Гаэтано Моска, «Теория правлений и парламентское правление» (1884), «Элементы политической науки» (1896)
Читатель.Я достаточно давно вас читаю, чтобы угадать ответ. В тогдашней Италии сложилась какая-то необычная политическая ситуация, верно?
Теоретик.Верно. Но раз уж вы начали угадывать, попробуй те сделать следующий шаг. А что это была за ситуация?
Читатель.Ну, я не историк. Кажется, там была революция, и Гарибальди объединил Италию. Но это было в середине века, а потом вроде бы ничего не происходило. Так что я теряюсь в догадках, как вы на этот раз выкрутитесь. Если бы в тогдашней Италии что-то случилось, я бы об этом знал!
Теоретик.Вы вроде бы не первый час читаете нашу книгу, а все еще рассуждаете как обычный человек. Сделайте над собой усилие, переключитесь в режим человека Власти. Что вы можете знать о том, чего сами никогда не изучали и о чем вам рассказали другие люди, преследующие свои собственные, а не ваши интересы?
Читатель.То, что им выгодно, чтобы я знал. Но, черт возьми, это что, вообще ко всем моим знаниям относится? В том числе и про Италию XIX века, про которую я толком ничего не знаю?!
Практик.А между тем, Вы почти наверняка кое-что знаете, только забыли! «Ты вырвешь у дракона зубы и растопчешь львов, — сказал господь» — помните эту фразу? Это эпиграф к книге об объединении Италии, которую написал аббат Фариа, один из главных персонажей «Графа Монте-Кристо»! Так что все советские школьники про важность объединения Италии знали. А уж кто читал «Овода» Войнич (который, правда, читается не так легко, это вам не Дюма), тот и вовсе играл в итальянских революционеров и командовал собственным расстрелом! А вот почему школьники эту тему дальше не развивали — это уже отдельный вопрос.
Теоретик.Конечно же выгодность Власти относится не только к Вашим знаниям об Италии, но и вообще ко всемзнаниям. Если Власти1 выгодно, чтобы ее подданные знали определенный эпизод в истории, вы (вместе со всеми) будете ею знать414 415. Если же прямой выгоды для Власти от ваших знаний о чем-нибудь нет (не говоря уже о прямых убытках), то вы, скорее всего, этих знаний ине получите. И если вы ничего не слышали про Италию второй половины XIX века, то это говорит лишь о том, что там не происходило ничего выгодного Власти. Так что давайте восполним пробел в наших знаниях и посмотрим, какие исторические обстоятельства сорвали маску государства с лица итальянского правящего класса.
Несмотря на то что страстный призыв Макиавелли «объедините Италию!» прозвучал еще в начале XVI века, и 300 лет спустя территориальная наследница Римской империи оставалась столь же раздробленной и зависимой от соседних государств.
По итогам Венского конгресса 1815 года, поделившего остатки империи Наполеона между странами-победи гелями, Италия была разделена на восемь государств. Ломбардия и Венеция вошли в состав Австрийской империи в качестве Ломбардско-Венецианской области.Герцог ТосканыФердинанд III (Габсбург, родной брат императора Австрии Франца II) заключил с Австрией военный союз, подчинив свою армию австрийской. Небольшие княжества Парма, Луккаи Модена,формально независимые, оказались с двух сторон окружены австрийскими войсками и попали под полный контроль австрийской империи. Относительно независимыми могли считаться оставшиеся три государства: управляемая Римско-католической церковью Папская область, Сардинское королевство(включавшее в себя Ниццу, Савойю, Пьемонт и собственно остров Сардинию), где королем был Виктор-Эммануил I из савойской династии, и Королевство обеих Сицилии,где правил Фердинанд I из династии Бурбонов,
«..,от северного до южного крал полуострова одна и та же политика, разнообразная в своих внешних формах, но, в сущности„ одна и та же по направлению, была предложена державами, навязана Австрией и принята итальянскими государями. Эта политика стремилась превратить Италию в "географический термин”, а каждое из итальянских государств — в дореволюционную монархию...» [Лависс, 1938, т. 3, с. 495}.
Восемь государств, две крупнейшие европейские династии (Габсбурги и Бурбоны), Римско-католическая церковь (влияние которой в XIX веке было намного сильнее нынешнего) — казалось совершенно невероятным, что из этой разделенной между сильнейшими хищниками территории может возникнуть единая Италия. Но в делах Власти нет ничего невозможного, а есть лишь кропотливая работа по созданию и укреплению властных группировок.
Именно такая работа и началась практически сразу же после Венского конгресса. На юге Италии еще с наполеоновских времен действовало тайное1 общество карбонариев (организованное по схеме масонства); в новых условиях оно сменило цель с освобождения от французской оккупации на установление конституционной монархии, и привлекло в свои ряды новых (и весьма обеспеченных) участников, недовольных абсолютистскими режимами. Карбонарии многократно пытались захватить власть вооруженным путем — в Неаполе в 1820-м, в Пьемонте в 1821-м, в Парме, Модене и Папской области в 1831-м, — но неизменно терпели поражение, поскольку на помощь действующим монархам приходили австрийские войска. Способность карбонариев в любой подходящий момент устроить очередную революцию была очевидной, и они стали главной оппозиционной силой Италии:
«В Пьемонте Карл-Альберт в 1831 году наследовал Карлу-Феликсу... Он сам определил свое положение, сказав герцогу Омальскому:"Я стою между кинжалом карбонария и иезуитской чашкой шоколада**» [Лависс, 1938, том 3, с. 516].
Тем не менее невозможность удержания власти, захваченной с помощью заговоров и восстаний, стала к началу 1830-х годов очевидной даже для самих карбонариев. Для победы нужна была сила, способная противостоять не отдельным монархам, а всей Австрийской империи; такая сила должна была опираться не на узкий круг заговорщиков, а на широкое движение под понятными каждому итальянцу лозунгами. Первым осознал этот факт молодой (26 лет) карбонарий Джузеппе Мацзини416 417 418, эмигрировавший во Францию после очередного неудачного мятежа. Б 1831 году он (вместе с другими такими же эмигрантами) создал «Молодую Италию» — организацию нового типа, главным лозунгом которой стало объединение Италии. Поскольку никакой династии общеитальянских королей в природе не существовало, естественным продолжением этой идеи было требование республики — государственного строя, способного объединить страну и безо всяких королей. Третьим новшеством Мадзини стала открытая пропаганда своих идей — массовая печать (разумеется, за пределами Италии) и распространение (уже в самой Италии) листовок, брошюр и журналов1:
«... Мадзини.,. научил несколько поколений молодежи лепетать слово „республика"» [Кин, 1978, с. 56],
Благодаря новизне программы и личной активности Мадзини «Молодая Италия» привлекла в свои ряды значительное число бывших карбонариев’. Организация пустила корни по всей Европе; в апреле 1833 года капитан зашедшего в Таганрог торгового судна «Клоринда» познакомился там с итальянским эмигрантом Джованни Канео и вступил в «Молодую Италию», находясь на российской земле. Звали капитана Джузеппе Гарибальди',а уровень организационных способностей «Молодой Италии» можно оценить из дальнейших событий,
В ноябре 183 3-го Гарибальди встретился в Женеве с самим Мадзини, а уже в феврале 1834-го принял участие в очередной попытке организовать революцию в Сардинии. Часть мадзинистов переш- 419 420 421 ли границу между Францией и Савойей, намереваясь поднять население на восстание, другая, включавшая Гарибальди, проникла в Геную, чтобы поддержать местных заговорщиков. В Савойе дело закончилось перестрелкой с полицией (которую вызвало не пожелавшее восставать население) и отступлением обратно во Францию. В Генуе большая часть мадзин истов была арестована накануне планировавшегося восстания, Гарибальди сумел ускользнуть, но заочно был приговорен к смерти, В последующие годы аресты элжились по всей Италии, и к 1836 году организация была ктыо разгромлена,
способность Мадзини422 организовать практическую борьбу асть стала очевидной даже его ближайшим сторонникам, ю было искать другие возможности, но потребовалось це десяти лет, чтобы лежащая на поверхности идея обрела [ авторов, В 1843 году бывший «младоитальянец», а к тому нту уже известный философ Винченцо Джобсрти издал кни-| нравственном и политическом первенстве итальянцев», в нж (помимо обоснования собственно «первенства») выдви-тдею объединения Италии под властью римского папыГ го момента «единая Италия» перестала означать то же самое, «республика», и к решению итальянской политической го-еомкиподключилась аристократия.
1845 году художник, писатель и политик Массимо Тапарел-аркиз д’Азслио423 424 425 отправился в путешествие по охваченной ;ниями Романье (часть Папской области). Ознакомившись па конкретном примере с практикой мадзинистских восстаний, д’Азелио выработал альтернативную программу захвата власти426, которую и доложил королю Сардинии при личной встрече. В следующем году программа была опубликована в виде памфлета «О последних волнениях в Романье», сделавшего автора знаменитым. Еще бы — на страницах памфлета подвергалась уничтожающей критике мадз и н истекая тактика заговоров и восстаний (и без того разочаровавшая уже всех разумных людей Италии), а вместо нее предлагался путь формирования общественного мнения, побуждающего просвещенного монарха проводить желаемые реформы.
Хотя имя просвещенного монарха в памфлете и не указывалось, нужные читатели прекрасно поняли, о ком идет речь, поскольку к 1846 году король Сардинии Карл-Альберт уже заслужил репутацию последовательного реформатора. Формирование у конкретного монарха мнения, что именно ему по силам стать королем всей Италии, выглядело куда более простой задачей, чем организация успешного общеитальянского восстания. Идею д'Азелио подхватили пьемонтские либералы, создавшие в декабре 1847 года газету «Рисорджименто»’, Публичным лидером нового движения стал граф Камилло Кавург, бывший «...таким страстным англоманом, что недоброжелатели иронически звали его “милорд Камилло”» (Кин, 1978, с. 10].
Трудно сказать, сколько времени потребовалось бы для убеждения короля Карла-Альберта посредством газетных статей; однако исторические факты говорят нам, что к моменту появления первого номера «Рисорджименто» Карл-Альберт давно уже разделял убеждения реформаторов. В 1846 году он начал таможенную войну с Австрией, в 1847-м смягчил цензуру (в точности к появлению на свет новой газеты) и создал гражданскую гвардию (на смену австрийским войскам, обеспечивавшим до этого королевскую безопасность). В 1848 году, когда после февральской революции во Франции половина Европы восстала против действующих монархов, Карл-Альберт решительно нарушил неглас- 427 422 ный договор с Австрией, предусматривавший сохранение абсолютистского правления, и 4 марта даровал своим подданным Конституцию422. В то время когда в других итальянских государствах бушевали восстания и провозглашались республики, во владениях Карла-Альберта всего лишь сменялись премьер-министры428 429.
Парламентская технология, импортированная реформаторами из Англии, блестяще сработала после поражения Сардинии430 в войне с Австрией (сражение при Новаре 23 марта 1849 года). Карл-Альберт отказался подписывать унизительный мирный договор и отрекся от престола в пользу своего сына, Виктора-Эммануила, Подписанный тем мирный договор был отвергнут парламентом; в ответ Виктор-Эммануил распустил парламент и назначил новые выборы. Недовольные миром с Австрией республиканцы устроили восстание в Генуе, которое было подавлено вполне традиционным способом (с обстрелом из пушек жияых кварталов и отдачей города на разграбление солдатам). Избиратели поняли намек, новый состав парламента утвердил перемирие с Австрией, а премьер-министром стал уже знакомый нам д’Азелио, Таким образом, поражение Сардинии помогло431 либеральной властной группировке разделаться с республиканской оппозицией (она же «партия войны» с Австрией) и закрепиться у власти в качестве парламентского большинства.
Дальнейшие действия победившей властной группировки служат образцовым примером борьбы против более сильного противника. Никаких шансов в лобовом столкновении с Австрией (как на полях сражений, так и в устройстве переворотов в соседних государствах) у Сардинии, разумеется, не было; но зато у нее был хорошийпотенциальный союзник — Франция, где к власти пришел молодой и амбициозный Наполеон III. Десятилетние усилия1 по укреплению армии и союзных отношений с Францией {которые предпринимал сначала д’Азелио, а затем сменивший его в 1852 году Кавур) привели к новой конфигурации сил, и в войне 1859 года Франция и Сардиния впервые за многие годы нанесли Австрии поражение. Территориально Австрия потеряла немного — всего лишь Ломбардию, переданную Франции по мирному договору, и переуступленную Сардинии в обмен на Ниццу и Савойю; но ее военное влияние в ]Центральной и Южной Италии был о пол ностью уничтожено.
В этих условиях либеральная группировка провела очередную блестящую комбинацию. Разыграв возмущение «позорным миром» (который сам и планировал в Пломбьере за год до этого), Кавур подал в отставку с поста премьер-министра и в качестве частного лица занялся Флоренцией, Моденой и Болоньей. В короткий срок там были организованы плебисциты по присоединению к Сардинскому королевству432 433, прошедшие с понятным результатом, В январе 1860 года Кавур вернулся к премьерским обязанностям; а в мае того же года Гарибальди, который с 1856 года состоял на тайной службе у Кавура, собрал в Генуе знаменитую «тысячу» и вторгся на Сицилию, пребывавшую в революционном брожении с момента смерти Фердинанда II (в 1859-м}. На этот раз «экспорт революции» был хорошо подготовлен; оставшись без австрийской защиты, молодой король обеих Сицилии Франциск II ничего не смог противопоставить восставшим, б сентября Гарибальди занял Неаполь, объявил себя диктатором и провозгласил следующей целью Рим. Когда в середине сентября в Неаполь прибыл «вечный революционер» Мадзини, любому стороннему наблюдателю1 могло показаться, что начавшаяся с войны королей революция вот-вот закончится учреждением итальянской республики.
Однако против республиканцев играла лучшая (судя по результатам) властная группировка Европы. Кавур предпринял необходимые дипломатические усилия и добился от Наполеона III разрешения на проход войск но Папской области (в то время контролируемой уже Францией). После этого он предложил восставшим провести плебисцит по присоединению к Сардинии, дождался поражения Гарибальди от перегруппировавшихся войск Франциска II и помог ему войсками в решающей битве при Капуе. Гарибальди все понял’, удалил от двора Мадзини и не стал препятствовать проведению плебисцита; 21 октября Королевство обеих Сицилий официально присоединилось к Сардинии. После необходимых дипломатических усилий (превращение Виктора-Эммануила из сардинского в итальянского короля требовалось согласовать с союзниками) 7 марта 1861 года собравшийся в Турине первый итальянский парламент провозгласил Виктора-Эммануила королем Италии. Казавшееся невозможным в 1815 году стало реальностью всего через 46 лет, в 1861-м.
До этого момента объединение Италии выглядит довольно похожим на случившееся чуть позже объединение Германии: во главе каждого из них стояли пары «король — первый министр», Виктор-Эммануил и Кавур в Италии, Вильгельм и Бисмарк в Германии. Однако уже летом 1861 года произошло событие, сделав шее итальянскую ситуацию совершенно уникальной: Камилло Кавур подхватил лихорадку434 435 436 и 6 июня скоропостижно скончался. Властная группировка пьемонтских либералов (их партия в целом получила название «правой», La Destra, а наиболее активная группировка была прозвана «консортерией», то есть кликой или шайкой) потеряла своего публичного лидера; но на ее политической эффективности это никак не сказалось! На должности премьер-министра поочередно побывали едва ли не все публичные фигуры группировки (такие как Рикасоли*, Рйтацци437 438 439, Ланца440 и Мингетти441 442 443)» отправляясь в отставку каждый раз, когда того требовала ситуа-ция^; а между тем Италия целенаправленно добивалась присоединения оставшихся территорий — Папской области и Венеции. Успешность этой политики (в 1866 году после Австро-прусской войны была присоединена Венеция, в 1870 после Франко-прусской войны итальянские войска вошли в Рим, который французы уже не могли защищать) подтвердила пророческие слова Кавура:
«Во втором письме от 28 декабря i860 года... Кавур фактически изложил свое политическое кредо. Он писал: „С парламентом можно добиться многого из того, что совершенно не под силу абсолютистской власти. Тринадцатилетний опыт убедил меня в том, что честный и энергичный министр, которому нечего опасаться разоблачений с трибуны и которым не позволит запугать себя натиску партий, должен выигрывать парламентские битвы. Я чувствовал себя слабым лишь тогда, когда парламент не заседал... Если бы удалось убедить итальянцев в том, что им нужен диктатор, они выбрали бы Гарибальди, но не меня. И они были бы правы. Парламентский путь болеедолгий, но он более надежный... Если при таких условиях мы не добьемся своего, мы будем величайшими простофилями"» [Кин, 1978, с. 26}.
В следующем десятилетии умение «консортерии» использовать парламентский путь было доведено до совершенства. После 1870-го «правая» партия взяла курс на балансировку бюджета1, увеличивая налоги и сокращая расходы; разумеется, такая политика не нравилась избирателям, так что число «правых» депутатов в парламенте постепенно сокращалось. Наконец, в 1876 году случилась «парламентская революция»444 445, правые потеряли даже простое большинство, и премьер-министром впервые стал лидер оппозиции (в противовес правящей «правой» называвшейся, естественно, «левой», La Sinistra) Агостино Депретис446. Вскоре после этого, в январе 1878-го, умер Виктор-Эммануил, король — объединитель Италии; ему наследовал Умберто I. Казалось бы, со сменой ключевых фигур официальной власти итальянская внутренняя и внешняя политика сделает крутой поворот, но на деле в первые шесть лет своего правления «левые» ограничились проведением налоговой и избирательной реформ.
В 1882 году Депретис, которому надоели постоянные проблемы с получением поддержки от левых депутатов (за шесть лет его трижды смещал с премьерского поста соратник по партии Бенедетто Кайроли), провозгласил на заседании парламента тактику трансформизма, основной смысл которой сводился к созданию коалиционных правительств, где «левые» и «правые» министры работали бы рука об руку, С этого момента грань между «правыми» и «левыми» окончательно стерлась, а работа премьер-министров свелась к сколачиванию временных союзов по про-д в и же н и ю от д ел ь н ых з аконоп рое ктов:
«*£ приближение важного голосования Монтечитторио {парламентский дворец а Риме] превращается в настоящий пандемониум. Правительственные агенты носятся по комнатам и коридорам, пытаясь заручиться поддержкой; субсидии, награды, каналы, мосты, дороги —все обещания идут в ход,.— писал в 1886 году Франческо К рис пи, видный деятель 'левой", сам ставший премьером уже через год» [цит, по: Davis, 2000, р. 165].
В условиях столь массовой продажности депутатов реальная власть в парламенте принадлежала тем, кто располагал средствами для их покупки (должностями и просто деньгами); «консортерии» больше не требовалось побеждать на выборах, достаточно было в случае необходимости докупать нужное количество голосов. Устройство итальянской власти было очевидно любому критическому наблюдателю; вот как его характеризовал великий русский анархист Бакунин в своей книге «Государственность и анархия» (1873 год):
л... в высших слоях итальянской буржуазии, также как и в других странах,с единством государственным создалось и теперь развивается и расширяется все более и более социальное единство класса привилегированных эксплуататоров народного труда,
Этот класс обозначается теперь в Италии общим именем консортерии. Консортерия обнимает весь официальный мир, бюрократический и военный, полицейский и судебный, весь мир больших собственников, промышленников, купцов и банкиров, всю официальную и официозную адвокатуру и литературу, а также весь парламент, правая сторона которого пользуется ныне всеми выгодами правления, а левая стремится захватить тоже самое управление в свои руки» [Бакунин, 2010, с. 494].
Как видите, тот факт, что Италией с момента появления ее на картах как независимого государства и до середины 1880-х447 правили не отдельные люди (будь то премьер-министр или даже король), а участники постоянно действующей группировки (получившей даже собственное имя, «консортерия»), не был тайной за семью печатями. Уникальность итальянской власти образца 1880-х заключалась в той скорости, с которой возникла как сама Италия (два десятилетия от феодальной раздробленности до крупного государства), так и ее правящая группировка. Сформировавшись в 1840-х годах как коалиция аристократов и чиновников разных государств, эта группировка вынужденно была организована как олигархия. Быстрый рост владений группировки (от одной Сардинии до целой Италии, от дешевого государства в виде королевского двора до дорогостоящей конституционной монархии, распределявшей миллиардные бюджеты) делал бессмысленной внутреннюю борьбу за ресурсы, их нужно было совместно захватывать снаружи, В результате сформировавшаяся власть не была скрыта ни древностью традиций (как в случае английской монархии), ни плохо раскрашенной маской государства448 (слишком уж явно парламент плясал под дудку консортерии). Ее коллективная («классовая») сущность и узкоэлитарныйхарактер были очевидны любому заинтересованному наблюдателю. Так стоит ли удивляться, что такие наблюдатели появились?
Читатель. Кстати, а почему вы считаете первооткрывателями правящего класса Моек у и Парето? Разве Маркс с Энгельсом, да вот еще и Бакунин не писали о том же самом, и гораздо раньше?
Теоретик. В том-то и дело, что не о том же самом. Марксистская традиция рассматривает Власть с экономической точки зрения: у кого контроль над средствами производства, у того и власть. В представлении Маркса и Бакунина, в Италии правила «буржуазия» — правила в том смысле, что принимаемые на государственном уровне решения отвечали ее «классовым» интересам^ Но если вас интересует сама Власть (кто в нее входит, какими средствами обеспечивает подчинение и так далее), а не ее экономическая политика, то ответ «правит буржуазия» оказывается совершенно недостаточным. Разве были «буржуями» король Сардинии Виктор-Эммануил, граф Кавур, барон Рикасоли, землевладелец Ланца, журналист Мингетт маркиз ди Руди ни V Этих людей объединило в «консортерию» совсем не владение крупными капиталами, а личное знакомство и непосредственное участие в управлении государством. Их многолетняя деятельность по преобразованию Италии основывалась на цели, имевшей мало общего с «погоней за прибылью»:
# ’'Италия должна быть создана и будет создана, Мы постараемся преодолеть препятствия по-хорошему, если же ато не удастся, преодолеем ил с помощью крайних средств...449*— писал Кавур а I860 году» [Кин, 1978, с. 25].
Практик. Тут просто имеет место различие подходов. Поскольку главным ресурсом любой властной группировки являются деньги, а подучить их в большом количестве в рамках капиталистического общества можно только в капиталистической же экономике, то элита, безусловно, состоит из капиталистов. Но, как говаривал капитан Врунтель, «каждая селедка рыба, но не каждая рыба селедка», а потому вовсе не каждый капиталист входит в элиту. Более того, в нее могут войти люди, которые по происхождению капиталистами не являются. Кстати, как и при феодализме — если феодал женится на крестьянке, то она становится феодалом, а не наоборот. Мы изучаем Власть, поэтому нас интересуют элиты. Если ваша цель — пролетарская революция, читайте Ленина и Маркса, но не забывайте, что они сами не на пустом месте взялись и поддерживались очень мощными силами тогдашней элиты,
Теоретик. Различие между широким классом «буржуазии» и узким правящим классом, на протяжении 30 лет определявшим судьбу страны, сделалось в Италии второй половины XIX века настолько очевидным, что наиболее выдающиеся мыслители наконец-то сумели его обнаружить. Первым из них стал сицилиец Гаэтано Моска, родившийся 1 апреля 1858 года в Палермо, в обеспеченной семье выходцев из Пьемонта.
По-видимому, семья эта была вхожа в тот самый правящий класс, существование которого Моска открыл для мировой науки. Судите сами: в 1877 году Моска поступает на юридический факультет Палермского университета, в 1879-м начинает писать заметки в «Палермское обозрение», в 1881-м получает степень бакалавра. В 1882-1883 гг. Моска продолжает обучение в Риме450 и Палермо, но уже в области истории и географии, и одновременно работает над книгой «Теория правлений и парламентское правление», которую заканчивает 17 апреля 1883 года, в возрасте 25 лет {и спустя всего пять лет после начала хоть сколько-нибудь самостоятельной научной деятельности). В этой 356-страничной книге уже содержатся все основные идеи, которые Моска будет развивать в следующие 56лет2 (существование правящего, или политического, класса, неизбежность власти меньшинства над большинством, критика парламентаризма, из-за которого в правящий класс попадают недостойные люди).
Столь быстрая разработка совершенно новой и весьма критической по отношению к общепринятому парламентаризму политической теории представляется невозможной без соответствующего интеллектуального окружения, в котором Моска .мог сформироваться как оригинальный мыслитель. Биография Моски Проливает свет на особенности этого окружения: известно [Martinelli, 2009), что в палермский университет он поступал вместе со своим другом, Витторио Орланцо\ будущим премьер-министром Италии. Сам
Моек а в 1887-м получил должность секретаря в сицилийском парламенте, а в J 888 году переехал в Рим уже в качестве личного секретаря маркиза ди Рудини — того самого ди Рудин и, который с 1886 года являлся лидером «правых» итальянского парламента (а позднее побывал и премьер-министром). Учитывал, что ди Рудини также был родом из Палермо, избирался в итальянский парламент именно по этому округу, а после его смерти в 1908 году соответствующее место в парламенте фактически унаследовал Моска, можно предположить, что Моска с юношеских лет был вхож в высшие круги итальянского политического класса1.
Что же счел нужным сообщить миру молодой, но несомненно талантливый итальянский ученый? Прежде всего, сам факт существования политического класса;
«Среди неизменных явлений и тенденций, проявляющихсядо всех политических организмах, одно становится очевидно даже при самом поверхностном взгляде. Во всех обществах (начиная со слаборазвитых или с трудом достигших основ цивилизации вплоть до наиболее развитых и могущественных) существуют два класса людей — класс правящих и класс управляемых,..
В реальнойжизнь мы все признаем существование этого правящего класса, или политического класса-, как уже предпочли ранее определить 451 452 его, Мгл все знаем, что й нашей собственной стране, как бы то ни было, управление общественными делами находится а руках меньшинства влиятельных людей, с управлением которых, осознанно или нет, считается большинство. Мы знаем, что то же самое происходит и в соседних странах, и 0 действительности нам следовало бы посыпаться воспринимать окружающий мир организованным иначе— мир, в котором все люди были бы напрямую подчинены отдельной личности без отношения превосходства или субординации, или мир, в котором все люди в равной степени участвовали бы в политической жизни»[Моска, 1994(1). с. 187].
Б этой отточенной к 1939 году формулировке и заключается ре волюционное открытие, которое Моска попытался донести до своих современников. Власть в любом обществе принадлежит не отдельным «монархам» и не «всему народу»; наиболее значимые решения готовятся и принимаются хотя и небольшой по численности, но группой людей, составляющих правящее меньшинство. Бот почему предыдущие теории общественного устройства, основанные на аристотелевской классификации форм власти (монархия —■ олигархия — республика), мало применимы на практике:
к.,.режим в монархической Италии ближе режиму о республиканской Франции, нежели к режиму й Англии, тоже монархии; существуют тяк-же серьезные различия между политическими организациями Соединенных Штатов и Франции, хотя обе страны являются республиками» [Моска, 1994(1), с. 188].
Практически полезной будет лишь та социальная теория, которая вместо «политических организаций», создаваемых правящими классами, начнет наконец изучать сами правящие классы:
«.„Ключ ко многим великим тайнам истории, точное знание первопричин, детерминирующих расцвет или упадок великих человеческих цивилизаций, нужно искать прежде всего, изучая правящие классы... Только при таком условии.., история сможет каким-то образом стать учительницей жизни и сможет преподать уроки тем, кто управляет судьбами наций» /Моска, цит. по: Рахшмир, 2001, с* 25].
Читатель. Отлично, я весь в предвкушении! Надеюсь, Моска хоть что-нибудь рассказал о правящем классе, к которому сам принадлежал? Целых три знакомых премьер-министра — было у кого разузнать подробности!
Теоретик. У меня создается впечатление, что Вы нарочно иронизируете, Прочитав уже не одну сотню страниц нашей книги, нельзя быть настолько наивным. Три знакомых премьер-министра — это прежде всего признак умении держать язык за зубами, необходимейшего из умений человека Власти. Моска написал тысячи страниц о самых разных правящих классах, начиная с древних евреев и заканчивая «российской буржуазией»453 454, но ни словом не обмолвился о конкретных людях, составлявших, к примеру, правящий класс Италии;
*[Моска} ироста повторяет, что правящий класс составляет меньшинство, но он не идет и не хочет идти дальше неопределенной отсылки на это “меньшинство”, например такой: “..эти немногие дюжины людей, которые стоят у рычагов государственной машины'... или такой “..группа, которая, в зависимости от обстоятельств, может включать две или три дюжины шш даже сотню людей”» [Bobbio, 1962, р. Н].
Практик. Что характерно, не один он такой. Более того, практически все так называемые «воспоминания» о крупных политиках на самом деле являются пересказом легенд и сплетен. Реальные участники важных политических событий рассказывают о чем угодно, только нс о них.
Теоретик. Моска описывает правящее меньшинство как теоретический объект, основные особенности которого одинаковы во все времена и у всех народов (что позволяет избегать излишней конкретики). В качестве источника власти, позволяющего меньшинству навязывать свою волю большинству, он выделяет ор ган и зов а 11 н ость2;
«В действительности суверенная власть организованного меньшинства над неорганизованным большинством неизбежна. Власть всякого меньшинства непреодолима для любого представителя большинства, который противостоит тотальности организованного меньшинства, В то же время меньшинство организованно именно потому, что оно меньшинство.Сто человек, действуя согласованно, с общим пониманием дела, победят тысячу несогласных друг с другом людей, которые общаются только один на один» [Моека, 1994(1). с. 189],
Но почему меньшинство (сотня людей) может организоваться, а большинство {тысяча, не говоря уже о миллионах) — нет? Мо-ска вплотную подходит к еще одному открытию:
«...можно согласиться с тем, что в борьбе между двумя обществами (caster's paribus) должно побеждать то, в котором его представители в целом будут обладать более сильным нравственным чувством и, следовательно, будут более едиными, проявят большее взаимное доверие, окажутся более способными на самопожертвование'. Но это исключение не спасает, а, напротив, ведет к разрушению всей эволюционистской концепции, ибо, если в некотором обществе общий уровень нравственности оказывается выше, то вовсе не оттого, что выживают наиболее приспособленные. Более высокий уровень общественной морали невозможно объяснить ничем, кроме хорошей организации самого общества, которая складывается исторически» ]Моска, 1995(2), с. 135].
Для поддержания высокого уровня организации требуется соответствующий «уровень нравственности» (способности подчинять и подчиняться), присутствующий далеко не у каждого индивида. Меньшинство правит не только потому, что меньшему числу людей легче организоваться (пока миллион человек договорятся между собой, вечность кончится); оно правит еще и потому, что составляющие его люди умеют организовываться. Однако, сформулировав эту мысль практически в явном виде, Моек а останавливается455 456 и по вора-чивает назад, к более традиционным критериям членства в «правящем классе» (таким, как военная доблесть, богатство, место в религиозной или бюрократической иерархии и конечно же знатность происхождения). Тем самым он успешно обосновывает малую численность правящего класса (герои и богачи всегда наперечет), а вместе с ней и центральный пункт своей теории: правит всегда меньшинство, а следовательно, рационально мыслящий человек не должен воспринимать его правление как нечто несправедливое.
В то же время правдивое раскрытие причины, помогающей меньшинству оставаться у власти (лучшая организованность), совсем не в интересах этого меньшинства: того и гляди, подданные сами захотят организоваться. Поэтому правящий класс и вырабатывает идеологию, ложную, но убедительную легенду, оправдывающую его пребывание у власти:
«...политический класс никогда нсутверждает свою власть только в виде фактического господства, а пытается придать ей моральную, а также юридическую санкцию, представив ее как неизбежное следствие из учений и верований, общепризнанных и общепринятых в руководимом им обществе... Эта юридическая и моральная база, на которую в любом обществе опирается господство политического класса, и является тем, что в одной работе мы называли политической формулой» [Моска, 1995(1), с, 138].
Сам Моска скептически относился к таким формулам, полагая, что они служат исключительно для успокоения масс, но не должны приниматься за чистую монету самими представителями правящего класса:
а, „Это заметил Спенсер, который писал, что божественное право
короля было великим суеверием ушедших веков ичто божественное право ассамблей, избираемых посредством народных выборов, великое суеверие нашего века»\Моска, 1995(1). с. 139].
Итак, во все времена и у всех народов правит меньшинство, умеющее выступать единым фронтом и объясняющее свое господство с помощью популярной в массах идеологии457. Но это явно не одно и то же меньшинство458, в каждой стране и в каждой эпохе мы встречаем свой собственный правящий класс. На протяжении большей части человеческой истории таким классом была аристократия (знать, феодалы):
«...под феодальным государством мы понимаем такой тип политической организации, при котором все управленческие, а также экономические, судебно-административные и военные функции в обществе исполняются одновременно одними и теми же индивидами...» [Моска, 1995(1). с. 142-143].