Если эта прекрасная турчанка Понесет в руках мое сердце, За ее индийскую родинку Я отдам и Самарканд и Бухару. 4 страница

Одним из таких бояр и был Борис Федорович Годунов. Всем известна характеристика, данная ему А. С. Пушкиным. Пушкин устами своего литературного героя так оценивает перспективы воцарения Бориса:

Какая честь для нас, для всей Руси!

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач,

Возьмет венец и бармы Мономаха...

В этой характеристике Пушкин многое опустил, хотя в дальнейшем он, как тонкий мыслитель и гениальный поэт, рисует образ Годунова, весьма близкий к историческому прототипу.

Борис Годунов происходил из татар, но его предки вышли из Орды еще при Иване Калите, то есть за 200 лет до его рождения, и, конечно, его происхождение не могло иметь решающего значения. «Вчерашний раб» принадлежал крупному боярскому роду и сам был окольничим при Иване Грозном. Окольничий — второй по старшинству чин после боярина. Так называли доверенных людей, находившихся около царя, его советников. Борис Годунов был умный человек, прекрасный волевой администратор, именно поэтому он выдвинулся при Иване Грозном, а после его смерти возглавил правительство, чему способствовал тот факт, что сестра Бориса была замужем за сыном Ивана — царем Федором.

Безвольный, добрый и благочестивый Федор, который начинал свой день с молитвы: «Дай, Господи, никому не сделать ничего плохого», — находился «в полной воле» Годунова, практически самовластно управлявшего страной от его имени. Первыми мерами, принятыми Годуновым после смерти Ивана Грозного, стали: укрепление границ, заключение почетного мира с Речью Посполитой, восстановление крестьянского хозяйства. Кроме того, была успешно проведена война со шведами. С началом правления Бориса народ, по словам современников, «отдохнул».

Оппозицию политике Годунова составляли, с одной стороны, противники опричнины, а с другой — ее сторонники, но противники самого Годунова. Ведь в пассионарном субэтносе, а именно таким образованием было боярство XVI в., каждый пассионарий — враг всем другим пассионариям, и, поскольку они ему мешают, он без зазрения совести отталкивает их локтями. Борису Федоровичу, хотя и не без труда, удалось справиться со всеми своими противниками, и когда боярин Богдан Вольский попытался захватить власть на Москве и даже занял со своими холопами Кремль, изображая из себя регента, то Годунов нанес ему такой «толчок локтем», что Бельский оказался в ссылке на Нижней Волге.

Активная внутренняя политика и укрепление границ государства постоянно требовали денег, и потому Годунов был вынужден в 1597 г. ввести крепостное право, то есть отменить Юрьев день, в который крестьяне имели возможность переходить от одного хозяина к другому. Было определено, что каждый крестьянин должен постоянно жить и работать там, где он жил и работал в момент издания указа. Конечно, запрещение менять хозяев ударило по крестьянам очень сильно. И Борис Федорович, стремясь компенсировать ущерб, разрешил крестьянам писать любое количество доносов на своих господ и приказал принимать эти доносы к рассмотрению. Теперь, если какой-нибудь боярин говорил своему крепостному:

«Иван, как ты хреново работаешь, разве это запашка; что ты делаешь, проспал, небось, половину дня?» — тот спокойно возражал: «Ничего подобного, боярин, чего ты ко мне пристал?» — и получал за это удар кулаком в зубы.

Потом Иван шел к грамотному человеку, а такие были всегда, и за «малую мзду» быстро писался донос о том, что боярин хулил государя и хотел бежать в Литву.

Из всего этого видно, что Борис Годунов был настоящим реформатором и по-своему справедливым, хотя и крутым человеком: он хотел, чтобы всем было одинаково плохо. Конечно, порядок, установленный Годуновым, был лишен тех крайностей и злодеяний, которые происходили при Иване Грозном. Но режим во время его царствования, которое официально началось в 1598 г., после смерти Федора, вполне можно назвать полицейским. Этот режим оказался довольно тяжел для всего населения страны. Никто не чувствовал себя ни на одну минуту в безопасности: знакомые, слуги, родственники всегда могли донести, и последствия этого могли быть самые печальные. Правда, казни применялись мало, «воров» в основном отправляли в ссылку, но ссылку тоже счастливой долей не назовешь. Интересно, что первым (еще при Федоре) был отправлен в ссылку за Уральский хребет, в Тобольск, не человек, а колокол угличского собора. Вся «вина» колокола состояла в том, что он зазвонил по поводу смерти царевича Дмитрия. Вслед за колоколом пошли и люди.

Таким образом, правительство Бориса Годунова, несмотря на очень разумную внешнюю политику, несмотря на то, что была налажена хозяйственная жизнь страны, сделаны большие государственные запасы, упорядочена налоговая система, было мало популярно в народе. Недовольство политикой Бориса зрело во всех сословиях и было вызвано прежде всего «пережитками прошлого», то есть сохранением при Борисе наследия царствования Ивана Грозного в виде застенков и системы тотального доносительства. Всеобщее недовольство должно было найти выход, и оно нашло его в поддержке Самозванца.

ГЛАВА II

СМУТНОЕ ВРЕМЯ

Самозванец. Правительство Бориса Годунова с самого начала проводило политику довольно серьезной изоляции России от сопредельных западных государств: Речи Посполитой и Швеции. Тем не менее события в Западной Европе весьма чувствительно отражались на истории народов нашей страны. В конце XVI — начале XVII в. набрала силу католическая реакция, называемая Контрреформацией. Католики, несмотря на то разложение, в котором погряз Святой престол, организовались для отпора протестантам и обрели храбрых вождей и искренних сторонников. Императоры и испанские короли из династии Габсбургов, баварские герцоги, лотарингские Гизы, возглавившие католическую партию во Франции, создали довольно сильную коалицию. Однако не теряли времени даром и деятели Реформации, восторжествовавшей в Нидерландах, Северной Германии, Скандинавии и Англии. Все готовились к борьбе, и первой жертвой этой борьбы, как ни странно, оказалась ничего не имевшая общего не только с Реформацией, но и с Западной Европой Россия.

Польско-литовские магнаты, составлявшие правительство Речи Посполитой, очень внимательно наблюдали за развитием ситуации в России. Они прекрасно понимали всю меру непопулярности царя Бориса, к несчастью для себя и для своих родственников пытавшегося совместить нравы опричнины с традиционным устройством Русской земли. Невозможно было соединить несоединимое, и последствия такой попытки, как всегда, оказались плачевными.

В связи с этим, видимо, у поляков и зародился план использовать слабость позиций Годунова в своих интересах. Однако, по условиям того времени, для политической и военной борьбы требовался символ. Речи Посполитой нужен был претендент на царский престол — личность, которая в одном своем имени совместила бы, как в фокусе, весь комплекс политических, экономических, идеологических и прочих чаяний народа. Понятно, что таковой персоной мог быть только человек, предъявлявший законные права на престол, которые давались исключительно рождением.

С точки зрения наших современников, династические права никакой роли не играют, но люди XVII в. этому обстоятельству придавали решающее значение. За незаконным претендентом его сторонники идти не могли. А законное право на русский престол, естественно, имели потомки Ивана Грозного. К тому времени один его сын — царь Федор — умер тихой и спокойной смертью, а другой — малолетний Дмитрий — был зарезан в Угличе неизвестно кем и при каких обстоятельствах (1591). (Загадка смерти царевича волнует историков до сих пор, но для нашей темы обстоятельства его смерти не важны.)

И тут объявился претендент на престол, который назвал себя спасшимся царевичем Дмитрием. Он-то и стал знаменем освобождения России от власти продолжателя опричнины — Годунова. А. С. Пушкин в своей знаменитой трагедии очень хорошо сформулировал эту роль Самозванца. Лжедмитрий (будем называть его общепринятым именем) сам говорит Марине Мнишек — даме своего сердца:

Но знай, Что ни король, ни папа, ни вельможи — Не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет — что им за дело? Но я предлог раздоров и войны. Им это лишь и нужно...

И действительно, всем была абсолютно безразлична степень правдивости его слов. Когда Лжедмитрий — боярский сын Григорий Отрепьев, принявший иноческий постриг, — появился в 1601 г. в Польше, первая реакция на его появление была очень сдержанной. Папа римский, получивший известие о Самозванце, наложил на письме ироническую резолюцию об объявившемся «законном русском царе». Но, поскольку Лжедмитрий в случае занятия им русского престола обещал обратить Россию в католичество, папа после некоторых раздумий решился все же поддержать сомнительное предприятие и дал свое благословение всем желавшим принять участие в походе Лжедмитрия.

Возле Самозванца начала группироваться самая разнообразная публика, решившая освободить Россию от власти Бориса Годунова. Это были и московские политические эмигранты, стремившиеся вернуться на родину, и малороссийские, северские, донские казаки, недовольные властолюбием царя, и просто польские авантюристы, жаждавшие легкой наживы и видевшие в планах Лжедмитрия хороший для этого случай. Но в целом сил у Лжедмитрия было крайне мало, численность его войска не шла ни в какое сравнение с военными возможностями московского правительства.

Тем не менее, когда Лжедмитрий перешел со своим отрядом Днепр, служивший тогда границей, и вторгся в Северскую землю (1604), то оказалось, что крепости сдаются ему без боя. Если какой-нибудь воевода, исполняя свой долг, пытался организовать оборону, народ и стрельцы кричали: «Ты что, сукин сын, делаешь? Ты против сына нашего царя, против государя, против Дмитрия Ивановича выступаешь?!» Воевод в крепостях и всех сторонников Годунова вязали и выдавали Самозванцу «головами», принося присягу — «крестное целование», а Лжедмитрий милостиво прощал пленных врагов.

Здесь надо сказать несколько слов о личности Самозванца. Судя по его поведению, в частности обращению с пленными, Лжедмитрий был человек несколько легкомысленный, но отнюдь не злой. Великодушие и щедрость хорошо сочетались в нем с умением завоевывать людские симпатии. Но, увы, этих качеств было недостаточно для человека, желавшего играть роль московского царя.

Взятием крепостей дело, как известно, не кончилось. Против отряда Лжедмитрия были двинуты регулярные войска, многократно превосходившие силы Самозванца, и его небольшой отряд был разбит наголову. Лжедмитрий укрылся в Путивле, и от окончательного поражения его спасло восстание севрюков, которые меньше всего думали о законности претендента на престол. В их восстании выявилась этническая противопоставленность потомков северян — древних обитателей Северской земли — и великороссов. Восставшие сели в крепости Кромы и заявили, что будут продолжать войну за «законного царя» Дмитрия, имея своей истинной целью борьбу против Москвы. Их руководитель Карела очень хорошо организовал оборону, и царским воеводам Кромы взять не удалось. А тем временем к Дмитрию подошли новые польские войска. Правда, поляки, выдержав лишь первый бой и увидев, что пахнет жареным, претендента покинули.

Между тем количество русских в войске Лжедмитрия росло. Он даже имел некоторые успехи в столкновении с московскими полками. И что самое главное, начали расти общенародные симпатии к Самозванцу. Правительство Годунова и его полицейский режим стремительно утрачивали поддержку во всех сословиях. Финал был трагичен. Зимой 1604—1605 гг. выдвинутое против Лжедмитрия войско частично разбежалось, не желая сражаться, а частично перешло на сторону Самозванца и двинулось во главе с ним на Москву. Столицу никто не хотел защищать — ни бояре, ни холопы, ни посадские, ни торговые люди; никому и в голову не пришло рисковать жизнью, спасая Бориса Годунова и его сторонников. В результате Годунов скончался, как мы бы сказали, от потрясения. Его сына Федора схватили и убили вместе с матерью (дочерью Малюты Скуратова). Несчастной царевне Ксении Борисовне пришлось стать наложницей Самозванца, который потом приказал постричь ее в монахини. Скончалась она в 1622 г.

Таким образом Лжедмитрий оказался на престоле. И ведь нельзя сказать, что его активно поддерживала вся страна. Скорее, своей пассивностью страна не оказала поддержки Годунову: всем слишком помнилась опричнина. Активную же помощь Самозванцу оказали только три субэтноса: севрюки; обитатели нижнего Дона — потомки хазар, говорившие по-русски, но, как и севрюки, не считавшие себя великороссами, — и рязанцы — воинственные жители степной окраины. Рязанцы постоянно отражали татарские набеги, отвечая нападениями не менее жестокими, и вообще привыкли к войне настолько, что для них все были врагами: и степные татары, и мордва, и московиты, и казанцы.

Кроме Северской земли, Дона и Рязани, отказалось поддержать Бориса Годунова все Поволжье, от Казани до Астрахани. Но поскольку население там было редкое, а поволжские города Саратов, Самара, Сызрань, Царицын представляли собой в то время небольшие остроги со слободами, то позиция Поволжья существенного влияния на ход событий не имела. Центральная часть страны проявила себя абсолютно пассивной в столкновении с Лжедмитрием, и понятно почему: вся пассионарность центра была «смыта» кровью, пролитой опричниками. Пассионарных людей здесь осталось очень мало, и, не имея возможности стронуть с места своих гармоничных соседей, оставшиеся пассионарии не смогли участвовать в общей борьбе.

Итак, Самозванец оказался в Москве. Но, поскольку он пришел туда при польской поддержке, будучи обручен с Мариной Мнишек, с ним, естественно, прибыли и поляки (много их явилось и позже, в «поезде» невесты). Лжедмитрий считал своим долгом рассчитаться с союзниками, а значит, ему нужно было проявить к ним щедрость. Впрочем, он был связан и прямыми обязательствами. Надо сказать, что при Иване Грозном и Борисе Годунове бюджет Московского государства был хорошо сбалансирован: расходы редко превышали доходы и, как правило, дефицита в бюджете не было. С воцарением Лжедмитрия деньги из государственной казны полились рекой, подарки и пожалования делались без разбора. Казна истощалась, и народ начинал удивляться нраву нового царя.

Вот тут-то и сыграла свою роковую роль разница в стереотипах поведения русских и запад ноевропейцев. Поляки в XVII в. были народом очень смелым, талантливым, боевым, но весьма чванливым и задиристым. Польские паны, посадив своего царя на Москве, стали обращаться с московским населением крайне пренебрежительно. Русским было обидно, и поэтому конфликты вспыхивали постоянно. А царь, естественно, поддерживал поляков. Народное недовольство возникало и по более существенным «поведенческим» поводам. Известно, что у католиков иконы есть, но верующие просто кланяются им, а у православных к образам принято прикладываться. Жена Самозванца Марина Мнишек была польской пани, и откуда ей было знать, как именно нужно прикладываться к иконе. Марина, помолившись перед образом Божьей Матери, приложилась не к руке, как то было принято на Москве, а к губам Богородицы. У москвичей такое поведение вызвало просто шок: «Царица Богородицу в губы целует, ну виданное ли дело!»

Возмущение против Лжедмитрия возрастало, и при этом во всех сословиях. Кончилось это драматически, но вполне закономерно. Весьма деятельные русские бояре во главе с Василием Шуйским быстро организовали заговор и достигли успеха. Несмотря на своих польских защитников, Лжедмитрий был схвачен и убит. Труп его был сожжен, пеплом заряжена Царь-Пушка, и произведен выстрел — единственный в истории выстрел Царь-Пушки. Царствование первого Самозванца завершилось.

Восстание Болотникова. Надо было выбирать нового царя. Им стал глава заговора — князь Василий Шуйский. Его с энтузиазмом признали на Москве, потому что у Шуйских были тесные связи с торговыми рядами. Не только купцы, но и приказчики, и работники — все они были связаны с Шуйскими и Шуйских поддерживали. Василия Шуйского признали, хотя и без особого энтузиазма, по всему северу страны, но на юге подчиниться его власти отказались категорически. В Путивле поднял восстание сосланный туда князь Григорий Шаховской, в Чернигове — опальный князь Андрей Телятевский. Но гораздо более заметный след в истории сопротивления власти Шуйского оставил холоп князя Телятевского — Иван Болотников.

В начале XVII в. холопы на Руси были двух категорий. Одни — подневольные люди, которых заставляли делать тяжелую работу, плохо кормили и нередко наказывали. Однако таких холопов было мало, потому что любому боярину казалось гораздо удобнее, легче и дешевле иметь дело с крепостными крестьянами, чем постоянно обеспечивать жизнь такого холопа и ждать от него неприятностей. Но были и другие холопы, называвшиеся «дворовые люди». Ведь боярину необходима была надежная охрана, требовались верные люди, которым он мог бы доверить передачу секретного письма или исполнение какого-нибудь интимного поручения. Доверять подобные дела вольному человеку было опасно, ибо контролировать его дальнейшее поведение становилось невозможно. Холоп же был в полной власти своего господина. Но, поскольку господа нуждались в преданных слугах, о дворовых людях заботились. Такие холопы ходили в роскошных кафтанах, ездили на прекрасных лошадях и ели досыта.

Трудно сказать, к каким именно холопам принадлежал Иван Исаевич Болотников. Но, поскольку нам достоверно известно, что он воевал и попал в плен к татарам, скорее всего, он был холопом, ездившим на коне, а не работавшим с лопатой в огороде. Судьба его сложилась печально. Татары продали Болотникова туркам, он попал в галерные рабы и несколько лет греб на корабле тяжелым веслом. Эту галеру захватили австрийские суда, турок частью казнили, частью тоже превратили в галерных рабов, а христиан освободили. Так Болотников оказался в Европе — сначала в Венеции, а потом в Польше у жены сандомирского воеводы Мнишка, тещи Григория Отрепьева. Там Болотников и встретился с новым самозванцем — Лжедмитрием II. От него Болотников получил письмо с рекомендациями к мятежному Григорию Шаховскому, и, прибыв в Путивль, бывший холоп довольно быстро возглавил войска восставшего пограничья.

Когда мы говорим: «восставшее пограничье», мы, разумеется, по-прежнему имеем в виду три уже упоминавшихся субэтноса: севрюков, донцов и рязанцев. Именно они, недовольные подчиненностью Москве, последовательно поддержали вслед за первым самозванцем и второго. Такова этническая основа явления, называемого в исторической литературе «крестьянской войной 1606— 1607 гг.». Пожалуй, трудно придумать другое название, столь же мало отражающее суть дела. И вот почему.

Восстания более энергичных жителей окраин против центра, утратившего пассионарность, встречаются в ходе этногенеза постоянно. Точно так же во Франции Гасконь, Прованс и Бретань восставали против власти Парижа, а в Римской империи против принцепсов поднимались провинциалы. Пассионарный потенциал Рязани или Северской земли начала XVII в. был много выше, чем в Москве, так как большее количество пассионарных людей уцелело от геноцида конца XVI в. именно на окраинах России. Ведь в Северской земле, «подальше от начальства», можно было жить в безопасности от опричнины. Угрозу там представляли только татары, но разве это была угроза по сравнению с опричниками?!

Итак, уцелевшие на юге пассионарии, возглавляемые князьями Шаховским и Телятевским, под военным руководством Болотникова двинулись к Москве. Успех этого войска отнюдь не был вызван поддержкой крестьян, скорее наоборот. Когда Болотников подошел к Туле, царское войско растаяло: дворяне, разъехавшись по домам, покинули своих воевод. Вслед за тульским дворянским ополчением неповиновение царю проявила сама Тула: «возмутились» против правительства городские жители.

Но что было самым главным, в лагерь восставших перешли дворянские полки. Воеводами южнорусских дворян стали рязанцы: полковники Григорий Сумбулов, Прокопий Ляпунов и сотник Истома Пашков. Рязанское дворянство, охранявшее примерно половину юго-восточной границы, представляло собой элиту правительственных войск. Именно с помощью этих военных-профессионалов, а вовсе не крестьян. Болотников дошел до Москвы, попытался ее окружить и штурмовать. Началась единственная в истории страны осада столицы восставшими, длившаяся пять недель.

Бояр и их холопов в Москве было явно недостаточно для защиты города. Понимая это, царь Василий Шуйский набрал значительное войско, состоявшее из служилых и «даточных» людей. Что очень важно, войска набирались в центре и на севере страны из числа крестьян, принадлежавших монастырям и другим землевладельцам. Следовательно, как это ни парадоксально, защищали Москву от «крестьянского» ополчения явившиеся по зову царя крестьяне, а в «крестьянском» войске ударной силой были дворянские пограничные полки.

Для объяснения этого социального противоречия и для того, чтобы разобраться в событиях Смутного времени, мы должны опуститься с высоких уровней этнической иерархии (суперэтнического и этнического) на уровень субэтнический, определяющий внутреннюю структуру этноса. Субэтносы есть в любом этносе. Например, сторонники Болотникова по отношению к полякам, татарам, немцам считали себя русскими, но, не считая себя москвичами, говорили: «Нет, мы не москвичи, мы севрюки!» То же самое утверждали рязанцы и донцы. Когда же обнаружилась слабость центрального правительства, этого естественно ощущаемого противопоставления оказалось достаточно, чтобы периферийные субэтносы начали претендовать на лидирующее положение в русском этносе и российском суперэтносе. Именно схватка за власть между представителями разных субэтносов севера и юга страны, находящейся в акматической фазе этногенеза, и вызвала первую русскую Смуту.

Великороссия победила: Болотникова отбросили от Москвы. После поражения под стенами столицы в его войске произошел раскол. Черниговское и курское дворянство осталось с Болотниковым. Рязанские же дворяне и казаки от него откололись и повели себя совершенно самостоятельно. Болотников с остатками своих сторонников был блокирован в Туле войсками из тверских, великоустюжских, костромских, ярославских крестьян и мелких помещиков. Капитулировал Иван Исаевич лишь тогда, когда осаждавшие запрудили тульскую речку Упу и залили водой полгорода. Плененный Болотников вел себя вызывающе, кричал победителям: «Погодите, придет мое время, я вас закую в железо, зашью в медвежьи шкуры и отдам псам!» Люди XVII в. оскорбления переносили плохо и поступили сурово: Болотникова утопили.

Несовместимость. Движение, вызванное появлением Лжедмитрия II, позже названного Тушинским вором, набирало силу. Почти одновременно с восстанием Болотникова в Польше произошел рокош (мятеж) Зебжидовского, бывшего краковского воеводы, который, кстати, присутствовал при тайном перекрещивании в католичество Гришки Отрепьева. Право на рокош было общепризнанным элементом стереотипа поведения польской шляхты XVII в. и воспринималось как нечто само собой разумеющееся: поссорился Зебжидовский с королем — ну и восстал, на то она и польская вольность! Но так как мятеж был подавлен, то все участники рокоша оказались под угрозой наказания. Стремясь избежать расплаты, они перешли границу и объединились вокруг Лжедмитрия II.

Лжедмитрий II возглавил польские отряды, подобно своему предшественнику, для того, чтобы идти на Москву и низложить очередного «узурпатора», на сей раз — Василия Шуйского. Обвинения в узурпации власти были, в общем, вполне справедливы. Василий Шуйский действительно был таким же главой возмущения, как и Болотников: один возглавлял заговор в Москве, другой — восстание в Путивле. Однако у них были и важные отличия: если Шуйский опирался на москвичей и жителей севера России, то в деятельности Болотникова просматривается тайная опора на Польшу. Тушинский же вор просто пришел к власти на копьях польских инсургентов, которые снова нашли себе дело, решив посадить своего ставленника на московский престол и затем получить полагающиеся «приятности». Разумеется, Лжедмитрию II трудно было бы добиться успеха, опираясь только на польских авантюристов. Но, когда он со своими приверженцами подошел к Москве и стал лагерем в Тушине, множество русских людей: и казаки, и дворяне, и крестьяне — стали перебегать в его стан, предлагать свои услуги, прося денежной награды и милости. Получив пожалование от нового самозванца, эти люди с легкостью бежали обратно в Москву и предлагали свои услуги Василию Шуйскому, прося у него то же самое. Называли этих искателей благ и выгод «перелетами».

Ни та, ни другая партия окончательно победить не могла: за Шуйского никто не хотел класть голову, а Тушинского вора поддерживали только поляки и казаки, которых не слишком занимала судьба их патрона. Пользуясь случаем, они в основном грабили население. Русские люди не любят, когда их грабят, и потому города «садились в осаду» — закладывали ворота и не впускали тушинцев. Однако противостоять профессиональным головорезам обыватели не могли. Тушинцы, особенно поляки, брали город за городом, крепость за крепостью. Маленькие деревянные крепостицы и деревни они сжигали, обирали до нитки крестьян, словом, вели себя как деморализованная солдатня в завоеванной стране.

На серьезное сопротивление тушинцы натолкнулись только единожды. В Троице-Сергиевском монастыре, основанном еще Сергием Радонежским, сохранились большие богатства, уцелевшие от всех смут конца XVI — начала XVII в. Когда сторонники Лжедмитрия II решили взять этот монастырь, осада его затянулась почти на восемь месяцев. Небольшой гарнизон из стрельцов, монахов и добровольцев сражался героически и отбил натиск тридцатитысячного польского войска. Поляки вынуждены были в конце концов снять осаду и двинуться на поиски более легкой добычи.

Мужественные защитники Троице-Сергиевского монастыря, сковав 30 тысяч человек Лжедмитрия II, дали возможность Василию Шуйскому перегруппировать силы. На север был послан замечательный, очень способный человек — племянник царя Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Собрав в северных городах ополчение из дворян, крестьян, посадских людей и купцов, он двинулся на Тушинского вора и разгромил его. Лжедмитрий II бежал, покинутый поляками. С ним оставалась лишь часть казаков, касимовские татары да неизменная спутница самозванцев Марина. Размолвка с оставшимися союзниками привела Тушинского вора к гибели. Самозванец, получив донос на «касимовского царька» — хана Ураз-Мухаммеда, приказал его убить. Он не видел в своем поступке ничего особенного — в Европе государи так и поступали, — но просчитался, ибо татары, народ серьезный, посмотрели на поступок самозванца совершенно иначе. Терпеливо выждав некоторое время, татарский князь Урусов, друг убитого, зарезал Тушинского вора (декабрь 1610 г.).

К несчастью, национальный герой России, спаситель Москвы Скопин-Шуйский вызвал зависть некоторых московских бояр и был ими отравлен (май 1610 г.). За смертью полководца последовала другая беда. Русское войско, шедшее на выручку Смоленску, который еще осенью 1609 г. осадил польский король Сигизмунд Ваза (начав открытую агрессию против России), было встречено гетманом Жолкевским у села Клушино. Предательство немецких наемников, состоявших на московской службе, привело к поражению русской армии. Это роковое поражение и смерть «великого ратоборца» Скопина-Шуйского окончательно подорвали позиции царя Василия. В июне 1610 г. Шуйский был низложен заговорщиками и пострижен в монахи. Власть в Москве перешла к «семибоярщине» во главе с князем Федором Мстиславским. Но семь бояр, как сообщает «Иное сказание», «точию два месяца власти насладишася». В конце сентября правительство бояр впустило в Москву поляков, которые и стали с этого момента хозяевами положения.

Поляки предприняла активные военные действия на большой территории. Сигизмунд захватил наконец Смоленск, оборона которого под руководством боярина Шеина длилась больше года. Лишь после столь длительной осады город, гарнизон которого насчитывал всего около тысячи стрельцов, был взят превосходящими силами врага.

В этот же период начал военные действия и шведский король Густав-Адольф. Предатели открыли шведским войскам ворота Новгорода — город был захвачен, новгородцы ограблены (1611). Густав-Адольф, стремясь создать независимое от Москвы Новгородское королевство, пытался захватить и Псков, но потерпел неудачу. Тем не менее шведы интенсивно готовились к войне с поляками на территории России. Так страна, которая еще в 1604 г. стояла несокрушимым утесом, уже через семь лет стала просто удобным полем битвы для соперничавших европейских государств.

К тому времени у Польши со Швецией сложились крайне напряженные отношения. В процессе Контрреформации Польша стала оплотом католичества, а Швеция приняла лютеранство. Но шведский король Сигизмунд Ваза был ревностным католиком, и шведы с удовольствием заменили его лютеранином. Тогда поляки в пику шведам выбрали Сигизмунда своим королем. В результате шведский король, оказавшийся на польском престоле, стал готовиться к войне со Швецией. В этой легкости смены властителей ярко проявил себя феномен суперэтноса. При сильной политической вражде поляки и шведы принадлежали все же к одному этническому миру — Западной Европе — и оставались «своими». Точно так же чувствовали себя французы в Германии, немцы во Франции, итальянцы в Дании, а испанцы в Италии. В России же все европейцы были чужими, равно как и русские в Европе. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, какие последствия вызвала попытка посадить на московский престол польского короля.

Положение Москвы было совершенно безвыходным. Василий Шуйский, сведенный с престола, был увезен в Польшу, где и скончался. Тушинского вора убили — правительства в стране не было никакого. Московские бояре решили предложить престол польскому королевичу Владиславу, и с этого момента начались сложности. Поскольку Россия представляла собой иной суперэтнос, условием поставления на царство являлось принятие претендентом православия. Но Владислав и думать не мог принять православие, ибо его отец был вождем католической партии. Во главе настаивавших на принятии королевичем православия стоял московский патриарх Гермоген, который по всей стране рассылал свои послания с призывом к восстанию и изгнанию латинян.