Бедное братство — Христово воинство 8 страница

Папа Урбан II скончался в Риме через две недели после триумфального взятия Иерусалима, но эта радостная весть так и не успела дойти до него. Незадолго до смерти наслед­ником Адемара Монтейльского в качестве папского легата на Востоке он назначил Даймбера, архиепископа Пизанско-го. Даймбер стал патриархом Иерусалимским, а после смер­ти Готфрида в 1100 году попытался закрепить за римской церковью и все Иерусалимское королевство. Однако франк­ская знать этому воспротивилась и посадила на освободив­шийся трон брата Готфрида — Балдуина Булонского, которому принадлежало Эдесское графство. Балдуин был не столь щепетилен в выборе королевского титула, и на Рождество 1100 года отвергнутый Даймбер возложил на него корону иерусалимского монарха. Произошло это знаменательное событие в церкви Рождества Христова в Вифлееме.

Общественный порядок, установившийся в латинской Си­рии и Палестине, основывался на тех же феодальных принци­пах, что и в Западной Европе. Но в то время как властные правители, такие как Вильгельм Завоеватель в Англии и Род­жер Хойтевилл на Сицилии, прочно удерживали контроль над завоеванными землями, Готфрид, а после него и Балдуин изби­рались другими знатными крестоносцами всего лишь как пер­вые среди равных, что заставляло их с большим уважением от­носиться к правам вассалов. В новом кодексе были прописаны и дополнительные права, на Западе в ту пору еще не известные. Обязательства князей Триполи, Эдессы и графа Антиохийского перед иерусалимским сюзереном были столь же неопреде­ленными, как отношения графов и герцогов с королем Фран­ции того периода: они признавали его верховенство, лишь ког­да их собственной безопасности угрожала мусульманская коа­лиция. Юный племянник Боэмунда, Танкред, покоривший провинции Галилея и Сидон, формально признавая себя васса­лом короля Баддуина, вел себя как суверенный правитель. На­блюдалось практически непрерывное перемещение высших представителей знати с одного трона на другой, как фигур на шахматной доске: когда во время очередного похода на турок Боэмунд попал в плен, Антиохией в его отсутствие правил Тан­кред. Когда Балдуин Булонский был возведен на иерусалим­ский трон, в Эдессе его сменил двоюродный брат и тезка — Балдуин Буржский. Когда Боэмунд был наконец выкуплен, в плен попал уже Балдуин Буржский, а на его место в Эдессе пришел Танкред — позднее он вернулся в Антиохию в качестве регента, когда его дядя Боэмунд отправился в Европу за под­креплением.

Недостаток в живой силе у новых франкских правителей с самого начала стал отличительной особенностью «заморских территорий». Осенью 1099 года, после победы над египетской армией, направлявшейся на подмогу запертым в Иерусалиме туркам, большинство уцелевших крестоносцев потянулись домой, и Готфрид Бульонский остался в городе всего с тремя сотнями рыцарей и тысячью солдат. Не больше войск было и у сменившего его на троне Балдуина I. Поскольку угроза нападения со стороны мусульман Фатимидов на некоторое время ослабла, представилась возможность исправить уязвимое положение Иерусалимского королевства путем дальнейшего расширения его территории, в частности за счет средиземноморских портов. Проникнувшись важностью этого предприятия и рассчитывая на славу, успех и церковные вознаграждения, подобные тем, что достались первым крестоносцам, на Ближний Восток отправились новые отряды искателей приключений из Европы — из Франции, Ломбардии и Баварии. Эти отряды были атакованы турками, как только добрались до Анатолии, и лишь немногие сумели вернуться в Константинополь.

Для короля Балдуина большее значение имели морские военные экспедиции из приморских республик Италии — Пизы, Венеции и Генуи. Предвидя возможности, открывавшиеся в случае овладения портами на востоке Средиземноморья, они предложили свою поддержку в обмен на будущие привилегии. Один за другим латиняне захватили все прибрежные города — Хайфу, Яффу, Арсуф, Кесарию, Акру и Сидон. С падением Тира в 1124 году мусульмане полностью лишились восточных портов на: Средиземном море, а военно-стратегическое положение франкских государств заметно упрочилось.

Куда большие трудности вызывало умиротворение завоеванных территорий. На итальянских галерах прибыли тысячи новых паломников, наслышанных о победах своих предшественников и жаждавших немедленно двинуться в землю Сионскую. Некоторые из них были вооружены, у остальных же были только посох и сума. Порой богомольца было трудно отличить от крестоносца. Те и другие не только молились в церкви Гроба Господня, прося о том, чтобы сбылись их обеты, но посещали и другие святые места в Иудее и Самарии. В Иерусалиме был Собор в Скале, теперь превращенный из мечети в церковь, освящавшую то место, откуда Иисус згнал торговцев и ростовщиков и которую крестоносцы на­звали Храмом Всевышнего. На юго-восточном склоне Хра­мовой горы сохранился дом святого Симона, в котором стояли кровать Богородицы, колыбель и купель младенца Иисуса; севернее ворот Иеосафата была церковь, возведенная в честь родителей Девы Марии — Иоакима и Анны. Неподалеку от Иерусалима находились: дом Захарии, в котором родился Иоанн Креститель; источник Марии, к которому они с Иосифом свернули, когда разыскивали в Иерусалиме Иисуса; место, где было срублено дерево, из которого сделали крест для распятия Христа; и площадка, где Иисус беседовал с апостолами, объясняя им заветы Всевышнего.

Изрядно вытоптанная христианами-богомольцами тропа вела на восток от Иерусалима — в Иерихон и на реку Иордан, в водах которого паломники жаждали совершить повтзорное крещение. Здесь они благоговейно прикасались к камню, с которого Иисус садился на осла, чтобы отправиться в Иерусалим в день Вербного воскресенья; осматривали яму, в которую злые братья столкнули Иосифа; проходили по дороге, где добрый самаритянин оказал помощь жертве разбойников; видели место, где святое семейство отдыхало по пути в Египет; и, наконец, приближались к речному перекату, где Иоанн крестил в водах Иордана самого Христа.

Местность была пустынной и сильно пересеченной, а отношение к ним окрестных мусульман злобным, потому путь для богомольцев был столь же опасен, как и в дни доброго самаритянина. Стоило паломникам высадиться с корабля где-нибудь в Яффе, как они сразу подвергались нападениям сарацинских головорезов и воинственных бедуинов, которые укрывались в пещерах, расположенных среди Иудейских холмов. Пилигримы, имевшие хоть какое-нибудь оружие, могли себя защитить, но большинство были абсолютно беззащитны перед вооруженными мусульманами. Войска же самого короля Балдуина были сосредоточены в главных стратегических пунктах и в средиземноморских портах.

В 1104 году в Святую землю с большой свитой рыцарей прибыл граф Гуго Шампанский. Из своей резиденции в городе Труа в верховьях Сены он управлял большими и весьма богатыми землями, входившими в состав Западного Франк­ского королевства Карла Лысого. Гуго был очень набожен и несчастлив в браке — у него имелись сомнения, является ли он настоящим отцом своего старшего сына. Среди его васса­лов был рыцарь по имени Гуго де Пейн, поместье которого располагалось в нескольких километрах от Труа, ниже по течению Сены. Приписан он был к церковному приход Монтиньи; граф Шампанский был его законным сюзереном и Пейн входил в его рыцарскую дружину.

В 1108 году граф Гуго на время вернулся в Европу, а шесть лет спустя снова отправился в Иерусалим. Не известно, сопро­вождал ли Гуго де Пейн своего сеньора в первом путешествии или же отправился в Святую землю только сейчас, но он там остался, когда граф Шампанский снова вернулся в Европу. К этому времени Балдуина I на иерусалимском троне сменил его кузен Балдуин Буржский, а патриарха Даймбера — преподоб­ный Вармунд де Пикуньи. Именно к ним Гуго вместе с другим рыцарем, Готфридом де Сен-Омером, обратились с предложе­нием создать рыцарское братство, подчиняющееся уставу ре­лигиозного ордена, но занимающееся защитой паломников. 3а основу они собирались взять устав, разработанный когда-то Блаженным Августином из Гиппона, и канонические правила церкви Гроба Господня в Иерусалиме.

Предложение Гуго было одобрено и королем, и патриар­хом; в день Рождества Христова в 1119 году Гуго де Пейн и восемь других рыцарей — в том числе Готфрид де Сен-Омер, Аршамбуа де Сен-Аньян, Пайен де Мондидье, Жоффруа Бизо и еще один крестоносец по имени Россаль, или Ро­ланд, — дали обет бедности, целомудрия и торжественнс поклялись патриарху в церкви Гроба Господня. Они назва­лись «бедным братским воинством Иисуса Христа» и пона­чалу не носили какой-то особой одежды, а продолжали оде­ваться сообразно своей особой профессии. Дабы обеспечить их необходимыми для существования средствами, патриарх и король выделили им средства из своей казны. Балдуин II уступил им замок в Иерусалиме, возле места, где, по преданию, находился храм Соломона, на южном склоне Храмовой горы. Поэтому их вскоре стали называть бедным рыцарством Христовым и храма Соломонова, рыцарями храма Соломо­на, рыцарями Храма или просто храмовниками.

Не исключено, что первоначально Гуго де Пейн и его соратники просто хотели создать очередной монастырь или же рыцарское братство, аналогичное ордену иоаннитов, то есть госпитальеров, занимавшихся организацией и охраной странноприимных домов. Орден госпитальеров, основанный торговцами Амальфи, заботился о богомольцах еще до 1-го Крестового похода. Средневековый летописец Михаил Сириянин, например, считал, что именно король Балдуин, прекрасно понимавший непрочность своей власти в Иерусали­ме, настоял на том, чтобы Гуго де Пейн и его товарищи остались в сане рыцарей и не постригались в монахи, дабы они могли «не только заниматься спасением душ, но и защищать эти места от грабителей». Другой средневековый историк крестовых походов, Жак де Витри, отмечает двойственную природу этого «рыцарского братства», призванного, с одной стороны, «защищать паломников от бандитов и насильников», а с другой — соблюдать «обет бедности, воздержания и послу­шания в соответствии с монашеским кодексом».

Решение остаться при оружии могло быть продиктовано растущей нестабильностью жизни в заморских территориях и постоянной угрозой жизни латинян. В пасхальную не­делю 1119 года на группу из 700 невооруженных паломников, направлявшуюся из Иерусалима к реке Иордан, напали вооруженные сарацины: 300 человек они убили на месте, а 60 продали в рабство. Свои разбойничьи набеги турки совер­шали у самых стен Иерусалима, поэтому стало смертельно опасно даже ненадолго покидать город без надежной охра­ны. Позднее в том же году по королевству распространились слухи о несчастье, случившемся в соседней Антиохии: Рожер, двоюродный брат Боэмунда, бывший регентом при его сыне Боэмунде II, был убит вместе со всей свитой мусуль­манскими головорезами; место, где это произошло, народ назвал «полем крови». Это заставило обратиться за помощью к папе римскому Калликсту II, венецианским дожам и даже к архиепископу Компостельскому — там в бывшем испан­ском королевстве Галисии для охраны паломников и защиты христианских земель от мусульман был создан рыцарский орден святого Иакова Меченосца. Как всегда, обрушившие­ся на христиан беды были восприняты как наказание свыше, считалось, что некоторых добравшихся до Святой земли па­ломников увлекла сладкая восточная жизнь, что они погряз­ли в грехах, забыв о спасении души. В январе 1120 года со­бравшиеся на совет в Наблусе светские и духовные лидеры христиан одобрили проект Гуго де Пейна, оценив его гуман­ную направленность и очевидную прагматичность.

Трудно сказать, проявил ли инициативу в создании этого рыцарского братства сам папа Калликст II. Однако, являясь сыном графа Гильома Бургундского, он скорее всего симпа­тизировал рыцарским устремлениям. Хотя в проекте предус­матривался довольно радикальный отход от традиционных норм того времени, в целом орден выглядел довольно удач­ной конструкцией — она позволяла соединить профессио­нальные военные навыки и религиозную идею. Мы уже зна­ем, как поддержка идеологами католицизма вооруженного ответа на конкретное событие внезапно переросла в освяще­ние целого крестового похода. В связи с этим практически неизбежно должны были возникнуть «кочевые монастыри» в виде особых воинско-христианских братств.

В 1120 году еще один могущественный французский маг­нат, Фулько Анжуйский, отправился паломником в Святую землю, вступив в ряды бедного рыцарства Христова. Судя по всему, он высоко оценил волю и талант первого магистра ордена Гуго де Пейна и по возвращении пожаловал ордену регулярные денежные выплаты. Его примеру последовали и другие французские вельможи. В 1125 году граф Шампан­ский вернулся в Иерусалим в третий и последний раз. Он расстался с распутной женой, лишил наследства сына, кото­рый оказался ему неродным, и переписал завещание в пользу племянника Тибальда. После этого он отказался от своего состояния и, дав обет бедности, целомудрия и воздержания, стал в ряды бедных рыцарей Иисуса Христа.

Но это было не самое яркое из деяний графа Гуго, совер­шенных им в знак покаяния. Примерно за десять лет до того он в одиночку преодолел шестьдесят километров по диким лесам к востоку от Труа, чтобы присоединиться к монашеской общи­не во главе с преподобным Бернаром Фонтен-ле-Дижонским. Этот монастырь, расположенный в городке Клерво, был осно­ван монахами из аббатства Сито, по имени которого они и стали называться цистерцианцами. А Сито, в свою очередь, основал в 1098 году бенедиктинец Роберт Молезмский, с горе­чью наблюдавший, как знаменитое Клюнийское аббатство от­ходит от строгих и простых предписаний благоверного Бене­дикта Нурсийского. Избалованные крупными дарами местных правителей, обретя власть и богатство, клюнийские настоятели и приоры постепенно погрязли в светских делах и интригах, забыв о главном своем предназначении. Переложив всю работу на крепостных, монахи напрочь забросили ручной труд и вы­полняли только административные функции или «пели в хоре», исполняя невероятно изощренные литургии, перегруженные придуманными ими новыми обрядами и церемониями. Глав­ный собор в Клюни, один из самых величественных в Европе, был великолепно украшен и отделан. Деньги в монастырь по­ступали не только в виде земельной ренты, крестьянской деся­тины и платы за феодальные права, но и от множества палом­ников, которые либо испрашивали благословения, чтобы от­правиться в далекое странствие, либо проходили через монас­тырь, направляясь в Компостелу, где в соборе в честь святого Иакова, по преданию, он и был погребен.

Краткое описание нового обновления монастырей показы­вает возникновение духовного направления, объединившего первых тамплиеров* с Робертом Молезмским, который, как и Гуго де Пейн, родился в окрестностях Труа. Роберт стал бенедиктинским монахом в шестнадцатилетнем возрасте, а позднее был избран настоятелем одного из клюнийских монастырей в Сен-Мишель-де-Тоннерр, что примерно в 45 километрах от местечка Шатильон-на-Сене, где преподобный Бернар когда-то учился в школе. По просьбе живших в окрестных лесах отшельников, Роберт оставил свой высокий пост и стал проповедовать основы учения святого Бенедикта. Позднее он привел эту христианскую общину на земли, принадлежавшие его семье, основав там новый Молезмский монастырь.

Через Молезм прошли еще два монаха, искавшие тернис­тый путь к духовному совершенству. Один из них, по имен Бруно, родом из Кельна, сначала учился, а затем и преподавал в кафедральном училище в Реймсе. Среди его учеников был и знатный бургундский дворянин, Одон Ланжерийский, который сначала постригся в монахи в Клюнийском монастыре, а позднее — став папой римским под именем Урбана II — призвал к 1-му Крестовому походу. Поссорившись с архиепископом Реймсским, Бруно удалился из монастыря, сделался пустынни­ком в глухом лесу неподалеку от Молезма, однако, сочтя такое уединение недостаточным, отправился на юг, в Савойю, гле собрал вокруг себя христиан-отшельников и организовал но­вую монашескую общину в Шартрезских горах. На основе это­го братства позднее возник самый строгий из всех монашеских орденов — картезианский, имевший отделения по всему миру.

Другим знаменитым монахом, посетившим Молезм, был англичанин Стефан Хардинг, выходец из англосаксонских дворян, чей род был фактически уничтожен в результате на­шествия норманнов во главе с Вильгельмом Завоевателем Направившись вначале в Шотландию, а затем во Францию где обучался богословию в Париже, в 1085 году в возрасте двадцати пяти лет Стефан совершил паломничество в Рим и стал монахом ордена бенедиктинцев. Затем он снова пересек Альпы и присоединился к Молезмскому братству.

Благодаря высокой репутации Роберта этот монастырь при­влекал обильные пожертвования, которые, как водится, спо­собствовали возникновению среди монахов атмосферы празд­ности, что, по мнению настоятеля, противоречило основным бенедиктинским принципам. И в 1098 году, за год до освобож­дения Иерусалима крестоносцами, Роберт Молезмский с две­надцатью сторонниками, среди которых были Альберих де Обри и Стефан Хардинг, покинул монастырь и после короткой оста­новки в Лангре направился на юг, где в двадцати километрах от Дижона основал монастырь Сито. Здесь они получили возможность жить согласно «Уставу Бенедикта». Все время Роберт и его товарищи проводили в страстных молитвах и богослужени­ях, не поддерживая никаких связей с местной знатью. Посколь­ку община должна быть самодостаточной, в ежедневные обязан­ности монахов-затворников входил тяжелый ручной труд. В знак духовной чистоты и целомудрия они переменили цвет своих су­тан с черного на белый. И также отказались от использования детей-служек и крепостных крестьян, однако принимали добровольный труд местных жителей, обрабатывавших монашеские .тодья и нередко живших общиной неподалеку от монастыря.

В отсутствие Роберта Молезм пришел в упадок, и папа Урбан II повелел ему вернуться. На посту настоятеля цистерцианского монастыря его сменил сначала Альберих де Обри, а позднее Стефан Хардинг. Впечатленные их аскетиз­мом и духовным рвением, папы освободили цистерцианцев зт выплаты десятины и поместных сборов.

Однако суровый, изоляционистский характер ордена цистерцианцев настроил против них местную бургундскую знать, и аскетизм, так покоривший римских понтификов, отталкивал тех, кто поначалу желал к ним присоединиться. В первые годы аббатства Стефана Хардинга даже казалось, что общи­ну ждет печальная участь. Но в 1113 году в Сито прибыл юный, но уже снискавший себе авторитет преподобный Бер­нард с тридцатью пятью соратниками и в общину влилась свежая кровь. А всего к концу XII века в Европе было около тысячи двухсот цистерцианских монастырей.

Через три года после прибытия в Сито уже сам Бернард вместе с двенадцатью духовными братьями основал новый мо­настырь в лесистой и болотистой долине Вормвуд — давнем пристанище грабителей и разбойников. Этот участок им пожаловал граф Гуго Шампанский. После того как монахи осушили точву, она стала называться Сlaravallis — Ясная Долина. Монахи расчистили лес, возвели часовню, дом с кельями и хозяй­ственные постройки. Вскоре в Клерво потянулось множество юлодых людей, жаждущих посвятить себя Богу.

В наше время — когда монахи кажутся весьма странны­ми и маргинальными фигурами — очень трудно понять причину, по которой столько здоровых и энергичных мужчин, выходцев из знатных и обеспеченных семейств, добровольно выбирали самоотречение, да еще в таком юном возрасте. Отбросив сомнения в искренности намерений каждого из тех, кто откликнулся на призыв Всевышнего, необходимо понять, что в то время побег из дома знатных родителей и даже мелкого поместья означал решительный выбор между сражениями и молитвой, между воинской службой и служением цер­кви, между красным и черным.

Таких молодых людей с чувствительной и взыскательно натурой или просто отвергавших насилие и кровопролити: могли подвигнуть на религиозную стезю их набожные и любящие матери; похоже, именно так случилось с Бернардом и его матерью Алетой де Монбар. Пребывание монаха в ка­ком-нибудь аббатстве с необременительным режимом, тип: Клюни, могло вывести на высокие церковные или государ­ственные посты управления, как, например, Одона Ланже-рийского, ставшего римским папой. Перед таким человекоу также была открыта дорога в науку, он мог стать ученым-теологом наподобие Стефана Хардинга, который тщательно пересмотрел текст латинской Библии и с помощью еврей­ских раввинов изучал древнееврейские тексты Ветхого Завета

Решение Бернарда выбрать более узкий и крутой путь в небесное царство — то есть Клервоский монастырь — пока­зывает несомненную чистоту и искренность его помыслов Одновременно это говорит и о его высоком самосознании по признанию Бернарда, его духовное рвение и мятущаяся натура могли принять только суровые условия общины цис­терцианцев. Одним из свидетельств непримиримого и требо­вательного характера молодого монаха является его спор с преподобным Петром Достопочтенным, аббатом Клюни. В своем письме к нему Бернард с насмешкой и презрением говорит о приятной, легкой и необременительной жизни оби­тателей Клюни, противопоставляя ей строгий и жесткий ре­жим клервоской общины. Увлекшись собственной ритори­кой, Бернард договаривается до того, что обвиняет клюнийских монахов и их настоятеля в нравственном вырождении. Со свойственными ему горячностью и бескомпромиссно- стью он даже внешнюю красоту Клюни воспринимает как при­знак упадка и коррупции. В ответ на это дерзкое послание Петр, соблюдая необходимую вежливость, высказывается бо­лее сдержанно, придерживаясь консервативных позиций.

Еще одна сторона монастырской жизни, которая не только удивляет, но и оскорбляет современные нравственные нор­мы, касается той высокой цены, в которую обходилось в Сред­ние века подлинное целомудрие. Трудно удержаться, чтобы не пожалеть молодых женщин-аристократок Бургундии и Шампани, которые лишились потенциальных супругов, уеди­нившихся за стенами цистерцианских монастырей. Христос завещал своим ученикам «стать евнухами» во имя Царства Небесного; и апостол Павел писал на заре христианства, что женитьба — дело хорошее, но все-таки лучше оставаться дев­ственником. Как мы уже знаем, преподобный Августин тоже считал, что полносердечное служение Христу несовместимо с женитьбой; и одной из главных задач римского патриарха­та того периода являлось беспрекословное соблюдение це­либата всеми католическими священниками.

Сопряженные с этим требованием явления, которые в наше время принято называть невротическими, определяют­ся целым рядом факторов. Во-первых, смысл отшельниче­ской жизни состоит в отказе от атавистических инстинктов, которые препятствуют духовному общению с Всевышним. Энергия и частота, с которой индивидуум занимается сек­сом, а также степень поглощенности этим занятием опреде­ляют высоту преграды на пути его души к спасению, а само­го человека — к святости. Августин из Гиппона выдвинул еще одно объяснение, которое позднее все-таки было отвер­гнуто. Он считал, что причиной первородного греха Адама и Евы было их желание преодолеть половые различия, что вы­лилось в акт соития. Чувство брезгливости к органам раз­множения, в частности, проявляется у иудеев, которые жен­щину в период менструаций считают нечистой; такую же гад­ливость демонстрирует в своей «Исповеди» святой Августин, вспоминая о непроизвольном семяизвержении во время сна.

Но значило ли все это, что занятие сексом — даже в за­конном браке — следует признать однозначно греховным? К XI веку в среде церковных схоластиков сложилось два проти­воположных подхода к этому вопросу. С одной стороны, ортодоксальные моралисты считали, что соитие двух людей противоположного пола можно оправдать, если оно происходит с целью продолжения рода; время получения плотского наслаждения ими признавалось сугубо греховным. Самым ярым поборником этих идей был Петр Дамиани, один из главных идеологов Григорианских реформ. Монах, долгое время служивший в Ватикане, он затем стал кардиналом и епископом Остии. Практически всю жизнь он вкушал скудную пищу — черствый хлеб и воду, носил железные вериги и часто подвергал себя жестоким бичеваниям. Петр рассматривал женитьбу как «сомнительное прикрытие для греха, а посему приветствовал любые средства, могущие огра­дить тех, кому действительно дорог святой образ Спасителя, от подобных унизительных занятий».

В то время римские понтифики все больше склонялись к мнению, что брак, совершенный в христианской церкви и с согласия обеих сторон, является делом богоугодным. Выходец из Англии, папа Адриан IV в середине XII века постановил, что право на церковный брак распространяется даже на рабов. По мнению Кристофера Брука, «несмотря на то что на Западе еше долго не могли поверить этому, его указ в конце концов вос­торжествовал».

Поскольку секс вне брачных уз признавался заведомым гре­хом и даже в законной семье оставался препятствием к духов­ному совершенству, то рекомендовалось всячески избегать этого искушения. Являлось аксиомой, что монахам следует избегать женщин, чьи колдовские чары погубили души мно­гих праведников. С точки зрения Р. Садерна, «нигде, кроме цистерцианцев, религия не была столь сильно пропитана ра­дикальным мужским духом — как по общему настроению, так и по уровню дисциплины; нигде столь рьяно не избегали любых контактов с женщинами и не воздвигали более креп­ких запретительных барьеров». Не меньшее искушение вы­зывали у самих женщин и девушек молодые мужчины, по­этому — не только для спасения их грешных душ, но также для сохранения девственниц среди монахинь — Бернард осно­вал сестринские монашеские общины. В одном из монастырей, расположенном неподалеку от Молезма, настоятельницей стала его родная сестра Гумбелина.

По собственной ли воле эта молодая женщина постриглась в монахини? Со слов Бернарда Клервоского, приведенных в посвященной ему книге «Vita prima» («Первая жизнь»), Гумбе­лина вышла замуж и вела обычную светскую жизнь, потом по призыву брата решила покаяться и, с согласия мужа, ушла в монастырь. Тем же путем пошел и старший брат Бернарда — Ги, который был женат и имел двух дочерей. Его Бернард так­же убедил отречься от семьи и присоединиться к клервоскому братству. Вполне Очевидно — перед нами явный духовный ди­лер национального масштаба. В чем же суть харизмы препо­добного Бернарда? Его биограф в «Vita prima» описывает Бер­нарда как человека приятной наружности, с тонкими чертами лица, стройного, среднего телосложения, с нежной и слегка розоватой кожей, светлыми волосами и рыжеватой бородкой. Однако влияние Бернарда Клервоского на окружающих опре­делялось прежде всего его глубоким внутренним миром и неве­роятной убежденностью. «Его лицо светилось неземным благо­родством... а физический облик словно растворялся во внут­ренней чистоте и невероятной благожелательности». Бессмыс­ленно пытаться себе представить, как бы он смотрелся в наше время с экрана телевизора; все, что нам следует знать о Бернар­де Клервоском, сыгравшем огромную роль в судьбе тамплие­ров, прекрасно сформулировал Дон Давид Нолес — наш совре­менник, историограф ордена бенедиктинцев:

«...Это представитель того узкого класса выдающихся людей, чьи таланты и сфера их приложения замечательным образом совпали. Его личный магнетизм и духовная сила — как вождя, как писателя, как проповедника и как святого — проявились чрезвычайно ярко и были просто неотразимы. В Клерво со всех концов Европы стекались люди, которые за­тем разносили его идеи по всему континенту... В течение сорока лет Сито-Клерво служил духовным европейским цен­тром; через общину святого Бернарда прошли будущий папа римский, архиепископ Йоркский, а также целый ряд карди­налов и епископов».

* * *

В 1127 году король Балдуин II отправил Гуго де Пейна и Гильома Бурского с дипломатической миссией в Западную Ев­ропу. Они получили задание уговорить Фулько Анжуйского жениться на Мелисенде, дочери Балдуина, стать законным на­следником иерусалимского трона и возглавить запланирован­ный вооруженный поход на Дамаск. Помимо того, Гуго соби­рался, с разрешения папы, набрать кандидатов на вступление в свой орден рыцарей Храма. Трудно сказать, какова именно была в тот момент численность ордена храмовников — летописцы говорят о девяти рыцарях-тамплиерах. Однако тот факт, что именно магистр был выбран королем Балдуином для столь от­ветственной миссии — а тот прихватил свиту из нескольких вооруженных рыцарей, — позволяет предположить: по стан­дартам заморских латинских территорий, орден к тому време­ни уже был достаточно силен.

Король Балдуин II, несомненно, понимал, что предложе­ния, с которыми он обратился к Фулько — а в его лице ко всей европейской знати, — привлекли бы их внимание лет пять на­зад, когда его собственное положение было почти безнадеж­ным. Сейчас же он мог говорить с позиции силы. После того как крестоносцы прибрали к рукам важную крепость Тир на побережье, латиняне уже всерьез подумывали о нападении на глубокие мусульманские тылы. В 1124 году Балдуин осадил го­род Алеппо; в 1125 году разгромил армию сарацин в сражении под Айзазао и совершил несколько рейдов на земли, подвласт­ные эмиру Дамаска. В самом начале 1126 года он большими силами еще глубже проник на дамасские территории, совер­шив несколько успешных операций и захватив обильную до­бычу. Казалось, взятие самого Дамаска не за горами: еще одно усилие — и этот богатейший город падет, обеспечив рыцарей богатыми трофеями. А заодно будет ликвидирована постоян­ная опасность мусульманского вторжения и возникнет еще одно франкское государство на Ближнем Востоке.

Поскольку у иерусалимского короля не было сына-на­следника, а лишь три дочери, для сохранения стабильности Балдуину было жизненно важно выдать старшую дочь Мелисенду за какого-нибудь высокопоставленного вельможу. Что папы ни говорили по поводу обязательного согласия и невесты на брак, для удержания порядка в заморских колониях обязательным условием было наличие в каждом новообразованном государстве мощной правящей руки. Исходя из возможности ранней смерти владельца фьефа*, феодальное право признавало его наследниками вдову и малолетних детей. Однако ни супруга, ни малолетний ребенок не могли повести рыцарей на войну. Потому после смерти барона вдове приходилось срочно выходить замуж за другого. Судя по всему, спрашивать об этом самих вдов считалось излишним, хотя изредка, как мы увидим в дальнейшем, их чувства тоже принимались во внимание.