Визит высокопоставленной особы

… И завязался узел, накрепко завязался, просто так не развяжешь.

Ночь после исчезновения Ольги выдалась холодная, грозовая. Над Хрустальным дворцом бушевала буря.

Андрей ворочался в постели, мечтая уснуть, но сон не шёл к нему. Наконец он начал было проваливаться в забытьё, но его неожиданно разбудил стук в окно. «Кто это там? Птица, что ли?» – удивился Рублёв.

Стук повторился, громкий, навязчивый. Затем послышался чей-то сиплый, простуженный голос. Рублёв подошёл к окну, выглянул… Ноздри, огромные, жадно вдыхающие ночной воздух, были первым, что он увидел.

Постепенно темнота растворилась, открывая взгляду небывалую картину. Напротив окна царской опочивальни, располагавшегося на сорок восьмом этаже, в воздухе парил человек лет сорока – мокрый, растрёпанный, обросший бородой, в красной рубахе и белых портках. Под его босыми пятками мелькали юркие, шустрые молнии.

После всего, что произошло в последние дни, Андрей был уже не в состоянии чему-то удивляться. Он просто расширил глаза и замер, тупо глядя перед собой. Несколько секунд два человека неподвижным взором смотрели друг на друга. Потом пришлец, ёжась от холода, сипло протянул:

– Окно открой, а… Холодно ведь…

Андрей послушно открыл окно. Гость ступил грязными пятками на подоконник и спрыгнул на ковёр, оставляя после себя всюду комья мокрой земли. Потом пристроился в красном мягком кресле у камина, положил ногу на ногу. Андрей молча смотрел на всё это.

– Ну, Андрюх, понимашь, кто я? – спросил гость, почёсывая у себя под мышкой.

– Нет… нет, – пробормотал вконец обалдевший наследник престола. – Я… это…

– А! Ты из непонятливых? Так я объясню, коли так. Григорий я, раб Божий, фамилия моя – Новых, также Распутиным зовусь. Сто лет тому я Русью-матушкой правил. Многонько нагрешил, теперя вот мыкаюсь. Здеся царём был, тама бедняком стал – вот оно как хитро у батюшки Христа устроено… По его воле я к тебе и пришёл, сказать кое-чаво надо.

– А ч-что? – заикаясь, пробормотал Андрей. – Да… а как говорить будем?

– Как, как… Как люди. За чашкой чаю… – просипел гость. – Замёрз я от ливня вашего. В наши дни не бывало такого… Чайку попьём, побалакаем, я те и скажу. Чай-то у вас есть небось, в вашем завтра? Как оно там?

– Чай есть, ваше благородие… – запутался Рублёв. – Изо мха… На плантациях выращиваем… Пить можно.

– Ох, вы, потомки… Ну разве можно так? Всю травку-муравку хорошую вывели, теперь лишайником питаетесь… Ну, давай мохового вашего пойла, с такой холодрыги и оно пойдёт.

Андрей вскипятил чайник, налил чаю в блюдечки (чашек гость не признавал). Расположились за круглым столиком, выпили по глотку зелёной жижи. Григорий особенно шумно, смакуя, втягивал в себя чай, при этом хлюпая большим чернявым носом.

Несколько минут императоры молчали: один наслаждался чаем, другой – не мог понять, снится это ему или он сошёл с ума. Наконец Рублёв робко так спросил у гостя:

– Григорий Ефимыч… Ваше величество…

– Ась? – спросил Распутин, оторвавшись от блюдечка.

– Вы… это… скажите мне, если можно: как там… после смерти? Легко ли, трудно ли? Я уже земной жизнью не дорожу особо, но страх, что будет там… он тревожит как-то…

– А чего тута не понимать? – всхлипнув носом, усмехнулся Григорий. – Вокруг себя посмотри… и поймёшь, какой он, ад.

– Вы как это говорите… метафорически? – удивился молодой царь.

– Да не! Правду говорю! – гаркнул в ответ царь покойный. – Скока можно твердить! Да пойми ты, мил человек, что мы давно уже умерли, все! Мы и есть в аду.

– Мы? В аду? – у Андрея ум за разум начал заходить.

– А как ты думал? Та каша, где мы все варимся, - это ад, который нам за грехи дан. А там, на Земле, можа, всё наоборот идёт, не как у нас. Там, можа, меня убили, поцарить не дали! Там, можа, царей сто лет как сбросили! Там, можа, не только мох растить умеют! – почти кричал Гришка, развалясь на стуле и потирая рукой рубаху под бородой. – А у нас здесь – всё так, как мы, дураки, заслужили. Тока мы не знаем, что умерли, - это лишь самым умным умникам известно.

– А вы, Григорий Ефимыч… вы откуда это знаете? – сообразил вдруг Андрей. – Вы что… оттуда?

– Ну да, унучок. Я воскрес ужо. И там, в Расейской Федерации (так там Русь-матушка зовётся), двадцать годков как дворником работаю. Работёнка так себе, но жить можно. Не всякий день ем, но жив пока, как видишь…

– Да это… Как это… Я что – мёртвый? – до Андрея с трудом доходила поразительная новость. – Всю жизнь?!!

– Да, да, – смешливо хрюкнул Распутин, выпустив из носа струйку чая. – Ты шибко не удивляйся. Я когда тока понял, что умер, от страха чуть не свихнулси. Ты берегись. Свихнёсси – не воскреснешь потом, не поживёшь по-настояшшему.

– Вот оно как… – в мозгу Рублёва наконец-то что-то прояснилось. – И как там? Лучше, чем у нас?

– Да как те сказать, малой… Нравы почти те же, – балакал Распутин, вытаскивая пальцами муху из настойки. – Навука слабже. Но летом тепло, а зимой холодно. И пожрать можно не только моху, но и хлебушка, и мяска... Коли деньжата есть, конечно. Но это пока. А скоро всё так же будет, как здеся. Так что, малой, не конфузься. Отмучься скорее – и к нам, на землю! Воскресать, правда, больненько будет, все кишки выворачивает, все кости болят… А там всё полегше. Воскресай скорее, пока земля в ваш ад не превратилась, хоть хлеба пожуёшь нормального! Ей-ей, унучок! Так лучше будет!

– И сколько мне предстоит тут… мытариться? – осмелился спросить наследник. – Долго?

– Можа, долго. А можа, нет. Мытариться ты бушь, пока ты сам до себя не дорастёшь, детка, иначе говоря –

пока

ты

не

научишься

отвечать

за

свои

слова!

Последнюю фразу Распутин проговорил чётко, чеканя каждое слово. Потом вздрогнул, повёл плечами, словно от холода, и… растаял в воздухе. Только на ковре остались комья грязи и следы босых пяток да на столе буро-зелёные пятна пролитого чая.

Андрей сидел, не смея пошевелиться. Он привык, что в этой игре можно ждать чего угодно, но такого… Никогда он не представлял, что подобное может произойти.

А что ещё будет!...

БЛЕСК И НИЩЕТА ВСЕГО И ВСЯ

Жизнь Рублёва текла по намеченному руслу. Боль от вторичной утраты Ольги не могла изменить её движения. Ему, императору Срединной империи, победителю атлантистов, защитнику Острога, было не к лицу публично выражать эмоции, тем более что о любви Андрея к Ольге широкой публике не было известно. Как раз в дни, когда империя отмечала победу, на тайных переговорах начал обсуждаться возможный брак Рублёва с царьградской императрицей Софией, необходимый, чтобы защитить город-герой Царьград от посягательств атлантистов, разбитых, но способных быстро восстановить свою мощь.

Согласно традиции Срединной империи, полководец, одержавший выдающуюся победу, награждался триумфом – торжественным чествованием победителя на улицах Острога. Андрею предстоял триумф.

Подготовка праздника обычно проходила быстро. Через две недели после гибели Гольдмунда Рублёва, облачённого в пурпурные одеяния, повезли на колеснице по улицам столицы.

Специально для того, чтобы в день триумфа светило солнце, всю предшествующую неделю светило работало в режиме жёсткой экономии – светило только по три часа в сутки. Жители Острога были рады потерпеть, лишь бы насладиться зрелищем грандиозного карнавала, всегда сопровождавшего триумф.

Императора Андрея Первого везли по залитым светом улицам, мимо прозрачных, переливающихся всеми цветами радуги зданий, на огромной лакированной колеснице, украшенной цветами тридцати трёх сортов, три из которых – синие розы, светящиеся астры и звенящие лилии – были выведены специально для триумфальных процессий. Соприкасаясь лепестками, цветы издавали звуки, складывавшиеся в тончайшие, изысканные мелодии.

Везли колесницу четыре механических тигра, один из которых – Эмпедокл – шествовал по улицам с особенно унылым видом, словно говоря: «Как мне надоели эти ваши торжества!» Впрочем, его мизантропия была практически незаметна на фоне темпераментного рыка соседа по упряжке, алого тигра Гераклита. Этот электронный зверь потрясал светящейся пурпурным светом мордой, бил себя по бокам хвостом, потрясая воображение собравшихся на площади горожанок и детей, и постоянно пытался разбудить ярость в других тиграх, шедших рядом.

За колесницей неторопливо шествовали прозрачные слоны, сделанные из специального вещества – невидимой стали. Толпе были видны контуры животных и сидящие внутри них механики, согнувшиеся в немыслимых позах – вверх ногами, вниз головой – и нажимающих пальцами ног и рук на полупрозрачные кнопки, расположенные по всей поверхности яйцеобразной полости в теле чудо-слона, служащей их местом работы. Слоны качали головами, хлопали ушами, время от времени подымали хоботы и издавали трубные звуки, ранее записанные Острожским академическим оркестром.

За слонами на высоких красных платформах ехали мужчины и женщины, символизирующие все этапы истории человечества – от начала времён до великой Рублёвской эпохи.

Обнажённые Адам и Ева; косматые первобытные люди, задрапированные леопардовыми шкурами; греческие и римские латники и амазонки; индийские раджи и их жёны, звенящие браслетами на руках и ногах; средневековые и ренессансные вельможи, аристократы восемнадцатого и девятнадцатого веков, – все были здесь, все позировали и красиво передвигались по передвижным подиумам, освещаемые потоками звучащего разноцветного света. А завершали процессию счастливые жители Острога распутинской и рублёвской эпохи. Они улыбались ярче всех, их руки и лица были выкрашены в праздничные цвета – синий, зелёный и белый, и на руках и ногах их звенели браслеты из поющих цветов.

За масками по улицам ехало Колесо времён – гигантское колесо обозрения, передвигавшееся на огромной гусеничной платформе. Оно постоянно вращалось, и сквозь его прозрачные стенки горожане могли видеть акробатов в ярких костюмах-домино, пытавшихся по иллюминированным ступенькам залезть на высшую точку колеса и постоянно падавшим вниз, на батут, установленный внизу, под колесом. Упав, акробаты взлетали и снова карабкались вверх, чтобы в очередной раз свалиться на батут. А сверху, над колесом, на невидимых издали подпорках «левитировал» маг в короне императоров Срединного царства.

В конце карнавальной процессии на огромной, превосходящей императорскую колеснице ехали высшие чины империи, члены Ареопага и участники Высочайшего Кабинета. Все в Остроге прекрасно понимали, что именно им молодой государь обязан победой. Чиновники в чёрных костюмах с эполетами, перевязанных красными орденскими лентами, восседали с важным видом на креслах, стоявших на гигантских красных иллюминированных пирамидах.

Символизировавшие поверженных врагов нагие рабы, раскрашенные под индейцев и негров, волокли эти колесницы. Их лица выражали дикую озлобленность и бессилие перед мощью Империи; раскосые глаза были выпучены, алые рты перекошены, косицы на бритых головах тряслись в такт их шагам.

Могучие тела рабов еле справлялись с возложенной на них работой, и, если кто-то ленился, разряд электрического тока, передаваемый по воздуху в виде молнии, мгновенно подбадривал упрямца. Стоны пленников, нарочито громкие, вызывали в толпе злорадный хохот. Все понимали, что жалеть этих людей нечего: в случае их победы они повели бы себя стократ более жестоко.

В миг, когда царский кортеж подъезжал к центральной площади Острога, молодой император – возможно, от холодного ветра, возможно, заразившись какой-то инфекцией от Домостроя – начал чихать, чихать неистово, свирепо и вдохновенно. Его туловище сотрясалось, лицо сморщилось. От напряжения тело императора стало прозрачным, сквозь него начало просвечивать небо…

Изумлённые люди смотрели, как государь, только что спасший величайшую в мире империю от гибели, трясётся в судорогах, как его окружает странный вихрь из пёстрых – синих, красных, жёлтых – пятнышек, как этот вихрь поднимает императора и уносит его в небеса…

Царская колесница была пуста. Несколько минут стоял над ней световой столб, но вскоре и он растаял в воздухе. Солнечное сияние над Острогом прекратилось, небо покрыли привычные тучи, начал накрапывать мелкий дождик.

Молодой император, не вынеся бремени власти, ушёл от людей – ушёл в область разрыва, в иное измерение.

Страна осиротела, не успев отпраздновать очередную великую победу.