Мусульмане в фокусе имперской политики XVIII в.
Ислам является одной из традиционных религий на территории России. Контакты и связи народов нашей страны с исламским миром начались ещё в раннем Средневековье. Непрерывное расширение территории России в XVI-ХIХ вв., включение в ее состав Поволжья, Приуралья, Сибири, Крыма и Туркестана сделало подданными монархии Романовых многочисленные народы, верой которых был ислам. Как отмечал историк и исследователь ислама Д.Ю. Арапов, в XVI–перв. пол. XVIII вв. в отношениях России с её подданными-мусульманами не все было гладко. В целом, ислам и его учреждения в России никогда не были официально запрещены, но все же переход в православие всячески приветствовался. Законодательство первых русских императоров и императриц было направлено на ограничение ислама. Строительство новых мечетей было затруднено, поощрялись переход мусульман в православие и миссионерская деятельность православного духовенства. Попытки возврата из православия в ислам пресекались[179].
И все же, несмотря на наличие религиозной границы, христианская Россия оставалась на удивление открытой по отношению к исламу.
«Святая Русь» до нач. XVIII в. терпимо воспринимала в составе своего дворянства мусульман, которым принадлежали крестьяне, исповедовавшие православие. Подобная терпимость по отношению к исламу, насколько известно, не имела аналогов в Европе раннего Нового времени и отличает российскую ситуацию, например, от испанской. В целом религиозная политика Москвы в XVI и XVII вв. оставалась гибкой и прагматичной. Приоритетными вопросами оставались укрепление власти над нехристианскими подданными и экономическая эксплуатация их территориальных ресурсов, но ни в коем случае не религиозная или языковая гомогенизация[180].
По мнению Д.Ю. Арапова, плитика первых Романовых по отношению к исламу и мусульманам где-то до 70-х гг. XVII в. определялась прежде всего задачами устройства внутренней жизни Московского царства после завершения Смуты. В целях консолидации верного новой династии поместного дворянства (в том числе и мусульман) всему ему были оставлены полученные в «безгосударное время» земли (в том числе и с запретными в принципе для «магометан» православными земледельцами). Соборное Уложение 1649 г. сохранило эту установку, но «заморозило» дальнейший рост данного рода земельных владений для мусульман[181].
Особое внимание на Земском соборе 1649 г. было уделено защите прав и привилегий бывших мусульман – «новокрещен». Среди всего перечня средневеково-варварских способов наказаний, упоминаемых в 22 главе Соборного Уложения, крайней беспощадностью выделялась кара для «магометан» за «совращение» каких-либо «православных московских людей» в ислам: «того бусурмана по сыску казнить, зжечь огнем безо всякого милосердия»[182].
В начавшийся XVIII в. политика государства по отношению к исламу стала достаточно жесткой. Петр I сохранил право исповедовать ислам, но зато жестко ограничивал возможность «служилых татар» владеть крепостными православного вероисповедания. По указу 1713 г., ежели подобные «владедьцы» в Казанской и др. губерниях хотели сохранить своих работников, то оные «басурмане магометанской веры» должны были креститься в православие или, при сохранении ими ислама, «отписывать» своих работников-христиан с «пашнею и со всеми угодьями… на государя»[183].
Здесь, наверное, стоит оговорить, что для описываемого периода XVIII в. понятие «татары» в сфере конфессинальной политики – это, прежде всего российский термин, обозначавший разрозненные и этнически разнородные группы тюрко-мусульманского населения Поволжья и Приуралья, позволявший на основе вероисповедания определять статус этих групп в рамках внутрироссийской политики[184].
Политика дочери Петра Великого – императрицы Елизаветы Петровны, женщины чрезвычайно набожной, весьма благоволившей буддистам, была по отношению к исламу весьма неблагосклонной. Главным инициатором антиисламской политики в России сер. XVIII в. было православное духовенство. Если верить сохранившимся документам, то правящие архиереи были озабочены скорее не самим фактом присутствия мусульман, а их влиянием на людей, недавно обращенных в православие – «новокрещеных». В этой связи в поле зрения российской имперской политики по отношению к мусульманам попадают 2 основных вопроса – это «проблема» места жительства мусульман и «проблема» количества мечетей[185].
Так согласно Сенатскому указу 19 ноября 1742 г. «О недопущении строить мечети, и о разведывании губернаторам и воеводам о обращенных в магометанский закон новокрещенных людях» было велено разрушить мечети, находящиеся в основных регионах, населенных мусульманами, где они располагались по соседству с местами жительства новокрещеных: «…все имеющиеся в Казанской губернии новопостроенные за запретительными указами мечети, по силе Святейшего Синода определения и посланного в Казанскую губернскую канцелярию указа, а наипаче в таких местах, где воспринявшие веру греческого исповедания жительство имеют, сломать и впредь строить отнюдь не допущать, и того Казанской, Сибирской, Астраханской и Воронежской губерниям накрепко предостерегать» [186].
Тот же Сенатский указ 19 ноября 1742 г. предписывал местным администраторам выявить количество мечетей «ежели же где оные татары жительство свое имеют в отдалении от новопросвещенных жительств, и особливыми от них селами и деревнями состоят, а в них мечети есть же, оные описав, сколько где ныне таковых есть, а когда построены и каком одна от другой мечети расстоянии, и при скольких дворах, и должно ль им впредь быть, или кои разломать, или без разломки для неминуемой жителей татарских законной нужды оставить надлежит: о том о всем тем губернским канцеляриям с епархиальными архиереями согласиться, и на мере постановя, в Правительствующий Сенат донести, и ожидать конфирмации» [187].
Использование Сибирской митрополией насильственной формы обращения мусульманского населения в православие шло вразрез с буквой закона, провозглашенного верховной властью. Указ императрицы Елизаветы Петровны 1744 г. устанавливал, что обращение татар в православную веру должно носить добровольный характер[188].
В XVII веке в Тобольске совместно проживали и русские, и татары с бухарцами. В этот период сибирские митрополиты начинают предпринимать попытки оградить православное население города от татар. Тобольские иерархи стали обращаться к царю с просьбой принять узаконения, запрещающие совместное проживание лиц разных конфессий[189].
По мнению Д.Ю. Арапова, государственные интересы в политике по отношению к мусульманам даже тогда, в сер. XVIII в., как правило, преобладали над «религиозными»[190]. Однако все же недостаточно толерантное поведение властей империи вызывало раздражение верхов мусульманской общины России. Оно нашло отражение в наказах мусульманских депутатов в Уложенную комиссию 1767 г., где подчеркивалась необходимость снятия ограничений в отправлении религиозных обрядов ислама.
Ожиданиям российских мусульман ответила политика ограниченной веротерпимости, которая начала проводиться в России во времена царствования выдающейся правительницы в истории нашей страны – императрицы Екатерины II. Именно начиная с 70-х гг. XVIII в., отношение имперских властей к мусульманам становится более толерантным, что было в первую очередь обусловлено изменившимися задачами внутренней и внешней политики Российского государства. В своем знаменитом Наказе в Уложенную комиссию 1767 г. царица отметила, что «весьма бы вредный для спокойства и безопасности своих граждан был порок, запрещение или недозволение их различных вер»[191]. Данное положение вписывалось в рамки идеологии просвещенного абсолютизма. 17 июня 1773 г. веротерпимость была провозглашена в указе Екатерины II, разрешившем строительство мечетей для всех мусульман России[192].
По мнению Д.Ю. Арапова, реализация принципа веротерпимости была стимулирована внешними событиями того времени – первым разделом Польши и русско-турецкой войной 1768-1774 гт. В 1774 г. по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору Россия признала духовный авторитет османского султана «яко Великого Калифа Магометанского закона» и конфессиональную зависимость от него ставших тогда политически независимыми мусульман-суннитов Крыма. В 1783 г., ликвидируя Крымское ханство, Екатерина II в одностороннем порядке аннулировала данную статью мирного договора и одновременно провозгласила в своем манифесте
8 апреля 1783 г. свое стремление «охранять и защищать их [мусульман – прим.], храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет непрекосновенно»[193]. Аналогичная политика по отношению к мусульманам проводилась и в других районах империи.
Признав права мусульманской общины России на ее религиозную самобытность, русская власть стала более активно, чем раньше встраивать ее в систему государственного устройства империи В 1788 г. мусульмане центральной части России и Сибири (за исключением Крыма) официально были приписаны к Оренбургскому махометанскому духовному собранию (ОМДС). Создание данного органа означало новый этап в государственно-конфессиональной политики Российской империи по отношению к исламу.
§ 2. Сибирский вариант религиозной терпимости.
Конфессиональную политику в Сибири XVII-XVIII вв. следует отнести к слабо изученным в литературе темам. В историграфии предпринимались попытки проанализировать российское законодательство XVII-XVIII вв. по отношению к мусульманам Сибири практически исключительно по материалам ПСЗ Российской империи. В.П. Клюева рассмотрела основные миссионерские инициативы православного духовенства в отношении мусульман Сибири[194]. Г.Ш. Мавлютова на основе опубликованных законодательных источников попыталась выявить основные тенденции в конфессиональной политике российских властей в Сибири[195]. Вместе с тем, остается практически не изученным вопрос о том, какие факторы влияли на принятие решений, касающихя мусульман Сибири, какие силы выступали в защиту их интересов? Попробуем рассмотреть данную проблему по доступным нам документам из ПСЗ и материалам из фондов Сибирского приказа РГАДА.
После присоединения Сибири к Русскому государству на её обширной территории продолжали существовать различные религии. Основное тюркоязычное население Западной Сибири, представленное сибирскими татарами и бухарцами, исповедовало ислам суннитского толка.
Историк Сибири Юрий Слёзкин отмечал, что в отличие от первооткрывателей Новой Испании, Новой Англии и Новой Франции, русские казаки – первопроходцы XVII в. не пытались расстворить новый мир в старом путем переименования, разрушения или обращения в иную веру.
По мнению Ю. Слезкина, «казаки знали, что находится на чужих реках среди чужих народов, и сообщали царю в Москву «прямые имена» и «прямые шерти»[196], а царь со своей стороны приобретал новых подданных, не приобретая при этом новых русских. Иноземцы оставались иноземцами, платили они ясак или нет» [197]. Никаких попыток полного присвоения новых территорий, по мысли Слёзкина, не было вплоть до нач. XVIII в.
Конечно, не все русские смотрели на мир таким образом. Вскоре после своего поставления на тобольскую кафедру в 1621 г. митрополит Киприан[198] занялся включением сибирских народов, ландшафтов и прошлого в русскую и, таким образом, всемирно-христианскую – литературную и религиозную традицию. Слёзкин считает, что под присмотром митрополита Киприана тобольские писцы радикально переосмылили устные сообщения и воспоминания казаков-ермаковцев. Дело продолжили летописцы дома Строгановых и Сибирского приказа, которые как правило, сотрудничали с церковью в символическом «крещении» новых земель. Военная кампания Ермака превратилась в Ремезовской летописи[199] едва ли не в акт возмездия «супротивным супостатам» и в снискание отважными казаками «вечной славы», в то время как разнообразные иноземцы стали «безбожными агарянами», «проклятыми басурманами»[200] и «скверными варварами», возглавлявшимися «прегордым ханом Кучумом»[201].
Тем не менее, для кон. XVII в. можно говорить о политике относительной веротерпимости в отношении мусульман Сибири. Это подтверждается именным царским указом, адресованным другому Тобольскому и Сибирскому митрополиту – Павлу I в 1685 г. Указы предписывал крестить татар и бухарцев в православную веру. Однако обращение в православие должно было быть добровольным, без какого-либо принуждения, в указе говорилось: «…буде которые иноземцы похотят креститься в православную христианскую веру волею своею, и их велеть принимать и крестить, а неволею никаких иноземцов крестить не велено…»[202].
Политика относительной терпимости объяснялась желанием сохранить ясачные волости в качестве поставщиков пушнины и не допустить возникновения конфликтов на почве конфессиональной принадлежности. Доводы правительства в пользу этой политики нашли отражение в том же указе царицы Софьи Алексеевны 1685 г. «…для того, что Сибирь Государство дальнее и состоит меж бусурманских и иных вер многих земель, чтоб тем Тобольских татар и бухарцов и иных приезжих иноземцов не ожесточить, и от Государской милости их не отгонять, и Сибирскому государству какого повреждения не учинить»[203]. Таким образом, можно говорить о том, что верховная власть стремилась, прежде всего, к поддержанию стабильности и сохранению мира в регионе.
Правила начали меняться в начале XVIII в. Когда Петр Великий провозгласил, что Россия должна догнать Европу, показалось вполне естественным, что и российским «иноземцам» есть кого догонять. Петром I был поднят вопрос о целенаправленном крещении сибирских народов.
В 1714 г. вышел царский указ повелевавший наряду с другими сибирскими народами крестить и мусульман[204]. Специальные миссии были напрвлены не только по Западной Сибири, но и в Пекин, на Камчатку, в Иркутск, а позже – на Колыму и Анадырь[205]. Массовое крещение сибирских народов осуществлялось под руководством схимонаха Феодора (Федор Лещинский), который использовал ненасильственную форму обращения в православие. Это подтверждается челобитными сибирских татар и бухарцев:
«…в прошедших де годах бывший в Тобольске и в Тюмени преосвященный схимонах Феодор, проповедник закона христианского, крестил… желающих из татар и бухарцов, а в мечетях их, как церквам и закону Христианскому никакой противности не усмотрел…»[206].
Историк И.И. Огрызко отметил важное противоречие миссионерской деятельности Церкви фискальным интересам российской казны. Ввиду действующих на нач. XVIII в. законов, государство, действовавшее рука об руку с Церковью, оказалось вовсе не заинтересованным в миссионерском служении среди нерусского населения. Ведь если «аборигены», обязанные платить дань крестились, они освобождались от ясака. Это создавало трудности с пополнением бюджета в то время как в кон. XVII-нач. XVIII в. ясак был особенно важен для Русского государства и составлял примерно 20 % всех доходов государства, а кроме того, собольи и др. шкуры были важным экспортным товаром[207]. Выход был найден незамедлительно – в 1702 г. митрополит Сибирский Филофей Лещинский получил дозволение Петра I обращать ясачных людей, не освобождая их от дани[208].
Вступивший в 1742 г. в управление Тобольской епархией митрополит Антоний Нарожницкий развернул активную деятельность по обращению сибирских народов. Действия православного духовенства вызвали противодействие со стороны мусульман. В начале 1750-х гг. тюменские и тобольские татары подают челобитные о насильственном крещении. Массовые обращения в высшие инстанции заставили власть создать следственную о татарах и бухарцах комиссию, которая должна была, в том числе разобраться в причинах жалоб татар[209].
С восшествием на трон Екатерины II произошло координальное изменение в отношении к мусульманам. Сибирь стала «царством», а российские мусульмане хорошими подданными. В своих наставлениях Екатерина II рекомендовала ласковость и щедрость на том основании, что они «всегда имели у непросвещенных народов наилучшие успехи, и чрез такие ласковые способы учиненные покорения народов всегда были прочнее дургих», но далее пояснила, что «несчастные твари» «покрыты мраком паче невежества, нежели лютости» и что европейцы сами провоцируют их на проявления «любомстительности»[210].
В историографии высказывались различные точки зрения о причинах появления в сер. XVIII в. жестких «антиисламских» указов.
По мнению Д.Ю. Арапова, жесткая политика Петербурга по отношению к исламу в нач. XVIII в. была в значительной степени обусловлена обострением внешнего «мусульманского» фактора. Оно прежде всего выразилось в почти непрерывных военных конфликтах России с исламскими Турцией и ее вассалом – Крымом (русско-турецкая война 1676-1681 гг., Крымские и Азовские походы)[211].
По мнению Ю. Слёзкина, активизация миссионерской политики в нач. XVIII в., а следовательно, и усиление давления на мусульман было связано необходимостью «принадлежать к новому бюрократическому государству, что предполагало определенную степень «цивилизованности»; погоня же за цивилизацией началась с крещения»[212]. Андреас Каппелер разделяет тезис о европеизации России как факторе, который изменил правила игры на российском восточном и южном фронтирах. «На правах европейской державы Россия восприняла идеи прогресса и mission civilisatrice среди отсталых язычников Востока. Крещение объявляется непременным условием просвещения, а понятие «иноверцы» сменяет собирательный термин «иноземцы». Россия восприняла также представление о цивилизационном превосходстве Европы и открыто следовала примеру западноевропейской миссионерской политики, стремясь избавиться от упреков в веротерпимости к многочисленным нерусским подданным империи, которая рассматривалась в просвещенной Европе как симптом отсталости»[213].
Историк К.В. Харлампович выделел и другой фактор, который по его мнению, способствовал усилению православной миссии в Сибири. Большинство новых церковных иерархов, рекрутированных Петром I в Сибирь, были выпускниками Киевской духовной академи, на которую существенное влияние оказали польские иезуитские колледжи. С 1701 по 1762 г. все сибирские митрополиты были малороссами (украинцами)[214].
На мой взгляд, истоки и предпосылки жестких инициатив в отношении мусульман Сибири в XVIII в. следует также попробовать поискать в местных факторах. Думаю, что тот образ мусульман, который пытались создать сибирские архиереи в жалобах верховной власти имеет корни в интеллектуальной традиции созданной в самой Сибири тобольским окружением С. Ремезова в XVII в.
Так в Ремезовской летописи при описании знамений хану Кучуму, возвещавших, по мысли летописца, скорое падение его царства, приводится рассказ о поединке двух медведей на берегу Иртыша, который летописец отождествил с борьбой Ермака и «басурман»: «…и умертвив малый зверок белого зверя, и виде умерша, и побеже от него на стрелку в луг и не виден бе. Белому зверку убиенну, лежащу на острову в вид бусурманом [в поле зрения – прим. И. П.] 3 дня мертву, на четвертый же хотеша в малой лодийце видети бывшее чудо зверя, каков лежит умре; егда же быша среди Иртыша, хотя приближитися к берегу, внезапно мертвый зверь скочил и рыкнул велми и кинулся в воду и отопе, и тии зрети поидоша, вси утопша. И по сему проклятии басурманы о Сибири велми блазнятся, понежи шихи [шейхи, суфийские лидеры – И.П.] их в повестех истолковаша им, яко малый зверок – Ермак, басурманство яко болшого зверя, и 3 день мертвый оживя, то по времени паки возьмут Сибирь бусурманы во владение ненадолго, и о сем блазнятся в Тобольску до дне сего и покушаются взять и многие споны [препятствия – И.П.] сибирским жителям чинят по своей истории»[215].
Очевидно, в этом фрагменте летописи отражены страхи тобольских жителей сер. XVII в. перед мусульманами. Слово «блазнети» значило в древнерусском языке «обольщаться», «обмынываться»[216]. «Блазнь» – это заблуждение, ложное представление. Конечно, перед нами произведение, созданное в эпоху постоянной борьбы на сибирском пограничье –
в перв. пол. XVII в. с наследниками Кучума, позднее – с киргиз-кайсаками (казахами) и джунгарами. Тем не менее, летописец явно отсылает свои страхи перед «бусурманами» к кон. XVII-нач.XVIII в. с указанием «до дне сего».
Таким образом, образ мусульман Сибири, который создавало тобольское духовенство XVIII в. в жалобах в Синод и прошениях, адресованных верховной власти, был тесно связан с предшедствующей летописной традицией. Страх перед тем, что «возьмут Сибирь бусурманы» оказался весьма устойчивым и, более того, он влиял на управленческие решения местных администраторов.
Заключение
Таким образом, в XVII-XVIII вв. сибирские бухарцы смогли не только сохранить свой экономический потенциал, но и укрепить его, пользуясь привилегиями, дарованными верховной властью. В течение рассмотренного периода сибирские бухарцы заняли лидирующее положение в мусульманской общине Западной Сибири. Выполняя важную роль посредников в экономических и дипломатических связях России с сопредельными государствами, бухарцы стали важной частью системы косвенного управления в Сибирской губернии. На примере клана Кульмаметьевых мы проследили способы взаимодействия губернских властей и сибирских мусульманских элит, которые не всегда были простыми. Кульмаметьевы, пользуясь своим положением, могли оказывать влияние на принятие решений, касающихся статуса ислама и мусульман в Сибири. Благодаря своему экономическому потенциалу можно допустить, что «голова Сибирского иррегулярного казачьего войска» стал зримым выразителем интересов татар и бухарцев в Сибири, которые в сер. XVIII в. стали объектом миссионерской политики РПЦ. Приход к власти императрицы Екатерины II стал новой вехой в истории сибирских мусульман. Создание первой ясачной комиссии и деятельность сибирских бухарцев в Уложенной комиссии стали основой для упрепления власти мусульманских элит в Сибири. Вплоть до 1810-х годов Кульмаметьевы играли ведущую роль в мусульманской общине западносибирского региона. Окончательное падение их влияния произойдет после начала реформ М.М. Сперанского 1822 г.
Тем самым, история семейства Кульмаметьевых – яркий пример использования систем косвенного управления администраторами Сибири, требующий дальнейших исследований с привелечением новых документов.