Замечания об исторических источниках 25 страница
VII. Как я уже рассказывал в прежних книгах, народ издревле делился на две части 85. Перетянув на свою сторону одну из них, венетов, которым случалось и ранее ревностно ему содействовать, он сумел все привести в смятение и беспорядок. И подобным образом он довел государство римлян до полного изнеможения. (2) Однако не все венеты сочли подобающим для себя следовать желаниям этого человека, но лишь те из них, которые являлись стасиотами 86. (3) Но даже я эти, когда ало зашло далеко, оказались людьми благоразумнейшими. (4) Ибо они грешили гораздо меньше, чем позволяли им обстоятельства. Не пребывали в бездействии и стасиоты прасинов и творили преступления, как только им представлялась такая возможность, хотя их-то как раз постоянно наказывали. (5) Но это постоянно лишь придавало им решимости. Ибо люди, когда их несправедливо обижают, обычно бывают склонны к безрассудству. (6) Итак, в то время как Юстиниан возбуждал и явно подстрекал венетов, вся Римская держава была потрясена до самого основания, словно ее постигло замлетрясение либо наводнение, или как будто бы все ее города оказались захваченными врагами. (7) Ибо все и всюду было приведено в смятение, и ничто не осталось таким, каким было прежде, но и законы и государственное устройство, приведенные в расстройство, превращались в полную свою противоположность.
(8) Стасиоты прежде всего ввели некую новую моду в прическе, ибо стали стричь волосы совершенно иначе, чем остальные римляне. (9) Они совершенно не подстригали усы и бороду, но постоянно следили за тем, чтобы те были у них пышными, как у персов. (10) Волосы на голове они спереди остригали вплоть до висков, а сзади, словно массагеты 87, позволяли им свисать в беспорядке очень длинными прядями. По этой причине такую моду назвали гуннской.
(11) Далее, что касается одежды, то все они сочли нужным отделывать ее красивой каймой, одеваясь с большим тщеславием, чем это соответствовало их достоинству 88. (12) А такие одежды они могли приобретать отнюдь не дозволенным способом. Часть хитона, закрывающая руку, была у них туго стянута возле кисти, а оттуда до самого плеча расширялась до невероятных размеров. (13) Всякий раз, когда они в театре или на ипподроме, крича или подбадривая [возничих], как это обычно бывает, размахивали руками, эта часть [хитона], естественно, раздувалась, создавая у глупцов впечатление, будто у них столь прекрасное и сильное тело, что им приходится облекать его в подобные одеяния, между тем как следовало бы уразуметь, что такая пышная и чрезмерно просторная одежда еще больше изобличает хилость тела. (14) Накидки, широкие штаны и особенно обувь у них и по названию и внешнему виду были гуннскими 89.
(15) Поначалу почти все они по ночам открыто носили оружие, днем же скрывали под одеждой у бедра небольшие обоюдоострые кинжалы. Как только начинало темнеть, они сбивались в шайки и грабили тех, кто [выглядел] поприличней, по всей агоре и в узких улочках, отнимая у встречных и одежду, и пояс, и золотые пряжки, и все прочее, что у них было. (16) Некоторых же во время грабежа они считали нужным и убивать, чтобы те никому не рассказали о том, что с ними произошло. (17) От них страдали все, и в числе первых те венеты, которые не являлись стасиотами, ибо и они не были избавлены от этого. (18) По этой причине большинство людей впредь стало пользоваться медными поясами и пряжками и носить одежду много хуже той, что предписывал их сан, дабы не погибнуть из-за любви к прекрасному, и еще до захода солнца они, удалившись с улиц, укрывались в домах. (19) Так как преступления продолжались, а стоящая над народом [городская] власть не обращала на злодеев никакого внимания, дерзость этих людей постоянно возрастала. (20) Ведь преступления, если им предоставить полную свободу, обычно переходят все границы, поскольку даже те злодейства, которые подвергаются наказанию, не могут быть полностью искоренены. (21) Ибо по своей природе большинство легко склоняется к греху.
(22) Так обстояла с венетами. Из стасиотов противоположной стороны многие склонились к ним, охваченные желанием совсем безнаказанно соучаствовать в преступлениях, другие же, бежав, укрылись в иных местах. Многие, настигнутые и там, погибали либо от руки противника, либо подвергнувшись преследованиям со стороны властей. (23) Итак, в это сообщество начали стекаться многие другие юноши из тех, что ранее вовсе не стремились к подобным делам. Теперь же их побуждала к этому возможность выказать силу и дерзость, (24) ибо нет ни одного известного людям греха, которым бы в эти времена не грешили, оставшись при этим безнаказанным. (25) Прежде всего они погубили своих противников, а затем взялись убивать и тех, кто не нанес им никакой обиды. (26) Многие, прельстив их деньгами, указывали стасиотам на своих собственных врагов, и они тотчас же истребляли их, приписав им имя прасинов, хотя эти люди им были вовсе незнакомы. (27) И происходило это не во тьме, и не в тайне, но во всякое время дня, в любой части города, причем случалось, что злодеяние совершалось на глазах у самых именитых лиц. (28) Ведь им не нужно было скрывать злодеяние, так как над ними яе висел страх наказания, но, напротив, у них даже появилось своего рода побуждение к состязанию в проявлении своей силы и мужественности, когда они одним ударом убивали какого-нибудь безоружного встречного. И ни у кого уже не оставалось малейшей надежды на то, что он останется жив при такой ненадежности бытия. (29) Устрашенные, все считали, что смерть уже нависла над ними, и никому ни одно место не казалось достаточно надежным, никакое время — безопасным, коль скоро людей без какой-либо причины умертвляли в самых почитаемых храмах и во время всенародных празднеств. Никакой веры не осталось ни в друзей, ни в родных, ибо многие погибли от коварства самых близких людей.
(30) При всем том никакого расследования содеянного не производилось, но несчастье на любого обрушивалось неожиданно, и никто не вставал на защиту пострадавших. (31) Ни закон, ни обязательства, упрочивающие порядок, больше не имели силы, но все, подвергнувшись насилию, пришло в смятение. Государственное устройство стало во всем подобно тирании, однако не устоявшейся, но ежедневно меняющейся и то и дело начинающейся сызнова.
(32) Решения архонтов были подобны тем, какие возникают у объятых ужасом людей, разум которых порабощен страхом перед одним человеком, а судьи, выносящие приговоры по спорным делам, высказывали свои суждения не в соответствии с тем, что представлялось им справедливым и законным, а в зависимости от того, какие отношения были у каждой из тяжущихся сторон со стасиотами, враждебные или дружеские. Ибо судью, пренебрегшего их наказом, ожидала смерть.
(33) Многие из заимодавцев под давлением насилия вынуждены были возвращать расписки своим должникам, не получив ничего из данного ими взаймы, а многие отнюдь не добровольно отпускали на волю своих рабов. (34) Говорят, что и некоторые женщины принуждались своими рабами ко многому из того, чего они вовсе не желали. (35) Уже и дети не безвестных мужей, связавшись с этими юношами, вынуждали своих отцов совершать многое против их воли и помимо прочего отказываться в их пользу от своих денег. (36) Многие же мальчики были против воли принуждены к нечестивому сожительству со стасиотами не без ведома своих отцов. (37) То же самое доводилось терпеть и женщинам, живущим со своими мужьями. Рассказывают, как одна женщина, прекрасно одетая, плыла со своим мужем к пригородному имению, расположенному на противоположном берегу 90. Во время переправы им встретились какие-то из этих стасиотов, которые, с угрозами отняв ее у мужа, пересадили в свою лодку. Она перешла на их ладью, потихоньку наказав мужу не отчаиваться и не бояться позора для нее, (38) ибо она не потерпит, чтобы глумились над ее телом. И муж ее еще глядел на нее в великой печали, как она бросилась в море и тотчас покинула этот мир.
(39) Вот каковы были дерзости, на которые отваживались тогда эти стасиоты в Визaнтии. И все же они терзали свои жертвы меньше, чем злодеяния, совершаемые Юстинианом по отношению к государству, ибо претерпевшим даже самое тяжкое от частных злоумышленников значительная часть страданий, проистекших от беспорядка, возмещается постоянным ожиданием кары со стороны закона и властей. (40) Ведь исполненные добрых надежд на будущее, люди легче и не с такой мукой переносят постигшую их беду. Притесняемые же государственной властью, они, естественно, гораздо сильнее переживают случившееся с ними и постоянно впадают в отчаяние по той причине, что нет надежды на возмездие. (41) Он [Юстиниан] совершал злодеяния не только потому, что менее всего жаждал принять сторону обиженных, но и потому, что отнюдь не считал недостойным быть явным покровителем венетов. (42) Он отпускал этим юношам огромные деньги, многих держал при себе, а некоторых счел справедливым удостоить власти и других почестей.
VIII. Такие-то вещи совершались и в Византии и в прочих городах. Подобно некой болезни, это зло, начавшись здесь, распространилось по всей Римской державе. (2) Василевса [Юстина] это совсем не беспокоило, поскольку он ничего не замечал, хотя сам был очевидцем того, что постоянно творилось на ипподроме. (3) Был он на редкость слабоумен и поистине подобен вьючному ослу, способному лишь следовать за тем, кто тянет его за узду, да то и дело трясти ушами. (4) Юстиниан это и делал и все остальное привел в смятение. Как только он захватил власть при своем дяде, он тотчас же принялся радеть о том, чтобы безрассудно истратить общественные средства, как будто он был их полновластным владыкой 91. (5) Огромное количество государственных ценностей он отдавал гуннам, которые то и дело являлись к нему, и в результате земля римлян оказалась подверженной частым вторжениям. (6) Ибо, отведав римского богатства, эти варвары уже были не в силах забыть сюда дорогу.
(7) Он [Юстиниан] считал возможным бросить многие средства и на морское строительство, желая покорить вечный прибой волн. (8) Кладя от берега моря камни, он продвигался вперед, вступая в спор с морской пучиной словно бы соперничая с могуществом моря избытком богатств 92. (9) Он со всей земли забрал в свои руки частное имущество римлян, на одних возводя какое-нибудь обвинение в том, чего они не совершали, другим внушив, будто они это имущество ему подарили. (10) Многие же, уличенные в убийстве или других подобных преступлениях, отдавали ему все свои деньги и тем избегали наказания за свои прегрешения. (11) Другие, случалось, затеяв без надобности тяжбу с соседями из-за каких-либо земель и не имея никакой надежды обеспечить судебное решение в ущерб своим противникам, ибо против этого восставал закон, удовлетворялись тем, что дарили ему спорные владения, выгадывая в том, что благодаря этому дару, который им ничего не стоил, они становились известными этому человеку и, кроме того, самым беззаконным образом получали возможность выиграть процесс против своих противников.
(12) А теперь, я думаю, не окажется неуместным обрисовать облик этого человека. Был он не велик и не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка полноватый; лицо у него было округлое и не лишенное красоты, ибо и после двухдневного поста на нем играл румянец 93. (13) Чтобы в немногих словах дать представление о его облике, скажу, что он был очень похож на Домициана, сына Веспасиана 94, злонравием которого римляне оказались сыты до такой степени, что, даже разорвав его на куски, не утолили своего гнева против него, но было вынесено решение сената, чтобы в надписях не упоминалось его имени и чтобы не оставалось ни одного его изображения. (14) И действительно, можно видеть, что его имя повсюду в надписях в Риме и в любом ином месте, где оно было начертано, выскоблено, причем только его одного среди других. И по-видимому, нигде в Римской державе нет ни одного его изображения, кроме единственной медной статуи, сохранившейся по следующей причине. (15) Была у Домициана жена, благородная и к тому же благонравная. Сама она не причинила зла ни одному человеку, и деяния ее мужа ей отнюдь не нравились. (16) Весьма поэтому почитаемая, она была тогда приглашена в сенат, где ей предложили просить для себя всего, чего она ни пожелает. (17) Она же попросила лишь того, чтобы ей позволили взять и похоронить тело Домициана и поставить одно его медное изображение там, где она захочет. (18) И сенат уступил ей в этом. И женщина, желая оставить на будущие времена память о бесчеловечности тех, кто растерзал ее мужа, придумала следующее. (19) Собрав куски плоти Домициана, аккуратно сложив их и приладив друг к другу, она сшила тело целиком. Показав его ваятелям, она велела им запечатлеть в бронзе это горе. (20) Мастера тотчас сделали изображение. Взяв его, женщина водрузила его на дороге, поднимающейся к Капитолию, по правую руку, если идти туда от площади 95. И до сегодняшнего дня оно являет облик Домициана и постигшее его несчастье. (21) И каждый может заключить, что все особенности строения тела Юстиниана, и облик его, и черты лица явно запечатлены в этой статуе.
(22) Такова была наружность Юстиниана. Что касается его нрава, то рассказать о нем с такой же точностью я не смог бы. Был он одновременно и коварным, и падким на обман, из тех, кого называют злыми глупцами. Сам он никогда не бывал правдив с теми, с кем имел дело, но все его слова и поступки постоянно были исполнены лжи, и в то же время он легко поддавался тем, кто хотел его обмануть. (23) Было в нем какое-то необычное смешение неразумности и испорченности нрава. Возможно, это как раз и есть то явление, которое в древности имел в виду кто-то из философов-перипатетиков 96, изрекая, что в человеческой природе, как при смешении красок, соединяются противоположные черты. (24) Однако я пишу о том, чего не в силах постигнуть. Итак, был этот василевс исполнен хитрости, коварства, отличался неискренностью, обладал способностью скрывать свой гнев, был двуличен, опасен, являлся превосходным актером, когда надо было скрывать свои мысли, и умел проливать слезы не от радости или горя, но искусственно вызывая их в нужное время по мере необходимости. Он постоянно лгал, и не при случае, по скрепив соглашение грамотой и самыми страшными клятвами, в том числе и по отношению к своим подданным. (25) И тут же он отступал от обещаний и зароков, подобно самым низким рабам, которых страх перед грозящими пытками побуждает к признанию вопреки данным клятвам. (26) Неверный друг, неумолимый враг, страстно жаждущий убийств и грабежа, склонный к распрям, большой любитель нововведений и переворотов, легко податливый на зло, никакими советами не склоняемый к добру, скорый на замысел и исполнение дурного, о хорошем же даже слушать почитающий за неприятное занятие. (27) Как же можно передать словами нрав Юстиниана? Этими и многими другими еще большими недостатками он обладал в степени, не соответствующей человеческому естеству. Но представляется, что природа, собрав у остальных людей все дурное в них, поместила собранное в душе этого человека. (28) Ко всему прочему он отнюдь не брезговал доносами и был скор на наказания. Ибо он вершил суд, никогда не расследуя дела, но, выслушав доносчика, тотчас же решался вынести приговор. (29) Он не колеблясь составлял указы, безо всяких оснований предписывающие разрушение областей, сожжение городов и порабощение целых народов. (30) И если кто-нибудь захотел бы, измерив все, что выпало на долю римлян с самых ранних времен, соизмерить это с нынешними бедами, он обнаружил бы, что этим человеком было умерщвлено больше людей, чем за все предшествующее время. (31) Он был удивительно проворен в том, чтобы без долгих слов присвоить чужое богатство. Он даже не считал нужным выдумывать какой-нибудь извиняющий его предлог, чтобы под видимостью справедливости захватить то, что ему не принадлежало. Завладев [богатством], он тут же с удивительной легкостью начинал презирать его, проявляя неразумную щедрость и бессмысленно раздавая его варварам. (32) Одним словом, он и сам не имел денег и не позволял никому другому на свете иметь их, как будто он был охвачен не столько корыстолюбием, сколько завистью к тем, кто ими располагал. (33) Итак, с легкостью изгнав богатство из римской земли, он явился творцом всеобщей бедности.
IX. Таков был нрав Юстиниана, насколько нам удалось передать это словами. В жены же он взял себе ту, о которой я сейчас расскажу: как она родилась и воспитывалась и как, соединившись брачными узами с этим человеком, она до основания потрясла государство римлян. (2) Был в Визaнтии некто Акакий, надсмотрщик зверей цирка (его называют медвежатником), принадлежавший факции прасинов. (3) Этот человек в то время, когда державой правил еще Анастасий, умер от болезни, оставив трех малых детей женского пола: Комито, Феодору и Анастасию, старшей из которых не было еще семи лет. (4) Жена его с горя сошлась с другим мужчиной, который, как она рассчитывала, впредь разделит с ней заботы по дому и по ремеслу умершего мужа. (5) Но орхист прасинов по имени Астерий, подкупленный кем-то другим, отстранил их от этой должности и без особых затруднений назначил на нее того, кто дал ему деньги. Ибо орхисты могли распоряжаться подобными вещами, как им заблагорассудится. (6) И вот, когда женщина увидела, что весь народ собрался в цирке, она, надев трем девочкам на головы венки и дав каждой в обе руки гирлянды цветов, поставила их на колени с мольбой о защите. (7) В то время как прасины не обратили никакого внимания на эту мольбу, венеты определили их [женщину и ее мужа] на подобную должность у себя, поскольку и и них недавно умер надсмотрщик зверей. (8) Как только дети стали подрастать, мать тотчас пристраивала их к здешней сцене (ибо отличались они очень красивой наружностью), однако, не всех сразу, но когда каждая из них, на ее взгляд, созревала для этого дела. (9) Итак, старшая из них, Комито, уже блистала среди своих сверстниц-гетер; следующая же за ней Феодора, одетая в хитончик с рукавами, как подобает служаночке-рабыне, сопровождала ее, прислуживая ей во всем, и наряду с прочим носила на своих плечах сиденье, на котором та обычно восседала в различных собраниях. (10) Феодора, будучи пока незрелой, не могла еще сходиться с мужчинами и иметь с ними сношение как женщина, но она предавалась любострастию на мужской лад с негодяями, одержимыми дьявольскими страстями, хотя бы и с рабами, которые, сопровождая своих господ в театр, улучив минутку, между делом предавались этому гнусному занятию. В таком блуде она жила довольно долго, отдавая тело противоестественному пороку. (11) Но как только она подросла и созрела, она пристроилась при сцене и тотчас стала гетерой из тех, что в древности называли “пехотой” 97. (12) Ибо она не была ни флейтисткой, ни арфисткой, она даже не научилась пляске, но лишь продавала свою юную красоту, служа своему ремеслу всеми частями своего тела. (13) Затем она присоединилась к мимам 98, выполняя всяческую работу по театру и участвуя с ними в представлениях, подыгрывая им в их потешных шутовствах. Была она необыкновенно изящна и остроумна. Из-за этого все приходили от нее в восторг. (14) У этой женщины не было ни капли стыда, и никто никогда не видел ее смущенной, без малейшего колебания приступала она к постыдной службе. Она была в состоянии, громко хохоча, отпускать остроумные шутки и тогда, когда ее колотили по голове. Сбрасывая с себя одежды, она показывала первому встречному и передние, и задние места, которые даже для мужа должны оставаться сокрытыми.
(15) Отдаваясь своим любовникам, она подзадоривала их развратными шутками и, забавляя их все новыми и новыми способами половых сношений, умела навсегда притязать к себе распутные души. Она не считала нужным ожидать, чтобы мужчина, с которым она общалась, попытался соблазнить ее, но, напротив, своими вызывающими щутками и игривым движением бедер обольщала всех без разбора, особенно безусых мальчиков. (16) В самом деле, никто не был так подвластен всякого рода наслаждениям, как она. Ибо она часто приходила на обед, вскладчину сооруженный десятью, а то и более молодцами, отличающимися громадной телесной силой и опытными в распутстве, и в течение ночи отдавалась всем сотрапезникам; затем, когда все они, изнеможенные, оказывались не в состоянии продолжать это занятие, она отправлялась к их слугам, а их бывало порой до тридцати, спаривалась с каждым из них, но и тогда не испытывала пресыщения от этой похоти.
(17) Однажды, говорят, она явилась в дом одного, из знатных лиц во время пирушки и на виду у всех пировавших, поднявшись на переднюю часть ложа, там, где находились их ноги 99, начала бесстыдно сбрасывать с себя одежды, не считая зазорным демонстрировать свою распущенность. (18) Пользуясь в своем ремесле тремя отверстиями, она упрекала природу, досадуя, что на грудях не было более широкого отверстия, позволившего бы ей придумать и иной способ сношений. (19) Она часто бывала беременной, но почти всегда ей удавалось что-то придумать и с помощью ухищрений вызвать выкидыш.
(20) Часто в театре на виду у всего народа она снимала платье и оказывалась нагой посреди собрания, имея лишь узенькую полоску на пахе и срамных местах, не потому, однако, что она стыдилась показывать и их народу, но потому, что никому не позволялось появляться здесь совершенно нагим без повязки на срамных местах. В подобном виде она выгибалась назад и ложилась на спину. (21) Служители, на которых была возложена эта работа, бросали зерна ячменя на ее срамные места, и гуси, специально для того приготовленные, вытаскивали их клювами и съедали. (22) Та же поднималась, ничуть не покраснев, но, казалось, даже гордясь подобным представлением. Она была не только самой бесстыдной, но и самой изобретательной на бесстыдства. (23) Часто, скинув одежды, она находилась на сцене среди мимов и то наклонялась вперед, выпятив и изогнув грудь, то старалась попасть в зад тех, кто уже испробовал ее, и тех, кто еще не был с ней близок, гордясь тем из гимнастического искусства, что было ей привычно. (24) С таким безграничным цинизмом и наглостью она относилась к своему телу, что казалось, будто стыд у нее находится не там, где он согласно природе, находится у других женщин, а на лице. (25) Те же, кто вступал с ней в близость, уже самим этим явно показывали, что сношения у них происходят не по законам природы. Поэтому когда кому-либо из более благопристойных людей случалось встретить ее на рынке, они отворачивались и поспешно удалялись от нее, чтобы не коснуться одежд этой женщины и таким образом не замарать себя этой нечистью. (26) Для тех, кто видел ее, особенно утром, это считалось дурным предзнаменованием. А к выступавшим вместе с ней актрисам она обычно относилась как лютейший скорпион, ибо обладала большим даром злоречия.
(27) Позже она последовала за назначенным архонтом Пентаполиса Гекеболом из Тира 100, угождая его самым низменным страстям. Однако она чем-то прогневала его, и ее оттуда со всей поспешностью прогнали. Из-за этого она попала в нужду, испытывая недостаток в самом необходимом, и далее, чтобы добыть что-то на пропитание, она стала, как и привыкла, беззаконно торговать своим телом. Сначала она прибыла в Александрию. (28) Затем, пройдя по всему Востоку, она возвратилась в Визaнтий. В каждом городе прибегала она к ремеслу, назвать которое, я думаю, человек не сможет, не лишившись милости Божьей, словно дьявол не хотел допустить, чтобы существовало место, не испытавшее распущенности Феодоры.
(29) Так эта женщина была рождена и вскормлена, и так ей было суждено прославиться среди многих блудниц и стать известной всему человечеству. (30) Когда она вновь вернулась в Визaнтий, в нее до безумия влюбился Юстиниан. Сначала он сошелся с ней как с любовницей, хотя и возвел ее в сан патрикии. (31) Таким образом Феодоре удалось сразу же достигнуть невероятного влияния и огромного богатства. Ибо слаще всего было для этого человека, как это случается с чрезмерно влюбленными, осыпать свою возлюбленную всевозможными милостями и одаривать всеми богатствами. (32) И само государство 101 стало воспламеняющим средством для этой любви. Вместе с ней он еще больше стал губить народ, причем не только здесь [в Визaнтии], но и по всей Римской державе. (33) Ибо оба они издавна принадлежали к факции венетов и их стасиотам предоставили возможность свободно распоряжаться делами государства. (34) Много времени спустя большая часть этого зла нашла свой конец следующим образом.
(35) Случилось так, что Юстиниан долгое время хворал и здоровье его во время этой болезни подверглось такой опасности, что прошел даже слух, будто он умер. Между тем стасиоты продолжали совершать прегрешения, о которых я уже говорил, и среди бела дня в храме Софии они убили некого Ипатия, отнюдь не бесславного мужа. (36) Шум, возникший по совершении этого преступления, дошел до василевса [Юстина], и каждый из приближенных, пользуясь отсутствием Юстиниана, постарался даже преувеличить бессмысленность содеянного, перечисляя все, что случилось, с самого начала. (37) Тогда василевс повелел эпарху города воздать наказание за все содеянное. А был это муж по имени Феодот, прозванный Колокинфием [Тыквой] 102. (38) Проведя полное расследование, он сумел схватить многих злоумышленников и поступить с ними согласно закону, но многим из них удалось скрыться и таким образом спастись. (39) Ибо суждено им было остаться в живых, чтобы погубить римлян страшными делами 103. Тот [Юстиниан], однако, против ожидания вдруг исцелился и тут же принялся за то, чтобы предать Феодота смерти как отравителя и мага 104. (40) Но поскольку у него не было предлога, воспользовавшись которым он мог бы погубить этого человека, он подверг самым жестоким пыткам некоторых из его близких, вынудив их сказать про него совершенно нелепые вещи. (41) Все отстранились и молчали, оплакивая злую участь Феодота; один Прокл, исполнявший должность так называемого квестора, заявил, что этот человек не повинен в предъявленном ему обвинении и вовсе не заслуживает смерти. (42) Поэтому по решению василевса Феодот был отправлен в Иерусалим. Узнав, однако, что туда прибыли люди с тем, чтобы его погубить, он скрылся в храме и все время так и жил до самой смерти.
(43) Таковы были дела, касающиеся Феодота. С этих пор стасиоты стали самыми благоразумными среди людей, (44) Впредь они не совершали подобных прегрешений, хотя им было позволено еще более безбоязненно творить беззаконие. (45) Доказательством этого является то, что когда какое-то время спустя некоторые из них отважились на нечто подобное, на них не было наложено никакого наказания. (46) Ибо те, в чьих руках имелась возможность наказывать, постоянно предоставляли совершившим такие страшные проступки полную свободу укрываться. И таким потворством побуждали их к нарушению законов.
(47) Пока жива была василиса 105, Юстиниан никак не мог сделать Феодору законной женой. Лишь в одной этом она пошла против него, хотя ни в чем другом ему не перечила. (48) Эта женщина, чуждая всякой испорченности, была простой крестьянкой и варваркой по происхождению, как я уже говорил. (49) Не отличаясь никакими достоинствами 106, она так и осталась несведущей в государственных делах. Во дворце она появилась не под собственным именем (слишком уж оно было смешное), но стала именоваться Евфимией. Со временем василиса умерла. (50) Василевс же, ослабевший умом и к тому же глубокий старик, был посмешищем для подданных, и все относились к нему с полнейшим пренебрежением, поскольку он не понимал, что происходит. Между тем перед Юстинианом все в страхе пресмыкались, ибо постоянно приводя все в смятение и беспорядок, он решительно все взбудоражил. (51) Тогда-то он стал добиваться обручения с Феодорой. Поскольку человеку, достигшему сенаторского звания, нельзя было жениться на блуднице, ибо это было запрещено древнейшими законами 107, он заставил василевса заменить эти законы другим законом, и с тех пор жил с Феодорой как с законной женой, сделав и для всех остальных доступным обручение с блудницами. И, будучи тираном, он немедленно принял сан автократора, благовидностью предлога скрывая насилие действий. (52) Ибо он был провозглашен василевсом римлян наряду со своим дядей всеми видными лицами, которые согласились на этот выбор по причине непреодолимого страха. (53) Итак, Юстиниан и Феодора вступили на царство за три дня до Пасхи, когда не позволялось ни приветствовать кого-либо из друзей, ни желать ему мира 108. (54) Спустя несколько дней Юстин скончался от болезни, процарствовав девять лет 109. Отныне царская власть была в руках лишь у Юстиниана и Феодоры.
X. Итак Феодора, таким-то образом, как мной рассказано, рожденная, вскормленная и воспитанная, без каких-либо помех достигла сана василисы. (2) Ибо у женившегося на ней и мысли не возникало о позоре своего положения, у него, располагавшего возможностью свершить свой выбор в пределах всей Римской державы и сделать супругой женщину, которая среди всех остальных была бы наиболее благородной, воспитанной вдали от чужих глаз, исполненной чувства глубокой стыдливости и скромности, отличающейся благоразумием и обладающей не только необыкновенной красотой, но и невинностью, из тех, кого называют прямогрудными. (3) А он не счел недостойным назвать своей всеобщую скверну, не стыдясь ничего, что было известно о ней, сойтись с женщиной, замаранной, помимо других грехов еще и многими детоубийствами, ибо она по собственному почину совершала выкидыши. Я думаю, что, говоря о нраве этого человека, незачем упоминать что-либо еще. (4) Ибо этот брак достаточно красноречиво раскрывает все пороки его души, так как он есть истолкователь, свидетель и описатель его нрава. (5) Ибо тот, кто, не стыдясь содеянного, не считает позором предстать бесстыжим перед окружающими, не упустит использовать любую лазейку в законе, и, выставив как щит бесстыдство, никогда не покидающее его чела, с готовностью и легкостью отваживается на самые скверные поступки. (6) Однако следует признать, что и среди сенаторов при виде позора, которым покрывается государство, никто не решился проявить недовольства и не воспротивиться этому, при всем том, что они должны были [отныне] поклоняться ей [Феодоре] как божеству. (7) Более того, ни один из священнослужителей не высказал открыто возмущения, несмотря на то что и им предстояло именовать ее владычицей. (8) И тот народ, который был ее зрителем, тотчас же и до неприличия просто счел справедливым, воздевая руки 110, и быть и именоваться ее рабом. (9) И ни один солдат не пришел в ярость от того, что ему придется отправиться в поход, подвергая себя опасности ради интересов Феодоры. И никто другой из людей не воспротивился ей, но все, мне кажется, склонив голову перед мыслью, что так предначертано, позволяли этому осквернению исполниться. Как будто судьба вознамерилась проявить свое могущество, посредством которого она управляет всеми человеческими делами, менее всего заботясь о том, чтобы то, что совершается, было бы справедливым или казалось бы людям разумным. (10) В самом деле, она по какому-то непонятному произволу внезапно возводит кого-то на огромную высоту, и тот, кто, казалось, опутан множеством препятствий, ни с какой стороны и ни в чем не встречает уже сопротивления, но непреклонно движется туда, куда она предназначила, в то время как все без сомнений уступают дорогу движению судьбы. Но пусть будет так, как угодно Богу, так об этом и говорят.