Контрреволюция: по стезям Николая I

Утверждение политического режима Владимира Путина обычно связывают с установлением стабильности в России, а сам режим полагают прочным и устойчивым. Причем это точка зрения не только апологетов режима, но и его оппонентов, а также сторонних наблюдателей. По крайней мере, до 2014–2015 гг. она абсолютно преобладала.

Однако сам режим не был так уж уверен в собственной прочности и время от времени поддавался приступам почти параноидального страха.

В этом смысле очень показательна реакция Кремля на «цветные» революции. Особенно остро Москва отреагировала на «оранжевую» революцию на Украине. И понятно почему. Грузия и Киргизия – страны небольшие и не представлявшие первостепенного интереса для России ни в экономическом, ни в геополитическом отношении. Грузия вообще воспринималась как недружественное государство.

Украина же в силу своих масштабов, геополитического положения, историко-культурной близости и экономического потенциала всегда считалась ключевой для России страной постсоветского пространства. Но при этом российский политический класс смотрел на своего западного соседа свысока, а исход украинских выборов 2004 г. полагал предрешенным. И вот – совершенно внезапный для российских и европейских наблюдателей масштабный общественный протест, радикально изменивший политическую ситуацию.

Помимо утери политического влияния на Украину Кремль подсознательно экстраполировал «оранжевую» революцию на российскую ситуацию. Тем более что сразу же после (но не вследствие) украинской революции по России прокатилась волна выступлений пенсионеров, протестовавших против так называемой «монетизации льгот» – перевода ряда натуральных льгот в денежную форму. Эти бунты сломали стереотип о пассивном и не способном к социальному протесту российском населении.

«Цветные» революции оказали значительное влияние на российскую внутреннюю политику. Перечислю только некоторые из самых важных последствий.

Во-первых, для предотвращения социального протеста были значительно увеличены бюджетные расходы на поддержку пенсионеров и бедных слоев общества. Как уже отмечалось в главе книги о причинах революции, бедность не обязательно провоцирует революционные настроения. Очень часто она сохраняет статус-кво, особенно если речь идет о застойной бедности. Люди, поколение за поколением растущие в бедности, принимают подобный порядок вещей как естественный и само собой разумеющийся. Власть, обеспечивающая им прожиточный минимум посредством пенсий, социальных пособий и проч., воспринимается в полном смысле слова как кормилица. А разве на кормилицу поднимешь руку?

В то же самое время для старшего поколения, прошедшего советскую социализацию, характерны высокая явка на выборы (участие в выборах воспринимается как долг) и голосование за власть – любую, какой бы она ни была. Поэтому социальные инвестиции власти в пенсионеров и застойную бедность окупаются важными политическими выгодами: конформистским голосованием и патерналистским поведением.

Таким образом, пенсионеры и бедные слои населения оказываются важной опорой власти и гарантией социополитической стабильности. Правда, лишь в том случае, если власть выполняет свою часть общественного договора: исправно и вовремя выплачивает пенсии и социальные пособия, пусть мизерные.

Во-вторых, была сформулирована официозная идеологическая доктрина – оправдывающая статус-кво концепция «суверенной демократии» Владислава Суркова (в то время он был первым заместителем главы президентской администрации, куратором внутренней политики). Фактически то была первая официальная идеологическая доктрина посткоммунистической России. До нее никакого внятного идеологического обоснования общественных целей Кремль не предлагал.

В-третьих, власть резко ужесточила отношение к политической оппозиции, любым формам политического протеста и несанкционированной общественной активности. Со второй половины 2000-х гг. началось знаменитое русское «закручивание гаек». Поначалу неспешное, оно решительно усилилось после массовых протестов рубежа 2011–2012 гг., а с весны 2014 г. приобрело лихорадочный характер.

В-четвертых, стали периодически проводиться антизападные пропагандистские кампании, призванные мобилизовать российское общество против «подрывной антироссийской деятельности» Запада. Правда, в то время эти кампании хотя и носили периодический характер, но все же не стали одним из главных направлений агитации и пропаганды.

В-пятых, для противостояния потенциальному уличному протесту оппозиции были созданы массовые прокремлевские молодежные организации. Их вдохновителем и куратором выступил упоминавшийся Сурков.

Мотив для их учреждения был следующим. В Кремле решили, что характерообразующей, отличительной чертой будто бы инспирированных извне «цветных» революций было активное участие молодежи, которая составила авангард уличного протеста. (В действительности молодежь всегда активна во всех революциях. Из того, что ее активность хорошо заметна, бросается в глаза, еще не следует решающая роль молодежи в революционных событиях.) Поэтому было решено использовать тактику «острие против острия»: потенциальному молодежному протесту противопоставить провластные молодежные же организации.

Предполагалось, что в критический момент они мобилизуют тысячи и десятки тысяч своих сторонников и обеспечат абсолютное доминирование лоялистских настроений на улицах и площадях городов. То есть физически вытеснят оппозиционную молодежь, что позволит не прибегать к откровенному насилию и полицейским методам.

С этой целью в 2005 г. был создан (или преобразован) ряд молодежных политических движений – общенациональных и местных. Общенациональный характер носили молодежное движение «Наши» и существующая при партии «Единая Россия» «Молодая гвардия Единой России».

Наиболее известное движение «Наши» быстро приобрело скандальную репутацию как массовка для проведения уличных провластных мероприятий и спорадических хулиганских акций против оппозиции. Однако, когда на исходе 2011 г. в Москве, Петербурге и еще некоторых российских городах начались массовые протесты против фальсификации результатов парламентских выборов, «нашисты» блистательно отсутствовали на улицах и площадях. И если появлялись, то исключительно под охраной полиции.

В общем, оказались правы те злые языки, которые не уставали повторять, что политическое значение прокремлевских молодежных организаций ничтожно, что они не способны к уличной активности и что их затянувшееся существование служит исключительно коррупционным целям – выделению расхищавшегося кураторами и организаторами государственного финансирования. Неудивительно, что в 2012 г. движение «Наши» было раскассировано.

Резюмирую: в целом политико-идеологическая активность Кремля в 2005–2011 гг. носила открыто и последовательно контрреволюционный характер. Типологически она повторяла контрреволюционную стратегию российского императора Николая I, при котором Россия получила неблагозвучное прозвище «жандарма Европы». Разумеется, формы и методы российской контрреволюции второй половины 2000-х гг. отличались от тех, которые использовались во второй трети XIX века.

В 2005 г. Россия не послала войска на мятежную Украину, как в 1830-м она посылала их в мятежную Польшу, а в 1848-1849-х – в революционную Венгрию. Зато в январе 2006 г. и в январе 2007 г. Россия перекрывала поставки газа на Украину. Другие времена – другие песни. Но идеологическая музыка осталась прежней.

Идеологическое обоснование контрреволюции при Николае I и при Владимире Путине концептуально совпадало. Правительство Николая I последовательно защищало принцип легитимизма, выступало против экспорта революционных идей, за которыми усматривало масштабный международный заговор, и против идеи народного суверенитета per se.

Еще раз напомню, что в 2005 г. президент Владимир Путин сказал: «Демократию нельзя экспортировать из одной страны в другую. Так же как нельзя экспортировать революцию, так же как нельзя экспортировать идеологию» ^[50]. Тогдашний директор ФСБ Николай Патрушев был откровеннее в своих заявлениях, прямо обвинив спецслужбы и организации иностранных государств в дестабилизации (читай: в организации революций) соседних с Россией государств.

При Николае I графом Уваровым была сформулирована доктрина российского самодержавия – теория «официальной народности». Она возникла как идеологический ответ на революционную динамику в Европе. Вопреки названию, центральным пунктом доктрины была не «народность», а «самодержавие» – монархия, обладающая всей полнотой власти на территории страны и свободой рук во внешней политике. Другими словами, доктрина провозглашала Российскую империю суверенной монархией.

То был русский ответ на демократический принцип народного суверенитета. Два других члена уваровской триады, «православие» и «народность», трактовались как производные и целиком зависимые от монархии величины. Теория Уварова идеологически противостояла идеям народного суверенитета, республиканизма и национализма.

Почти столетие спустя репликой теории графа Уварова выступила «суверенная демократия» Владислава Суркова. Смысл этой идеологемы предельно прост: свободная от любых внешних ограничений российская власть, полностью контролирующая российское общество.

Подобно доктрине Уварова, «суверенная демократия» стала идеологическим ответом на революционную динамику. Важно отметить, что как в XIX в., так и в XXI в. именно революция дала решающий импульс артикулированию и идеологическому оформлению смутных настроений российской элиты. Благодаря революции ее имплицитное мировоззрение было эксплицировано в виде относительно завершенной идеологической доктрины.

Термин «демократия» в доктрине Суркова – такая же дань времени, как и термин «народность» в теории Уварова. «Народность» Уварова не подразумевала народного суверенитета, а «демократия» Суркова имела к демократии приблизительно такое же отношение, что и «народная демократия» коммунистических режимов.

Modus vivendi «суверенной демократии» также более или менее воспроизводил внутреннюю политику «официальной народности», хотя и с поправкой на время. Во время второго президентского срока Путина был стерилизован избирательный процесс, ужесточено законодательство по борьбе с экстремизмом, репрессировалась любая несанкционированная публичная активность, преследовались неправительственные организации.

Но самое любопытное и даже забавное, что, как показало развитие событий, эффективность этой контрреволюционной политики оказалась крайне неубедительной.

Глава 4
Преданная революция

Политические протесты конца 2011 г. и начала 2012 г., вызванные фальсификацией результатов парламентских выборов декабря 2011 г., имели прекрасные шансы вылиться в успешную революцию. И если этого не случилось, то отнюдь не потому, что власть была сильна, а ее предшествующая контрреволюционная политика – успешна. Камнем преткновения оказалась неспособность лидеров протеста правильно оценить ситуацию и страх совершить влекущие в неизвестность кардинальные шаги.

Само возникновение этих протестов как раз яркое доказательство неспособности предвидеть революцию. Никакие структурные факторы революции, никакие бросающиеся в глаза признаки неравновесного состояния накануне протестов не обнаруживались. Ни власть, ни оппозиция к революции не готовились и даже не ожидали сколько-нибудь серьезной реакции на результаты парламентских выборов.

Не то чтобы все это возникло как гром среди ясного неба. Президент Центра стратегических разработок экономист Михаил Дмитриев на основе изучения анализа общественного мнения пришел к выводу о крайне высокой вероятности проявлений общественного недовольства в связи с выборами. И в академической среде он заслужил репутацию «человека, предсказавшего протесты».

На самом деле Дмитриев не был единственным удачливым оракулом. В сентябре 2011 г., за три месяца до парламентских выборов, автор этих строк имел длительную беседу со служащим одного из российских ведомств, по долгу службы изучающим подлинную, как-она-есть, картину массовых настроений в России. И этот скромный, добропорядочный джентльмен рассказывал, что имеющаяся у них информация, включая качественную социологию, с высокой степенью вероятности позволяет предположить возникновение массовых протестов в связи с выборами. Он выразился буквально так: «За те десять лет, которые я работаю по этой линии, еще ни разу массовые настроения не были столь опасными».

На мой естественный вопрос, а что же его ведомство собирается в связи с этой потенциальной угрозой предпринимать, он ответил в том духе, что они, мол, люди маленькие и подневольные, их дело докладывать. А вот политическое руководство убеждено, что ситуация полностью под контролем и ничего не случится.

В общем, это естественная и даже нормальная человеческая реакция. Людям свойственно рассматривать будущее как экстраполяцию, продолжение настоящего. Тем более никаких внешних признаков дестабилизации действительно не проглядывало и казалось, что «все путем». А ссылки на качественную социологию, замеры и проч. в таких случаях кажутся досужими выдумками людей, желающих оправдать смысл собственного существования, или же гомерической гиперболизацией не столь уж серьезных угроз и вызовов.

В этом смысле очень показательна рационализация ситуации, то есть не беспристрастный анализ, а самообъяснение власти, когда ее чувство исторического оптимизма было подорвано вспыхнувшими протестами. Оказывается, во всем были виноваты внешние враги, финансирующие врагов внутренних. В действительности, мол, никаких условий и оснований для политических протестов в России не существует, если бы их не подготовила подрывная деятельность: западные гранты, прозападные НКО и оплачивающиеся западными деньгами оппозиционные политические активисты. Еще в этом заговоре-де участвовали некоторые люди из ближнего круга тогдашнего президента Дмитрия Медведева и отдельные российские банкиры.

Типологически в этой идее нет ничего нового и даже сколько-нибудь оригинального. Традиционное конспирологическое объяснение социально-политических возмущений и бурь. Крайне удобное для любой власти в любую историческую эпоху. Ведь в этом случае нет нужды анализировать собственные действия – виновата не власть, а коварные заговорщики.

Между тем первопричина протестов рубежа 2011–2012 гг. проста и общая для всех революций – оскорбленное чувство справедливости. Общество, покоробленное «рокировкой» Путина – Медведева (на съезде «Единой России» в сентябре 2011 г. было объявлено, что на президентских выборах 2012 г. будет баллотироваться Владимир Путин, который выдвинет Дмитрия Медведева премьер-министром), возмутилось той циничной и беспардонной манерой, в которой «Единая Россия» намеревалась обеспечить свое монопольное политическое положение на парламентских выборах 2011 г. Тем более что, выступая наблюдателями на выборах, многие воочию смогли увидеть массовые фальсификации и обман в пользу правящей партии.

Плюя человеку в лицо и требуя, чтоб утерся и воспринял это как божью росу, – а позиция власти на выборах декабря 2011 г. была именно такой, – не стоит удивляться его возмущению. И смешно при этом обвинять «третью силу» в подзуживании возмущения.

Весьма характерно, что значительную часть участников первого протестного митинга, который начался вечером 5 декабря 2011 г. на Чистых прудах у памятника Грибоедову, составили именно наблюдатели на выборах.

Начало

Этот митинг – первый, но не последний в череде протестных акций – был как раз случаем, подтверждавшим известную социологическую аксиому о непредсказуемости массовой динамики. Ни независимые наблюдатели, ни власти, ни даже сами организаторы санкционированного митинга не ожидали особого притока людей на него. Предварительные оценки численности мероприятия не превышали нескольких сотен человек, maximum maximorum – тысячи.

Однако действительное участие в митинге оказалось значительно выше: на Чистых прудах собралось 6–7 тыс. человек. По ряду оценок, это было одно из самых массовых политических мероприятий оппозиции последних десяти лет. При этом – что было в России впервые – главными инструментами мобилизации выступили социальные сети и интернет-сервисы Twitter, Facebook и LiveJournal.

Помимо высокого уровня мобилизации непредвиденным оказался боевой настрой участников митинга. После ряда «разогревающих» выступлений прозвучал призыв двинуться «на прогулку» в центр города, что участники охотно сделали. На своем пути они преодолели ряд кордонов внутренних войск и после столкновений были окончательно остановлены только в районе Театрального проезда.

Было хорошо заметно, что боевитость протестующих стала неприятным открытием для полиции, которая испытывала явное замешательство. Ведь дрались с полицией не футбольные фанаты или национал-большевики, а безобидные прежде хипстеры.

Автор этих строк лично наблюдал столкновения протестующих с полицией. После того как шествие было остановлено и рассеяно, протестанты собирались по центру Москвы мелкими группами, а полиция их преследовала. В результате было арестовано более 300 человек, возглавившие манифестацию Алексей Навальный и Илья Яшин получили по 15 суток ареста.

На следующий день, 6 декабря, в Москву были введены внутренние войска, что не остановило протесты. Вечером 6 декабря на Триумфальной площади (у станции метро «Маяковская») по призыву Эдуарда Лимонова прошла несанкционированная акция, собравшая до пяти тысяч человек. Полиция задержала более полутысячи человек, включая Бориса Немцова. Число задержанных было настолько велико, что мест в отделениях полиции просто не хватало: людей увозили на автозаках подальше от Триумфальной площади, а затем выпускали.

Протесты продолжились 7 декабря. Протестующие использовали тактику дисперсного протеста: предварительно договариваясь через социальные сети, они собирались небольшими группами и быстро перемещались по центру Москвы на метро. Тем самым силы полиции распылялись, протест охватывал все бóльшую площадь столицы, в него вовлекалось все больше людей.

Так или иначе, три дня протестов принесли заметные результаты. Полиция выдыхалась, общество выражало все более заметное моральное сочувствие протестующим, ключевая группировка российской элиты испытывала растерянность. По Москве поползли слухи, что из здания ФСБ на Лубянской площади вертолетами эвакуируется архив. (Совершенно неважно, был этот слух правдив или же нет. Он важен как свидетельство массовых настроений.)

Фактически в России 5 декабря началась революция. Это была типичная «демократизирующая» революция, как ее описывает Джек Голдстоун, которая и началась типически – как протест против фальсификации выборов. Вышедшими на улицы людьми двигало возмущение циничными и наглыми подтасовками и страстное желание справедливости. Природа протеста совершенно точно не была экономической или социальной, и даже не политической, а в первую очередь моральной.

Здесь к месту привести социологию. Согласно опросу фонда «Общественное мнение» середины декабря 2011 г., в общенациональном масштабе требование отменить итоги выборов и провести повторное честное голосование поддерживали 26% россиян, 40% – не поддерживали требования переизбрать парламент, но при этом лишь 6% опрошенных полагали, что выборы прошли без обмана ^[51].

Хотя протест носил всесословный характер, его движущей силой выступил городской средний класс. К тому моменту он достигал в России около 20% от общей численности населения, концентрируясь преимущественно в крупных городах, в первую очередь в Москве и Петербурге.

Напомню, что, согласно классической теории, массового давления снизу недостаточно для победы революции. Необходим еще раскол элиты, часть которой вступает в союз с восставшим народом. Хотя в России конца 2011 г. этого раскола в явном виде не наблюдалось, однако имелись серьезные трещины, способные быстро разрушить властный монолит.

Упоминавшаяся «рокировочка» сентября 2011 г. была в прямом смысле слова навязана Дмитрию Медведеву, рассчитывавшему продлить свой президентский мандат в марте 2012 г. И часть его окружения, находившаяся в сильных контрах с окружением Владимира Путина, предлагала своему шефу воспользоваться открывшейся ситуацией – мощным общественным недовольством, чтобы переиграть сентябрьскую сделку. Некоторые люди из ближнего круга Медведева находились в постоянном общении с лидерами протеста, способствовали им и предлагали своему шефу рискнуть и протянуть руку дружбы восставшему среднему классу.

Характерно, что в ближнем круге Путина вполне в конспирологическом ключе полагали, что именно окружение Медведева «мутит воду» и провоцирует протесты.

Конечно, это было более чем далеко от истины. Протесты начались для власти настолько неожиданно (хотя, как я писал, их возможность предсказывалась за несколько месяцев), что для объяснения в ход была пущена махровая конспирология. Для окружения Медведева они были столь же неожиданны, что и для всей властвующей элиты. Просто нашлись люди, задумавшиеся об использовании начинавшейся революции в собственных интересах и целях.

Так или иначе, возможность проведения досрочных парламентских выборов в 2012 г. (после президентских) на исходе 2011 г. обсуждалась в правящей элите как способ остановить революцию. С точки зрения власти, это было бы огромной и крайне нежелательной уступкой, на которую имело смысл пойти лишь в случае нарастания протестного давления, при эскалации революции.

Могла ли произойти эта эскалация, в нашем случае означавшая трансформацию революции из морального протеста в политический? Как хорошо известно из классической теории и множества конкретно-исторических описаний, во всякой революции случается решающий момент, от прохождения которого и зависит дальнейшая судьба революции: расцветет и заколосится она буйным цветом или же завянет, не успев взойти.

Точка перелома

В 2011 г. таким моментом было 10 декабря. На этот день задолго до выборов было намечено проведение санкционированного митинга на площади Революции, то есть в самом что ни есть сердце российской столицы – в нескольких сотнях метров от Центризбиркома, Кремля и Государственной думы. Характерно, что его формальные организаторы подали заявку на 300 человек – больше собрать они не рассчитывали. Но так было до выборов. После начала массовых протестов ситуация решительно изменилась.

Страничка митинга на Facebook была создана в ночь с 6 на 7 декабря, а уже утром 7-го для участия в митинге на Площади Революции записалось более 10 тыс. человек. Мобилизационная динамика оказалась беспрецедентной для России последних пятнадцати лет: на митинг собиралось несколько десятков тысяч человек, если не больше сотни тысяч. В памяти всплывали московские манифестации 1990–1991 гг., собиравшие по 200–300 тыс. человек.

На сей раз для мобилизации оппозиция пользовалась не машинописными листовками, самодельными плакатиками и стационарными телефонами, а социальными медиасетями «ВКонтакте», Facebook и Twitter.

Власть пыталась разнообразными способами сдержать оппозиционную динамику. ФСБ предложила основателю и генеральному директору социальной сети «ВКонтакте» Павлу Дурову заблокировать пять сообществ (четыре из которых содержали в названии словосочетание «против „Единой России“») и две встречи. После того как Дуров отказался это сделать, его повесткой вызвали для дачи объяснений в прокуратуру Петербурга ^[52].

Было объявлено о прорыве подземных вод в центре Москвы: подходы к памятнику Карлу Марксу на площади Революции закрыли заграждениями с табличками «Мосводоканал». Однако это лишь подогревало азарт возможных участников митинга: нас боятся, думали они. Итак, днем 10 декабря в центре Москвы должно было собраться огромное количество людей, считающих выборы нечестными, а себя – обманутыми.

В тот момент власть находилась в очень слабой позиции. Согласно ее же собственному закону, число участников мероприятия не должно было превышать заявленной численности, то есть в данном случае 300 человек. А остальных – несколько десятков тысяч человек – надлежало на митинг не пустить. Это выглядело немыслимым без закрытия станций метро в центре города и применения массового насилия к стремящимся на митинг людям. Центр Москвы в этом случае превратился бы в арену ожесточенного гражданского противостояния с непредсказуемыми последствиями. А мирный моральный протест очень быстро перерос бы в протест политический и, вероятно, совсем немирный.

Но альтернатива превентивному разгону митинга выглядела для власти еще хуже. Во-первых, закрыв глаза на нарушение собственного же закона, она тем самым выказывала urbi et orbi свою слабость и страх, подогревая энтузиазм участников митинга и порождая у них уверенность в первой одержанной победе.

Во-вторых, из топографии центра Москвы с неизбежностью следовало, что несколько десятков тысяч человек окажутся фактически у стен Государственной думы и в пяти минутах ходьбы от здания Центризбиркома. А массовая динамика, как хорошо известно, непредсказуема. Один-два призыва с трибуны митинга, спонтанное движение среди его участников, провокация или неловкие действия полиции – и гигантская толпа могла бы двинуться на здание Государственной думы или Центризбирком. Результат был бы тем, что и в первом случае: превращение центра российской столицы в зону ожесточенного конфликта.

Тем более что среди участников митинга заведомо были политические группировки, например наследовавшая Национал-большевистской партии «Другая Россия» Эдуарда Лимонова (но не только), нацеленные на прямое действие и планировавшие превратить моральный гражданский протест в политическую революцию. И у этого намерения были более чем серьезные основания для успеха. Несколько сот человек «Другой России» при поддержке пары тысяч радикальных участников митинга (а в таком количестве они там точно имелись) легко могли стать острием копья, таранящего режим.

Сложились все условия для успешного революционного выступления: время, место, люди, настроение. Власть была неподдельно напугана, а трещины внутри нее могли превратиться в раскол. По крайней мере, в ближайшем окружении президента Медведева стал обсуждаться вопрос, не выступить ли ему на митинге 10 декабря, солидаризовавшись с некоторыми требования оппозиции. В политическом смысле это означало бы открытый конфликт между президентом Дмитрием Медведевым и премьер-министром Владимиром Путиным и раскол элиты. Исходя из психологического профиля Медведева, он вряд ли решился бы на подобный шаг. Однако само обсуждение этой возможности в «ближнем кругу» выглядело симптоматичным и свидетельствовало об очень высоком напряжении внутри правящей российской группировки.

В общем, все оборачивалось против власти и в пользу оппозиции. И вот тогда произошло следующее: лидеры оппозиции сами, по собственной воле пришли на помощь власти, которую клеймили и против которой выступали! Более того, они эту власть фактически спасли.

Вечером 8 декабря по инициативе истеблишментарных лидеров оппозиции в московской мэрии состоялись переговоры, в ходе которых Владимир Рыжков (в то время один из сопредседателей партии ПАРНАС), Сергей Пархоменко (известный оппозиционный журналист), Геннадий Гудков (в то время депутат Госдумы от партии «Справедливая Россия») сами (!) предложили перенести оппозиционный митинг с площади Революции на Болотную площадь. (Как символичны эти названия!) Хотя формально переговоры со стороны мэрии вел вице-мэр Александр Горбенко, на них присутствовал заместитель главы президентской администрации Алексей Громов. В свою очередь, физически отсутствовавший на переговорах Борис Немцов в телефонном разговоре одобрил эту сделку, по завершении которой ее участники вместе выпили виски ^[53].

Вот таким незатейливым образом была в прямом смысле пропита уникальная возможность кардинального изменения политической ситуации в России. И причиной тому не жестокость и запугивания власти, не непреодолимое давление обстоятельств, а глупость, трусость и политическая импотенция конкретных людей. Как там говорил товарищ Берия: «У каждой ошибки есть фамилия, имя и отчество»?

Произошедшее скорее типично, чем уникально. Джин Шарп, автор известной брошюры о ненасильственном сопротивлении, охарактеризовал поведение таких политиков следующим образом: «Хотя они никогда этого не признают и, возможно, даже сами не думают об этом, их действия представляются им безнадежными» ^[54].

На мой взгляд, это абсолютно точная характеристика. Здесь важно пояснить, что она относится не к интеллекту, не к ценностям, не к идеологии и не к политическим взглядам, а к темпераменту и к воле, то есть к тому, что и составляет политическую экзистенцию. Перед тем, чтобы что-то изменить, надо по-настоящему хотеть этих изменений и быть готовым рисковать ради них.

Как ни странно (а может, и вовсе не странно), избыточная рефлексия категорически противопоказана политику в критической ситуации. Ибо в кризисе политика выступает как искусство невозможного, а вовсе не как искусство возможного. В сущности, именно такая – невозможная – политика и является политикой вообще, ибо политика нормальности в действительности представляет собой не более чем бюрократическую процедуру.

Но для того, чтобы невозможное совершить, надо его сперва помыслить и иметь волю – для подобных мыслей и их претворения. Те, кто способен, и есть политики. Те, кто не может, навсегда останутся (около)политическими бюрократами.

Искусство политика в том, чтобы разглядеть исторический шанс и использовать его, а не отталкиваться от него руками и ногами. История, как и человеческая жизнь после определенного возраста, крайне редко предоставляет возможность что-нибудь изменить – в жизни общества и даже в собственной судьбе. А к тем, кто этот шанс упускает, она немилосердна. Геннадию Гудкову еще повезло: он всего-навсего лишился думского мандата. Владимир Рыжков – политической партии. А вот Борис Немцов потерял жизнь. Но в конечном счете все это было предрешено именно в тот вечер, когда идею революции загнали в болото.

Однако 10 декабря 2011 г. митинг на Болотной площади переживал эйфорию. Мероприятие, по скромным оценкам, собрало около 70 тыс. человек, а сюжеты о нем показали основные телевизионные каналы. Помимо Москвы митинги прошли в Петербурге и ряде других крупных городов России. Митингующие, с подачи ораторов, наслаждались звуками собственного голоса, скандируя «Мы здесь власть!» и «Мы придем еще!».

Десятки тысяч взрослых и неглупых людей, а что самое главное, их политические вожди пребывали в каком-то странном, в полном смысле слова, инфантильном самоослеплении, что власть, убоявшись митингов и решительных резолюций, рухнет под тяжестью моральных обличений, собственных ошибок и преступлений.

Между тем с точки зрения власти ситуация складывалась для нее все более благоприятно, причем в первую очередь благодаря политическому идиотизму самой оппозиции.

В промежутке между 10 декабря и концом декабря в Кремле еще обсуждались какие-то уступки и компромиссы: 15 декабря во время традиционного прямого эфира с Владимиром Путиным тема протестов была основной, а 22 декабря в послании Федеральному собранию Дмитрий Медведев заявил о проведении комплексной реформы политической системы в России. Помимо публичных заявлений шли закулисные консультации о возможном сотрудничестве с оппозицией.

Однако к середине января 2012 г. идея компромисса была полностью отвергнута властвующей группировкой. Несмотря даже на то, что митинг 24 декабря 2011 г. на площади Сахарова собрал больше участников, чем митинг на Болотной – около 120 тыс. человек. Причина банальна: в Кремле пришли к твердому убеждению, что, несмотря на немалый мобилизационный потенциал протеста, его лидеры трусливы, не хотят и боятся власти и что ими легко можно манипулировать.

Вот как это постфактум объяснял автору книги один из тех людей, которые формулировали политическую стратегию власти. Перед 10 декабря 2011 г. власть была всерьез напугана оппозиционным подъемом, вплоть до того, что не исключала даже штурма Кремля. Однако поведение лидеров оппозиции показало, что они боятся неконтролируемого общественного возмущения столь же сильно, что и сам Кремль. Когда же власть увидела, что на Новый год все лидеры оппозиции уехали отдыхать за границу, то поняла, что всерьез бороться эти люди не готовы. Также было отмечено, что лидеры оппозиции бездарно растратили протест: они не смогли предложить пришедшим людям никаких серьезных и наступательных моделей политического участия. В итоге пар недовольства уходил в свисток: люди собирались, манифестировали, скандировали и расходились по домам, полагая свою политическую миссию выполненной.

В общем, как сформулировал мой конфидент (цитирую почти дословно), «9-10 декабря мы окончательно поняли, что лидеры оппозиции – глупцы. В начале января мы твердо уверились, что собственный комфорт они ценят выше власти. И тогда решили: властью не поделимся, а оппозицию раздавим». Именно неадекватность оппозиционных лидеров позволила власти без труда купировать революционный потенциал.

«Незрелая стратегия – причина печали»

Эта неадекватность оппозиции проявилась в первую очередь в двух отношениях. Во-первых, в неспособности использовать уникальную возможность 10 декабря 2011 г., чтобы переломить ситуацию. Во-вторых, оппозиция так и не смогла выстроить последовательную и эффективную политическую стратегию.

Здесь надо пояснить, что стратегия служит ключевым условием политического успеха. Без стратегии он невозможен по определению: никакие талантливые импровизации и блестящие тактические ухищрения не в состоянии заменить стратегии. Даже ошибочная стратегия лучше ее отсутствия. Оппозиция же заменила стратегию набором хаотичных приемов, копировавших прежние революционные формы. Также она направила львиную долю своих усилий на формирование якобы руководящего оппозиционного органа – Координационного совета оппозиции, упустив драгоценное время. (Якобы вместо выработки политической повестки Координационный совет погряз в мелких дрязгах и процедурных вопросах.)

А ведь немалая часть общества поддерживала оппозиционный порыв и была готова к нему присоединиться. В момент бурного начала протестов почти половина москвичей (46%) так или иначе одобряла протестные акции. 25% отнеслись к ним отрицательно и еще 22% затруднились определить свое отношение или уклонились от ответа.

При этом 2,5% москвичей заявили о своем участии в митинге 10 декабря 2011 г. В пересчете на общее количество жителей Москвы это должно было составить не менее 150 тыс. человек, при том, что число участников было раза в два меньше. Из этого забавного факта следует, что на исходе 2011 г. участие в митинге считалось делом почетным, этакой символической привилегией ^[55].

В любом случае протест пользовался поддержкой значительной части москвичей, что было принципиально важно для его политических перспектив. Дело в том, что исследователи традиционно выделяют два типа революций: «центральные» и «периферийные». В первом случае революция начинается с коллапса режима в политическом центре государства, а затем распространяется по всей стране. Во втором случае наступление на старый режим начинается с периферии, где революционерам удалось создать плацдарм и/или опорные пункты.

Все российские революции, да и вообще, кажется, все революции в Европе развивались по «центральному» типу. Другими словами, свержение режима в столице приводило к падению – мгновенному или растянутому по времени – его форпостов по всей стране. В этом смысле политическая динамика в Москве но