Неозападники и неославянофилы

Как и прежде, среди неославянофилов происходит возвеличение “русской идеи”, которая тесно связывается с православием, соборностью как особой категорией, где сливается религиозное и национальное.

Представители неославянофильства твердо придерживаются взглядов, согласно которым Россия может выйти из кризиса и успешно развиваться как великая держава, только если вновь будет опираться на три незыблемые основы, тесно взаимосвязанные между собой, —православие, самодержавие, народность. Причем устранение одной из них разрушает и уничтожает оставшиеся. Такая ситуация, по мнению неославянофилов, продолжается с 1917 г., когда было низвергнуто самодержавие, сильно поколеблена православная вера и тем самым подорваны основы самобытности русского народа. Поэтому важное место неославянофилы уделяют критике Советской власти, социализма и атеизма, а также большевиков, “разрушающих храмы и умерщвляющих священников”.

Не менее негативно и критично настроены неославянофилы и по отношению к той части интеллигенции, которая ориентируется на западную демократию, западное правовое государство, западный тип культуры и которую они иногда называют “русофобами” , “космополитами” , “гражданами мира”, а я называю неозападниками. При этом замечу: если западникам первой половины XIX в., несмотря на их стремление следовать западным образцам в ущерб русской самобытности, были присущи патриотическое отношение к России и искренняя забота о ее благе, то неозападников отличает скорее отсутствие патриотизма, забвение национальных интересов страны.

Критикуя неозападников за предательство интересов Отчизны, развал страны и государства, подобострастие перед западными державами и принижение своей собственной, современные славянофилы, так же как и их далекие предшественники, делают ставку на православие как основу общественной морали, подлинной духовности, как на культурную ценность и национальное достояние русского народа, опору его национального самосознания. Выход из сложившейся кризисной ситуации в обществе они видят в возврате к православию и монархическому правлению. Считая православие основой национального самосознания русского народа и его государственности, неославянофилы убеждены в том, что именно утрата православной веры наряду с ликвидацией царского самодержавия привела к потере русским народом истинной духовности и собственной государственности. Отсюда их вера в возможности православной церкви способствовать социальному, духовному и государственному возрождению России на одном из крутых поворотов ее истории

23.

Автором теории стал С. С. Уваров. В её основе лежали консервативные взгляды на просвещение, науку, литературу. Основные принципы были изложены Уваровым при вступлении в должность министра народного просвещения в его докладе императору «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерством Народного Просвещения» (19 ноября 1834 года):

Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России (а каждая земля, каждый народ имеет таковой Палладиум), открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить — имеем мы три главных:

1) Православная Вера.

2) Самодержавие.

3) Народность.

Кратким девизом сторонников этой теории стало выражение «Православие, Самодержавие, Народность»[2].

Появился как антитезис девизу Великой французской революции «Свобода, равенство, братство» (фр. Liberté, Égalité, Fraternité).

Материалы, относящиеся к данной теории, публиковала газета «Северная пчела». Триада Уварова являлась идеологическим обоснованием политики Николая I начала 1830-х годов, а в дальнейшем служила своеобразным знаменем для консолидации политических сил, выступающих за самобытный путь исторического развития России. М. П. Погодин называл три основные тезиса концепции «столпостены».

Он был убежденным противником принципа, сформулированного Уильямом Гладстоном, — «Свободе может научить только свобода». «Освобождение души через просвещение должно предшествовать освобождению тела через законодательство», — утверждает он в знаменитой своей речи в Педагогическом институте. В докладе же 1832 г. Уваров пишет: «В нынешнем положении вещей и умов нельзя не умножать где только можно числа умственных плотин. Не все оныя, может быть, окажутся равно твердыми, равно способными к борьбе с разрушительными понятиями; но каждая из них может иметь свое относительное достоинство, свой непосредственный успех».

Александр I желал обогнать деструктивную пропаганду социалистов и иллюминатов и просветить народ прежде, чем те успеют взбунтовать его. Уваров стремится к тому же. Он формулирует свой принцип — ограждать плотинами незрелый ум народа и одновременно давать ему «образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке», соединяя его «с глубоким убеждением и теплой верою в истинно русские охранительные начала православия, самодержавия и народности». Уваров сознает, что это — «одна из труднейших задач времени». Но в положительном решении этой задачи — «последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего отечества».

И разве Уваров был не прав? Разве преследовал он, так формулируя свои принципы, какие-то «узкоклассовые крепостнические интересы», в чем обличала его сначала левая печать старой России, а потом — советская пропаганда? Ведь победа большевицкого заговора в 1917 году, победа, погубившая Россию и ввергнувшая в неисчислимые кровавые муки русский народ, победа эта была достигнута именно из-за дикости, необразованности подавляющего большинства русских людей и однобокого, неправильного, внерелигиозного и непатриотического воспитания множества из тех, кого привычно называли в России «интеллигенцией». «Безрелигиозное отщепенство от государства, характерное для политического мировоззрения русской интеллигенции, обусловило и ее моральное легкомыслие и ее неделовитость в политике», — констатировал в 1909 г. в «Вехах» Петр Струве.

Конечно, в том, что русское общество стало противогосударственным и безрелигиозным — огромная и преимущественная вина самой русской императорской власти. Но исправление ошибок прошлого было вовсе не в отбрасывании униженной православной веры и опозоренного абсолютизмом и крепостным рабством государства, но в восстановлении достоинства Церкви, как Тела Христова, как «столпа и утверждения Истины», и в восстановлении русских людей в их гражданском и политическом достоинстве. Во второй четверти XIX столетия так думали немногие. Уваров был одним из них. Не забудем, что свою «триаду» Уваров сознательно противопоставлял триаде революционной Франции — свобода, равенство, братство. Рассмотрим коротко каждое из слов «триады», наверное, глубоко продуманных и взвешенных Уваровым.

Православие. Речь не идет здесь ни о казенной внешней религиозности, ни о каком-то конфессиональном шовинизме. Речь об ином — отвергается безбожие XVIII столетия, глумление над верой и Церковью. Для абсолютизма было характерно считать религию только средством для нравственного обуздания простонародья, не способного руководствоваться в своих действиях чистым разумом и нуждающегося в мифах. Абсолютизм также требовал личной лояльности государю и не обосновывал эту лояльность никакими религиозными мотивами. Абсолютная монархия объявлялась благом сама по себе, как рациональный факт. Религиозная санкция если и провозглашалась абсолютными монархами, то только для простаков.

Уваров утверждает иное. Государственная власть, не основанная на вере в Бога, не сообразующаяся с господствующим в народе исповеданием, из этого исповедания не исходящая в своих действиях, — это не богоданная законная власть, а узурпация. И такая узурпация или будет прекращена самим обществом, или погубит его. В статье «Общий взгляд на философию литературы», как это было принято по цензурным обстоятельствам времени, заменяя словом «литература» слово «политика», Уваров пишет: «Если литература сбросит с себя провиденциальные узы христианской морали, она разрушит себя собственными руками, ибо христианство несет идеи, без которых общество, такое, какое оно есть, не сможет просуществовать ни мгновения». Он предупреждает: «Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть».

Уваров здесь вполне искренен. Историк С.М. Соловьев не стеснялся утверждать, что «Уваров безбожник, не верующий во Христа даже и по-протестантски». Это — явная неправда. Такая же, как и другое его утверждение, что «за всю жизнь Уваров не прочитал ни одной русской книги». Вообще желчный и часто необъективный в своих суждениях о современниках, Соловьев особенно желчен и крайне необъективен к Уварову, который в первые годы научной карьеры историка всячески благодетельствовал ему и до последних дней жизни высоко ценил его талант. О личном благочестии Уварова мы просто ничего не знаем, но нигде он не показал себя религиозным скептиком, и тем более «безбожником». В научных исследованиях Уварова большое внимание уделяется переходу от греческого язычества к христианству, от неоплатонизма к патристическому миросозерцанию, и всегда он подчеркивает значительность этого перехода. Особую работу Уваров посвящает интересному автору V века — Нонну Панополитанскому, — автору двух сохранившихся поэм «Деяния Диониса» и «Евангелие от Иоанна», переложенное гекзаметрами*. Обращение высокообразованного языческого мистика в самое возвышенное христианство и совершенное оформление этого обращения гекзаметрической поэмой, скорее всего, было близко самому Уварову. Вера христианская в ученых построениях Уварова всегда выступает как высшее достижение человеческого духа, как окончательный итог духовного развития, к которому человечество долго шло через умозрения Индии, греческие мистерии, поиски Платона, Плотина, Ямвлиха, Прокла, Нонна.

Именно поэтому, а не из-за политических пристрастий николаевского царствования, ставит Уваров «православие» в свою триаду. Православие было ценимо Уваровым не только как русская национальная версия христианства и его личная вера — он видел в православии то культурное основание, то наследие греческой античности, которого лишен был латинский Запад. Культура Древней Индии, которая только начала тогда открываться Европе, как родственная европейской арийская цивилизация, переработка индийской традиции языческой греческой древностью и, наконец, расцвет всей предшествующей культуры и ее нравственно-религиозное завершение в греческой версии христианства — православии — вот то сокровище, которое Уваров стремился передать России. Не забудем, что Уваров был учеником и корреспондентом Фридриха Шлегеля, который в 1808 г. опубликовал знаменитую работу «О языке и мировоззрении индийцев», в которой потряс европейский культурный мир доказательством того, что культурные идеи Запада в конечном счете имеют индоарийское происхождение. Уваров планирует создание Азиатской академии и чуть позже создает Лазаревский Институт восточных языков в Москве, чтобы развивать востоковедные знания. Он убеждает Батюшкова, Жуковского, Гнедича, Дашкова вернуть России ее античное наследство, переводить с греческого классиков и издает в 1820 г. греческую поэтическую антологию. Великий труд перевода русским гекзаметром «Илиады» и «Одиссеи» был осуществлен Гнедичем и Жуковским при постоянной заботливой поддержке Уварова, о чем оба переводчика пишут в предисловиях к первым изданиям переведенных ими поэм. Уваров сам 15 лет изучает у Фридриха Грёфе греческий язык и овладевает им в совершенстве. Всё это — только подоснова, необходимая, чтобы принять России свое законное наследие — православие во всей его духовной и культурной полноте. Не псевдоправославное обрядоверие, но, по слову апостола, «премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей» (1 Кор. 2, 7).

Таков культурный аспект «православия» триединой формулы. Но есть еще и аспект политический. Уваров ставит православие прежде самодержавия. Неслыханная для абсолютизма вольность. Христианство должно ограничивать самовластие монархов. Христианский закон выше закона царского. Уваров был уверен, что культурное православное общество естественно будет ограничивать автократию, давать ей рамку, а, с другой стороны, будет создавать нравственную рамку и для самого себя.

Не случайно в противопоставлении уваровской формулы революционной французской «православие» соответствует «свободе». Истинная свобода без Христа, без веры, без любви к ближнему — невозможна в принципе. Такая свобода — только самообольщение. Французская революция, объявив свободу своим принципом, поработила людей больше, чем любой старый королевский порядок. Человек стал рабом страха, заложником гильотины, пленником безумных идеологий. А за свободу духа пришлось платить жизнью. Уваров был уверен, что глубокая православная образованность — единственное надежное основание для свободы политической и гражданской. Он не противопоставлял православие свободе, но созидал свободу православием.

Самодержавие для Уварова вовсе не являлось синонимом монархического абсолютизма. В своих политических эссе Уваров всегда подчеркивал, что абсолютизм — несовершенная политическая форма. Иногда он называл ее вынужденной, иногда — навязанной. Идеальной формой полагал он конституционную монархию. «Русская система», разработанная Уваровым еще в царствование Александра I, предполагала поступательное движение от абсолютной монархии к «зрелому» парламентскому государству, образцом которого для мыслителя была Великобритания, с ее неписаной конституцией, и Франция после реставрации, с конституционной хартией 1814 г. Как ученый филолог Уваров прекрасно знал, что в греческом языке слово «самодержец» — «автократор» понималось не в смысле «абсолютный монарх», но в смысле независимого, дееспособного, не ограниченного никем субъекта, например, юноши, вышедшего из-под опеки, или государства, не подчиняющегося никакому иному. Фанатичный приверженец неограниченного абсолютизма император Николай Павлович мог вкладывать в понимание второго члена уваровской триады свой смысл и действительно вкладывал его, тем более что в классических языках был он не силен. Уваров знал это, царя не разубеждал, но сам действовал в соответствии с более глубоким и верным пониманием термина. Он знал, что «история есть верховное судилище народов и царей», что «дух времен, подобно грозному Сфинксу, пожирает не постигающих смысла его прорицаний» и что «безрассудно стараться заключить возмужающего юношу в тесные пределы младенческой колыбели».

В конце 1840-х гг. Уваров предает гласности свой спор с корсиканским дворянином, заклятым врагом Наполеона, идеологом неограниченного абсолютизма графом Поццо ди Борго, в котором ставит ему в вину «непреодолимое отвращение к стихии демократической». Свою же приверженность этой демократической стихии он объясняет так: все люди равны перед Богом, все — дети своего Создателя, а потому имеют равное личное достоинство.

Самодержавие Уваров не случайно поставил против французского ugalitu. Здесь опять же, как и в случае с православием и свободой, не противопоставление, но дополнение. Уваров был убежден, что республика, равно демократическая или аристократическая, порождает крайнее неравенство, и в результате — бунт. Монарх же, как наследственный правитель, равно удален от всех своих подданных и равно близок ко всем. Монарх, но только монарх мудрый и богобоязненный, сможет сохранить в народе истинное равенство — равенство перед верховной властью. Природные же способности, происхождение, связи, удача всегда творят неравенство, а неравенство, не сдерживаемое независимым от людей монархом, будет стараться упрочить и умножить себя. Без царя богатые будут становиться еще богаче, бедные — еще беднее; властвующие — еще полновластнее, безвластные — еще безвластнее. Поэтому, убежден был Уваров, только самодержавие монархическое в состоянии обеспечить равенство, столь естественное для христианского государства. Но самодержавие должно контролироваться народом. Ведь монарх может оказаться и не мудрым, может, поработясь греху, потерять страх Божий. В некотором смысле самодержавным, самостоятельным, по представлениям Уварова, должен быть не только монарх, но и каждый гражданин, пользующийся политическими правами. То, что подразумевал Уваров под понятием «самодержавия», было предвосхищением идеи народной монархии.

Третий принцип триады — «народность» остался столь же не понятым, как и первые два. «Под народностью разумелось одно лишь крепостное право», — утверждает в статье «Уваров С.С.» Брокгауз и Ефрон. Уваровскую «народность» окрестили «казенной». Всё это бесконечно далеко от взглядов Уварова. «Народность» — общеромантический принцип начала XIX века. Романтики старались внимательно проявлять то, что присуще их народу, собственную народность, так как искажения чужеродными влияниями могут повредить народной душе, помешать ее естественному взрослению, развитию. Но при этом романтики ясно различали уникальность каждого народа и универсальность мировой культуры. Душа национальная — образование европейское. Это был общий для романтиков принцип, и ему следовал Уваров. Он мечтал развивать правильным европейским образованием душу русского народа и, не покладая сил, трудился над изучением истоков русской культуры, искал их в Индии, у греков, в платонизме. Профессор Михаил Каченовский, считавший все русские письменные источники дотатарского времени — грубой подделкой, высмеивал Уварова за его причисление к русской поэзии древнегреческих лириков. Но Уваров видел культурное и даже языковое преемство между эллинами и русскими, и надеялся, что Россия, обратившись к своим духовным истокам, переживет Ренессанс, обретет собственные культурные основания, совершенные и прочные. Он мечтал видеть русских нацией не менее культурной, но при том и не менее самобытной, чем итальянцы, англичане, немцы, французы. В этом был главный смысл его понятия «народность». Размышляя после смерти Уварова о его деятельности, Грановский писал: «Исключительное и вредное преобладание иностранных идей в деле воспитания уступило место системе, истекшей из глубокого понимания русского народа и его потребностей… Неоспоримые факты доказывают, как быстро двинулась у нас наука в эти семнадцать лет и насколько стала она независимее и самостоятельнее… Умственная связь России с европейской образованностью не была ослаблена; но отношение изменилось к нашей выгоде».

В начале ХХ века, как бы продолжая дело Уварова, к греческому и латинскому языкам в гимназиях начали добавлять санскрит. 1917 год прекратил это национальное культурное строительство и, уничтожив культурный слой общества, превратил русских в никогда до того не существовавших дикарей Михаила Каченовского.

Но у «народности» Уварова были еще и политические задачи. Противопоставляя свое понятие республиканскому французскому, он ставит народность против «братства» — fraternitu. Можно объявить, что все люди братья, но такое родство мало кем будет ощущаться. Намного сильнее ощутимо братство внутри одного народа. Не случайно именно гражданской войне свойственно именоваться братоубийственной. К общечеловеческому братству можно прийти только через братство семейное, родовое, национальное, то есть через «народность». Если бы глубже был усвоен урок уваровской «народности», быть может, смогли взаимными уступками воссоединиться высшие с низшими в России, и не дошли бы мы до безумия многомиллионного братоубийства в ХХ веке. Но уваровская триада не стала официальной идеологией России. Как и сам ее создатель, она была отвергнута, а то, что внешне оставлено от нее, — было изолгано.

Когда-то Пушкин и Уваров были друзьями и соратниками по Арзамасскому братству. Позднее их пути разошлись. Уваров ревновал к славе Пушкина, завидовал его неформальной, необременительной приближенности к Двору, тому, что в обход Уварова сам Царь объявил себя цензором поэта. Пушкин платил Уварову тем же: называл его «большим подлецом», издевался над министром в едких и злых эпиграммах, намекая даже на кражу богачом Уваровым каких-то «казенных дров». Но, в действительности, никто не определил принципы Уварова, его триаду, лучше гениального поэта в знаменитом наброске 1830 года: «Два чувства дивно близки нам…» Самодержавие — самостоянье человека, основанное на народности — любви к родному очагу, к отеческим гробам, — коренится в воле Самого Бога, в истинном православии. Можно ли сказать лучше?

25.

Идеология является социально-философской категорией, обозначающей уровень общественного сознания и представляющей собой «систему политических, правовых, нравственных, эстетических, религиозных и философских взглядов, в которых осознается и оценивается отношение людей к социальной действительности».

Социальная действительность отражается в общественных идеях и теориях, суть которых и есть идеология. Исследование идеологии в социально-практическом аспекте позволяет выделить следующие ее социальные функции:

познавательную, проявляющуюся в том, что идеология предлагает человеку определенную модель интерпретации окружающего мира, общества и своего места в нем;

оценочную, позволяющую индивиду выбрать адекватные его социальным интересам ценности и нормы, чтобы руководствоваться ими в повседневной жизни;

программно-целевую, состоящую в том, что идеология ставит перед индивидами определенные стратегические и тактические цели, устанавливает их субординацию и предлагает программу их достижения;

футуролого-прогностическую, предлагающую обществу модель лучшего будущего, к которому необходимо стремиться, и обосновывающую его возможность;

интегративную, проявляющуюся в том, что идеология способствует сплочению общества или социальной группы на основе единой цели, общих проблем и необходимости общих действий;

защитную, обеспечивающую взаимодействие с другими идеологиями либо в виде борьбы, либо в виде сосуществования;

социально-организующую, которая выполняется идеологией, поскольку она определяет принципы организации общества и управления им.

27.

Римский Клуб – международная общественная организация, объединяющая около семидесяти предпринимателей, управляющих, политических деятелей, высокопоставленных служащих, доверенных экспертов, деятелей культуры, ученых из стран Западной Европы, Северной и Южной Америки, Японии.

Свою деятельность Клуб начал в 1968 году со встречи в Академии Деи Линчеи в Риме – отсюда и название клуба. Президент Клуба – вице-президент компании "Оливетти", член административного совета компании "Фиат" Аурелио Печчеи. У Клуба нет штата и формального бюджета. Координирует его деятельность исполнительный комитет в составе 8 человек.

Изначально, финансирующие деятельность Клуба итальянская фирма "Фиат" и западногерманский концерн "Фольксвагенверк", были заинтересованы в систематическом анализе перспектив энергетической и сырьевой проблем, с которыми связаны возможности расширения рынков сбыта автомобилей. Но ученые – кибернетики, экономисты, социологи и др., привлеченные для разработки этих прогнозов, в своих отчетах охватывали более широкий круг вопросов, связанный с глобальными проблемами.

Вот основные цели, которые поставили перед собой деятели "Римского Клуба":

дать обществу методику, с помощью которой можно было бы научно анализировать "затруднения человечества", связанные с физической ограниченностью ресурсов Земли, бурным ростом производства и потребления – этими "принципиальными пределами роста";

донести до человечества тревогу представителей Клуба относительно критической ситуации, которая сложилась в мире по ряду аспектов;

"подсказать" обществу, какие меры оно должно предпринять, чтобы "разумно вести дела" и достичь "глобального равновесия".

В начале 70-х годов по предложению Клуба Дж.Форрестер (США) применил разработанную им методику моделирования на ЭВМ к "мировой проблематике". Результаты исследования были опубликованы в книге "Мировая динамика" (1971). Ее вывод: дальнейшее развитие человечества на физически ограниченной планете Земля приведет к экологической катастрофе в 20-х годах следующего столетия.

После обсуждения "модели Форрестера" исполнительный комитет поручил ученикам Форрестера продолжить исследование. Модель была значительно усовершенствована. По уточненным данным начало "экологического коллапса", "вселенского мора" было отстрочено на 40 лет. Эта работа, выполненная в Массачусетском технологическом институте (США) под руководством Д.Медоуза, нашла отражение в книге "Пределы роста" (1972). Модели "Форрестера-Медоуза" был придан статус первого отчета "Римского Клуба".

Наиболее систематической критике модель "Форрестера-Медоуза" подверглась исследовательской группой Сассекского университета (Англия). Как отметил руководитель группы Х.Фримен в статье "Мальтус с компьютером", "исследование Массачусетского технологического института граничит с фетишизацией ЭВМ". Именно в этом английские ученые увидели необоснованность и опасность подобных рекомендаций.

Солидаризуясь с англичанами, американский ученый Р.Макдональд подчеркивает, что модели развития человечества, выданные ЭВМ, дают только видимость точного знания и ложную достоверность результатов моделирования, что ЭВМ приводит к подмене знания математикой, а понимания – вычислением. Нельзя не отметить справедливость этих замечаний, принимая во внимание невозможность "кремниевого разума" учитывать спонтанность, свойственную для развития как биологических, так и социальных систем. Тем не менее, актуальность этих работ, сама постановка проблемы и поиск путей ее решения были налицо. Как сказал в одном из интервью А.Печчеи, работа Массачусетского технологического института выявила первостепенной важности меры, необходимые, с точки зрения "Римского Клуба", для предотвращения грозящей человечеству катастрофы: это была констатация "материальных границ мира". И дальнейшие исследования должны были иметь практическую направленность и ответить на вопрос, "как жить и сосуществовать в пределах этих границ".

В 1974 году была завершена работа над вторым отчетом Клуба (проект "Стратегия выживания"), опубликованном на английском языке под названием "Человечество у поворотного пункта" и на французском – "Cтратегия на завтра". Работу над этим отчетом возглавляли члены "Римского Клуба" М.Месарович (США) и Э.Пестель (ФРГ). Над созданием модели "Месаровича-Пестеля" работала большая группа исследователей в течение двух лет. Как и подготовку первого отчета, этот проект финансировала фирма "Фольксваген".

Модель "Месаровича-Пестеля" была значительно совершеннее. Преемственность выражалась в том, что новый проект базировался по существу на тех же предположениях о невозможности дальнейшего роста человечества в целом. Переход к "разумному ведению дел" представлялся авторам проекта в замедлении роста в развитых странах и его увеличении в странах Третьего мира. Но, как отметил французский комментатор отчета Ж.-П.Годар, в этом прогнозе в еще большей мере "под изысканной формой находим традиционный язык империализма: примите нашу политику или смотрите… Вы говорите, что пушки, колониальные экспедиции уже не в моде? Не совсем так…" Завершает свой анализ Годар следующими словами: "…в "Стратегии на завтра" мы обнаруживаем политику "теоретического определения" стратегии империалистических стран и группировок: экспортировать капитал, укреплять концентрацию, чтобы распространить и продлить капиталистическую эксплуатацию". Задача "Римского Клуба", как об этом свидетельствует предисловие к французскому изданию, ограничивается только тем, чтобы "управлять кризисом".

26.

Последнее десятилетие XX в. оказалось для России одним из самых сложных в ее истории. Из-за своей утопичности и чрезмерного идеализма коммунистическая идеология оказалась обреченной на поражение, а правящая компартия не нашла в себе сил решительно отвергнуть обанкротившуюся идейную доктрину и трансформироваться в организацию социал-демократического типа. Других мощных политических движений, готовых предложить обществу новые идеологии и цели развития, в стране в тот момент не было[107]. В результате государство попало в идейный вакуум. В начале 1990-х годов, опасаясь реванша коммунистической идеологии и практики, российское политическое руководство выступило инициатором запрета на любую государственную идеологию, включив в статью 13 Конституции РФ 1993 г. (пункт 1) положение о том, что: «В Российской Федерации признается идеологическое многообразие» и «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной» (пункт 2). Здесь следует отметить то, что данный запрет не следует расценивать как запрет на государственную идеологию вообще, поскольку государство как способ социального бытия в условиях господства политического отчуждения не может существовать без идеологии. Речь идет о том, что идеология государства не может и не должна сводиться к идеологии определенного класса. Основы новой внеклассовой идеологии должны формироваться под воздействием идей свободы и равенства, что включает:

- оценку России как гражданского общества: осознание единства народов России, объединенных общей судьбой, уважение традиции любви к Отечеству и ответственности за Родину;

- новые базовые ценности общественных отношений: свобода развития человека, равноправие и самоопределение;

- внутригосударственный плюрализм, разделение властей и федерализм [108].

В этой связи первоочередными целями либералы провозглашают решение комплекса проблем, унаследованных от XIX века, в том числе создание правового государства; проблем XX века - искоренение остатков социального и промышленного феодализма; демонополизация экономики, борьба с фашизмом, другими крайними формами национализма. Наряду с этим нужно решать проблемы характерные только для России: содействовать образованию среднего класса, осознанию обществом и государством идеи легитимности частной собственности и др.

Государство, по их мнению, должно преодолеть традиции этатизма: обеспечить неприкосновенность частной собственности; произвести разделение собственности и власти и перестать быть доминирующим собственником, субъектом экономических отношений в стране; вести активную политику в области борьбы с инфляцией и стимулирования частных (в том числе иностранных) инвестиций; энергично проводить антимонопольную политику; заботиться об экологии, образовании, здравоохранении, развитии науки, культуры, о бедных и нетрудоспособных; бороться с преступностью; вести разумную военную политику; провести конверсию главного оплота государственности - ВПК и сокращение армии до размера реальных потребностей страны. Если удастся «расширить» социально-экономическое пространство, завершить либерально-демократическую эволюцию государства, то Россия имеет все шансы занять достойное место в цивилизации XXI века[109]. Таковы цели, задачи и ценности современного российского либерализма.

Современные отечественные консерваторы делают ставку на такие ценности, как свобода, развитие и традиции. Трактовка каждой из них имеет свои важные особенности.

В отличие от марксистского истолкования свободы, консерваторы рассматривают ее не как свободу совести, а как свободу, ограниченную «императивами христианской этики, которые были сформулированы еще на заре нашей эры». При этом традиционно российское понимание свободы «должно сочетаться с такими общепризнанными в мире ценностями, как свобода слова, толерантность к другим религиям и другим нациям, открытость страны, демократическое республиканское устройство власти, свобода информации, гражданские свободы, права человека»[110], что особенно актуально в условиях небывалой в отечественной истории экспансии нетрадиционных культов.

Основой второй названной ценности - развития - консерваторы считают частную собственность, новую деловую этику и инициативу в рамках своего дела. Под «своим делом» консерваторы имеют в виду не только предпринимательство, но и труд врача, учителя, журналиста - любого квалифицированного и честного специалиста.

Под традицией, как ценностью, они понимают, прежде всего, следование естественному ходу вещей. Российская традиция это патриотизм, государство, религия, семья, язык, культура и, конечно, история.

Эти три ценности не только самодостаточны, но и призваны преодолеть «роковое для XX века противоречие между демократами и коммунистами». С демократами консерваторы сходятся «в признании ценности свободы как величайшей ценности человечества». Однако консерваторы модернизируют эту ценность: «свобода - это не тот либеральный фетиш, поклоняясь которому ты можешь быть разрушителем морали, можешь отрицать все, такой свободы мы не приемлем. Мы за свободу, основанную на моральном законе. Мы отнюдь не отрицаем формальную свободу, но считаем, что формальная свобода должна стоять на очень серьезном нравственном фундаменте»[111]. С коммунистами у консерваторов всего лишь один пункт согласия - государство должно быть сильным. Ставя во главу всей экономики частную собственность, консерваторы считают, что государство должно железной рукой собирать налоги и бороться с теневой экономикой.

Представителей новой волны консерваторов объединяют три родовых принципа русского консерватизма: антизападничество, православие, мощное централизованное государство. Однако понимание внешних и внутренних задач российской государственности вызывает разногласия, способные привести к формированию различных течений в рамках современного российского консерватизма. Подобно другим новым идеологиям, современный консерватизм находится на начальной стадии своего формирования. Отсюда и все его слабости: аморфность, противоречивость основополагающих ценностей [112].