Умирать, оказывается, смешно

Следующее утро выдалось непогожим: хмуро, волгло. Рано-рано Андрея разбудили толчком в спину двое человек в масках, грубого вида. «Собирайся. Идём», – сказали они.

«Вот и всё, – подумал Рублёв. – Последние проверки прошли. Теперь казнить будут». Быстро оделся и пошёл за ними – сначала в лифт, вознёсший его на верхние, сотые этажи Хрустального дворца, а потом на лестницу, возвышавшуюся над крышей. Там его ждали люди с оружием в руках, неприветливые, похожие на средневековых стражников.

Внизу клубился сизый, полупрозрачный туман. Небо было плоским, тёмно-серым. По длинной лестнице стражи, одетые в тёмные плащи до пят и маски в виде перевернутых треугольников с прорезями для глаз, возвели Андрея на небольшую дощатую площадку, с которой открывался вид на бесконечные просторы, таявшие в дымке. С этой высоты ничего нельзя было различить там, на земле. Сверху, над Андреем и стражами, парил попугай Сарториус, гортанным голосом выкрикивая указания палачам – атлетического сложения мужчинам в набедренных повязках, сандалиях и таких же масках.

Когда Рублёв встал на помост, попугай крикнул: «Раздеть его!», и стражи медленно раздели пленника донага. Серый ветер высоты гладил кожу, пронизывая тело, доски под голыми подошвами казались невыносимо сучковатыми.

– Теперь полагается нанести подсудимому тридцать ударов дубинками, – провозгласил попугай.

Андрей дёрнулся, желая вырваться из рук палачей и спрыгнуть – туда, вниз… чтоб умереть быстрее. Но железные руки стражников больно впились в его плечи, сдавили их и бросили пленника на землю. Он упал, как тюфяк, обессиленный страхом, не желая больше сопротивляться – будь что будет. Стражи приступили к избиению.

Рублёва били дубинками, сделанными из какого-то странного вещества, тёплого, розового, упругого, похожего на человеческую плоть. Между ударами Андрей смотрел вниз, сквозь доски помоста, где клубился серый дым, а сквозь него проступали очертания крыш и башен Острога… Вот-вот… избиение закончится… и его сбросят… туда??? Вниз???

Но вместо этого стражи подняли его и торжественно облили голову грязью из золотой чаши, потом – благоговейно склонились перед ним, низко, в земном поклоне. «Что такое?» – удивился Рублёв… Но Сарториус в небе громко выкрикнул:

– Кор-ронацию начинать!

«Коронация? Какая?» – Рублёв почти перестал понимать, что с ним происходит… Тем временем на его голову была торжественно водружена корона, сделанная из какого-то неизвестного красного металла, тёплого, словно только что с солнца. Овеяли ладаном и благовониями из больших кадил. Вдали, на нижних ступеньках лестницы, прозвучала какая-то странная музыка…

– Ваше величество, вы прошли испытание. Вы испытаны любовью, свободой и смертью. Теперь ничто не помешает вам занять трон Срединного царства, – донёсся сверху голос попугая.

– Как? Так меня… не это… не казнят? – хрипло выкрикнул Андрей. Колени его дрожали, губы невольно шептали какую-то непонятную ему самому молитву…

– Нет, ваше величество. Вам предстоит только дать присягу и ещё кое-какие формальности. Понимаю, испытание было не из лёгких, но все императоры и основатели династий проходят через нечто подобное… – объяснил, зависая над головой наследника, Сарториус. – Теперь – соберитесь с силами. Стражи будут читать слова, а вы повторяйте: «Аминь» – после каждого отрывка.

Из числа стражей, не избивавших Рублёва, а молча стоявших в стороне, вышли двое, высокий мужчина и женщина, чуть хромавшая на левую ногу, и начали торжественно зачитывать слова посвящения. Андрей слушал внимательно, только сильный ветер высоты заставлял его тело дрожать мелкой дрожью.

Глухо звучали в сером воздухе ритуальные фразы:

– Ты обречён на жизнь. Ты брошен в бытие без твоего ведома, воли и согласия, – начала женщина, хрипло, гортанно. – Тебе дана одна истина – путь. Тебе дано одно дело – движение. Двигайся вперед, не останавливаясь без достойной причины и не останавливая при этом других. Будь живым в полном смысле этого слова. Не разрушай благой силы жизни ни в себе, ни в других. Борись с препятствиями, но не борись с жизнью.

– Аминь, – повторял Андрей, кивая головой.

– Ты обречён на борьбу, – продолжил мужчина, неожиданно тонким голосом. – Любая борьба есть борьба с собой. В ней ты сразу – и победитель, и побежденный. Умей вынести то и другое достойно. Умей побеждать со смирением, не становясь от победы слабее. Умей проигрывать с гордостью, становясь от поражения сильнее. Тогда любой исход борьбы станет твоей победой и подвигом.

– Аминь, – голос Рублёва звучал всё тише и глуше; силы оставляли его. Стражи стояли, сложив руки на груди, почтительно склонив головы вниз.

– Ты обречён на подвиг, – заговорили вместе оба служителя. – Твоим подвигом может и должно стать любое дело, воспринятое и осмысленное как подвиг. Совершай его не ради славы или гордости, а так же, как шаг вперед: ты не можешь не идти, если время движет тебя. – Голос мужчины звучал всё тише, а голос женщины, наоборот, набирал силу. – ПоДВИГ есть ДВИЖение. Каждое движение к добру – подвиг. Каждый подвиг – движение на шаг вперед, не более и не менее. Ты не можешь его не сделать. Так иди вечно от одного подвига к другому – от рождения и до смерти.

– Аминь.

– Ты обречён на смерть. Она так же внезапна и независима от тебя, как рождение, как жизнь, как истина. В основе страха смерти таится либо страх жизни, либо страх истины. На деле можно и нужно бояться только одного: вины. Осознавай как победу над смертью каждый миг твоей жизни, каждое биение сердца и мысли – с первого до последнего, и тогда тебе будет дано как минимум семьдесят лет бессмертия.

– Аминь, – почти прошептал наследник. Он смотрел ввысь, не понимая, что с ним происходит. А ритуал – продолжался.

– Ты обречён на бессмертие. Бессмертие – это отсутствие власти смерти в твоих мыслях, душе и жизни. Каждый день и час воспитывай и выращивай в себе бессмертие. В твоей воле распоряжаться им во благо или во зло. Распорядись им так, чтобы отсутствие власти смерти в твоем внутреннем мире не обернулось отсутствием жизни. Бессмертие и смерть – это просто различные виды жизни.

Ты обречен на жизнь. Так живи – и будь живым во имя жизни! – прозвучали в унисон голоса обоих служителей. Попугай подсказывал: «Поклонись! Ну же!»

– Аминь. Воистину так, – Рублёв сложил руки на груди и поклонился, коснувшись руками пальцев ног.

После этого мужчина и женщина ещё раз склонились перед Андреем, но не просто так, а чтобы торжественно сомкнуть на его руках и ногах золотые кандалы – символ тяжести, которую несёт в себе любая власть.

– Теперь, ваше величество, следует поклониться Розе. Это обязательная часть ритуала, – прокричал попугай. – Вот она, смотрите!

В сером небе, раздвигая тучи, появились огромная огненная роза. Она источала свет, она благоухала, она плыла по небу, направляясь к наследнику и при этом уменьшаясь в размерах. Сквозь её лепестки струился странный, невещественный свет, и холодно было Андрею, когда на его нагое тело в кандалах падали капли этого света.

– Вот она, Ваше величество! Роза вселенной! Поклонитесь же ей!

Подталкиваемый в плечи теплыми ладонями двух служителей, Рублёв встал на одно колено. Роза, принявшая естественные размеры, проплыла перед ним и перевернулась. Из лепестков перевёрнутой розы посыпались маленькие черные человеческие фигурки, напоминающие муравьев. Они дергались, хватались друг за друга, пытались спастись. Как ни был утомлён Андрей, его губы чуть изогнулись в усмешке при виде этих тщетных усилий. Еще недавно так же дергался и он… Смешно, смешно и досадно…

– Ешьте розу, ваше величество. Она сладка, как мёд… Не медлите, пока она не осыпалась! – хрипло проговорил попугай. Он уже не парил в воздухе, а сидел на железной ограде помоста, прямо напротив розы.

Наследник брезгливо, словно боясь запачкаться, оторвал от розы лепесток, положил в рот. Это и правда было сладко… Все служители церемонии начали отрывать и есть лепестки вслед за императором. Участвовали в этом и палачи, и Сарториус. Лепестков досталось ровно по три на каждого участника. Странное жгущее ощущение оставляла роза в теле каждого, кто причастился ей.

– И, наконец, ваше величество, – каркнул попугай особенно торжественно, – надо принести жертву, умилостивить богов. Священную жертву – за успех вашего царствования! Введите уготованных к закланию…

На помост ввели Вадима Берга и Майю. Оба нагие, они были связаны веревками воедино. На их телах были видны красные шрамы. Брат и сестра старались не смотреть друг на друга, их глаза, полные ненависти, были направлены на Андрея. Обросший бородой Вадим молчал, Майя шептала какие-то заклинания, но они не имели силы.

– Как их будут казнить? – выкрикнул Рублёв. – Я не хочу! Пощадите их…

– Увы, это невозможно, – сказал попугай. – Но для них избран самый милосердный способ жертвоприношения – казнь молодостью…

Палачи, только что избивавшие Андрея, облачились в длинные ризы и, взяв кадила, начали овеивать несчастных каким-то благовонием. Сквозь дым от кадил наследник видел, как молодые люди уменьшаются в росте, как нежнеют черты их лиц, – они превращались из взрослых людей в подростков, затем – в детей, младенцев, человеческих зародышей, плавающих в сиянии… Наконец от Вадима и Майи остались только две вертящиеся точки с хвостами. Попугай взмахнул пестрыми крыльями, и ветер унес эти точки куда-то вверх, в пустоту.

– Всё, ваше величество. Жертва принесена, – подвёл итоги Сарториус. Отныне вы – император и основатель новой монаршей династии. Теперь мы, ритуалмейстеры, можем поменяться масками – и Ритуал будет закончен... Снимайте маски, господа!

Служители культа, палачи, стражники и писцы сняли с лиц маски, – и оказалось, что многие из них были просто костюмами без человека внутри. Но ещё больше удивило Андрея то, что среди иерархов, которым он давал присягу, были юрист Галяндаев и Валерия Казарская – его давние знакомые!

И Валерия с ними, оказывается… Так она заранее знала обо всём?

И тогда, когда пробралась к нему в комнату?

Может быть, она выполняла какое-то поручение?

Она – член Ареопага?

Как странно…

Это всё надо обдумать…

Но это – потом, потом…

Невыносимая усталость охватила Рублёва, и он без сил рухнул на руки и Валерии.

Казарская с Галяндаевым подняли бесчувственное тело императора и понесли его по лестнице вниз – на землю, к новой жизни и новой власти.

СКРИЖАЛИ ЗАКОНА

В Комитете по престолонаследию, которым руководил Домострой, царил дух вечного ремонта. Высокие коридоры с ободранными потолками и стенами тускло освещались жёлтым лампочным светом. Полы были усыпаны облупившейся с потолков штукатуркой. Вдоль стен стояли ящики с упакованными вещами – ящик на ящике. Внутри их что-то тикало. («Сердца стучат», – объяснил Рублёву Александр Люцианович). Казалось, что тысячи подразделений Кабинета непрерывно переселялись из одного помещения в другое, нигде надолго не задерживаясь и при каждом переселении забирая все вещи с собой.

Андрей, только-только отоспавшийся и пришедший в себя после коронации, сидел посреди этого кабинета на шатком стуле перед донельзя замусоренным письменным столом. Восседавший по другую сторону стола в роскошном кресле Александр Люцианович Домострой, покачивая профессорской бородкой, не спеша объяснял Андрею суть жизни.

– Все дело в том, юноша, что управление Срединным царством по определению должно быть плохим. И дело здесь не в размерах империи, требующих деспота, и не в характере народа.

– А в чем тогда? – осведомился наследник престола.

– Не перебивайте меня, юноша… – профессорская бородка Домостроя качнулась неодобрительно. – Дело в том, что в наши дни цивилизация достигла такого высокого уровня развития, который начал угрожать его существованию. Люди, изнеженные комфортным бытом последнего полувека, не могут признать смертную казнь, войну, человеческие жертвоприношения оправданными. Они начинают отрицать то, на чем с начала времен стоит мир! Они заботятся о природе более, чем о сохранении и приумножении своего вида! Экология, чёрт побери! Апчхи!– Александр Люцианович неожиданно чихнул, как Карабас, от волнения.

– Будьте здоровы, – Андрей, пряча улыбку, услужливо протянул теневому правителю свой носовой платок.

– О-о-о… Вы делаете успехи, юноша, – с интересом посмотрел на наследника Домострой. – Так вот. С начала цивилизации мир стоял на страхе смерти и жажде жертв. Эта здоровая паранойя соответствовала сути жизни. Без жертвы, без священного страдания мир просто рухнет. Сейчас эти убеждения считают пережитками прошлого. Но прошлое ещё не прошло, вот в чём дело! А наши современники – во имя новой гуманности – отрицают старую добрую жертвенность, отрицают насилие, отрицают кровь! Они уже много веков считают преступлением, например, Варфоломеевскую ночь, – великий подвиг, после которого остановилось продвижение Реформации – и цивилизация была спасена!

– Так-так… – Рублёв недовольно покачал головой.

– Я понимаю вас, юноша, – качнулась профессорская бородка. – Вам не нравится этот пример? Но подумайте об одном. Что было бы, если бы гугеноты не были перерезаны? Протестантская Франция плюс Англия плюс Германия плюс Голландия плюс Скандинавия… – эта лига легко уничтожила бы Римскую церковь, лежащую в основе европейской цивилизации! Ведь одни французы, – не немцы, не англичане, – за каждый век, предшествовавший Реформации, несколько раз брали и грабили Рим! Если бы они стали протестантами, уничтожить папство было бы легче, чем запереть его в Авиньоне, – и прощай, духовный стержень, на котором тысячу лет держалась Европа! Протестанты, может быть, умеют торговать или творить милостыню, но они – люди д е л а, а не с л о в а, в них нет филологической жилки, любви к Слову – основе культуры! Они не способны, например, на проведение многочасовых диспутов об одном слове в Евангелии, они не ставят фразу в символе веры выше жизни целых стран, они не могут породить ничто равное «Божественой комедии» – только сказки о Фаусте, о грешнике, о расколе! Герой раскола, поправший всё ради знания, как ни был бы он привлекателен, никогда не сравнится с духами дантовского рая, инквизиторами и пророками, поправшими всё – ради С л о в а, ради Бога! Апч-ч-хиии! Апчхи-и-и! АПЧХИИ!… – здесь Домострой разразился громовым чиханием, которое продолжалось минут пять. Видно, он весьма разволновался.

– Вам плохо? – попытался спросить Андрей, но теневой правитель махнул ему рукой, – мол, отстань. Видимо, чихание доставляло этому существу удовольствие, для которого он и изводил себя проповедями. Несколько минут запылённые вещи в кабинете Домостроя содрогались от громового чиха. Рублёв молча созерцал это зрелище, стараясь не улыбаться.

Прочихавшись вдоволь, мэтр продолжил речь.

– Так вот, юноша. Организаторы Варфоломеевской ночи знали многое. Они знали Библию, в которой сказано: «Если брат твой отречётся от истинной веры, убий брата твоего!» Они помнили, что Моисей, получив десять заповедей, первым делом приказал левитам убить тех родичей своих, кои не веровали в его скрижали и поклонялись золотому тельцу! И потому Варфоломеевская ночь была горькой, болезненной, но необходимой операцией, принесшей сладкие плоды французской католической культуры, от Паскаля до Тейяра де Шардена, в последующие столетия! А из этого п о д в и г а гуманисты сделали заурядную поножовщину, – они, видимо, забыли, что Ромул, первый европеец, принес в жертву своего брата Рема, чтобы на его крови основать Рим – и с ним Европу! Они забыли, что мир без жертвы, без ритуального кровопускания раскис бы, завял, превратился в гнилое стоячее болото и рухнул бы – не от угрозы извне, а от собственной внутренней слабости, безжизненности, анемичности!

Это и угрожает нам сегодня. Люди прощают друг другу преступления, заменяя смертную казнь на принесение извинений, и считают это добротой. Но прощать зло значит попустительствовать ему. Христос призывал нас прощать обидчиков – только для того, чтобы Он Сам отомстил им! Наказание не отменялось, оно просто переносилось в высшую инстанцию, становясь оттого только тяжелее. А те, кто рассказывает басни о сентиментальной доброте проповедника из Галилеи, еще увидят, как его пронзенные гвоздями ладони сожмутся в кулаки, как он кровоточащими от гвоздей руками укажет им дорогу – в преисподнюю, рядом с которой пытки инквизиции покажутся детскими играми! А-а-а-пчхииии!

О Господи, что же я так… Не обращайте внимания, юноша. Слушайте! Чтобы мир не погиб, нам, высшему звену общества, необходимо задуматься о спасительной деградации человечества. Если оно шагнет еще чуть выше, к большей доброте, чем заповедовал нам Спаситель, – оно лишится иммунитета к насилию. Малейший вирус насилия, проникший в их души, не встретит в них сопротивления – и заразит их смертельной злобой. Люди будут совершать преступления, стократ страшнейшие, чем все, что мы знали доселе, если мы не научим их – сейчас – контролируемой глупости, контролируемому насилию, контролируемой жестокости. Несколько религиозных войн или пара-друга волн массовых репрессий сделают им ту прививку, которая поможет выстоять от возможных в любой момент вторжений вируса насилия. Люди должны огрубеть, озлобиться, деградировать, – иначе им не выжить.

И в этом им должны помочь мы, власти. И вы – в первую очередь! А-апчхи!!! Вы должны стать плохим царем, деспотом, Калигулой, Андреем Грозным. Вы научите их равнодушно смотреть на кровь. При вас люди смогут снова закалывать своих первенцев на алтарях, чтобы привлечь к себе удачу. И вы должны показать им пример – праведного насилия, праведной жестокости. Это необходимо, чтобы спасти их от иной, неправедной злобы, которая стократ хуже и опаснее. Вот ваш путь, и иного не дано! Апчхи! – последний чих Домостроя прозвучал торжественно, почти как «аминь». Рублёв угодливо кивнул ему, держа в кармане кукиш.

Носовой платок Андрея к этому времени пришёл в полную негодность, и Александр Люцианович, ничтоже сумняшеся, препроводил его в корзину, полную мусора.

– Пройдёмте в медиазал, юноша. Я покажу вам то, чем вам предстоит заняться, – глухо произнёс он, встал с кресла и шаркающей старческой походкой направился к потайной двери, находившейся в стене, рядом с окном. Нажатие спрятанной среди мусора кнопки открыло её, и глазам старика и юноши предстал большой зал-амфитеатр. Его арена представляла из себя большой экран, над которыми двигались трёхмерные голограммы людей и вещей, находившихся далеко отсюда.

– Посмотрите сюда, Андрей Тимофеевич. Вы увидите своими глазами, как изготавливается главный резерв планеты – Живое Золото. К этому причастны и ваши друзья… Вам ведь знаком этот человек? – сухая рука старика указала в центр арены.

Там, привязанный за руки и за ноги к чему-то вроде светящегося вертела, вращался над круглым колодцем Глеб Лямзиков. Он был одет так же, как и в последнюю встречу с Андреем, в Осдомлите, – в зелёную вязаную кофту, бежевые брюки, нелепый берет. Выпученные глаза-блюдца смотрели в никуда, толстые губы что-то растерянно шептали.

Из колодца поднимался сизый дым, обдувавший те части тела Лямзикова, которые при вращении оказывались снизу.

– Из него делают золото? – сглотнул Рублёв. – А почему… почему из него?

– Апчхи, – подтвердил догадки Андрея Домострой. – Он был парень честный, чистый, на золото годился. Мы за ним давно следили. А после вашего дебоша в Осдомлите осмелел парень, не тому человеку о вашем престолонаследии сказал. Не ждали мы от него этого… Бог любит молчаливых. Пришлось раньше времени его оприходовать… Золота, может, будет чуть поменьше, но зато качество сохранится.

Тем временем тело Лямзикова от окуривания дымом стало прозрачным, как будто из стекла. Внутри стеклянного футляра светилось огненное сердце. Его золотое сияние постепенно распространялось по всему телу, ярким пятном выделяясь среди сизого дыма, заполнившего всё пространство голографического экрана.

Когда свет проник во все органы несчастного Лямзикова, его тело вспыхнуло нестерпимо ярко и начало стремительно сокращаться в размерах и обугливаться. Через минуту над колодцем уже не было человеческой фигуры, – только кусочек коричневатого вещества парил в воздухе и источал невыносимую вонь, хорошо передававшуюся современной голографией.

– Вот так. Вы чем-то недовольны? – спросил у хмурого Андрея Домострой, выключив трансляцию. – Всё хорошо. Лишний человек принёс пользу обществу. Добро снова победило.

– Да. Только что-то очень оно злое, это добро… – угрюмо ответил Рублёв.

– А иначе ему не победить. Такова жизнь, – закивал головой Александр Люцианович. – Вы поняли это, юноша? Это будет ваша работа – научить добро злиться! Иначе добра в мире скоро не останется! Вы – поняли?

– Что надо, то понял, – тихо сказал Андрей.

– Вот и славно! Апчхи! – торжественно закончил беседу Домострой.

Подготовительная лекция была прослушана.

Пришла пора царствовать.

ГОВОРЯЩАЯ ГОЛОВА

Утро решающей битвы с интервентами, которую должен был дать молодой царь, выдалось серым и скучным, почти безветренным. Только лёгкий запах гари доносился со стороны слободы Нелюди – там догорал подожжённый атлантистами дом дожития. Моховые плантации по всей округе также были уничтожены – чтобы не дать противнику источников продовольствия.

Побережье, у которого стоял Хрустальный дворец, было изрыто окопами с обеих сторон. Войска двух армий ждали, когда можно будет начать бой.

Войско Гольдмунда хорошо закамуфлировалось. Его почти не было видно из глубоких окопов и траншей, в которых сидели воины атлантической державы. Только иногда до главнокомандующего вооруженными силами Срединного царства доносились вражеский смех и хихиканье. Это удивляло и настораживало. Но думать о странном настроении врага было некогда – надо было начинать бой, пока враг не перешёл в наступление первым.

Вот над полем просвистела ракета – это был сигнал для армии Рублёва к началу сражения. Войска Срединной империи атаковали интервентов.

Первой была брошена в бой армия метателей электричества. На войско Гольдмунда двинулся строй рослых, плечистых сибирских солдат. Навстречу им из окопов вылезли… клоуны – низенькие толстячки, наряженные в цветастые костюмы, с рыжими шевелюрами и красными шутовскими носами. Они бежали вперёд, словно гонимые кем-то сзади, и смеялись, как дети. Оружия у них никакого не было.

Наступавшие солдаты Рублёва держали на плечах специальные электропушки, предназначенные для передачи электричества по воздуху. «Пли!» – закричали офицеры, и рядовые начали метать во врага молнии из темных оружейных срезов. Сотни, тысячи молний пронизали серое наэлектризованное пространство, пересекались и вспыхивали, от раскатов грома закладывало уши. Казалось, воздух закипел, превратившись в сияющее варево, пахнущее горелой кожей и мясом…

Как только первый залп отзвучал и сияние рассеялось, солдаты Срединного царства с удивлением увидели, что шуты Гольдмунда ничего не предприняли для своей защиты. Они лежали, обожженные, на поле, корчась в предсмертных судорогах… и смеясь! Клоуны хохотали там, где надо было бы кричать не своим голосом… Они смеялись настолько беззлобно и безобидно, что ошеломленные рядовые, все, как один, невольно повскакали со своих мест и подбежали к ним – взглянуть поближе, понять, почему они так хохочут, что за чудо такое… Им что, не больно???

Как только солдаты подбежали к раненым шутам, их судьба оказалась решена. Из-за тел поверженных клоунов, из окопов, поднялось второе вражеское войско, вдвое больше первого, и начало бомбардировать сибиряков – не молниями, не теплом, а – смехом… Смех звучал над полем боя, оглушающе громкий, и гипнотизировал солдат.

Бойцы, услышав звуки адского хохота, теряли самообладание, падали, начиная так же смеяться, как и враги… Заражённые магическим смехом, они лежали, дергаясь, на земле, – рядовые и лейтенанты, капитаны и полковники, – и хохотали, страшно, мучительно, до смерти. Только смерть останавливала этот заразительный, убийственный смех.

Электропушки, стреляющие молниями, лежали около позиций Срединного царства, абсолютно бесполезные. Атлантисты бродили по опустевшим укреплениями сибиряков и собирали трофейное оружие, брезгуя некачественными или повредившимися пушками.

Но у Срединного царства было ещё одно секретное оружие – невидимые танки.

Танки продвигались по полю боя, незаметные взгляду, оставляя за собой на земле широкие следы от гусениц. Клоуны не замечали этого, сосредоточенно продолжая подбирать оружие убитых. Вдруг из незримых дул метнулось оранжевое пламя, и несколько шутов упали на поле – мёртвые. Остальные испуганно заметались, но судьба их была решена: они были либо убиты залпами, либо раздавлены гусеницами.

Страшно было смотреть, как пёстро наряженные шуты в широких полосатых штанах, цветных пиджаках и рыжих париках падали, раздавленные пустотой, как покрывалась кровью и грязью их одежда, как хрустели кости, переломанные чем-то невидимым…

Но у Гольдмунда было ещё одно войско, способное прийти на смену поверженному. Из окопов атлантистов, около которых уже виднелись первые гусеничные следы, вышли амазонки.

Женщины невиданной красоты, смуглые и бледнокожие, светло- и темноволосые, одетые только в сетки из золотых звенящих нитей, выбегали на поле боя, танцуя. Они то приближались к гусеничным следам, то отбегали от них, оставляя на глине отпечатки маленьких босых ступней. Они то кланялись, почти касаясь телом земли, то словно взмывали в воздух, звеня золотыми браслетами и бубенцами на руках…

Движение невидимых танков остановилось. Ни одна из прекрасных воительниц не была раздавлена или застрелена. У них не было никакого оружия, но красота, невероятная, неземная, гипнотизировала солдат и лишала воли. Скоро солдаты повылезали из невидимых танков, не в силах стрелять по женщинам.

Амазонки танцевали, улыбались и подмигивали суровым сибирским мужчинам, гипнозом своей красоты погружая их в сон. Воины засыпали, опираясь на невидимые военные махины, и ничто не могло пробудить их. Губы спящих солдат улыбались – им снилась любовь.

Когда все бойцы уснули, в бой была брошена гвардия атлантистов – войско электронных муравьёв и стрекоз. Небо потемнело от туч мошкары, по земле к спящим воинам протянулись темные реки насекомых.

В течение нескольких минут на поле боя был слышен только механический шорох стрекозиных крыл и хруст мелодично разгрызаемой солдатской плоти. Когда он затих, от бойцов остались только обглоданные скелеты в продырявленном серо-зелёном камуфляже.

Атлантисты могли торжествовать победу…

На поле у стен Хрустального дворца вышла депутация атлантистов, готовая вести переговоры о сдаче крепости на милость победителя. В числе парламентёров были Мейстер Гейнрих, Ох и Эрис – вожди магов, шутов и амазонок. Гольдмунд наблюдал за ними, находясь в отдалении, на холме, в белом полководческом шатре.

Но обитатели Хрустального дворца не спешили говорить о своём поражении. В те самые мгновения, когда муравьи обгрызали спящих мёртвым сном солдат Острога, Сарториус в бункере пытался создать из живого золота оружие возмездия, способное переломить ход войны. Эмпедокл помогал ему в этом. Только что коронованный император Андрей тоже присутствовал при совершении обряда.

– Ваше величество, – проговорил попугай, держа в лапе прозрачную колбу с желтоватой жидкостью, – прошу открыть коробочку с Главным Резервом. По закону это можете сделать только вы, и только в самый трудный для империи час. Прикоснись вы к золоту до коронации, ваше тело распалось бы на атомы…

Император, бледный, встревоженный, открыл спичечный коробок. Находящееся в нём вещество имело коричневый цвет, землистую фактуру и весьма противный запах. От вида золота Рублёв оробел, – настолько увиденное им расходилось с его представлениями о главном богатстве Земли.

– Не пугайтесь, ваше величество, – глухо проворчал тигр. – Всё оно так в нашей жизни. Хотим найти золото, а получаем дерьмо. Но и от дерьма может быть польза… Возьмите его ложечкой и положите кусочек в колбу.

Андрей взял услужливо протянутую попугаем мерную ложечку, преодолевая тошноту, набрал немного коричневого вещества и погрузил его в колбу. Жидкость, набранная в неё, начала пениться и бурлить.

– Всё идёт хорошо, – заявил попугай. – Теперь, ваше величество, мы смеем просить вас нацедить каплю вашей крови вот сюда, в эту пробирку… Сейчас это необходимо… Эмпедокл, неси пробирку!

Тигр принёс в зубах большое серебряное блюдо, на котором лежала тоненькая пробирка и красная игла с большим ушком. Андрей, слегка поёжившись, как он делал всегда, когда приходилось сдавать кровь, уколол безымянный палец и выдавил красную капельку в подставленную попугаем пробирку.

Стеклянная ёмкость сразу наполнилась кровью, притом не алой, а чёрного цвета.

– Теперь по частям перелейте вашу кровь в колбу. Процесс подошёл к решающей стадии, – шепнул под ухо императору Сарториус. В бункере настала тишина – ни попугай, ни тигр старались не дышать, чтобы не спугнуть волшебство. Эмпедокл даже глаза закрыл.

Андрей осторожно капнул чёрной жидкостью из пробирки в колбу. Там началось брожение, бурление, чёрные, жёлтые и коричневые струи сплелись в единый узел… С каждой новой каплей крови этот узел становился всё плотнее, приобретал человекоподобные очертания.

Когда пробирка опустела, всё содержимое колбы приняло форму миниатюрной человеческой головы – размером с детский кулачок. Это была голова старика, лысого, с седыми кустистыми бровями, пышными усами и мощным подбородком. Глаза гомункула были закрыты.

– Это Боян, слепой певец-маг, живший тысячи лет назад, – объяснил удивлённому Андрею Сарториус. – Мы воссоздали его голову, чтобы использовать певческую силу древних для нашей победы. Прикажите ему петь, ваше величество!

– Пой, Боян! – срывающимся голосом крикнул Рублёв. Голова, не открывая глаз, начала смутно гудеть, шевелить губами и щеками. Затем в бункере зазвучало пение – медленное, глухое, мелодичное. Вместе со звуками из уст поющей головы выходил сиренево-сизый туман. Он поднимался из колбы тонкой струйкой и поднимался под серый неровный потолок.

– Началось! Быстро выносим голову наверх! Надо, чтобы туман обволок вражеский стан! – крикнул попугай. Рублёв ринулся в двери бункера, по коридору, по лестнице, в лифт – скорее наверх, на башню… Слуги поспешно открывали двери перед бегущим императором. Попугай летел сверху, и сзади, тяжело дыша, еле поспевал бежать грузный тигр.

Но вот уже они на башне, с которой открывается вид на Хрустальный дворец и побережье. Песня Бояна становится всё громче и громче, она несётся над наступающими вражескими рядами, как облако тумана, обволакивая амазонок, стрекоз и муравьёв, растворяя их очертания. Яркие маски лежащих на земле клоунов, прекрасные нагие тела амазонок, серо-голубые крылья стрекоз – всё постепенно растаивает в звучащем сиреневом облаке.

Наконец облако доползло до вражеской ставки. Белый шатёр Гольдмунда быстро растаял в нём. Но посреди сиреневого облака продолжало светиться светло-голубое сияние, в котором вниз головой парил ребёнок, сложивший руки и ноги в позе Будды. Глаза ребёнка были закрыты, – он медитировал, пытаясь преодолеть вражескую магию.

Но песня Бояна делала своё. Гольдмунд уменьшался, очертания его лица и тела непрерывно менялись. Из мальчика он превратился в девочку лет пяти, из неё – в новорожденного младенца, сизого от слизи, из младенца – в крутолобого зародыша, из зародыша – в движущуюся точку с хвостом. Точка несколько мгновений носилась по пространству, источая синее сияние и не желая исчезать, но и она в конце концов вспыхнула – и с громким щелчком растаяла в воздухе. Синий свет погас.

Голова Бояна с завершение песни также исчезла – растворилась в тумане, который сама же и произвела. Легендарный певец весь изошёл в собственную песню и прекратил своё существование.

Но война была выиграна. Короткая, кровавая и победоносная.

– Поздравляю вас с победой, ваше величество! – громко крикнул попугай.

– Да-а… Вовремя мы вас короновали, – глухо поддакнул тигр. – Не будь у нас императора, некому было бы оружие создать… Гхххм… Повезло нам, опять повезло. Интересно, сколько ещё нам так везти будет? Удача, она ведь не вечная… А сейчас – поздравляю, конечно. Поздравляю… Гхххм…

Андрей молчал. Ему было не до восторгов и поздравлений свиты.

Он был погружён в неприятные размышления.

ВОСКРЕСЕНИЕ ЛЕВИАФАНИ

Переживания, связанные с несостоявшейся казнью, коронацией, колдовством и войной, опустошили душу Андрея. Казалось, он уже не был способен ни радоваться, ни грустить. Выражение серого безразличия не сходило с его лица.

Вечером после победы молодой император сидел в своей комнате в Хрустальном дворце, которому уже ничего не угрожало. С ним были только Эмпедокл и Сарториус. Общаться с людьми не хотелось. Празднества в честь спасения города и империи были отложены. Государю, в несколько дней пережившему гибель, коронацию и войну, надо было сначала прийти в себя.

В комнате горели свечи, звучала негромкая музыка. Восточные курильницы источали сиренево-синий дым. Посреди комнаты в полумраке светился позолоченный столик, на котором стояли самые изысканные блюда – моховой камамбер, моховая икра, моховое шампанское.

Андрей сидел в вольтеровском кресле напротив стола, не прикасаясь к яствам, и молча смотрел куда-то в невидимую точку. Длинные пальцы его рук, лежавших на подлокотниках, чуть шевелились. Горькая складка в углу у рта стала ещё глубже. Поперёк лба пролегла морщина.

– Ну, что же, ваше величество, – пробурчал тигр, желая вывести императора из транса. – Поздравляю с победой. Дай бог, не последней… Гхххм… Нам бы, англам, такое оружие, как вам… Да поздно уже. Хорошо хоть, вы спаслись… Поздравляю…

Лицо Андрея не изменились, только губы чуть дёрнулись. Император продолжал молчать.

– Кхе-кхе… Ваше величество, мы победили, но… – прокашлявшись, подобострастным голосом начал попугай. – Но… были понесены большие потерри… Погибли ваши близкие люди…

– Что? Знаю, знаю… – вышел из забытья Андрей. – Дом дожития сгорел… А там родители были… Я их освободить обещал… Помню, да…

Император не хотел думать и переживать о судьбе своих несчастных родителей. Он стремился стал таким, каким должен быть правитель, – машиной, организующей правильную работу государства. Только так он мог выжить на этой войне… Уроки Домостроя не пропали даром.

– Речь идёт не только о них, – робко проговорил попугай. – Я должен вам сообщить ещё одну непррриятную новость…

– Какую? Говори, не томи, – Рублёв оперся подбородком на руку. Глаза его потемнели. – Что там ещё?

– Ваша подррруга… Я знаю, вы раньше дружили с некоей Ольгой Левиафани…

– Что? Что с ней? – прежнее безразличие оставило императора. – Говори!

– Она была взята в плен атлантистами и погррружена в сон. Помните, тогда, когда они жгли дом дожития… Она пыталась спасти ваших родителей, но ничего не смогла… Мы её отбили, но…

– Что? Она жива? – Рублёв невольно сорвался на крик.

– Она жива, ваше величество. Но она – спит… И мы не можем её ррразбудить…

– А живое золото?

– Оно бессильно… Увы… Может быть, дело в том, что ррразбудить её можете только вы…

Андрей чертыхнулся, откинулся в кресле назад и сложил руки на груди. Взойти на плаху, стать царём, выиграть войну, потерять семью – и всё за одну неделю… Кто это так над ним шутит?!! Какой там Паяц? И всё ему мало…

– Где она? – резко бросил он.

– Мы ррразместили её в императорском склепе. Под дворцом. Там, где хоронят всех особ прррравящей династии… Вы можете пррроследовать к ней хоть сейчас… если изволите… – угодливо зачастил попугай.

– Я иду к ней! – Рублёв быстро встал, погасил свечи, включил свет и нап<