И. Валлерштайн Анализ мировых систем

«Общества» конкретны. Более того, общество — это термин, от которого мы вполне можем отказаться из-за его концептуальной многозначности в истории и, следовательно, неоспоримых и вводящих в заблужде­ние противоречивых определений. Общество — это тер­мин, использование которого в настоящее время в ис­тории и социальных науках является современным институциональному оформлению социальной науки в XIX в. Общество — это половина противоречивого тандема, другой частью которого является государство. Французская революция стала культурным разделом в идеологической истории современной мировой системы в том, что приве­ла к повсеместному принятию идеи, что социальное изменение, а не соци­альное постоянство является нормальным как в нормативном, так и в ста­тистическом смысле.

В XIX в. понятие «общество» противопоставлялось понятию «государ­ство». Многочисленные суверенные государства находились в фокусе поли­тической активности. Они казались местом для эффективного социального контроля и поэтому ареной, на которой можно было воздействовать на со­циальное изменение. Стандартный подход к интеллектуально-политическим вопросам в XIX в. был связан с вопросом о том, как «примирить» общество и государство. «Общество» должно было означать переплетение обычаев и традиций, которое связывает группу людей без всяких официальных правил несмотря на них либо в противовес им.

В некотором смысле «общество» представляло нечто более долговечное и «глубокое», чем государство, менее подверженное манипулированию и, ко­нечно, более неуловимое. С тех пор и поныне существуют горячие споры о том, как общество и государство относятся друг к другу, что должно быть чему подчинено и что из них воплощает в себе наиболее высокие моральные цен-ности. Со временем мы привыкли думать, что границы общества и государ­ства синонимичны, а если нет, то станут такими.

Мы живем в государствах. В основании каждого государства лежит обще­ство. Государство имеет историю, а потому, конечно, и традиции. Посколь­ку изменение является нормальным явлением, именно государства изменя­ются или развиваются. Они изменяют способ производства. Они становятся урбанизированными. Они имеют социальные проблемы, процветают или приходят в упадок. У них есть границы, внутри которых все факторы назы­ваются «внутренними», а вне которых — «внешними». Они «логически» яв­ляются независимыми единствами и как таковые могут «сравниваться» друг с другом для статистических целей.

Анализ мировых систем заменяет термин «общество» термином «ис­торическая система». Конечно, это замена чисто семантическая. Но она избавляет нас от главной коннотации, которую приобрел термин «обще­ство», его связь с «государством», а также от предположений насчет «где» и «когда».

Я выдвинул гипотезу о том, что есть три формы или разновидности ис­торических систем, которые я назвал мини-системами, мировыми импе­риями и мировыми хозяйствами. Я также предположил, что мы, возмож­но, могли бы выделить и другие формы или разновидности подобных сис­тем.

Мини-системы называются так потому, что они небольшие по разме­рам и, возможно, относительно кратковременны (жизненный путь при­мерно шести поколений), высоко гомогенны с точки зрения культурных и управляющих структур. Основополагающая логика — во взаимном об­мене.

Мировые империи являются крупными политическими структурами и зак­лючают в себе разнообразные «культурные» модели. Основополагающая ло­гики системы — экстракция «дани» из самоуправляющихся прямых произ­водителей (в основном сельских), которая передается к центру и перерасп­ределяется среди немногочисленной, но значимой сети чиновников.

Мировые хозяйства — это огромные неравные цепи интегрированных производственных структур, разделенных многочисленными политически­ми структурами. Основополагающая их существование логика заключается в том, что прибавочная стоимость неравномерно распределяется в пользу тех. кто смог захватить временную монополию на рынке. Это — «капиталисти­ческая» логика.

История сосуществования форм может быть воспроизведена следующим образом. В досельскохозяйственную эпоху существовало множество мини -систем, постоянное исчезновение которых было в основном следствием экологических катастроф, а также расколом групп, ставших слишком большими. Здесь наше знание очень ограничено. Тогда не существовало пись­менности, и нам приходится довольствоваться археологическими реконст­рукциями. В период, скажем, между 8000 г. до н.э. и 1500 г. н.э. на Земле сосуществовали одновременно многочисленные исторические системы всех трех разновидностей. Мировая империя была «сильной» формой той эпо­хи, поскольку, расширяясь, она разрушала и (или) поглощала как мини-си­стемы, так и мировые хозяйства. Сокращаясь же, она открывала место для возникновения мини-систем и мировых хозяйств. Большая часть того, что мы называем «историей» этого периода, — это история таких мировых им­перий, и это понятно, поскольку они оставили нам письменные описания того, что происходило. Мировые экономики были «слабой» формой, отдель­ными и не живущими долго. Это происходило потому, что они либо рас­падались, либо поглощались мировыми империями или трансформирова­лись в них.

Примерно в 1500 г. одному из таких мировых хозяйств удалось избежать общей судьбы. По причинам, которые следует объяснить, из консолидации мирового хозяйства родилась «современная мировая система». С тех пор она достигла своего полного развития как капиталистическая система. По своей внутренней логике это капиталистическое мировое хозяйство затем расши­рилось и захватило весь земной шар, впитывая в себя все существующие мини-системы и мировые империи. Таким образом, к концу XIX в. впервые в истории на Земле оказалась только одна историческая система. Мы до сих пор существуем в этом положении.

Капитализм — это система, основанная на соревновании свободных про­изводителей, использующих свободный труд со свободными предметами потребления, где понятие «свободный» означает доступный для продажи и покупки на рынке, не более того. Ограничение этих свобод, где бы оно ни существовало, является пережитком незавершенного эволюционного процес­са и означает, что зона или предприятие являются «менее капиталистичес­кими», чем это ограничение.

Это — точка зрения Адама Смита. Смит считал, что капиталистическая система — это единственная система, созвучная с «человеческой сущностью», и рассматривал альтернативные системы как навязывание неестественных и нежелательных ограничений на социальное. Но эту точку зрения в целом разделял и Карл Маркс. Характеризуя социальную систему, Маркс делал особый акцент на значимости свободного труда. Он не рассматривал капи­талистическую систему как вечно естественную и не считал ее желательной. Но он рассматривал ее как нормальную ступень исторического развития че­ловечества, где труд пока не свободен.

Большинство либералов и марксистов последних 150 лет рассматрива­ют эту картину «конкурентного капитализма» как точное описание капи­талистической нормы, и поэтому утверждают, что все исторические ситу­ации, имеющие отношение к несвободному труду (производителям), това­ру, являются отклонениями от этой нормы и таким образом должны быть объяснены. Норма большей частью отражает идеализированный портрет того, что считалось примером квинтэссенции нормы в Англии после про­мышленной революции, где пролетариат (безземельные, не имеющие ору­дий труда городские рабочие) трудился на фабриках, принадлежащих бур­жуазии (частным собственникам этих фабрик). Владелец здесь покупал рабочую силу рабочих (которым платили заработную плату), в основном взрослых мужчин, не имевших иной реальной альтернативы для выжива­ния, чем платный труд. Никто и никогда, однако, не пытался утверждать что все исторические конкретные ситуации подходят под эту модель. Но либералы и марксисты склонны рассматривать любую ситуацию, отклоня­ющуюся от этой модели, как менее капиталистическую в той степени, в которой происходит отклонение.

Если любую рабочую ситуацию «можно классифицировать по шкале сте­пени капиталистичности», то каждое государство как место развития этих рабочих ситуаций может также располагаться где-то на этой шкале. Эко­номическую структуру государства тогда можно рассматривать как «более» или «менее» капиталистическую, а саму государственную структуру как структуру, более или менее соответствующую степени капитализма в эко­номике или как несовместимую с ней. В этом случае мы можем ожидать, что она как-то изменится со временем в направлении большей такому со­ответствию.

Как может быть установлено «доминирование» определенного способа структурировать единицы труда в рамках пространственного единства (го­сударства), никогда не было достаточно ясно.

Между производительным и непроизводительным трудом было проведено различие. Несмотря на то что точные определения физиократов Сен-Симо­на и Маркса были далеко не одинаковы, оба они стремились определить не­которые виды «экономической деятельности» как не-труд, т.е. как непроиз­водительный труд. Это способствовало образованию довольно большой и очень полезной оценки в определении капитализма. Если среди различных видов деятельности, определяемых как непроизводительный труд, оказыва­ется значительное количество примеров, не отвечающих модели капиталис­тической ситуации труда, а наиболее явным, но далеко не единственным при­мером здесь является домашний труд, то становится намного легче утверж­дать, что «большинство» ситуаций труда в некоторых странах относится к типам, описанным в рассматриваемой модели, и, таким образом, мы действи­тельно имеем несколько «капиталистических» стран с точки зрения их со­циально-исторического определения.

Ситуаций, где свободные рабочие работают за плату на предприятиях свободных производителей, меньшинство в современном мире. Это, несом­ненно, верно, если единицей нашего анализа является мировое хозяйство. Анализ мировых систем показывает, что капиталистическое мировое хозяй­ство является особой исторической системой. В этой связи нужно подчерк­нуть тот факт, что конец XVIII и начало XIX в. представляют собой поворот­ный пункт в истории в том, что капиталисты наконец достигли обществен­но-государственной власти в ключевых государствах мира. Два великих события, случившиеся в этот период, — Промышленная революция в Анг­лии и Французская революция — были, как обычно считается, решающими-Простой обзор библиографии подтвердит, что значительная часть мировой истории связана с этими двумя «событиями».

Французская революция была моментом, когда буржуазия вытеснила феодальную аристократию с позиций государственной власти и этим транс­формировала докапиталистический общественный уклад в капиталистичес­кое государство. Промышленная революция выдвигает на первый план плоды такой трансформации. Как только капиталисты достигают государственной

власти (или, по словам Смита, сокращают вмешательство в государство), становится возможным значительно расширить триумфальные возможнос­ти капиталистической системы.

Идея Промышленной революции трансформировалась в идею Индуст­риализации и породила ряд подкатегорий, а поэтому и субвопросов: идею «взлета», понятия как «доиндустриальных», так и «постиндустриальных» об­ществ и т.д. Идея буржуазной революции стала исследованием того, где и как может произойти «буржуазная революция» (или приход к власти сред­него класса).

Анализ мировых систем призывает к оценке центральности этих подра­зумеваемых ключевыми «событий» с точки зрения типа, основ исторической системы, в рамках которой они происходят. Если единицей анализа совре­менной мировой системы является капиталистическое мировое хозяйство (и это «если» остается), то следует спросить, представляют ли полученные ка­тегориальные различия — сельское хозяйство и промышленность, землевла­делец и промышленник — лейтмотив, вокруг которого сконцентрировано историческое развитие.

Если существует индустриальная фаза, то мы можем дойти до постин­дустриальной. Если мы имеем дело с аналитически отделяемыми группа­ми, то может существовать лишь разобщенность держателей государствен­ной и экологической власти. Все эти категории находятся сейчас так глу­боко в нашем сознании, что мы практически не можем говорить о мире, не используя их. Анализ мировых систем показывает, что категории, инфор­мирующие историю, были исторически образованы, по большей части, не более века назад.

Анализ мировых систем стремится лишить понятие прогресса статуса траектории и открыть его заново как аналитическую переменную. Бывают исторические системы лучше или хуже (и мы можем спорить о критериях, по которым можно судить об этом). Нет никакой уверенности в том, суще­ствует ли линейная тенденция вверх, вниз или прямо. Возможно, что линия как раз неровная или, может быть, неопределенная. Если в мире существо­вали многочисленные примеры или типы исторических систем и если все исторические системы имеют начало и конец, то нам захочется понять, ка­ков процесс возникновения последовательности (временной и простран­ственной) исторических систем.

Валлерштайн И. Анализ мировых систем: совре­менное системное видение мирового сообщества // Социология на пороге XXI века: новые направления исследований. М., 1998. С. 129—147.

Э. Гидденс

Мировая система и Европа

В основе преобразований обществ Западной Европы лежали две великие революции. Второй из них была политическая революция, результатом которой стало возникновение национальных государств. В формиро­вании современного мира этот феномен играет такую же важную роль, как и процесс индустриализации об­щества. Жители западных стран воспринимают как не­что само собой разумеющееся то, что они являются «гражданами» отдельных государств. При этом все прекрасно понимают, какую важную роль в их жизни играет государство (централизованное пра­вительство и местная администрация). Между тем утверждение гражданских прав и, в частности, всеобщего избирательного права — явление относительно недавнего прошлого. То же самое можно сказать и о национализме как чув­стве принадлежности к определенной национальной общности, отличной от других.

Гражданские права и национальное сознание стали характерными черта­ми «внутренней» организации национальных государств, однако в равной степени важны и отношения между национальными государствами. Эти от­ношения являются фундаментальной отличительной чертой современной эпохи.

Современная мировая система не имеет аналогов в истории человечества. Каждая из «двух великих революций» приобрела глобальные масштабы. Промышленный капитализм основывается на чрезвычайно сложной специ­ализации производства, на разделении труда, при котором отношения обмена охватили весь мир. Достаточно задуматься об одежде, которую вы носите, о комнате, в которой вы находитесь, или о том, что вы будете через некоторое время есть. Вряд ли вы сами сшили себе одежду, построили себе здание или произвели продукты питания. В промышленно развитых странах специали­зация производства воспринимается как должное, однако до прихода про­мышленного капитализма разделение труда носило гораздо менее сложный характер. Большинство населения в основном само производило для себя все необходимое, а в тех случаях, когда это было невозможно, прибегало к услу­гам других членов местной общины. В современном мире продукция про­изводится и обменивается в мировых масштабах, что стало возможным бла­годаря поистине глобальному разделению труда. При этом большинство продукции, потребляемой на Западе, не просто производится в других час­тях мира и наоборот. Между производственными процессами в различных точках земного шара могут существовать сложные взаимосвязи. Так, отдель­ные телевизионные детали могут производиться в одной стране, другие де­тали — в другой, сам телевизор собираться в третьей, а продаваться в совер­шенно другом месте.

Однако новая уникальная мировая система не является результатом рас­ширения исключительно экономических отношений. Распространение ка­питализма сопровождалось повсеместным становлением национальных государств. Я уже упоминал некоторые «внутренние» характерные черты на­ционального государства. Однако было бы не совсем правильно говорить о национальном государстве как о чем-то «универсально-автономном». Не­обходимо говорить о национальных государствах, которые с момента сво­его возникновения в Европе всегда отличались комбинацией отношений добрососедства и конфликтов. Современный мир представляет собой хит­росплетение разнородных национальных государств. Возникновение наци­ональных государств в Европе и особенно их развитие в других частях зем­ного шара — феномен относительно недавнего прошлого. На протяжении большей части истории человечества люди жили в разбросанных по земле малочисленных общинах, обеспечивающих свое существование охотой на животных и сбором съедобных растений. Это были общества «охотников и собирателей». На протяжении большей части последних десяти или около того тысячелетий мир был все еще редко заселен (по сравнению с нашими днями) людьми, жившими в общинах охотников и собирателей, малочис­ленных сельскохозяйственных поселениях, городах-государствах или им­периях. Некоторые империи, такие, как Древний Китай, были очень боль­шими. Однако по своему устройству они радикально отличались от совре­менных национальных государств. К примеру, центральному правительству Древнего Китая так никогда и не удавалось установить действенный кон­троль над своими многочисленными провинциями, особенно в более от­даленных районах.

Жизнь большинства подданных китайского государства совершенно от­личалась от жизни их правителей. Между культурой и языком основной массы населения и государственных чиновников было мало общего.

Важно подчеркнуть, что, хотя только что упомянутые типы общества и состояли в различного рода отношениях, они ни в коей мере не охватыва­ли весь земной шар, как это происходит сегодня. До XX в. поговорка «Вос­ток — Востоком, Запад — Западом, и им никогда не сойтись» отражала впол­не реальные обстоятельства. Несмотря на то что начиная с XI в. между Китаем и Европой и существовали редкие торговые и некоторые другие связи, можно без преувеличения сказать, что на протяжении последующих столетий народы Китая и Запада могли с таким же успехом проживать в раз­личных вселенных. В современном мире ситуация коренным образом из­менилась, хотя культурные различия между Востоком и Западом по-преж­нему сохраняются.

Современный Китай — уже не империя, а национальное государство, отличающееся гигантскими территорией и населением. Согласно утверж­дениям китайских лидеров, это социалистическое государство. Далеко не все из многочисленных национальных государств в мире следуют «либе­рально-демократической» модели, наиболее прочно укоренившейся в За­падной Европе.

Культивирование исторического понимания того, насколько новы и дра­матичны социальные преобразования последних двух столетий, — дело не­простое. Однако, по всей видимости, еще сложнее избавиться от явного или подспудного убеждения в том, что образ жизни, получивший распростране­ние на Западе, в чем-то превосходит образ жизни других культур. Такое убеж­дение обусловлено распространением западного капитализма, повлекшим за собой притеснение и уничтожение большинства других культур, с которыми капитализм вступал во взаимодействие. Идеи социального превосходства получили свое дальнейшее конкретное воплощение в работах тех социал ьн ых мыслителей, кто пытался втиснуть историю человеческого общества в схе­мы социальной эволюции, где в качестве критерия «эволюции» имеется в

виду способность различных типов общества контролировать или подчинять себе окружающий их материальный мир. В таких схемах западный индуст­риализм неизменно занимает главенствующее положение, поскольку несом­ненно обеспечивает уровень материального производства, намного превос­ходящий уровень производства всех известных истории общественно-эко­номических формаций.

Социология призвана развенчать этноцентризм эволюционных схем. Эт­ноцентризм представляет собой концепцию, в которой в качестве критерия оценки всех других обществ и культур используется точка зрения данного конкретного общества. Нет никаких сомнений в том, что подобное отноше­ние глубоко укоренено в западной культуре.

Характерно оно и для других обществ. Однако на Западе убеждение в соб­ственном превосходстве является выражением и оправданием жадного по­глощения индустриальным капитализмом других форм жизни.

Следует четко понимать, что было бы ошибкой отождествлять экономи­ческую и военную мощь западных стран, позволившую им занять ведущие позиции в мире, с вершиной эволюционного развития общества. Столь ярко проявляющаяся на Западе оценка уровня развития общества исключитель­но на основе критерия материального производства сама по себе представ­ляет собой аномальное явление, если сравнивать ее с установками других культур.

Антропологическое измерение социологического воображения позволя­ет осознать то многообразие форм организации человеческой жизни, кото­рые имели место на нашей планете. Ирония современной эпохи проявляет­ся в том, что систематическое изучение разнообразия человеческой культу­ры — «полевая работа антропологии» впервые стало проводиться как раз в то время, когда всепоглощающее расширение промышленного капитализма и усиление военной мощи западных государств активно способствовали унич­тожению этого разнообразия.

Показательно, что в работе Жан Жака Руссо «Рассуждение о происхож­дении и основаниях неравенства между людьми» (1755) четко проводится мысль о том, что, лишь осознав поразительное многообразие социальных формаций, мы можем лучше понять самих себя. «Весь мир, — пишет Руссо, — состоит из множества обществ, о которых мы знаем только понаслышке. Тем не менее, мы по-дилетански выносим суждения относительно всего челове­чества».

Сокращено по источнику: Социологические исследования. 1994. № 2. С. 129-138.

П. Арукер