идея общественного устройства
и человеческого совершенства».
(У.Э. Чаннинг)
«И познаете истину,
и истина сделает вас свободными».
(Иоанн.VIII, 32).
I.
Конец века, уничтожение старого.
Признаки и причины.
Век и конец века на евангельском языке не означает конца и начала столетия, но означает конец одного мировоззрения, одной веры одного способа общения людей и начало другого мировоззрения, другой веры, другого способа общения. В Евангелии сказано, что при таком переходе от одного века к другому будут всякие бедствия: предательства, обманы, жестокости и войны, и по причине беззакония охладеет любовь. Я понимаю эти слова не как сверхъестественное пророчество, а как указание на то, что когда та вера, тот склад жизни, в котором жили люди, будут заменяться иным, когда будет отпадать отжившее старое и замещаться новым, неизбежно должны будут происходить большие волнения, жестокости, обманы, предательства, всякого рода беззакония, и вслед-
ствие этих беззаконий должна охладеть любовь, самое важное и нужное для общественной жизни людей свойство.
Это самое и совершается теперь не только в России, но во всём христианском мире: в России оно только проявилось более ярко и открыто, во всём же христианском мире происходит то же самое, только в скрытом (латентном) состоянии.
Я думаю, что теперь, именно теперь, жизнь христианских народов находится близко к той черте, которая разделяет кончающийся старый век от начинающегося нового. Думаю, что теперь, именно теперь, начал совершаться тот великий переворот, который готовился почти 2000 лет во всем христианском мире, переворот, состоящий в замене извращенного христианства и основанной на нем власти одних людей рабства других — истинным христианством и основанным на нем признанием равенства всех людей и истинной, свойственной разумным существам свободой всех людей.
Внешние признаки этого я вижу в напряженной борьбе сословий во всех народах, в холодной жестокости богачей, в озлоблении и отчаянии бедных; бессмысленном, всё растущем вооружении всех государств друг против друга; в распространении неосуществимого, ужасающего по своему деспотизму и удивительного по своему легкомыслию учения социализма; в ненужности и глупости возводимых в наиважнейшую духовную деятельность праздных рассуждений и исследований, называемых наукой; в болезненной развращенности и бессодержательности искусства во всех его проявлениях; главное же не только в отсутствии в имеющих наибольшее влияние на других какой бы то ни было религии, но в сознательном отрицании всякой религии и замене ее признанием законности подавления слабых сильными и потому в полном отсутствии каких бы то ни было разумных руководящих начал в жизни.
Таковы общие признаки наступающего переворота или, скорей, той готовности к перевороту, в которой находятся христианские народы. Временные же исторические признаки или тот толчок, который должен начать переворот, — это только что окончившаяся русско-японская война и одновременно с нею вспыхнувшее и никогда прежде не проявлявшееся революционное движение среди русского народа.
Причину разгрома японцами русской армии и флота видят
в несчастных случайностях, в злоупотреблении русских правительственных лиц; причину революционного движения в России видят в дурном правительстве, в усиленной деятельности революционеров; последствием же этих событий представляется как русским, так и иностранным политикам ослабление России и перестановка центра тяжести в международных отношениях и изменение образа правления русского государства. Я же думаю, что эти события имеют гораздо более важное значение. Разгром русской армии и флота, разгром русского правительства не есть только разгром армии, флота и русского правительства, а признак начинающегося разрушения русского государства. Рарушение же русского государства есть, по моему мнению, признак начала разрушения всей лжехристианской цивилизации. Это конец старого и начало нового века.
То, что привело христианские народы к тому положению, в котором они теперь находятся, началось уже давно. Оно началось с тех пор, как христианство было признано государственной религией.
Такое учреждение, как государство, держащееся на насилии, требующее для своего существования полного повиновения своим законам преимущественно перед законом религиозным, учреждение, не могущее существовать без казней, войск и войн, учреждение, приписывающее почти божеское значение своим правителям, учреждение, возвеличивающее богатство и могущество, — такое учреждение принимает в лице своих правителей и подданных христианскую религию, провозглашающую полное равенство и свободу всех людей, полагающую один закон Бога выше всех других законов, принимает религию, не только отрицающую всякое насилие, всякое возмездие, казни и войны, но и предписывающую любовь к врагам, религию, возвеличивающую не могущество и богатство, а смирение и нищету, — это-то учреждение в лице своих языческих правителей принимает эту христианскую религию. И правители и их советники, большею частию совсем не понимая сущности истинного христианства, совершенно искренно возмущаются против людей, исповедующих и проповедующих христианство в его истинном значении, и с спокойной совестью казнят, изгоняют их и запрещают им проповедовать христианство в его истинном смысле. Духовенство запрещает чтение Евангелия и признает только за собой право толковать священное писание,
придумывает сложные софизмы, оправдывающие невозможное соединение государства и христианства, и устраивает торжественные обряды, гипнотизирующие народ. И большинство людей веками живет, считая себя христианами, не подозревая даже сотой доли значения истинного христианства.
Но как ни велик был престиж государства, как ни продолжительно было торжество его, как ни жестоко подавлялось христианство, раз высказанную истину, открывающую человеку его душу, составляющую сущность христианства, нельзя было заглушить. Чем дольше продолжалось такое положение, тем яснее становилось противоречие между христианским учением смирения и любви и государством — учреждением гордости и насилия. Величайшая плотина в мире не может задержать источника живой воды. Вода неизбежно найдет себе путь или через плотину, или размыв или обойдя ее. Дело только во времени. Так это было с скрытым государственной властью истинным христианством. Государство долго удерживало его живую воду, но пришло время, и христианство разрушает задерживающую его плотину и увлекает за собой ее остатки.
Внешние признаки того, что время это пришло именно теперь, я вижу в легко одержанной японцами победе над Россией и в тех волнениях, которые одновременно с этой войной охватили все сословия русского народа.
II.
Значение победы японцев.
Как всегда бывало и бывает при всех поражениях, так и теперь причину поражения русских стараются объяснить ошибками побежденного: дурным устройством русского военного дела, злоупотреблениями и промахами начальников и т. п.
Но главное не в этом. Причина успехов японцев не столько в дурном управлении Россией или в дурном устройстве русских войск, сколько в большом, положительном превосходстве японцев в военном деле. Япония победила не потому, что русские слабы, а потому что Япония теперь едва ли не самая могущественная в мире на суше и на море военная держава; и это так, во-первых, потому, что все те научные технические усовершенствования, которые давали преимущество в борьбе
христианским народам над нехристианскими, усвоены японцами (вследствие их практичности и той важности, которую они приписывают военному делу) много лучше, чем-то было сделано народами христианскими; во-вторых, потому, что японцы по природе своей более храбры и равнодушны к смерти, чем теперь христианские народы; в-третьих, потому, что тот воинственный патриотизм, совершенно несогласный с христианством, который с таким усилием вводился и поддерживался христианскими правительствами среди своих народов, живет до сих пор во всей своей нетронутой силе среди японцев; в-четвертых, потому, что, рабски подчиняясь деспотической власти обожествляемого микадо, сила японцев более сосредоточена и объединена, чем силы народов, переросших свое рабское подчинение деспотизму. Одним словом, японцы имели и имеют огромное преимущество: то, что они не христиане.
Как ни извращено среди христианских народов христианство, оно, хотя смутно, но всё же живет в их сознании, и люди-христиане, во всяком случае лучшие из них, не могут уже отдавать все свои духовные силы на изобретение и приготовление орудий убийства, не могут не относится более или менее отрицательно к воинственному патриотизму, не могут, как японцы, распарывать себе животы, только бы не отдаться в плен врагу, не могут взрываться на воздух вместе с неприятелем, как это было прежде, не ценят уже, как прежде, военных доблестей, военного геройства, всё менее уважают военное сословие, не могут уже без сознания оскорбления человеческого достоинства рабски подчинятся власти и, главное, не могут уже, по крайней мере большинство, равнодушно совершать убийства.
Всегда и в мирных деятельностях, несогласных с духом христианства, христианские народы не могли бороться с нехристнанами. Так это было и продолжает быть в борьбе денежной с нехристианами. Как бы плохо и превратно ни толковалось христианство, христианин (и чем более он христианин, тем более) сознает, что богатство не есть высшее благо, и потому не может положить на него все свои силы, как делает это тот, у кого нет никаких идеалов выше богатства, или тот, для кого богатство есть благословение божие.
То же и в области нехристианской науки и искусства. И в этих областях позитивной, опытной науки и искусства,
ставящего себе целью удовольствие, первенство принадлежало и принадлежит и всегда будет принадлежать наименее христианским людям и народам.
То, что мы видим в проявлении деятельности мирной, то тем более должно было быть в деле войны, прямо отрицаемой истинным христианством. Вот это-то необходимое превосходство в военном деле нехристианских народов над христианскими с полной очевидностью проявилось в блестящей победе японцев над русскими.
И в этом неизбежном и необходимом превосходстве нехристианских народов над христианскими и заключается огромное значение японской победы.
Значение победы японцев заключается в том, что победа эта самым очевидным образом показала не только побежденной России, но и всему христианскому миру, всю ничтожность внешней культуры, которой так гордились христианские народы, показала, что вся эта внешняя культура, которая казалась им каким-то особенно важным результатом вековых усилий христианского человечества, есть нечто очень неважное и столь ничтожное, что никакими особенными высшими духовными свойствами не отличающийся японский народ, когда ему понадобилось, в несколько десятков лет усвоил себе всю научную мудрость христианских народов, с бактериями и взрывчатыми веществами включительно, и так хорошо сумел практически применить эту мудрость к практическим целям, что стал в применении этой мудрости к военному делу и в самом военном деле, столь высоко ценимом христианскими народами, выше всех христианских народов.
Христианские народы веками под предлогом самозащиты придумывали одно перед другим самые действительные способы истребления друг друга (способы, тотчас же применяемые всеми другими противниками) и пользовались этими способами и для угрозы друг другу и для приобретения всякого рода выгод среди нецивилизованных народов в Африке и Азии. И вот среди нехристианских народов появляется народ воинственный, ловкий и переимчивый, который, увидав угрожающую ему вместе с другими нехристианскими народами опасность, с необыкновенной легкостью и быстротой усвоил ту простую истину, что если тебя бьют толстой крепкой дубиной, то надо взять точно такую же или ещё более толстую и креп-
кую дубину и бить ею того, кто тебя бьет. Японцы очень скоро и легко усвоили эту мудрость и вместе с тем и всю ту технику войны и, пользуясь сверх того всеми выгодами религиозного деспотизма и патриотизма, проявили такое военное могущество, которое оказалось сильнее самой могущественной военной державы. Победа японцев над русскими показала всем военным державам, что военная власть больше не в их руках, а перешла или вскоре должна перейти в другие, нехристианские руки, так как всем нехристианским, угнетаемым христианами народам в Азии и Африке совсем не трудно, по примеру Японии, усвоив себе военную технику, которой мы так гордимся, не только освободиться, но и стереть с лица земли все христианские государства.
Так что христианские правительства исходом этой войны самым очевидным образом приведены к необходимости еще усиливать и так задавившие своими расходами их народы военные приготовления и, удвоив эти вооружения, всё-таки сознавать, что со временем подавленные ими языческие народы, так же как японцы, обучившись военному искусству, свергнут их иго и отомстят им. Уже не по рассуждениям, а на горьком опыте подтвердилась этой войной не только для русских, но и для всех христианских народов, та простая истина, что насилие ни к чему, кроме как увеличению бедствии и страдании, привести не может.
Победа эта показала, что, занимаясь увеличением своей военной силы, христианские народы делали дело не только противное тому христианскому духу, который живет в них, но и безнравственное и глупое дело, такое, в котором они, христианские народы, должны всегда быть превзойдены и побеждены нехристианскими народами. Победа эта показала христианским народам, что все то, на что их правительства направляли свою деятельность, было губительно для них и напрасным истощением их сил и, главное, приготовлением для себя более могущественных врагов среди нехристианских народов.
Война эта самым очевидным образом показала, что сила христианских народов никак не может быть в противном духу христианства военном могуществе и что если христианские народы хотят оставаться христианскими, то усилия их должны быть направлены никак не на военное могущество, а на нечто другое: на такое устройство жизни, которое, вытекая из
христианского учения, давало бы наибольшее благо людям не посредством грубого насилия, а посредством разумного согласия и любви.
В этом великое для христианского мира значение победы японцев.
III.
IV.
VI.
VII.
VIII.
IX.
ХII.
Свободы и свобода.
То, что люди нашего времени толкуют о каких-то отдельных свободах: свободе слова, печати, совести, свободе таких, а не иных выборов, свободе сходок, союзов, труда и многих других, — очевидно показывает, что такие люди, как теперь наши русские революционеры, имеют очень превратное понятие или вовсе не имеют понятия о свободе вообще, о той простой, понятной всем свободе, которая состоит в том, что над человеком нет такой власти, которая требует от него поступков, противных его желаниям и выгодам.
В этом непонимании того, что есть свобода, и вытекающем из этого непонимания представлении о том, что разрешение какими-то людьми другим людям некоторых поступков есть свобода, заключается большое и чрезвычайно вредное заблуждение. Заблуждение, состоит в том, что людям нашего времени кажется, что рабская покорность насилию, в которой они находятся перед правительством, и есть естественное положение: а что разрешение правительственной властью
известных поступков, определенных этой властью, есть свобода; в роде того, как рабы считали бы свободой разрешение по воскресеньям ходить в церковь, или в жаркие дни купаться, или во время свободное от работы на хозяев чинить свою одежду и т.п.
Ведь стоит только, на минуту отрешившись от установленных привычек и суеверий, взглянуть на положение всякого человека, живущего в государстве, к какому бы самому деспотическому или самому демократическому государству он ни принадлежал, чтобы ужаснуться на ту степень рабства, в котором живут теперь люди, воображая, что они свободны.
Над всяким человеком, где бы он ни родился, существует собрание людей, совершенно неизвестных ему, которые устанавливают законы его жизни: что он должен и чего не должен девать; и чем совершеннее государственное устройство, тем теснее сеть этих законов. Определено, кому и как он должен присягать, то есть обещаться исполнять все те законы, которые будут составляться и провозглашаться. Определено, как и когда он может жениться (он может жениться только на одной женщине, но может пользоваться домами терпимости). Определено, как он может разводиться с женой, как содержать своих детей, каких считать законными, каких (незаконными и кому и как наследовать и передавать свое имущество. Определено, за какие нарушения законов и как и кем он судится и наказуется. Определено, когда он сам должен являться в суд в качестве присяжного или свидетеля. Определен возраст, при котором он может пользоваться трудами помощников, работников и даже число часов, которое может работать в день его помощник, пища, которую он должен давать им. Определено, когда и как он должен прививать предохранительные болезни своим детям; определены меры, которые он должен принимать и которым должен подвергаться при такой-то и такой-то болезни, постигшей его или его семейных и животных. Определены школы, в которые он должен посылать своих детей. Определены размеры и прочность дома, который он может строить. Определено содержание его животных: лошадей, собак; как он может пользоваться водой и где может ходить без дороги. Определены наказания за неисполнение всех этих и еще многих других законов. Нельзя перечислить всех законов на законах и правил на правилах, которым он должен под-
чиняться и незнанием которых (хотя и нельзя их знать) не может отговариваться человек самого либерального государства.
При этом человек этот поставлен в такое положение, что при всякой покупке потребляемых им предметов: соли, пива, вина, сукна, железа, керосина, чая, сахара и многого другого он должен отдавать большую часть своего труда для каких-то неизвестных ему дел и для уплаты процентов за долги, которые совершены кем-то во времена его дедов и прадедов. Должен отдавать также часть своего труда и при всяком переезде с места на место, при всяком получении наследства, или какой бы то ни было сделке с ближним. Кроме того, за ту часть земли, которую он занимает или своим жилищем или обработкой поля, с него требуют еще более значительную часть его труда. Так что большая часть его труда, если он живет своим трудом, а не чужим, вместо того, чтобы облегчать и улучшать положения его и положения его семьи, уходит на эти подати, пошлины, монополии.
Мало и этого: человеку этому в одних, в большинстве государств велят, как только он войдет в возраст, поступать на несколько лет в военное, самое жестокое рабство и идти воевать; в других же государствах, Англии и Америке, он должен нанимать людей для этого же дела. И вот люди, поставленные в такое положение, не только не видят своего рабства, но гордятся им, считая себя свободными гражданами великих государств Британии, Франции, Германии, России, гордятся этим так же, как лакеи гордятся важностью тех господ, перед которыми они служат.
Казалось бы естественно человеку с не извращенными и не расслабленными духовными силами, застав себя в таком ужасном и унизительном положении, сказать себе: "да зачем же я буду исполнять все это? Я хочу наилучшим образом прожить свою жизнь, хочу работать, кормить семью. Оставьте меня в покое с вашей Россией, Францией, Британией. Кому это нужно, те пускай соблюдают эти Британии и Франции, а мне они не нужны. Силою вы можете отобрать у меня все, что хотите, и убить меня, но сам я не хочу и не буду участвовать в своем порабощении". Казалось бы, естественно поступить так, но никто не говорит этого и никто так не поступает.
Вера в то, что принадлежность к какому-нибудь государству есть необходимое условие жизни человеческой, так сильно укоренилась, что люди не могут решиться поступить так, как велит им их разум, их чувство добра, их прямая польза.
Люди, поддерживая свое рабство ради веры в государство, совершенно подобны тем птицам, которые, несмотря на то, что дверь клетки открыта, продолжают сидеть в неволе отчасти по привычке, отчасти не понимая того, что они свободны.
Заблуждение это особенно странно в людях, удовлетворяющих сами своим потребностям, как земледельческие населения Германии, Австрии, Индии, Канады и др. и в особенности России. Людям этим нет никакой и нужды, ни выгоды в том рабстве, которому они добровольно подчиняются.
Еще понятно, что городские люди не поступают так, потому что интересы их так переплетены с интересами правящих классов больших государств, что то порабощение, в котором они находятся, выгодно для них. Рокфеллер не может желать отказаться от повиновения законам страны, потому что законы этой страны дают ему возможность наживать и сохранять свои миллиарды в ущерб интересам массы народа; не могут желать отказаться и директора предприятий Рокфеллера, и служащие у этих директоров, и служащие у этих служащих. Так это для городских жителей. Это прежние дворовые по отношению крестьян: порабощение их полезно им. Но для чего покоряться этой ненужной им власти земледельческим народам, большинству русского народа?
Живет семья в Тульской губернии, в Познани, в Канзасе, в Нормандии, в Ирландии, в Канаде. Людям этим нет никакого дела до русского государства с Петербургом, Кавказом, Остзейским краем, с его манчжурскими захватами и дипломатическими хитростями. Точно так же и семье, живущей в Познани, — до Пруссии с Берлином и африканскими колониями; и ирландцу — до Британии с Лондоном и ее египетскими, бурскими и другими делами; и канзасцу — до Соединенных Штатов с своим Нью-Йорком и Филиппинами. А между тем эти семьи должны отдавать определенную часть своих трудов, должны участвовать в приготовлениях к войне и в самой войне, затеваемой тоже не ими, а кем-то, должны повиноваться установленным не ими, а кем-то законам. Правда, что их уверяют, что, повинуясь во всех этих, имеющих самую большую важ-
ность для их жизни, делах неизвестным им людям, они, вследствие того, что выбрали одного из тысячи неизвестных им представителей, повинуются не другим людям, но сами себе. Но ведь верить этому может только тот, кому хочется и нужно обмануть себя и других.
Принадлежа к государству, человек не может быть свободен. И чем больше государство, тем больше нужно насилия и тем меньше возможна истинная свобода. Для составления одного целого из самых разнообразных народностей и людей, каковы Британия, Россия, Австрия, и удержания их в этом соединении, нужно очень большое насилие. Хотя и меньше насилия нужно для удержания соединений людей в малых государствах, как Швеция, Португалия, Швейцария, но зато в этих малых государствах труднее гражданам уклониться от требований власти, и сумма несвободы, насилия та же, как и в больших государствах.
Как для того, чтобы связать и держать вместе вязанку дров, нужна крепкая веревка и известная степень натянутости ее, так и для того, чтобы держать вместе в одном государстве большое соединение людей, нужна известная степень насилия и приложения его. Разница для дров может быть только в размещении их, в том, что не те, а другие дрова будут непосредственно сжаты веревкой, но сила, удерживающая их вместе, будет, при каком бы то ни было размещении дров, одна и та же. То же с насильническим государством, какое бы оно ни было: деспотия, конституционная монархия, олигархия, республика. Если соединение людей держится насилием. то есть тем, что устанавливаемые одними людьми законы насилием приводятся другими в исполнение, то всегда будет одинаковое по степени силы насилие одних людей над другими. В одном месте оно будет проявляться грубым насилием, в другом денежной властью. Разница будет только в том, что при одном насильническом государственном устройстве насилие будет давить больше одних людей, при другом устройстве — более других.
Государственное насилие можно сравнить с черной ниткой, на которой свободно нанизаны бусы. Бусы — это люди. Черная нитка — это государство. До тех пор, пока бусы будут на нитке, они не будут иметь возможности свободно перемещаться. Можно сдвинуть их всех в одну сторону, и на этой стороне
не будет видна между ними черная нитка, но зато на другой стороне большая часть нитки будет голая (деспотизм). Можно местами равномерно сдвинуть бусы, оставив между ними соответственные промежутки черной нитки (конституционная монархия). Можно между каждой бусой оставить небольшую часть нитки (республика). Но пока не будут бусы сняты с нитки, пока не будет разорвана нитка, не будет возможности скрыть черную нитку.
Пока будет государство и нужное для его поддержания насилие, в какой бы ни было форме, не будет, не может быть свободы, настоящей свободы, того, что всегда все люди понимали и понимают под этим словом.
"Но как же будут жить люди без государства?" обыкновенно спрашивают люди, так привыкшие к тому, что каждый человек, кроме того, что он сын своих родителей, внук своих дедов и предков, живущий избранным им трудом, и, главное, кроме того, что он человек, еще и француз, или британец, германец, янки, русский, т.е. принадлежит к тому или иному насильническому учреждению, которое называется Францией с своим Алжиром, Аннамом, Ниццей и т.п., или к Британии с ее чуждыми ей населениями Индии, Египта, Австралии и Канады, или к Австрии с ее ничем внутренно не связанными народами, или к такому разноплеменному и огромному государству, как Соединенные Штаты или Россия. Люди так привыкли к этому, что им кажется, что жить, не принадлежа к этим не имеющим никакого внутреннего смысла соединениям, так же невозможно, как казалось людям невозможным тысячи лет тому назад жить без принесения жертв богам и без прорицателей, решающих поступки людей.
Как будут жить люди, не принадлежа ни к какому правительству?
Да совершенно так же, как они живут теперь, только не делая тех глупостей и гадостей, которые делают теперь ради этого ужасного суеверия. Будут жить так же, как теперь, не отнимая от своей семьи произведений своих трудов для того чтобы в виде податей и пошлин отдавать их на дурные дела неизвестным людям, и не участвуя ни в насилии, ни в судах, ни в войнах, устраиваемых этими людьми. Да, только это, не имеющее в наше время никакого смысла суеверие дает ту безумную, ничем не оправдываемую власть
сотням людей над миллионами и лишает истинной свободы эти миллионы. Не может человек, живущий в Канаде, в Канзасе, в Богемии, в Малороссии, Нормандии, быть свободен, пока он считает себя, и часто гордится этим, британским, североамериканским, австрийским, русским, французским гражданином. Не может и правительство, призвание которого состоит в том, чтобы соблюдать единство такого невозможного и бессмысленного соединения, как Россия, Британия, Германия, Франция, дать своим гражданам действительную свободу, а не подобие ее, как это делается при всяких хитроумных конституциях, монархических, республиканских или демократических. Главная и едва ли не единственная причина отсутствия свободы — суеверие государства. Люди могут быть лишены свободы и при отсутствии государства. Но при принадлежности людей к государству не может быть свободы.
Люди, участвующие теперь в русской революции, не понимают этого. Люди эти добиваются разных свобод для граждан русского государства, воображая себе, что в этом состоит цель совершающейся революции. Но цель и последний результат совершающейся революции гораздо дальше той, которую видят революционеры. Цель эта — освобождение от государственного насилия. И к великому перевороту ведет та сложная работа ошибок, злодеяний, совершающихся теперь на загнившей поверхности огромного русского народа, среди малой части его городских сословий, так называемой интеллигенции и фабричных рабочих. Вся эта сложная и большею частью исходящая из самых низких мотивов мести, злобы, честолюбия деятельность имеет для большого русского народа только одно значение: она должна показать народу, чего он не должен делать, и что он может и что должен сделать; должна показать всю тщету замены одной государственной формы насилия и злодеяний другой формой государственного насилия и злодеяний и разрушить в его сознании суеверие и наваждение государственности.
Русский народ, огромное большинство его, глядя на совершающиеся события, на все те новые формы насилия, проявляющиеся в жестокой революционной деятельности: погромы, разорения, стачки, лишающие целые населения пропитания, и, главное, братоубийства, — начинает понимать, что дурно не только то прежнее государственное насилие, под которым он
жил и от которого уже много пострадал, но и то новое государственное же насилие, которое проявляется теперь такими же, но только новыми обманами и злодействами, и что ни то, ни другое ни хуже, ни лучше, а оба худы, и надо избавиться от всякого государственного насилия и что это очень легко и возможно.
Народ, в особенности земледельческий русский народ, огромное большинство его, тот, который жил и живет, решая все свои общественные дела мирским сходом, не нуждаясь в правительстве, глядя на совершающиеся события, должен будет понять, что ему не нужно никакого, ни самого деспотического, ни самого демократического правительства, как не нужны человеку ни медные, ни железные, ни короткие, ни длинные цепи. Народу не нужны никакие отдельные свободы, а нужна одна, настоящая, полная, простая свобода.
И, как всегда бывает, решение кажущихся трудными вопросов бывает самое простое; так и теперь, для достижения не тех или иных свобод, а этой одной, настоящей, полной свободы, нужна не борьба с правительственной властью, не придумывание таких или иных способов представительства, могущих только скрыть от людей их состояние рабства, а только одно: неповиновение людям.
Пусть только народ перестанет повиноваться правительству, и не будет ни податей, ни отнятий земли, ни всяких стеснений от властей, ни солдатства, ни войн. Это так просто и так кажется легко. Отчего же люди не делали этого до сих пор и теперь еще не делают этого?
А оттого, что для того, чтобы не повиноваться правительству, надо повиноваться Богу, т.е. жить доброй, нравственной жизнью.
Только в той мере, в которой люди живут такой жизнью, то есть повинуются Богу, могут они и перестать повиноваться людям и освободиться.
Нельзя сказать себе: "дай я не буду повиноваться людям". Не повиноваться людям можно; только тогда, когда повинуешься высшему, общему для всех нас закону Бога. Нельзя быть свободным, нарушая высший, общий закон взаимного служения, как нарушают его всей своей жизнью люди богатых, городских классов, живущие трудами рабочего, особенно земледельческого народа. Свободен может быть человек только в той мере,
в какой он исполняет высший закон. Исполнение же этого закона не только трудно, но почти невозможно при городском, фабричном устройстве общества. Оно возможно и легко только при земледельческой жизни.
И потому освобождение людей от повиновения правительствам и от признания искусственных соединений государств, отечества должно привести их к естественной,, радостной и наиболее нравственной жизни земледельческих общин, подчиняющихся только своим, доступным всем, основанным не на насилии, а на взаимном согласии установлениям.
В этом сущность предстоящего христианским народам великого переворота.
Как произойдет этот переворот, какие перейдет ступени, нам не дано знать, но мы знаем, что он неизбежен, потому что он совершается и отчасти уже совершился в сознании людей.
Заключение.
Жизнь людей только в том и состоит, что время дальше и дальше открывает скрытое и показывает верность или неверность пути, по которому они шли в прошедшем. Жизнь есть уясняющееся сознание ложности прежних основ и установление новых и следование им. Жизнь человечества, так же как отдельного человека, есть вырастание из прежнего состояния в новое. Вырастание же это неизбежно сопровождается сознанием своих ошибок и освобождением от них.
Но бывают времена, когда в жизни как отдельного человека, так и всего человечества, сразу открывается ясно та ошибка, которая сделана была в направлении прошедшего, и выясняется та деятельность, которая должна исправить эту ошибку. Это времена революций. И в таком положении находятся теперь христианские народы.
Человечество жило по закону насилия и не знало никакого другого. Пришло время, и передовые люди человечества провозгласили новый, общий всему человечеству закон взаимного служения. Люди приняли этот закон, но не во всем его значении, и, хотя и старались применить его, продолжали жить по закону насилия. Явилось христианство, которое подтвердило людям истину о том, что есть только один закон, общий всем людям, дающий им наибольшее благо, — закон взаимного
служения, и указало на причину, по которой закон этот не был осуществлен в жизни. Он не был осуществлен потому, что люди считали необходимым и благотворным употребление насилия для благих целей и считали справедливым закон возмездия. Христианство показало, что насилие всегда губительно, и возмездие не может быть применяемо людьми. Но христианское человечество, не приняв этого разъяснения общего всем людям закона взаимного служения, хотя и желало жить по этому закону, невольно продолжало жить по языческому закону насилия. Такая противоречивая жизнь все увеличивала и увеличивала преступность жизни и внешние удобства и роскошь меньшинства, увеличивала и рабство и бедствия большинства христианских народах.
В последнее время преступность и роскошь жизни одной части и бедствия и рабство другой части людей христианского мира дошли до высшей степени, особенно среди народов, давно уже оставивших естественную жизнь земледелия и подпавших обману мнимого самоуправления. Народы эти, страдая от бедственности своего положения и от сознания противоречия, в котором они находятся, ищут спасения везде: в империализме, милитаризме, социализме, захватах чужих земель, во всякого рода борьбе, в тарифах, технических усовершенствованиях, в разврате, во всем, только не в том одном, что может спасти их, — освобождение себя от суеверия государства, отечества и прекращение повиновения государственной насильнической власти, какая бы она ни была.
Вследствие своей земледельческой жизни, вследствие отсутствия обмана самоуправления, вследствие своей многочисленности и, главное, вследствие удержавшегося в нем христианского отношения к насилию русский народ, после жестокой, ненужной и несчастной войны, в которую он был вовлечен своим правительством, и после неудовлетворения требований о возвращении ему отнятой у него земли, — русский народ прежде других народов почувствовал главные причины бедствий христианского человечества наших времен, и потому именно среди него начнется тот великий переворот, который предстоит всему человечеству и который один может спасти его от его ненужных страданий.
В этом значение начинающейся теперь в России революции. Революция эта не началась еще среди народов Европы и
Америки, но причины, вызвавшие революцию в России, те же для всего христианского мира; та же японская война, показавшая всему миру неизбежное в военном деле пре<