Г. Гегель о государстве и праве
Политическая теория великого немецкого мыслителя первой половины XIX в. Г. Гегеля наиболее полно изложена в его работе «Очерки основных черт философии права и науки о государстве», которую чаще называют «Философия права». Здесь сформулированы теоретические положения, оказавшие значительное влияние на развитие общей теории государства и права в XIX и XX вв.
1. О договорной теории происхождения и сущности государства. Как отмечал Г. Гегель, если в средневековье полномочия и обязанности государственных органов зачастую понимались и «утверждались как непосредственная частная собственность особых индивидуумов, противостоящая правам государя и государства», то в XVII-XVIII вв. «права государя и государства» обыкновенно «рассматривались как предметы договора и как основанные на последнем, как то, что представляет собою лишь общее в воле и возникло из произвола людей, объединенных в государство». В частности, в конце XVIII в. «стали очень охотно» трактовать «государство как договор всех со всеми», поскольку, мол, «все заключили договор с государем, а он, в свою очередь, заключил договор с подданными».
По мнению Г. Гегеля, как ни различны перечисленные точки зрения, «они все же имеют то общее между собою, что ... переносят определения частной собственности в такую сферу, которая носит совершенно другой, более высокий характер». Причем «примешивание ... договорного отношения, так же как и отношений частной собственности вообще, к государственному отношению привело к величайшей путанице в государственном праве и к величайшим смутам в действительной жизни».
По убеждению Г. Гегеля, независимо от того, «берется ли государство как договор всех со всеми или как договор этих всех с ... правительством», договорная теория происхождения и сущности государства ошибочна. Ее неадекватность действительности объясняется тремя обстоятельствами. Во-первых, эта концепция - результат поверхностного рассмотрения одного лишь «единства различных воль» в государстве и в договоре. Но в последнем в отличие от первого «имеются на самом деле две тождественные воли» лиц, желающих «остаться собственниками». Во-вторых, предметом договора может являться никак не государство, а лишь «единичная внешняя вещь, ибо только она подчинена ... голому» человеческому «произволу отчудить ее». В-третьих, «договор ... исходит из произвола лица, и эта исходная точка» свойственна, кроме договора, и браку. Совсем не так обстоят дела с государством, ибо жизнь в нем – «разумное предназначение человека». К тому же каждый «индивидуум есть ... гражданин» государства «уже с природной стороны».
2. О суверенитете народа. В соответствии с представлениями Г. Гегеля, «можно утверждать, что народ суверенен в том смысле, что по отношению к внешнему миру ... является самостоятельным и составляет собственное государство», как, например, народ Великобритании. Но английский или шотландский, генуэзский или венецианский народы уже оказались не суверенными «с тех пор, как во главе их перестали стоять собственные государи или самостоятельные высшие правительства». Вместе с тем обычный смысл, который часто вкладывают в понятие суверенитета народа, «состоит в том, что этот суверенитет берется как противоположность суверенитету», присутствующему в системе государственных органов. Однако «суверенитет народа», рассматриваемый «в таком противоположении, ... принадлежит к разряду тех путаных мыслей», в основе которых лежит неверное «представление о народе». Последний, взятый без системы государственных органов, «есть бесформенная масса» людей, «уже больше не представляющая собой государства» и поэтому «не обладающая суверенитетом».
3. Об учете в политике государства интересов его граждан. По учению Г. Гегеля, целью системы государственных органов следует рассматривать «всеобщий интерес» составляющих государство лиц, сущность которого заключается в сохранении их «особенных интересов». Отсюда вытекает, что личный интерес гражданина государства не должен быть ни «отстранен», ни тем более «подавлен» при выработке государственной политики. Напротив, этот интерес следует учесть в деятельности правительства и подчиненных последнему государственных структур.
Однако ошибочно признавать интересы отдельных лиц «как таковых той окончательной целью, для которой они соединены» в политическое сообщество, а также видеть назначение государства в защите собственности, личной свободы и жизни каждого человека. Ведь государство есть не только единственное средство достижения особенных целей и личного блага его граждан, но и «то наивысшее, которое изъявляет притязание» также и на саму жизнь и собственность человека и требует от него принести их «в жертву». Оно «обладает наивысшей правотой в отношении» всякого лица, живущего на государственной территории.
Вместе с тем утверждение, что «целью государства является счастье граждан, ... несомненно верно. Если им не хорошо, если их субъективная цель не удовлетворена, если они не находят, что опосредствованием этого удовлетворения является государство», то последствия очевидны. Государство «стоит на слабых ногах" или даже «висит в воздухе» и не способно противостоять внутренним кризисам и внешней агрессии.
4. О патриотизме. По мнению Г. Гегеля, патриотизм представляет собой осознание членом политического сообщества, что его личный интерес «сохраняется и содержится в интересе и цели ... государства». Именно это осознание, «показывающее свою прочность в обычном ходе жизни при всех обстоятельствах, и делается затем также основой готовности» человека «к чрезвычайному напряжению». Иными словами, патриотизм граждан имеется тогда, когда они понимают, что государство есть организация обеспечения реализации их личных интересов с помощью усилий государственных органов.
5. О борьбе государства с бедностью. Согласно взглядам Г. Гегеля, стихия общения граждан государства друг с другом без вмешательства государственного аппарата неизбежно приводит к резкой имущественной дифференциации этих лиц вообще и к образованию социального слоя крайне бедных людей в частности. Причем состояние нищеты, «оставляя для впавших в него весь объем потребностей» общества и «отняв у них вместе с тем природные средства заработка ... , лишает их более или менее всех преимуществ общества»: возможности приобретать умения и «получать образование», охраны личных «прав, заботы о здоровье и часто даже утешений религии». В такой ситуации «опускание жизни массы людей ниже уровня некоторого известного существования, который сам собою устанавливается как необходимый для члена общества, и связанная с этим понижением уровня жизни потеря чувства ... чести существования ... собственным трудом приводят к возникновению черни». Последний термин обозначает социальную прослойку, характеризующуюся нежеланием принадлежащих к ней индивидов зарабатывать средства к жизни «собственным трудом» и претензией на бесплатное получение нужных им материальных и духовных благ от общества, а также «внутренним возмущением» против богатых и правительства.
Г. Гегель утверждал, что «наиболее прямым средством как против бедности, так и в особенности против отбрасывания стыда и чести, этих субъективных основ общества, против лени» и расточительности, «благодаря чему возникает чернь, ... является предоставление бедных их судьбе», когда они вынуждены самостоятельно искать источники жизнеобеспечения, в том числе используя возможность «добывать средства к существованию открытым нищенством». Однако подобного рода политика в силу конфликтов богатых и бедных чревата социальными потрясениями, включая даже свержение правительства обнищавшей частью населения. Отсюда вытекает необходимость разработки и осуществления государственных программ борьбы с чрезмерностью бедности, в основе которых лежит противоположный принцип. Г. Гегель сформулировал его так: в сфере борьбы с бедностью «положение общества ... следует признать тем более совершенным, чем меньше индивидууму остается делать для себя и согласно своему особенному мнению в сравнении с тем, что выполняется путем всеобщих мероприятий». В частности, система государственных органов призвана создавать дома призрения и больницы для бедных, а также безвозмездно выделять им средства для обеспечения самых насущных человеческих нужд. Вместе с тем, заявлял Г. Гегель, нельзя допускать, чтобы существование трудоспособных «нуждающихся было бы обеспечено, не будучи опосредствовано трудом». Поэтому государству следует создавать для бедных рабочие места и принуждать их к труду, если они не хотят работать.
6. О представительных учреждениях в государстве. Г. Гегель считал, что в качестве полезного элемента политической жизни представительные государственные органы проявляют себя, осуществляя функцию посредствующего звена между правительством, с одной стороны, и народом, с другой. Их назначение состоит в согласовании интересов системы государственных органов с устремлениями негосударственных общественных организаций и отдельных лиц.
С точки зрения Г. Гегеля, является предрассудком понимание представительных государственных органов «главным образом в аспекте противоположности к правительству», как будто бы «это и есть существо их положения». Отношение правительства и представительных учреждений «не должно быть по существу враждебным, и вера в необходимость этого враждебного отношения» - не что иное, как «печальное заблуждение. Правительство не есть партия, которой противостоит другая партия, так что каждая из них должна путем борьбы добиваться многого, тянуть к себе. И если государство оказывается в таком положении», то оно серьезно больно и может погибнуть. Не случайно, что в большинстве случаев наличия в государстве противоположности между правительством и представительными учреждениями сама она «низведена на степень видимости». В самом деле, «объектами этого столкновения оказываются не существенные элементы государственного организма, а более специальные и безразличные вещи. И страсть, которая ... связывается» с подобного рода конфликтами, «превращается в партийную борьбу за чисто субъективный интерес, например, за высшие государственные должности».
В соответствии с обыденным сознанием, полезность представительных учреждений в государстве состоит в том, что выходящие из народа депутаты, равно как и сам народ, лучше всего понимают, в чем заключается благо государства и как его следует достичь. Более того, обыденному сознанию свойственно убеждение, согласно которому у народных депутатов представительных учреждений «имеется ... воля к осуществлению» общегосударственных интересов в большей мере, чем у должностных лиц иных органов государства. Оба эти воззрения не соответствуют действительности.
Прежде всего верные представления об общем благе граждан государства и путях его достижения - плод такого «глубокого познания» политической жизни, которое в состоянии осуществить не народ и его депутаты в представительных учреждениях, а только получившие специальное образование высшие должностные лица непредставительных государственных структур. Другое дело, что наличие представительных органов может гарантировать высокое качество указанной познавательной деятельности чиновников. Ведь последние будут стремиться «вникать возможно лучше» в работу и исполнять ее «в соответствии лишь с чистейшими» побуждениями, чтобы избежать публичного порицания народных депутатов даже за простую невнимательность, не говоря уже о халатности или злоупотреблении служебным положением. Что же касается «особенно доброй воли» народных депутатов «к осуществлению всеобщей пользы, то ... предположение, будто правительство» или любой иной непредставительный государственный орган руководствуется «злой или не столь доброй волей», ошибочно. Ни один элемент механизма государства не имеет каких-либо преимуществ перед остальными в рассматриваемом отношении. Антигосударственные устремления могут возобладать в каждом из них, в том числе и в представительных учреждениях, которые иногда оказываются склонны «отстаивать за счет всеобщих интересов единичность, частную точку зрения и особенные интересы» в условиях, когда другие государственные органы поступают противоположным образом.
7. Об общественном мнении в политической жизни. В общественном мнении, полагал Г. Гегель, проявляется «свобода единичных лиц как таковых» иметь и выражать «собственное ... суждение о всеобщих делах» государства и подавать «совет относительно них». Как он указывал, о содержании общественного мнения высказываются противоположные воззрения. Правда, во всех случаях отмечается, что общественное мнение включает в себя «принципы справедливости ... в форме человеческого здравого смысла ... Если одни говорят: голос народа - голос Бога», то другие утверждают совсем иное. Например, у Аристо сказано: «Простонародный невежда берется за все и говорит больше всего о том, что он менее всего знает». Подобным образом Гете заявлял: «Наносить удары масса может, тут она действует ничего себе, но суждение ей плохо удается». Каждое из этих умозаключений отчасти верно. «В общественном мнении ... истина и бесконечное заблуждение соединены» в нерасторжимом единстве.
В политической жизни общественное мнение во все времена является «большой силой». В частности, одна из его функций такова. В государстве каждый гражданин «хочет ... сказать свое слово» и дать совет по поводу политических дел. Исполнив такое желание, он тем самым удовлетворяет свое чувство личной значимости и «после этого ... со многим мирится». Вот почему «во Франции свобода слова всегда казалась куда менее опасной, чем безмолвствование». Ведь «последнее заставляло опасаться, что будут хранить в душе то, что имеют сказать против данного дела, между тем как рассуждение дает в одном направлении исход и удовлетворение, благодаря чему дело во всем остальном может подвигаться по прежнему пути».
Независимость от общественного мнения «есть первое формальное условие совершения ... великого» дела как в политической практике, так и в политической теории. Человек, который «не умеет презреть общественное мнение в том виде, в котором ему приходится там и сям слышать его высказывания, ... никогда не свершит ничего великого» в указанных сферах. Напротив, новатор, действовавший вопреки общественному мнению, может быть уверен, что оно «в конце концов примирится» с высказанными им оригинальными идеями и превратит их «в один из своих предрассудков».
8. Об определенности права. Как считал Г. Гегель, наиболее совершенная форма права - кодифицированное законодательство. Это объясняется тем, что именно в кодексах законов принципы права сформулированы «в их всеобщности» и, следовательно, в их наибольшей «определенности». Причем определенности кодифицированного законодательства не противоречит то обстоятельство, что, «с одной стороны, объем законов» в кодексе «должен быть законченным, замкнутым целым, а, с другой стороны, есть постоянная потребность в новых правовых определениях». Причина такого положения очевидна. Указанная «антиномия имеет место в области специализирования всеобщих принципов, которые при этом остаются незыблемыми».
Право, выраженное не как кодифицированные законы, а в иных формах, уступает кодифицированному законодательству в степени определенности. Так, в Великобритании источником права является судебный прецедент. Знание прецедентного права «может и должно быть приобретено только из чтения многих томов ... , которые оно наполняет». Причем так как судьи призваны выступать и в своей собственной роли, и в качестве «законодателей, то они в одно и то же время и ... обязаны», и не обязаны «руководствоваться авторитетом своих предшественников». Судьи «обязаны руководствоваться им», поскольку их предшественники сформулировали юридические нормы. «Они не обязаны руководствоваться им, так как ... сами ... имеют право» создавать новые юридические правила при рассмотрении судебных дел. В результате вынесенные судами решения по однотипным делам нередко противоречат друг другу. Это порождает путаницу и неопределенность в установлении того, что есть юридическая норма в конкретной ситуации.
Аналогичным образом на определенности права способно негативно отразиться допущение в качестве его источника юридической доктрины. Например, проблему недостаточной определенности права вынуждены были решать правители поздней Римской империи, где юридическая доктрина признавалась источником права. Дело в том, что авторитетные римские правоведы рассматриваемого периода нередко придерживались разных мнений по поводу решения сходных юридических дел. Как известно, указанная проблема была решена так называемым законом о цитации, который вводил «нечто вроде коллегии давно умерших правоведов с председателем во главе». Она постановляла решения большинством голосов».
По сравнению с кодифицированным законодательством низка степень определенности и обычного права. Причем то якобы преимущество его норм, что «они, благодаря своей форме обычаев, перешли в жизнь ... , представляет собой иллюзию». Ведь и «действующие законы данного народа не перестают быть его привычками», если «их записали и собрали воедино». Правда, часто «приводят в пользу обычного права тот довод, что оно есть живое право. Но эта живость» не дает ему преимущества перед кодифицированным законодательством. Право должно составлять стабильную систему «внутри себя самого». Лишь при соблюдении этого условия оно может быть названо определенным.
Приведенные суждения, отмечал Г. Гегель, позволяют понять, что «отказ образованному народу или его юридическому сословию в способности составлять кодекс» законов «был бы величайшим поношением этого народа или этого сословия». Ведь здесь "не имеется в виду создать систему новых по своему содержанию законов», а только требуется «познать наличное содержание» юридических норм «в его определенной всеобщности», указав применение этого содержания «к особым случаям».
Как бы ни была высока степень определенности права, «существование коллизий» при его проведении в жизнь, «в разрешении которых рассудок судьи находит себе подобающее место, представляет собой совершенно необходимое явление». Вместе с тем «некоторые юристы напали на мысль покончить с коллизиями посредством предоставления решения многих вопросов благоусмотрению судей ... Нужно сказать по поводу этой мысли, - заметил Г. Гегель, - что такой выход куда хуже затруднения, которое он должен устранить». Подобное решение, по существу, было бы предоставлением судьям правотворческих полномочий с вытекающими отсюда негативными последствиями для определенности права.
9. О доведении юридических норм до сведения исполнителей. По словам Г. Гегеля, «сословие юристов, обладающее ... знанием законов, часто считает это знание своей монополией. И тот, кто не из их среды, не должен будто бы рассуждать» о законодательстве. «Но точно так же, как не нужно быть сапожником, чтобы знать, подходят ли башмаки к ноге, так и не нужно быть специалистом, чтобы обладать познаниями относительно предметов, которые представляют собой общий интерес. Право касается свободы - самого ценного и самого достойного в человеке. И он сам должен знать это право, поскольку оно для него обязательно». В противном случае государственное управление дезорганизуется. Вот почему «правители, которые, подобно Юстиниану, дали своим народам» собрания законов, тем самым способствовали наведению порядка в управляемых ими государствах.
Однако политическая практика знает и иные примеры. А именно «повесить законы так высоко, чтобы их ни один гражданин не мог читать, как это делал» сицилийский «тиран Дионисий, или же похоронить их» в написанных на чужом для народа языке «пространных и многочисленных ученых книгах, собраниях решений, изложениях противоречащих друг другу суждений и мнений, обычаев». В подобных ситуациях «знание действующего права оказывается доступным лишь тем, кто занимается учеными изысканиями Остальные же граждане государства не знают, какие действия предписывают им правители в документах, выступающих в роли источников права, и поэтому ведут себя без учета требований юридических норм. Естественно, что это подрывает государственный порядок.
10. О преступлении и наказании. С точки зрения Г. Гегеля, «если положение ... общества ... шатко, тогда закону приходится посредством наказания устанавливать пример, ибо наказание само есть пример, направленный против примера данного преступления. Но в обществе, стоящем прочно, ... сила общества, его уверенность в своей силе и прочности» приводят «к большей мягкости наказания». Это объясняется тем, что «преступление есть ... нечто шаткое и изолированное», если «общество уверено в самом себе». Государственная же реакция на преступление должна определяться его характером.
Из приведенного рассуждения Г. Гегель сделал вывод: «Суровые наказания ... не суть сами по себе нечто несправедливое, а находятся в определенном соотношении с состоянием общества в данную эпоху. Один и тот же уголовный кодекс не может годиться для всех времен. И преступления суть мнимые существования, которые могут влечь за собой большие или меньшие наказания».
11. О пользе войны для государства. В соответствии с представлениями Г. Гегеля, благо государства и война в ряде случаев не противоречат друг другу. Причин этого несколько. Прежде всего «в мирное время гражданская жизнь» в государстве расширяется, все ее «сферы располагаются на постоянное жительство, и, в конце концов, люди засасываются болотом. Их частные особенности все более и более упрочиваются и закостеневают. Но здоровье предполагает единство тела, и когда части затвердевают внутри себя, наступает смерть».
Г. Гегель обратил внимание на то, что в современной ему научной литературе «часто выставляется как идеал требование вечного мира, к которому люди должны стремиться. Кант, например, предлагал образование союза князей, который должен улаживать споры между государствами, и Священный союз имел намерение стать приблизительно таким учреждением. Но государство, - утверждал Г. Гегель, - представляет собой индивидуум, а индивидуальность» по необходимости «содержит в себе отрицание. Если поэтому известное число государств и сольется в одну семью, то этот союз должен будет в качестве индивидуальности создать свою противоположность и породить врага».
Вооруженные столкновения государств полезны еще по одной причине. А именно из войны государства «не только выходят укрепленными», но и те из них, «внутри которых существуют непримиримые антагонизмы, обретают внутреннее спокойствие благодаря внешним войнам. Война, правда, приносит с собой необеспеченность собственности». Однако «эта реальная необеспеченность есть не что иное, как необходимое движение».
Наконец, война приносит пользу и потому, что «благодаря ей ... сохраняется нравственное здоровье» населения государства. «Подобно тому как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое непременно бы явилось следствием продолжительного, а тем паче вечного мира».