Аргументы общие и христианские

Может показаться, что мы не желаем иметь ничего общего с философской (во всяком случае, с нехристианской философской) этикой. Это, однако, не так. Ранее уже говорилось, что различие в вере еще не влечет за собой автоматически различия в морали. Поэтому следует ожидать, что и философская этика может нас чему-нибудь научить, даже если она и не основывается на принципах христианства. Как представители рода человеческого мы сохраняем много общего. Поэтому невозможно в рамках христианской этики отгородиться от этики философской таким образом, чтобы одна сторона использовала только христианские, а другая только общие аргументы. Нам необходимы как те, так и другие.

Под общими имеются в виду такие аргументы, которые могут быть использованы всеми, независимо от религиозных убеждений, чтобы прийти к общим для всех выводам по этическим проблемам. Речь идет о дискуссии, которая ведется с помощью разумных аргументов. Принимать в ней участие может любой человек, не прибегая при этом к особым (в данном случае, к христианским) аргументам. В подобных случаях часто затрагиваются вопросы, имеющие отношение к справедливости и, особенно, к несправедливости.

Мы все осознаем, что такое несправедливость и дискриминация. В нашем мире некоторые права человека четко сформированы и приняты в качестве основополагающих общих аргументов в борьбе против вопиющего бесправия. Всем известен принцип «Не делай другому того, чего ты не хотел бы, чтобы делали тебе». Он встречается не только в Писании, но известен и другим культурам. Довольно часто мы сталкиваемся с тем, что с помощью данного принципа нехристиане разоблачают несправедливость убедительнее, чем это делают христиане. Так, например, такой человек, как Нельсон Мандела, один сыграл намного большую роль в борьбе против апартеида, чем все протестанты Южной Африки вместе взятые, которые, за небольшим исключением, долгое время защищали этот режим, пытаясь найти поддержку даже в тексте Библии.

В настоящее время этика отнюдь не ограничивается рассмотрением проблем справедливости и несправедливости. К числу актуальных можно отнести также проявление заботы, сострадания, милосердия и любви. Готовы ли мы принять участие в судьбе нашего ближнего? Ведь мы не обязаны открывать перед ним свой кошелек или жертвовать ради него своим временем. Готовы ли мы к тому, чтобы сделать больше, чем этого требует закон. Желая называться христианином, невозможно не обращаться мысленно к Христу, не думать о Его внимании к бедным, больным и отверженным.

Если другие призывают нас помочь ближнему, находящемуся возле нашего дома или вдали от него, то у нас, как у христиан, имеется и соответствующая мотивация сделать это. При выборе нами решения, христианский подход является определяющим. Если уж кто-то другой должен помогать своему бедному соседу, то нам, христианам, и сам Бог велел. Как говорится, положение обязывает. При этом речь может идти, например, об уходе за больными и престарелыми, борьбе с бедностью, передаче органов тела для пересадки.

Однако для всех поступков такого рода характерно, что они имеют место и среди нехристиан. Причем, к нашему стыду следует отметить, что нередко они проявляются там намного ярче, чем у нас. Любовь, в такой же степени как и справедливость, не может считаться исключительно христианским понятием. При возможных различиях в мотивации, результат проявления любви часто один и тот же. Здесь мы опять обнаруживаем, что, несмотря на различия между христианской и нехристианской мотивацией, конструктивный подход к решению многих проблем нашего многоликого общества может привести к их одинаковой оценке и выработке общих путей их решения. Однако является ли это достаточным? Многие этики, в том числе и христианские, считают что да. По их мнению, безусловно есть смысл учитывать христианскую мотивацию моральных поступков. Однако различия в мотивации не преграждают путь к выработке совместных действий. Ведь мы можем и должны совместными усилиями создавать мораль нашего политического общества. Они считают, что, поскольку мораль носит общественный характер, не может быть ни действий, ни поведенческих моделей, носящих на себе ярко выраженную печать христианства. Разговор о любой проблеме морального характера должен вестись с помощью общих аргументов. Мы, мол, должны сесть за один стол и использовать общие аргументы, чтобы, определив различия в наших позициях, устремиться к выработке совместных действий. В этической сфере, как они полагают, доминирует всеобщность. У вас есть своя собственная вера? Отлично, однако она должна быть направлена на одни и те же действия.

К сожалению, такое понимание вещей слишком оптимистично. Хорошим примером представляется нам тема эвтаназии. Здесь недостаточно ограничиваться общими аргументами. Возьмем пациента, который в здравом уме, посоветовавшись со своими ближайшими родственниками, настойчиво желает прекратить свою жизнь посредством эвтаназии. Заключительная фаза его жизни, наполненная страданиями и разочарованиями, не имеет для него уже никакого смысла. Что можно было бы возразить ему? Кто разъяснит с помощью общих аргументов человеку, опирающемуся на право самому определять свою судьбу, что он должен продолжать жить, даже если жизнь для него будет состоять из сплошных страданий, если его родственники желают ему легкой смерти и если врач готов помочь ему безболезненно умереть. Однако совершенно иначе обстоит дело, если не исходить из права самим определять свою судьбу, а считать, что нити ее в руке Божьей. Бог призвал нас в эту жизнь. Он же и призывает к себе, когда это нужно ему, а не нам. То, что побуждает умирающего во Христе отказаться от эвтаназии, вряд ли можно было бы объяснить с помощью общих аргументов.

Таким образом, все сводится к тому, что мы располагаем христианским аргументом, препятствующим нам поступать, как поступают нехристиане, для которых основополагающим является убеждение, что человек вправе сам определить время своего ухода из жизни.

Пример с эвтаназией мы использовали, так как всем понятно, что вопрос этот имеет не только личный, но и общественный характер, причем настолько, что данная проблема все чаще приобретает политический оттенок. Разумеется, можно было бы привести и другие примеры, где христианские аргументы играют большую, а то и решающую роль при принятии или же неприятии всего, что приемлемо современной общественной моралью. Вспомним хотя бы о разном отношении к проблеме гетеро- и гомосексуальности, о разных взглядах на брак, об употреблении средств современной медицины при бесплодии, о пользовании контрацептивами. Таким образом, мы не просто имеем дело с различными побуждениями, приводящими, однако, к одинаковым действиям. Напротив, эти различные побуждения исключают совместные действия. Однако и здесь все упирается в то, можем ли мы распоряжаться своей жизнью самостоятельно или же должны подчинить ее воле Бога, давшего нам необходимые для нее законы. Здесь вера настолько тесно срастается с поступком, что о всеобщей общественной морали не может быть и речи.

Ну а нам всегда следует подвергать себя испытанию. Правда, мы также сразу же можем отбросить эту возможность, считая, что не имеет никакого смысла договариваться с другими людьми с помощью общих аргументов. Однажды К. Схилдер писал, что закон Божий — это единственная одежда, которая подходит миру. Если это так, и подчинение законам Божьим приводит человеческую жизнь к расцвету, в то время как игнорирование их наносит человеку вред, мы могли бы доказать это и с помощью общих аргументов. Например, по плодам, терпким либо добрым, познается дерево. Поэтому не следует торопиться с утверждением, что не существует общих аргументов, чтобы отличить добро от зла. Разве, например, такая книга Писания, как Притчи, не указывает, что не только грешно, но и прежде всего глупо было бы нам или кому-либо другому пренебрегать законами, важными для жизни? Ведь это совсем не бессмысленная деятельность с нашей стороны, когда мы стараемся объяснить посредством общих аргументов, что для человека является добром отдыхать один день в неделю, уважать авторитет родителей и других людей, не посягать на жизнь и имущество ближнего и говорить правду. Тот, кто на основе Десяти заповедей определит, что такое разумность, а что — глупость, откроет для себя пользу этих заповедей. Мы снова обращаемся к тому, о чем шла речь в 2.9.

Христианин-этик не является деонтологом типа: соблюдай заповеди Божьи и больше ничего не нужно. Он может быть также утилитаристом, кредо которого: соблюдай заповеди Божьи и ты увидишь, в чем твоя польза.

Итак, мы видим, что общие аргументы заводят нас очень далеко. Но ведь, как уже было показано, существует и некий предел. Нам нужны оба вида аргументов. И никто не станет оспаривать тот факт, что многому в пользовании общими аргументами нас может научить также (и прежде всего) философская этика, в ее христианской и нехристианской разновидностях.

Отстаивать принципы христианской этики — это все же больше, чем давать добрые советы христианам в церквах. Она также должна стать полезной всему обществу в анализе господствующей общей морали и в критической оценке этой морали. Христиане должны уметь общаться, используя общие аргументы, и не торопиться отходить на последние рубежи, где только христианские аргументы могут выручить нас.

Часто только с помощью общих аргументов можно убедиться в том, что в нравственном отношении хорошо и полезно соблюдать заповеди Божьи.

Христианская этика также может объяснить, что вера движет ученых — отцов не только христианского, но и нехристианского направления. Если кто-то верит, что он сам может распоряжаться своей жизнью, то это такая же вера, как и наша в то, что жизнью человеческой управляет Бог. То огромное давление, которое вера в право человека самому определять свою судьбу оказывает на наше современное общество, ослепляет нас с такой легкостью, что создается впечатление, будто апеллируя к этому праву, мы имеем дело с общим аргументом. Столь же примечателен, однако, и христианский аргумент, согласно которому не мы распоряжаемся своей жизнью и смертью, а Бог.

Откуда мы это знаем? Здесь мы ссылаемся на Писание. В нашей дефиниции было сформулировано, что христианская этика является осмыслением морального поступка, с позиций, указании нам в Священном Писании. Теперь пришло время обратить внимание на последнюю часть данной дефиниции. Итак, в нашей этике используется Писание. Однако как мы это делаем?

4. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ

Трудности

Тот, кто верит в существование христианской этики, наполнить слово «христианский» определенным содержанием. Почему что-то одно мы считаем христианским, а что-то другое нет? Если мы хотим ответить на этот вопрос, нам необходимо иметь норму, правило, согласно которым мы определяем, что является христианским, а что — нехристианским.

Слово «норма» представляет собой производное от латинского norma, что первоначально значило «угольник» — инструмент плотника, служащий для определения прямого угла у какого-либо предмета (например, стола). Норма — это путеводная нить, масштаб, правило, с помощью которых мы определяем правильность или ошибочность чего-либо.

А норму для христианской этики мы находим в Священном Писании. В нем Бог объявил нам, что такое добро и чего Он от нас требует (Мих 6:8) Слово Божье — «светильник ноге моей и свет стезе моей» (Пс. 118:105). Полезным называют Слово, служащее научению, обличению, исправлению и наставлению в праведности «Да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен» (2 Тим. 3:16,17).

Однако здесь возникают определенные трудности. Ведь хотя многие в своих поступках ссылаются на Писание, часто каждый имеет в виду что-то свое. Ссылками на Писание защищались и защищаются самые различные, даже противоположные точки зрения.

На Писание опирались как приверженцы рабства, так и его противники. Проповедовались покорность властям и борьба против них, право на частную собственность и экспроприация. На Писание ссылаются сторонники и противники гомосексуализма.

Как определить, кто же из них прав? И что же тогда остается от Писания как нормы?

Ответ на этот вопрос должен звучать так: хотя Писанием всяким способом злоупотребляют, однако это не исключает его добросовестного использования. Если кто-либо полагает, что ссылки на Писание мало что дают, поскольку всегда найдутся люди, защищающие с его помощью противоположную точку зрения, то он должен помнить, что такое положение возникло не сегодня.

Еще фарисеи пользовались Писанием совсем не так, как Христос, а иудаисты — не так, как Павел. Однако это обстоятельство не стало основанием ни для Иисуса, ни для Павла, чтобы выпустить Писание из своих рук. Для апостола Петра вполне очевидно, что в письмах Павла имеются трудные для понимания места. Однако при этом он возлагает вину на «невежд и неутвержденных» в том, что эти письма, как, впрочем, и другие книги Писания, они «к собственной своей погибели, превращают» (2 Пет. 3:15,16). Священное Писание, богодухновенное (2 Тим. 3:16), остается словом Божьим, какое бы множество рук ни пыталось его замарать.

Вторая трудность заключается в историческом характере Писания. Оно последовательно раскрывает перед нами историю блаженства Божьего в Иисусе Христе. В результате пришествия Христа многое изменилось, так что не все, что входе этой истории было возложено в качестве закона Божьего на его народ, Израиль, сохранило свою актуальность и сейчас. Можно указать, например, на жертвы, которые следовало принести, на законодательство в области сельского хозяйства, на праздничные церемонии, на суровые наказания, определенные за каждое правонарушение в законе Моисея. Не все, что было актуально во времена Моисея и пророков, остается таковым и для новозаветного периода. Однако в таком случае мы сталкиваемся со следующим вопросом: что же является актуальным, а что — нет? Что в законодательстве Моисея имеет непреходящее значение, а что носит временный характер?

И, наконец, третья трудность, с которой мы сталкиваемся.

Очень многие моральные проблемы связаны с тем новым, что появилось только сейчас и еще не было известно в библейские времена. Действительно, сколько проблем, каких-нибудь 100 лет назад абсолютно неизвестных, являются в настоящее время предметом рассмотрения этики? Например, как относиться к ограничению рождаемости с помощью противозачаточных средств или стерилизации? А что сказать о ядерном оружии, пересадке органов или о ребенке из пробирки? Ведь здесь просто так на Писание не сошлешься. Как же быть в подобных случаях? Сохраняет ли Писание свою руководящую роль? И если да, то как это определить? В следующей главе делается попытка дать ответ на такого рода вопросы.

Герменевтика

То, чем мы занимаемся в процессе поиска удовлетворительного ответа, называется герменевтикой. Слово «герменевтика» происходит от греческого слова hermèneuoo, что значит «объяснять», «истолковывать».

Как нам истолковывать Писание, когда мы обращаемся к нему за помощью в решении наших моральных проблем? Как обходиться с Писанием, если мы хотим знать требования, которые Бог предъявляет нам сегодня в сфере моральных поступков?

Говоря о герменевтике, мы исходим из старого значения данного понятия. Мы верим в то, что Христова община, руководимая Духом Божьим, в состоянии истолковать Слово Божье. Писание мы читаем не в одиночестве, а «со всеми святыми» (Еф. 3:18). Таким образом, мы лично никогда не начинаем как бы с нулевой отметки. Приступая к сознательному чтению Писания, задавая себе вопрос, как поступить в той или иной ситуации, мы сразу же попадаем в русло традиции толкования, которой следуем постоянно. Писание уже является истолкованным и вполне очевидно, что в ряде случаев данное толкование нас удовлетворяет. При этом мы, однако, не приравниваем Писание как Слово Божье к традиции истолкования Слова. Но, тем не менее, данная традиция имеет большое значение. Невозможно жить без традиции, даже если речь идет об истолковании Писания. Если бы нам пришлось делать это, не опираясь на традицию, мы должны были бы сами заново все открыть или изобрести. Доверие к правильности истолкования Писания в стенах церкви, где Слову Божьему внимают с благоговением, это доверие к руководству Духом Божьим, обещанному общине (Ин. 14:15-17). Поэтому и нам самим нетрудно представить себе образ жизни христиан ранних веков.

Конечно, наша мораль отлична от морали Давида. Однако нельзя утверждать, будто мы живем в настолько другом мире, что, познакомившись с псалмами и жизнью Давида, отнеслись бы к нему, как к чужому нам человеку. Отношение Августина к половой жизни, если судить по его писаниям, резко отрицательное. И мы вовсе не обязаны следовать в этом за ним. Но насколько ближе сознательному христианину Августин, живший в IV—V вв., чем многие современники, живущие в XX в. и также называющие себя христианами, присвоившие себе право на эксперименты сексуального характера как в браке, так и вне его. Кальвин установил в Женеве строжайшую дисциплину. Однако насколько же сильнее там проявился дух закона и Евангелия, чем в каком-либо из современных городов «христианского» Запада. Пусть многое изменилось. (Об этом чуть ниже.) Но ведь многое осталось таким же. Ели бы это было иначе, мы не могли бы, как было сказано, понять и прочувствовать жизнь христиан времен древней Церкви, Средних веков и Реформации.

Следует, однако, сразу же сделать одну оговорку. История морали свидетельствует о том, что в свое время был также совершен ряд крупных ошибок. Не исключено, что мы можем заблуждаться, когда говорим: вот именно этого и хочет Бог от нас. (Об этом уже говорилось выше.) Да, традиция является большой ценностью. Однако мы не должны становиться традиционалистами, не должны исходить из того, что раз так поступали наши деды, значит так нужно поступать и нам.

Действительно, значение Писания для нашей морали было открыто до нас. Однако мы, по-видимому, должны каждый раз открывать его для себя как бы заново. Не все остается таким, как прежде. Многое из того, что было прекрасного в прошлом, могло быть даже утрачено. Допустим, церковь утратит свой авторитет. Это ведь стало бы катастрофой не только для учения о Благой вести, но также и для благой жизни. Если Слово Божье не будет более проповедоваться во всей своей чистоте и со всей силой, как это повредит христианской жизни! Теперь представим себе, что мы не обращаем внимания на новые веяния в нашей жизни и поэтому хотели бы оставить все как есть, без изменений.

Но если бы мы вознамерились проигнорировать новейшие явления нашей жизни и захотели бы сохранить все как есть, из этого также ничего хорошего бы не вышло. Ведь в этом случае получилось бы, что мы закрываем глаза на актуальные проблемы современности, требующие своего решения. К их числу, например, можно отнести вопросы, возникшие перед моралью как следствие научно-технического прогресса (ядерное оружие, эксперименты в области генетики и т. п.). К тому старому, ценность которого мы должны подтвердить или отвергнуть, присоединяется новое, благотворность или же вредность которого следует установить. Мы верим в то, что нами руководит Святой Дух, однако это не ставит под сомнение нашу собственную активную позицию. Как бы мы ни были благодарны герменевтике, разработанной предыдущими поколениями, за глубокое понимание рассматриваемых проблем, все-таки необходимо каждый раз заново усваивать данную традицию, подвергая ее, если потребуется, определенной корректировке. Герменевтика как руководство к адекватному использованию Писания дает нам возможность критически подойти к своим собственным идеям.

Существуют и иные формы герменевтики. Правда, тема эта настолько обширна, что вряд ли ее можно с достаточной полнотой обсудить в настоящем введении. Однако любой поймет, что совсем не одно и то же — опираться в герменевтике на веру в то, что Писание — это Слово Божье, или же только пожимать плечами, рассуждая об этом. Нельзя поверить и в то, что под водительством Святого Духа люди, в какое бы время они ни жили, в принципе могут и должны одинаковым образом понимать Писание.

Отправная точка современной герменевтики может быть совершенно иной. Ее интересует прежде всего не что говорит Бог, а кто мы такие. Она ориентирована на самопознание человека. Дело не в том, что точно говорится в тексте, возникшем в прошлом и сохраняющем свою актуальность и в настоящее время. Речь о другом, а именно: можно ли данный текст интерпретировать таким образом, чтобы он как-то затронул меня. Поясним на примере. Если кто-либо более не верит в телесное воскресение Христа или в Его вознесение и пришествие, поскольку (как утверждается) современный человек уже не может принимать подобные вещи буквально, то все-таки можно попытаться истолковать соответствующие тексты таким образом, что они дадут нам какую-то информацию.

В таком случае воскресение Христа сохраняет для нас силу свидетельства, однако лишь в тех пределах, в которых это приемлемо для современного человека. Вера в буквальное воскресение мертвеца из могилы более не укладывается в эти рамки. А раз так, значит нужно искать другие возможности истолкования, соответствующие тому, что может воспринять современный человек.

То же самое относится и к тому, что предписывается Писанием. Сегодня кажется уже анахронизмом выступать против гомосексуальных отношений. Однако совершенно ясно, что Писание их отвергает. Как же нам быть, если мы не желаем отвергать Писание, стараясь найти ему место в нашей этике? Мы можем истолковать тексты, запрещающие гомосексуализм, скажем, таким образом, что ранее подобный запрет способствовал развитию человека, сейчас нет. Например, гомосексуальные отношения препятствовали бы необходимому приросту населения Израиля, что в настоящее время не является больше актуальным. Сегодня следует говорить скорее о перенаселенности, вследствие чего гомосексуальное поведение представлялось бы даже желательным! Поэтому, с точки зрения приверженцев гомосексуализма, Писание не направлено против современных форм гомосексуальной дружбы, в отличие от всякого рода непотребства, имевшего место в Содоме (Быт. 19) и во всем мире, как это явствует из Рим. 1:24-26.

Таким образом, Писание делается соразмерным современному человеку. Оно должно приспосабливаться к современному человеку, вместо того чтобы он приспосабливался к Писанию. Мерилом является «предварительное понимание» человека. Он подходит к Писанию, имея определенные взгляды, от которых больше не собирается отказываться. Если в настоящее время считается невозможным телесное воскресение Иисуса, то и все утверждения Писания в целом о телесном воскресении не смогут поколебать нас в этом убеждении. И если определенное нравственное убеждение, касающееся, например, гомосексуализма, стало всеобщим достоянием, все положения Писания о браке и половых отношениях не смогут его победить.

Подобная герменевтика уже не дает возможности рассматривать Писание в качестве авторитета при необходимости подвергнуть действенной критике взгляды современного человека.

В основе этого лежит убеждение, что Писание содержит не Божественное откровение, а религиозный опыт человека. Опыт меняется, а с ним и взгляды на то, что приемлемо в Писании, а что неприемлемо.

Мы уже говорили, что герменевтика — это сложное понятие. Нелишне указать на то, что не все люди, исходящие из предубеждения, согласно которому мы обнаруживаем в Писании Слово Божье, приходят к одинаковым выводам относительно его истолкования. В ортодоксально-реформатских кругах также имеется различие в понимании[6]. Добросовестность требует признать, что мы все подходим к Писанию с «предварительным пониманием» Оно присутствует не только у тех, кто критически относится к авторитету Писания. Все мы имеем свой собственный взгляд на вопросы морали еще до того, как открываем Писание. И серьезные проступки, совершенные против христианской морали, только лишний раз показывают, что это предварительное понимание часто вовсе не является таким уж христианским, в какие бы христианские одежды оно не рядилось.

Иными словами, все мы подходим к Писанию со своими личными предрассудочными оценками. Однако теперь дело заключается в том, желаем ли мы отказаться от нашего Vorveständnis, если Писание понуждает нас к этому, или же наше Vorveständnis окончательно возобладает над Писанием. Писание требует нашего обращения к добру, даже если речь идет о том, чтобы правильно истолковать Писание, не подгоняя его под наши взгляды. А ведь обращение к добру возможно лишь в том случае, если мы сами хотим подчиниться авторитету Духа Божьего, полностью осознавая ошибочность нашего собственного Vorveständnis. Неприятие современной герменевтики вовсе еще не гарантирует нам, что мы слышим истинный голос Писания. Ниже будет указано на опасность библицизма, в который впадало и впадает немало христиан. Можно искренне желать подчиниться авторитету Слова Божьего и в то же время ошибочно стараться заставить Писание говорить с нашего голоса. Собственные поступки представляются нам настолько естественными, что даже вообразить невозможно, чтобы Слово Божье их осуждало. И понятно, что в этом случаемы вычитываем из Писания то, что прежде сами же вложили в него.

Библицизм

Что мы понимаем под библицизмом? Библицизм — это проявление атомистического подхода при использовании текстов Писания. Последние вырываются из контекста. Время и обстоятельства, продающие какому-либо тексту определенную окраску, при этом не принимаются по внимание. Без всяких колебаний ставится знак равенства между поступком в прежнюю эпоху и в настоящее время. В результате Писание превращается в книгу, полную всевозможных примеров, которой пользуются, исходя из принципа: как они поступали в те времена, так и мы должны поступать сегодня.

Приведем несколько примеров библицистского подхода к Писанию.

Уильям Перкинс (1558—1602), ссылаясь на Быт. 41:42,где говорится, что фараон одевает Иосифа в виссонные одежды, полагал, что сможет побудить своих современников к тому, чтобы они носили одежду, соответствующую их сословию. Он жаловался на то, что чиновник хотел одеваться, как юнкер, юнкер — как незнатный дворянин, тот, в свою очередь — как граф, а граф — как князь. По его мнению, это нарушало порядок, установленный Богом для различных сословий. (Ср. хотя бы с Быт. 41:42!) Этот же автор, на основании Соф. 1:8, где говорится, что Бог посетит «князей и сыновей царя и всех, одевающихся в одежду иноплеменников», осуждал ношение заграничной одежды.

Говоря о средствах украшения, утверждалось следующее: Тертуллиан считал, что не следует женщине использовать в своей прическе чужие волосы. Разве не сказано в Мф. 6:27, чтобы мы не прибавляли себе росту хотя на один локоть? Точно так же мы не должны искусственно увеличивать свой вес.

Конечно, слова Тертуллиана могут сейчас вызвать лишь улыбку, но и в наше время еще находятся люди, считающие, что девушкам не следует носить брючный костюм, потому что во Втор. 22:5 ясно сказано, что женщина не должна одеваться в мужскую одежду, а мужчина в женскую.

Не только в области одежды, но и в сфере социальных отношений имеется масса примеров библицизма. Проклятие Хама (Быт. 9:25) многократно использовалось в защиту рабства по отношению к неграм. Борьба против восьмичасового рабочего дня велась с помощью слов Иисуса о том, что следует работать, доколе есть день (Ин. 9:4), в то время как в Писании указывается также, что в дне двенадцать часов (Ин. 11:9). Пятидневная рабочая неделя противоречит заповеди, согласно которой мы должны работать шесть дней (Исх. 10:9). Национализация земли ранее отвергалась. При этом указывалось на поведение Ахава по отношению к Навуфею (3 Цар. 21), который не хотел отдать свой виноградник — наследство его отца. Утверждается, что нет нужды в совете предприятия, поскольку Вооз поддерживал хорошие отношения со своими слугами и без такого совета (Руф. 2). В защиту права предпринимателей создавать такой совет можно указать на хозяина виноградника из Мф. 20:15, который говорит: «Разве я не властен в своем делать, что хочу?»

Приведем еще несколько примеров подобного рода. Игральные кости изгоняются из христианского дома, поскольку Прит. 16:33 учит, что жребий священен и негоже использовать его в играх: «В полу бросается жребий, но все решение его — от Господа». Колбаса «кровянка» и сейчас остается для некоторых табу, потому что в Деян. 15:20 предписывается, чтобы мы воздерживались от «удавленины» и от «крови».

Легко сейчас с улыбкой подходить к примерам из прошлого. Однако существуют и весьма современные формы этического библицизма. Основываясь на «изгнании из храма», осуществленном Иисусом, его провозгласили великим революционером, причем между опрокидыванием столов менял и ниспровержением политических и экономических структур ставится знак равенства богословами, находящимися под влиянием марксизма.

В силу того, что Амос в свое время бичевал богатых (напр.: Ам. 5:11; 6:3—5; 8:4—6), мы, по их мнению, в настоящее время должны подвергнуть осуждению капитализм. Юбилейный год, когда в Израиле освобождали всех, должен был бы, как они считают, рассматриваться как протест против права сильнейшего, против установления монархии с ее армией, полицией и чиновничеством.

Фактически, имеем ли мы дело со старыми или новыми формами библицизма, Писанию сначала навязывается какое-то содержание, которое затем из негоже и извлекается. В него вносится то, что было актуальным для своего времени, например, в отношении всех сословий и соответствующей им одежды, чтобы затем обнаружить эти положения в Писании. Авторитет текстов Писания служит освящению наших собственных взглядов. Если кто-то вдруг пришел к мнению, что настало время разрушить установившееся положение вещей, то в Писании сразу же отыскиваются соответствующие «доказательства».

Нет необходимости анализировать ошибки в вышеприведенных примерах. Можно ограничиться лишь некоторыми замечаниями, указав на постоянно повторяющуюся основную ошибку: атомистический подход к Писанию, при котором из поля зрения выпадает контекст, время и обстоятельства, которые, однако, должны учитываться при цитировании текстов.

Выступающий против того, чтобы девушки носили длинные брюки, не может ссылаться на Втор. 22:5. Ведь там говорится о религиозной практике в языческом Ханаане, когда мужчины и женщины менялись одеждами, чтобы творить блуд. Текст, где речь идет о столь вопиющем разврате, не может быть без всяких оговорок использован по отношению к женщине или девушке, которая для удобства или от холода надела длинные брюки.

Также ситуация в Нидерландах, где можно встретить человека в футболке с надписью «Kansas State University», полностью отлична от той, что существовала во времена Софонии, когда ношение чужеземной одежды свидетельствовало и о приверженности чужой религии.

Мы действительно делим дневное время на двенадцать часов, однако нигде не сказано, что мы должны трудиться как наемные работники двенадцать часов в день. Если подумать, сколько свободного времени было у израильтян с их субботой, субботним годом, разными праздничными неделями и днями, то наш восьмичасовой рабочий день вряд ли покажется нам непозволительной роскошью.

Да, Хам был проклят, однако тот, кто из Библии знает, что проповедь Евангелия должна вестись и среди негров, не должен поддерживать тех, кто желает, чтобы они продолжали оставаться рабами. С истинным рабством это не имеет ничего общего. Израильтяне не были рабами друг друга, но все были рабами Божьими (Исх. 13:3; 19:44, Лев. 25:42; 26:13). Рано или поздно эта вера сама открывает путь к уничтожению рабства. Когда рабство и колониализм превратились наконец в отвратительный анахронизм, никто из христиан уже не имел права ссылаться на Писание, требуя сохранения данного порядка. Национализация земли, входе которой игнорируется право собственности, преступна. Однако для того, чтобы осудить подобную национализацию, не следует ссылаться на историю Навуфея, особенно в обществе, в котором несколько сказочно богатых латифундистов живут среди нищего населения.

Наши отцы рассматривали бросание жребия как событие весьма особенное. Однако представляется более оправданным, опираясь на Прит. 16:33, относиться к жеребьевке как к вполне обычному делу. Такому же обычному, как обдумывать свой путь (Прит. 16:9), направлять свои шаги (Прит. 20:24), видеть, как произрастает трава для человека и скота (Пс. 103:14), как падает на землю какая-то птица или выпадает какой-то волосок с нашей головы (Мф. 10:29,30). Однако именно в обычных вещах, как говорится в Писании, мы должны видеть руководство Божье. То есть и в результате, полученном от бросания пары игральных костей. Однако это не дает на основания запрещать игры, в которых используются игральные кости.

Христиане, вышедшие из мира язычников, не должны были употреблять в пищу кровь, чтобы не оскорблять чувства своих братьев по вере еврейского происхождения. Однако в церкви наступили времена, когда употребление колбасы «кровянки» или мяса, которое прежде ассоциировалось с жертвоприношениями в честь идолов (1 Кор. 8:1—3), больше не вызывало неприятных воспоминаний о ветхозаветных кровавых обрядах или языческих храмах. Так мы спокойно осматриваем католический собор, даже если католическая вера и не привлекает нас, а сам собор может пробудить воспоминания о том времени, когда христиан-протестантов сжигали на костре. Тексты из Книги Амоса можно весьма удачно использовать для критики недостатков в экономической сфере, а также для того, чтобы указать на глубокую пропасть, разделяющую богатых и бедных. Однако вместе с тем слова Амоса и Иисуса призывают людей отдать свое сердце Богу. Социальные и экономические проблемы были для них в то же время и религиозными проблемами. Другими словами, следует постоянно учитывать в нашей системе координат и эту вертикальную ось. Мы лишим Писание самой души его, если посчитаем возможным в своих рассуждениях обойтись без Бога и без обращения к Богу.