Просили ли делегаты Кирова занять пост генерального секретаря?
На съезде или перед его началом некоторые делегаты якобы спросили Кирова, не хотел бы он заменить Сталина на посту генерального секретаря партии. Киров, как говорят, отказался. После этого он якобы проинформировал Сталина об этом предложении. Может быть, Сталин сам что-то узнал о переговорах делегатов с Кировым, и, хотя Киров отказался от предложения, вождь стал считать Кирова опасным соперником[700].
Впервые эта история была обнародована Медведевым, но он не указал никаких источников, кроме ссылки на «скудные рассказы старых большевиков»[701]. Медведев, вероятно, использовал информацию из материалов различных комиссий по расследованию 1960-х гг. Один из делегатов XVII съезда партии, В. М. Верховых, также утверждал, что между делегатами «...были разговоры о генеральном секретаре ЦК. В беседе с Косиором последний мне сказал: некоторые из нас говорили с Кировым, чтобы он дал согласие быть генеральным секретарем. Киров отказался, сказав: надо подождать, все уладится». Другой свидетель тоже слышал о разговорах, которые велись между делегатами о выдвижении Кирова на пост генерального секретаря. Однако когда Киров узнал о них, он отказался от такого предложения и резко поговорил с делегатами. Другие свидетели, с которыми беседовали члены комиссии по расследованию, ничего о таких разговорах не слышали[702].
В официальной истории, написанной в хрущевские времена, излагается, что некоторые делегаты съезда решили, что настало время заменить Сталина на посту генерального секретаря партии[703]. В 1964 г. об этом говорил еще один делегат XVII съезда партии, Л. С. Шаумян[704]. Но он не утверждает, что лично слышал такие разговоры. Возможно, Шаумян мог узнать об этом из официальной истории партии, опубликованной двумя годами ранее. Далее Шаумян в своей информации по этому делу не упоминает ничего, чего он не мог бы узнать из протоколов данного съезда или же из выступлений Хрущева на съездах партии в 1956 и 1961 гг.
В любом случае, ни Шаумян, ни официальная история партии не упоминают о том, что Кирова просили заменить Сталина. Хрущев в своих речах на съездах партии в 1956 и 1961 гг. также ничего об этом не говорил. Тем не менее в последней части опубликованных мемуаров Хрущева, говорится, что комиссия Шверника и Центральный Комитет получили сообщение о старом большевике Б. П. Шеболдаеве, который якобы разыскал Кирова на съезде и от имени ряда делегатов просил его занять пост генерального секретаря партии[705]. Но свидетели, выступавшие перед комиссией Шверника, не смогли назвать имен тех, кто предлагал Кирову стать новым генеральным секретарем, кроме Косиора. Медведев и Антонов-Овсеенко все же упомянули эти имена[706]. Предположительно, одним из них был Микоян. Но как мы увидим, это неправда. При этом говорилось, что одна из встреч, на которой делегаты обсуждали данный вопрос, проходила у Орджоникидзе[707]. Утверждалось также, что Киров лично присутствовал на этой встрече[708].
В 1962 г. Ольга Шатуновская изложила это дело в уже упоминавшемся письме Хрущеву[709]. В нем она утверждала, что некий А. Севастьянов, предположительно близкий друг Кирова, незадолго до своей смерти в 1956 г. написал записку, в которой изложил содержание одной беседы с Кировым. Он пишет, что, как сказал ему Киров, во время съезда некоторые секретари обкомов и другие делегаты обратились к нему с предложением стать генеральным секретарем партии, а Сталин при этом должен был возглавить советское правительство. Далее в письме Шатуновская говорит, что Севастьянов рассказывал об этом некоторым людям, в т. ч. члену Политбюро Андрееву. Как мы видели, письмо Шатуновской Микояну и Хрущеву изучалось комиссией Яковлева и было признано «тенденциозным».
Во времена гласности в конце 1980-х гг. эта история снова всплыла, на этот раз дополненная «интересными деталями». Ольга Шатуновская рассказала следующее:
Во время XVII партсъезда, несмотря на его победоносный тон и овации Сталину, на квартире Серго Орджоникидзе (небольшой дом у Троицких ворот) происходило тайное совещание некоторых членов ЦК — Косиора, Эйхе, Шеболдаева, Шаранговича и других товарищей. Участники совещания считали необходимым устранение Сталина с поста генсека. Они предлагали Кирову заменить его, однако Сергей Миронович отказался[710].
Некоторые версии этой истории дополняются утверждением, что Киров опасался за свою жизнь. В письменном свидетельстве Андреев упоминает, в частности, беседу с Севастьяновым в 1956 г. Севастьянов якобы сказал, что Сталин, узнав о предложении от Кирова, похвалил его и назвал настоящим другом[711]. Летом 1934 г. во время совместного отпуска Севастьянов якобы услышал от Кирова: «Сталин теперь меня в живых не оставит». В дальнейшем Киров и его семья жили в постоянном страхе. О том же говорила и Софья Маркус, сестра жены Кирова. В 1960 г. она сказала, что Сталин, узнав об этой беседе, вызвал Кирова. Киров не отрицал факта такого разговора. Более того, Киров якобы рассказал Сталину, что ветераны партии осуждают его деятельность. По словам С. Маркус, Киров покинул Москву в подавленном состоянии, якобы заявив: «...теперь моя голова на плахе». Елена Смородина, жена секретаря Ленинградского горкома, утверждала то же самое[712].
Кирилина отвергает эти свидетельства. Она утверждает, что хотя Киров и знал Смородину, однако ни он, ни его жена не могли вести с Кировым какие-либо конфиденциальные беседы. Они никогда не были близкими друзьями. В 1960 г. Софье Маркус было 79 лет, она уже несколько лет была больна и с трудом узнавала знакомых людей. К тому же маловероятно, что Киров мог с ней говорить об этом после съезда партии 1934 г. Она жила в Москве и до убийства в Ленинград не ездила. В Москве в тот год Киров никогда ее не посещал, т. к. «отношения между ними были более чем прохладные». Севастьянов, вероятно, мог говорить с Кировым на такую тему, однако не ясно, когда именно это произошло[713].
Свидетельство Андреева является историей из третьих рук, она была обнародована через 25 лет после того, как все якобы произошло. Кстати, то же самое можно сказать и обо всех других версиях этой истории. Никто из тех, кто предположительно вел беседы о замене Сталина Кировым или же могли быть свидетелями таких бесед, так никогда и не объявились. Все свидетельства (истории из вторых или третьих рук) относятся к 1960-м гг. Кирилина удивляется, почему никаких сведений о подобных беседах не появились сразу после XX съезда партии в 1956 г., когда люди возвращались из лагерей, или же в 1957 г. во время работы комиссии Молотова. Они появились только в 1960 г. как будто «по команде»? Например, Андреев, который, видимо, знал об этом еще в 1956 г., но до 1960 г. ничего не писал.
Кирилина также обращает внимание на то, что в страхе Кирова за свою жизнь было что-то анахроничное. В 1934 г. (и раньше) Сталин использовал другие методы против своих политических оппонентов: исключение из партии, снятие с официальных постов, ссылки и моральные унижения. Люди начали по-настоящему бояться за свою жизнь (если чем-то не угодили Сталину) только со второй половины 1930-х гг. Нет никаких оснований доверять и историям о встрече, которая якобы состоялась в кабинете Орджоникидзе. Несмотря на некоторые разногласия, в 1934 г. Орджоникидзе был одним из наиболее преданных сторонников Сталина. Как полагает Кирилина, в 1936-1937 гг. такая встреча в кабинете Орджоникидзе могла состояться, но не в 1934 г.[714]
Другой фактор, который подрывает доверие к данной истории, — о ней ничего не упоминается в материалах ОГПУ о слежке, которую оно вело во время съезда[715]. Конечно, подобные беседы велись в тайне, но в этих обсуждениях, по-видимому, принимали участие многие люди, поэтому вряд ли их не услышали бдительные сотрудники ОГПУ.
Еще один фактор, который вызывает сомнения в правдивости данной истории — политическое положение Кирова, его относительно слабые позиции в партийном руководстве. Киров не играл значительной роли в деятельности Политбюро и вообще редко присутствовал на его заседаниях, тогда как остальные его члены возглавляли многочисленные комиссии, создаваемые в его рамках. Как мы уже видели в гл. 3, представляется очень сомнительным, что его можно было бы назвать «умеренным» политиком. У Кирова не было собственной политической программы, он придерживался политической линии Сталина. К тому же до 1934 г. Киров почти исключительно занимался делами своего региона, Ленинграда и Ленинградской области. И только в 1934 г., когда он после XVII съезда партии был избран в Оргбюро и стал секретарем Центрального Комитета, он начал обращать больше внимания на другие проблемы — и опять же по инициативе Сталина[716].
Доверие к этим слухам подрывают и те люди, которые указывают на формальное обстоятельство, что генерального секретаря избирает не съезд партии, а Центральный Комитет. Конечно же, нет ничего невозможного в том, что делегаты съезда действительно могли обсуждать вопрос замены генерального секретаря и спрашивали во время съезда Кирова, не хотел бы он выставить свою кандидатуру на этот пост на заседании нового ЦК сразу после окончания съезда.
Несмотря на многочисленные сомнительные и просто ошибочные свидетельства по этому делу, все же есть некоторые моменты, которые могут подтвердить, что, в конце концов, данная история правдива. Такова, например, беседа Молотова с Феликсом Чуевым. По словам Молотова, 8-10 делегатов съезда, включая несколько важных партийных деятелей, действительно сообщили Кирову, что они хотели бы предложить ему занять пост генерального секретаря. Киров отказался от этого предложения, назвав его смехотворным. Молотов указывает только на двух членов этой группы, Шеболдаева и некоего Оганезова, который якобы и рассказал Молотову об этом эпизоде. Молотов также подтвердил, что Киров сам впоследствии рассказал о нем Сталину и «рассказывал подробно»[717].
Слова Молотова не следует сразу отвергать. На самом деле ему было бы выгодно рассказать нечто противоположное. При этом он мог, конечно, запомнить эту беседу неточно или взять эти сведения из каких-либо свидетельских показаний 1960 г. То, что Молотов назвал конкретные имена, повышает доверие к его истории. Но вызывает удивление, что Оганезов не упоминается никем из свидетелей, опрошенных комиссией Шверника, ни в каких-либо источниках Медведева. Имя Оганезова вообще не фигурирует ни в каких описаниях этой истории.
Другой известный в 1934 г. партийный руководитель Микоян также пересказывает эту историю. Он утверждает, что когда Киров рассказал Сталину о предложении, то у последнего возникли «враждебность и мстительность ко всему съезду и, конечно, к самому Кирову». Но следует заметить, что Микоян впервые услышал эту историю более чем через двадцать лет после XVII съезда партии. Он написал об этом в статье в журнале «Огонек» в 1987 г.[718] Но в мемуарах, опубликованных в 1999 г., он утверждает, что все Политбюро знало об этой истории спустя некоторое время после XVII съезда партии, что Сталин сам впоследствии рассказывал ее[719]. Однако это не может быть правдой, потому что в этом случае Молотов услышал бы ее от самого Сталина. В целом Микояна нельзя считать надежным свидетелем. Например, описание убийства Кирова в его мемуарах содержит много фактических ошибок[720]. В этом отношении доверие к свидетельствам Микояна значительно слабее, чем к словам Молотова. В отличие от Молотова Микоян являлся союзником Хрущева и был заинтересован в обвинении Сталина как в убийстве Кирова, так и в истреблении большинства делегатов съезда партии во времена террора несколькими годами позднее.
В целом мы допускаем возможность (но только возможность!) того, что к Кирову действительно обращались с просьбой заменить Сталина. Но истории, кто именно принимал участие в этих беседах, как отреагировал на них Сталин все равно остаются весьма неясными. Что же касается рассказов о якобы состоявшейся у Орджоникидзе встрече, о тревоге Кирова за свою жизнь в 1934 г., то они вряд ли заслуживают доверия.
Однако даже если Кирова и просили заменить Сталина, то являлось ли это частью заговора? Адам Улам указал на некоторые признаки того, что Сталин рассматривал возможность сложить с себя некоторые чисто административные (и утомительные) обязанности и передать руководство секретариатом другому лицу. Киров был вполне подходящим для такой работы человеком. Улам не видит ничего невероятного в том, что Сталин САМ мог организовать обращение группы депутатов к Кирову с предложением взять на себя обязанности Сталина по курированию секретариата[721]. Мы видели, что именно Сталин настаивал на том, чтобы Киров вошел в состав секретариата в Москве, а тот не соглашался. Возможно, такой эпизод случился уже в конце съезда[722].
Предположение Улама, что Сталин хотел освободиться от наиболее трудоемких административных функций не выглядит таким уж необоснованным. Улам ссылается на то, что Сталин прекратил пользоваться титулом генерального секретаря, когда подписывал официальные документы, а после XVII съезда партии не было обычного в таких случаях объявления о том, что генеральным секретарем избран И. В. Сталин. Формально Сталин оставался теперь просто одним из трех секретарей, которых избрал XVII съезд партии. Одним из них был и Киров. И не было ничего удивительного в том, что Сталин действительно считал Кирова подходящим человеком, который вполне мог выполнять такие административные функции.
Второй (но не обязательно противоречащей первой) интерпретацией обстоятельства, что Сталин перестал пользоваться титулом «генерального секретаря», может быть то, что Сталин считал свое положение в партии по сравнению с другими секретарями Центрального Комитета достаточно прочным и, соответственно, необходимости в каком-либо формальном подчеркивании своего превосходства над другими секретарями не было. Отказ от титула генерального секретаря был дальновидным политическим шагом, который позволял Сталину выглядеть «демократом», положить конец обвинениям в диктаторских замашках и авторитарном стиле правления, что было главными пунктами обращения Рютина и его сторонников к членам партии[723].
Предположение Улама о том, что Сталин сам организовал обращение к Кирову с просьбой занять пост генерального секретаря, резко расходится с тем, что написано в мемуарах Хрущева и Молотова. По словам Хрущева, Шеболдаев упоминал грубый стиль сталинского руководства как причину замены Сталина Кировым. По информации Молотова, Оганезов испытывал исключительную враждебность к Сталину. Молотов также утверждал, что невозможно представить себе, что Сталин или любой другой ответственный руководитель поддержал бы Кирова, как главу партии. По воспоминаниям Молотова Киров был хорошим агитатором, но слабым политиком и теоретиком. Все понимали, что он не сможет идеологически сокрушить Троцкого, Зиновьева и Каменева. И Киров сам не считал себя достаточно компетентным для подобного поста, и не проявлял никаких амбиций по этому поводу[724]. Это очень важный момент. Большевистская партия традиционно являлась партией, в которой идеологическим битвам уделялось много внимания, а политический и идеологический талант лидеров имел первостепенное значение. В начале 1930-х гг. человек, занимающий высший партийный пост, должен был быть не только умелым администратором, но и умеющим убеждать идеологическим и политическим лидером[725].