Что должен сеятель очей идти.

ЖИВОЕ ЗОЛОТО

Роман-иероглиф

Глянь в сердечные пещеры…

Григорий Сковорода

… И он пришел сказать,

Что надо сеять очи,

Что должен сеятель очей идти.

Велимир Хлебников

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Андрей РУБЛЁВ – молодой человек, сотрудник Главархива, избранный наследник престола Срединного царства.

Григорий РАСПУТИН, он же Император Григорий I – первый глава Срединного царства.

Георгий ГАЛЯНДАЕВ – юрист, опекун Андрея Рублёва.

Вадим БЕРГ – друг Андрея Рублёва, дипломат.

Майя БЕРГ – сестра Вадима, молодая, но многообещающая дрянь.

Глеб ЛЯМЗИКОВ – друг Андрея, поэт.

Валерия КАЗАРСКАЯ – подруга Андрея, ведьма.

Ольга ЛЕВИАФАНИ – подруга Андрея, фея.

Тимофей и Надежда РУБЛЁВЫ – родители Андрея, обитатели дома дожития.

Александр Люцианович ДОМОСТРОЙ – глава Комитета по престолонаследию Срединного царства.

Иван Фёдорович СКОРИНО– художник-косторез, маг.

Иван МАНГОЛЬД, Пётр РУСЛАН, Лев МИНУС – судьи из Ареопага Срединного Царства.

Алексей ФЕРЗЬ – охранник камеры Андрея в Хрустальном дворце.

Пётр ПИКУС – первый палач Хрустального дворца.

Саша ВОЛЬТ – ученик ШПОРы (Школы Политического Резерва).

САРТОРИУС – механический попугай, министр императорского двора.

ЭМПЕДОКЛ-М-2021 – механический тигр, домработник в императорском дворце.

Баба СИБИРЬ – лицо без определённого места жительства.

ГОЛЬДМУНД – теневой правитель Атлантической империи. Демон в образе ребёнка. Сначала – мальчик, потом – девочка.

МЕЙСТЕР ГЕЙНРИХ – глава войска магов Атлантической империи, инвалид.

ЭРИС – жрица-гетера, глава войска амазонок Атлантической империи.

ОХ – клоун, глава войска шутов Атлантической империи.

ЛЮЦИЙ – последний англ, живущий в Атлантической империи. Бывший воин.

БОЯН – говорящая голова.

АНГЛЫ – кочевое племя, промышляющее гаданием и попрошайничеством. Потомки некогда могущественного народа, населявшего Атлантические острова.

Видения, ангелы, демоны, духи и т.д.

УВЕРТЮРА К РОМАНУ

«Острожская правда»,

Г. Острог, Российская империя,

Сентября 2025 г.

«Анонимный правитель Германского Второго рейха на днях подписал указ об учреждении трансатлантического союза германоязычных государств. Указ был опубликован в правительственных газетах, но ни одного изображения Императора в них, как обычно, не было. Конечно, правительство Западной империи могло бы и не церемониться с туземцами, т.к. после подписания Каирского договора с нашем Государем ему фактически принадлежат все немецкоязычные территории по побережью Атлантики – с обеих сторон, и правящие лица могли бы руководить колониями и без соблюдения демократических формальностей. Гораздо более значимым вопросом для кайзера было бы поменять форму правления в рейхе с тем, чтобы имена правящих государством лиц стали бы хоть кому-нибудь в мире известны. Германцы недовольны режимом, при котором государем их державы может оказаться кто угодно, от купца до нищего, и, разговаривая с попрошайкой на улице, ты не уверен, что перед тобой – не император Атлантики».

«Дамасский вестник»,

Г. Дамаск, Сирийский протекторат,

Сентября 2025 г.

«Радостное событие для всех патриотов нашего Отечества совершилось сегодня. 12 сентября, в три часа дня, главком ВВС генерал-майор В.Ф.Чугарин торжественно рапортовал Патриарху и Государю Московскому Григорию Х, что война в Сирии победоносно закончена! Русская авиация после праздничного парада покинула страну, в которой за три месяца нашими войсками было успешно подавлено вооруженное восстание исламистов. Надеемся, что отныне границы нашей Восточной империи – от Иерусалима до Калифорнии – будут почитаться незыблемо».

«Новости науки»,

издание вольного города Царьграда,

Сентября 2025 г.

«Царьградский Вселенский совет принял постановление о квотировании солнечного света и тепла для населения регионов мира. В связи с истощением ресурсов Солнца для всего земного шара установлена длина светового дня в 100 часов плюс-минус тридцать минут. Температура на нашей планете, вне зависимости от расположения региона, отныне и впредь будет искусственно поддерживаться на уровне 10 градусов по Цельсию. В этом случае тепловых ресурсов солнца хватит человечеству ещё как минимум на триста лет. Если, разумеется, пиратские космические станции не приступят к воровству солнечной энергии в особо крупных количествах».

«Рабочий путь»,

Сентября 2025 г.

«По сообщениям ученых, населению Земли в течение ближайших тридцати лет грозит дефицит пищи. Это связано с истощением ресурсов мха – основного источника питания для большей части человечества».

«Московский послушник»,

Сентября 2025 г.

«Вовсю идут приготовления к празднованию 100-летия правления династии Распутиных в России. Когда в 1925 году патриарх Московский Григорий I принял власть из рук умирающего Императора Алексея II, никто не мог предположить, что теократическая форма правления сохранится в Отечестве нашем на столь долгое время. Ныне, когда Восточную нашу империю уже тридцать лет возглавляет патриарх Московский и великий государь Петроградский Григорий Х, в прочности теократического строя ни у кого в мире уже не остается сомнений. Главной проблемой является отсутствие у нынешнего Государя наследника: Государь как духовное лицо не имеет права вступать в брак, а передать власть племяннику либо другому непрямому наследнику, как это делалось последние сто лет, невозможно по причине отсутствия у Его Величества таковых: оскудел род Распутиных!... Посему остается надеяться только на то, что провидение Божие пошлет нам человека, способного принять власть из рук Государя так, как это произошло сто лет тому назад».

ЧАСТЬ 1.

ВЕЛИКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Всё возможно и вероятно. Времени и пространства не существует; цепляясь за крохотную основу реальности, воображение прядёт пряжу и ткёт свой узор.

Стриндберг. Игра снов

ЧЕЛОВЕК И ЕГО ИМПЕРИЯ

(из записок Андрея Рублёва)

Он лежал передо мной на столе. Мои руки боялись к нему прикоснуться, мне было трудно дышать. Маленький ящичек, не больше спичечного коробка, – но без него весь этот мир не стоит ровным счетом ничего. Без него не будут работать машины, не будет расти мох, более того – не смогут дышать люди… Это сокровище, главный резерв планеты, Живое Золото, – в моих руках. Оно принадлежит мне. Оно в моем распоряжении… Да. Жизнь – удалась!

Говорливый Галяндаев извивался арлекином. Низенький, юркий, желтоволосый юрист посвящал меня в курс дел, касающихся моего наследства, рассыпаясь в комплиментах, скорее похожих на издевательства. Он был великим льстецом, даже скрип его шагов по полу казался издевательски-льстивым.

Разговаривая, Галяндаев постоянно двигал скулами, пережевывая моховую жвачку – вид пищи, предназначенный Государственными Кондициями для людей его социальной страты. Кривляясь, морщась и активно жестикулируя, он произносил свою заранее подготовленную речь.

Я сидел перед ним за столиком, аккуратно, как школьник, сложив руки перед собой. Бежевая шляпа с изогнутыми полями – мой любимый головной убор – лежала рядом, на столе, похожая на зверька, пережидающего какую-то опасность.

Я протянул руки к ящичку, но тут же отдёрнул их. До сих пор не верилось…

– Не бойтесь, Андрей Тимофеевич, оно не кусается, – процедил над моим ухом Галяндаев. – Это всё – ваше, законное. Наш Ареопаг долго решал, кому доверить свой главный капитал, пока не выбрал вас. Из дальних родственников императора вы – самый подходящий наследник. Tabula rasa, чистая доска – она надежнее всех, она молчать умеет… Да, да. Если вы ещё не поняли, я снова всё объясню. Вы должны унаследовать главный капитал планеты – Госрезерв живого золота.

– А я и не знал, что оно – есть… – растерянно протянул я.

– Вы не знали о Золоте? Неудивительно. Вся информация о главном ресурсе Земли строго засекречена. Живое золото – это универсальное топливо, способствующее бесперебойной работе любых механизмов и организмов даже при отсутствии остальных источников питания. Правда, добыть его очень трудно. Живое золото производится из человеческого организма, – из крови, плоти, мозга. В мозгу, кстати, его концентрация наиболее высока…

– И как вы добываете это золото?

– О, это дело, требующее крепких нервов. Живое золото можно получить только из трупа в течение 24 часов с момента человеческой смерти. И не каждый труп для этого подойдёт, – нужно, чтобы человек был абсолютно здоров физически, активен умственно и чист нравственно на протяжении большей части своей жизни. Да-да, нравственность важна для качества трупа, – люди, хоть раз в жизни совершившие крупную подлость, становятся непригодными для преобразования в живое золото…

– А как вы находите таких людей? Ну, пригодных для переработки?

– Ну, мы отслеживаем всех особей, которые могут быть нам полезны, держим их под контролем с детства и до смерти… Кроме того, мы пытаемся в специальных питомниках выращивать подходящих индивидов, но почему-то именно нравственная их компонента обычно оставляет желать лучшего. Не имея возможности совершить подлость в жизни, они тем не менее столь же бесполезны для выработки Главного Резерва, как и отпетые мошенники…

– А почему так?

– Наука этого пока не объяснила. Есть многое на свете, друг Горацио… В общем, вся наша организация в настоящее время выработала достаточно живого золота, чтобы прокормить все организмы и механизмы нашей планеты в течение трех лет. Для этого потребовалась четверть века упорной научной работы… Всё живое золото, что было нами произведено, спрессованное в слитки и брикеты, вполне может уместиться в спичечном коробке. Он вам и доверяется… И вашей первейшей обязанностью будет следить за дальнейшей работой по преумножению Главного Ресурса, прежде всего – за ускорением темпов работы наших органов и повышением производительности их труда.

– Всё так, но… – я поперхнулся от волнения. – Но… за что меня выбрали? По каким таким критериям?

– За нелинейность, Андрей Тимофеевич. Так, по крайней мере, в завещании его величества Григория Х указано. Так я и до вас обязан донести. Кто поймет великих мира сего, знаете ли…

– А как они это… решили? А? – непонимающе спросил я…

– А очень просто. Императору и Ареопагу пришла в голову мысль избрать наследника Главного резерва Срединной империи с помощью новейшей компьютерной программы, «ЛЮДОВЕД-2025» называется. И выбор машины пал на вас, Андрей Тимофеевич.

– Вот как… Весело. Весело, бессмысленно и беспощадно, – улыбнулся я.

– Ну да. Теперь вас можно назвать Человеком с большой буквы… но гордо это слово пока все равно звучать не будет. Вы должны доказать, что достойны этого…

– А что это значит – доказать?

– А то. Вам предназначена проверка, инициация, так сказать. Я бы, например, на вашем месте испугался такого наследства.

– А я и не боюсь… – отвечал я, засунув сигарету зажженным концом в рот.

– Вы не боитесь… И не улыбаетесь. Похвально. Кто не умеет улыбаться, тот и не пугается. Страх с улыбкой в один день человеку открылись – когда запретный плод вкусил. А вы, по-видимому, до сих пор от жизни не вкусили, потому и нелинейны… Так-с…

– Ну, хватит рассуждать, – я прервал Галяндаева. – А могу я видеть его… его вели… Григория, в общем? – титул как-то не хотел выговариваться, язык словно распух во рту.

– Может, и увидите. Дело в том, что до вступления в должность вы обязаны пройти ряд испытаний… Чтобы принять свой новый пост готовым. Вы понимаете? Всё это – могущество, золото, машины, люди – завещаны вам как испытание: деградируете ли вы от «желтого дьявола» или нет. Это эксперимент в духе Фауста, так сказать…. Впрочем, вы можете отказаться от наследства. И вернуться к обычной жизни, без испытаний… Они ведь будут весьма, – весьма! – непростыми. Это я могу сказать прямо, Андрей Тимофеевич.

– Отказаться? Не думаю… Эксперимент – это интересно… Я ведь Homo experimentum, человек – попытка… – я протяжно сглотнул слюну и кратко бросил: – Согласен я. Побороться хочу с вашим наследством. Человек против золота – ради золота… и человека! Вот как!

– Итак, вы согласны. Азарт – хорошая штука, однако… Новый Фауст хочет победить прежнего Фауста? – Галяндаев взмахнул одуванчиковыми волосами.

– Да… возможно, – лёгкая улыбка мелькнула в уголке моих губ. – А в чем заключается проверка? Вступительные испытания-то? А?

– Их довольно много. Вам не скажут, когда и как вас будут экзаментовать, – живите, как живёте, испытания сами посыплются на вас, когда вы их и ждать не будете. Мы должны проверить вашу способность к импровизации, к неожиданным решениям, интеллект и креативность, как сейчас говорят. А если вы не вынесете испытания, тогда, извините…

– Тогда что?

– Тогда вы умрете.

Я задумался. Соглашаться или нет на такое испытание? Стоит ли власть того, чтобы ради неё рисковать жизнью?

– Знаете что, Георгий Петрович? – сказал я. – Мне надо подумать о вашем предложении. Посоветоваться с друзьями, с родителями, может быть… Я пока сказать ничего не могу. Поразмыслю, тогда решу… Но пока я ни от чего не отказываюсь, – добавил я поспешно, видя, как тускнет жёлтый огонёк азарта в глазах юриста.

– Ну, подумайте, подумайте. Вам ещё много думать придётся… Как придёте к решению, уведомите меня о нём. Пока же – наши люди будут наблюдать за вами, чтобы вы не сбежали. Вы всё-таки – собственность Срединного царства… Ну, до встречи!

Ящичек с Главным Ресурсом пропал в увесистом чемодане моего гостя. Галяндаев поклонился мне – жёлтые, одуванчикового цвета волосы взлетели над его головой. Я пожал Георгию Петровичу руку – холодное, бесплотное рукопожатие. Юрист ещё раз склонил голову и молча вышел, бесшумно затворив дверь.

ДОСЬЕ НА ОДНОГО МОСЬЕ

РУБЛЁВ Андрей Тимофеевич,

Г.р.

ВКЛЕЙКА

ПЕРВЫЙ ДИАЛОГ ВО ТЬМЕ

– Как вы думаете, не слишком ли мы рискнули, доверив престол фактически случайному человеку? Может быть, не стоило доверяться машине в таком важном вопросе?

– Риск, конечно, здесь есть, но не особо крупный. Передача власти от отца к сыну – это ведь тоже передача случайному человеку. Любого можно подготовить к власти. И мы этого юношу подготовим.

– Не всякого можно подготовить. Наш кандидат – это чистый лист. Не своим умом умён, не своей дурью глуп. Что с него взять? На что он способен?

– На всё… или ни на что. А это, в сущности, одно и то же. Это как раз нам и нужно. Понимаете, мы ставим эксперимент – над Человеком вообще… сможет ли обычный, стерильно чистый юноша принять власть? Не испортит ли она его? И не испортит ли он её? Мы устроим ему такие испытания, что он точно подготовится к роли Цезаря…

– А если во время, когда мы будем его готовить, начнется война? Или революция? Или возникнут еще какие-либо проблемы?

– Тут бояться нечего. Императоры давно ничего в государстве не решают… Всё решаем мы. А в себе мы уверены и с любыми проблемами справимся – на то у нас есть Живое золото. Монархом может быть кто угодно, хоть младенец, – а правим мы уже сто лет, и весьма успешно… И еще тысячу лет сможем процарствовать. А этот эксперимент нас, по крайней мере, развлечёт.

– Вас развлечёт, а империю потрясёт… Не верю я в ваши замыслы, Александр Люцианович. Не может быть, чтобы ради забавы вы меняли династию… У вас ведь есть свои планы, тайные, не так ли? Скажите – так?

– Ну, может быть, Сарториус… Всё может быть.

– Вот! Вот вы и сознались. Но каковы они, эти задачи? Я что-то уразуметь не могу…

– Да как вы не понимаете, Сарториус? Всё яснее ясного. Нам нужен слабый, неготовый к правлению человек – чтобы он передал все полномочия в наши руки. Император коронуется, а там мы ему войну устроим, восстание, бунт или ещё как-нибудь напугаем, чтобы у него от мысли о власти руки дрожали, – и он быстро подпишет закон о верховном совете, который мы с нынешним величеством пять лет протолкнуть не можем… И все нити власти будут в наших руках. Всё просто, Сарториус, всё очень просто…

– Согласен, всё элементарно… Как я мог не понять этого. Только устрашение императора надо провести ещё до коронации. Чтобы он заранее сдался… Так надёжнее будет, пожалуй.

– Да, Сарториус, согласен. Придумаем ему испытания, от которых у любого ботаника душа в пятки уйдёт… Здесь вы верную мысль высказали. Вам и поручаю её воплотить в жизнь. За дело, Сарториус, за дело!

ОСЕНЬ ПАТРИАРХОВ

(Из дневника Андрея Рублёва)

Закисла природа в Остроге с наступлением вечной планетарной осени, как закисает творог, забытый в плошке. Хмуро, слякотно, волгло за окном и на совести. От хмари заоконной невольно начинаешь тосковать.

Немудрено, что в такую погоду мне захотелось посетить слободу Нелюди, где в лагере дожития обитали мои старики родители. Галяндаев сопровождал меня – без его разрешения мне было бы нельзя увидеть стариков, законом XXI века отрезанных от мира.

Я давно мечтал доказать родителям, что чего-то стою. Отец – неудавшийся литератор – с самых ранних лет пытался вырастить из меня вундеркинда, героя, гения, и пользовался для этого известным средством – ремнём. Увы, популярность этого средства была прямо противоположна его эффективности… Мать, несчастная, забитая женщина, не способна была ни к каким сильным чувствам, кроме ощущения своей и чужой болезненности. Её единственным развлечением было лечение меня от всевозможных болезней, которые она сама мне и выдумывала.

Само собой, детство моё особенно счастливым назвать было трудно. Я рос смиренным бунтарём, внешне тихим и прилежным мальчиком, втайне мечтающим, чтобы мир, где его не понимают, искупался в крови. Слава богу, что мои мечты выплеснулись в творчестве, а не в разрушительных поступках… Но быть средней успешности архивариусом и средней известности поэтом – это слишком мало для дрянного мальчишки, глядящего в Наполеоны.

Мне хотелось добиться баснословного, неслыханного успеха – и чтобы родители это видели: знай, отец, кто твой сын – гигант, не чета тебе! Знай, мама, кто твой сын – герой, не то что ты!

И вот наконец мечта моя сбылась. Я могу встретиться со стариками, живущими в заточенье, в промзоне, среди моховых плантаций, и ткнуть их носом в грязь: вы в меня не верили, считали пылью, – смотрите теперь, кто я и кто вы!...

Третий Нелюдской дом дожития стоял перед нами. Это был столбообразный небоскрёб с зелёными плантациями мха на больших балконах и крыше. Здесь пенсионеры коротали время, выращивая мох для пищевого потребления жителей Острога. На другие занятия им времени просто не оставалось. Работа не тяжёлая, но постоянная – как раз то, что нужно для стареющего организма…

Вокруг третьего дома в раскисшей грязи стояли такие же здания для стариков, только рангом пониже – там были проблемы со светом и отоплением. Прозрачные стены небоскрёбов были изнутри все залеплены мхом и имели зеленовато-бурый оттенок. Надо было использовать все площади для выращивания главного пищевого продукта империи.

Мы с Галяндаевым остановились у крыльца, он набрал код на домофоне, что-то буркнул туда. Через некоторое время двери перед нами открылись, и из лифта вышли старички Рублёвы. Их сопровождал сторож, в обязанностях которого было следить за лагерянами, чтобы они не сбежали и не повредили себе.

– Ну, сынок, здравствуй. Не ждали мы тебя увидеть, – медленно проговорил отец, крепкий, высокий старик, только начинающий седеть в свои семьдесят лет. – Нам сказали давеча, что с тобой случилось… Да, да… Сложная задача стоит перед тобой, сложная.

– Да… Большой ты человек теперь, – чуть слышно прошептала мать, уже совсем седая, сутулая женщина 65 лет. – Не ждали мы, что ты в эту сторону пойдёшь… Мы-то с отцом другого хотели.

– Да, да, я помню… – улыбнулся я. – Искусство, книги, книги, книги… Слова, слова, слова… Детство моё, помню, как же… Вы-то хотели, чтоб я писателем стал, а я – вот те на! – политиком сделался. И правильно, думаю. Мне чего-то настоящего от жизни надо. Не слов, а дел.

– Ты, конечно, как хочешь, так и поступай, – выпрямился отец. – Но я бы тебе править не советовал. Ты человек книжный, слабый. Не хватит в тебе крови, жизни не хватит, чтоб миром править. Честь тебе, конечно, великая оказана, но – суди здраво, можешь ли вынести это всё или нет?

– А что – всё?

– А то. Власть, она на крови стоит. Под каждым царём надо бы вместо трона эшафот ставить, чтобы знали, на чем власть всякая держится.

– Так эшафоты и добру тоже служат. Не слышал такой фразы: «Добро должно быть с кулаками»? Это отец Станислав, – телепроповедник, знаешь, – говорит постоянно…

– Чушь он говорит. Добро должно быть не с кулаками, а с мозгами. Безмозглое добро с кулаками – вещь опасная…– буркнул Тимофей Петрович, поблескивая глазами из-под косматых век.

– Ну, ты сказал… Это, может, и так. Только я не хочу обо всём этом думать… – мямлил я. – Может, вернее – не думая, сделать, что сердце скажет? Не колеблясь? Решиться, а там – хоть в омут вниз головой? Колебания-то никого ещё не спасали… Всё равно всего не предусмотришь…

– Вот-вот, не думай, – скептически протянул отец, всё твёрже сжимая между крепких рук рукоять палки. – Русские люди тем и сильны, что не думают, что делают. Им приказывали, они делали. Так и наворотили Россию на полмира. На Западе же трижды думают, прежде чем сделать что, вот у них и тратится жизнь по мелочам. А ты не думай, ты храбрись, рвись вперёд, до конца, по-русски. В этом, может, счастье твоё. Чтоб его, счастье это, до конца исчерпать, храбрым надо быть. Большинство не дочерпывают – пугаются того, что проступает со дна. Поверь, я по своему опыту говорю.

Я стоял, глядя в землю и крутя в кармане из пальцев фигу. Как я был гадок сам себе в этот миг! И как мне было приятно чувствовать свою гадкость!

– Н-даа… – только и смог протянуть я. – А ты, мама, что скажешь?

– Делай, сынок, что хочешь. Что сделаешь, то и правильно. Ты теперь большой, ты теперь… власть, – проговорила она бесцветным голосом, теребя край своего серого платка. – Делай, как знаешь. Стары мы тебе указывать.

В этих её словах мне слышались другие слова: «Я, сынок, не хочу, чтобы ты правил. Но власть тебя выбрала, и я против неё не пойду. Я женщина слабая, всегда слушаюсь».

– Мать, она в своём репертуаре. Ничего не сказала и всё равно ошиблась, – огрызнулся отец.

Галяндаев стоял, еле пряча улыбку. Было видно, что его забавляет происходящее. А моя голова кружилась, как у пьяного. Я не ожидал от родителей такой реакции… Я думал, они будут удивляться, радоваться, сердиться, завидовать, наконец, но спокойного неодобрения сыновнего успеха от них я не предполагал. Но именно из-за этой их реакции решение рискнуть – окончательное, прямое – созрело в моём сердце.

– Вы судите, как хотите. А я всё-таки рискну. Сыграю в игру с большими ставками – и, может, выиграю… История – это игра. И мне в ней не победа сама важна, а проверка моих сил. Понять себя хочу: кто я? Большой я человек или маленький, сильный или слабый? Поставлю эксперимент… над собой. Над людьми. И, может быть, переупрямлю. А не смогу победить – хотя бы узнаю, кто я. Это знание дорогого стоит. Не для такого ли знания вы меня растили, а?

Я лукаво подмигнул. Родителям от этого явно не стало веселее: мать сгорбилась ещё больше, а отец, наоборот, выпрямился, как по стойке «смирно».

– Поступай, как хочешь. Ты человек вольный, взрослый. Мы за тебя не решаем. И вообще, хватит болтать, нам пора на плантацию. Людей в Остроге кормить чем-то надо, – буркнул отец.

Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Лифт повёз старичков назад, на верхние этажи их дома, а я сел в авто Георгия Петровича, и мы поехали в Острог.

Всю дорогу назад я не сказал ни слова. Только Галяндаев, сидевший рядом со мной в машине, чему-то молча улыбался, и встречный ветер развевал его одуванчиковые волосы.

ПРЕЛЕСТИ МОХОВОЙ КУХНИ

Как известно, коронованные особы не имеют права ни на любовь, ни на творчество.

Разумеется, многие короли писали стихи, пьесы или картины, но всё это имело характер хобби, любительства. Качеством их творения никогда не отличались. Таков закон природы: рука, подписывающая смертные приговоры, не может держать перо или кисть.

Поэтому Андрею предстояло уйти из литературных кругов, в которых у него было много друзей.

Чтобы попрощаться с друзьями и бросить последний взгляд на их стройные ряды, Андрей пришёл на банкет в Острожский дом литератора – Осдомлит. Там, в рамках празднования восьмидесятилетия городского писсоюза, презентовалось новое направление в поэзии – белибердизм. Три молодых автора создали его за неделю до праздника и, не поняв как следует, что у них родилось, понесли показывать дитя обществу.

Гостей ждал роскошный банкет. Повар Иван Серафимович Торчило показал вершину кулинарного артистизма. Все моховые блюда на праздничном столе были выполнены в виде миниатюрных животных, ничем не отличавшихся от настоящих – слонов, тигров, львов. Мох блестяще играл роль шоколада и марципана.

На банкете присутствовали виднейшие поэты-белибердисты и их друзья: Вася Холод – пузатый, щекастый юноша, напоминающий пельмень, надувающийся от важности; авангардная поэтка-эстетка Елизавета Петровна Лихач; некто Илья Львович Голимонт, – постоянный гость всех мероприятий, десять лет ничего не писавший, но в силу привычки всеми за что-то уважаемый и всюду приглашавшийся, и многие другие.

По рассеянности своей опоздав на четверть часа, Андрей прокрался в зал уже после произнесения основных речей. Он робко пробрался между успевшими уже хорошенько выпить и закусить литераторами и присел на свободное место за столом, рядом с поэтом Александром Недопушкиным – Недопушей, как его прозвали в литературных кругах. Александр Иванович сидел за столом, прямой и длинный, как гвоздь, скрестив руки на груди. Его красные губы на вампирски-бледном неподвижном лице привлекали взгляды женщин, как магниты.

Сидевшая напротив разомлевшая от хмеля тучная Лизавета Лихач, увидев Андрея, причмокнула губами, словно целуя его. Блуждающий поцелуй Лизаветы Петровны полетел по воздуху, примериваясь к людям: к кому бы пристать? В конце концов, он недоуменно пристал к устам Недопушкина, всосался в них и – задушил человека, так, что только оболочка от него осталась.Пустой кокон человека сидел за столом, не шевелясь, несколько часов,но никто этого не заметил.

Рублев тоже не замечал этого. Он направлялся в отдельный кабинет, заранее приготовленный для него, где за накрытым столиком уже сидели его друзья, цвет столичной богемы, –дипломатВадим Вадимович Берг, его сестра Майя, художница Валерия Казарская, поэт Глеб Лямзиков, меценатка Ольга Левиафани.

Молодой дипломат Вадим, – высокий рост, благородный серый костюм, запрокинутая голова, прямое лицо со сросшимися бровями, – был похож на шоколадное пирожное, стремящееся притвориться гранатой. Он только что вернулся из дипломатического визита в Атлантическую державу. Бакенбарды Вадима, отращиваемые в подражание Пушкину, смотрели особенно самоуверенно.

Майя сидела рядом с братом, положив ногу на ногу. Глаза её блестели особенным, мёртвым блеском. Она улыбалась, загадочно, с лукавинкой, и казалось, что родинка над верхней губой смеётся вместе с ней. Тонкая длинная сигаретка в ее изящной маленькой ручке, одетой в полупрозрачную перчатку, время от времени подлетала к узким алым губам девушки. Глаза Майи рассеянно скользили по гостям дома литераторов, нигде не останавливаясь надолго.

– Знакомьтесь: Андрей Рублёв, великий писатель, биограф Иуды, демиург острожский, принц датский и прочая, прочая, прочая! – продекламировал Вадим под всеобщий хохот, когда наследник Срединной империи подошёл к их столику.

– Ну, хватит, черти драповые…– весело возмутился Андрей. – Ну что вам эта повесть про Иуду? Да, написал я её когда-то. Но не про Иуду она. Она про нас. Роль Иуды, как и Христа, каждый хоть раз в жизни сыграть может. Хотя переписать Библию в виде досье на всех персонажей – это смело, да…

– Да, ты писатель рисковый… – чуть шепелявя, произнёс Глеб Лямзиков, плотный, коренастый юноша, образец послушания и тупости для всех молодых литераторов Острога. – С виду и тихий, да темы такие поднимаешь, – расстрелять за них можно. Как мой шеф говорит: писатели – народец такой, кого на дуэли не подстрелят и на каторгу не сошлют, тот с горя сопьётся.

– Глеб, ты человек, может быть, и чистый. Только безнадёжно чистый, – рассмеялась Майя, отставив в сторону бокал с моховой настойкой. – Всё боишься, как бы чего не вышло. Как бы по службе тебя не наказали… А жизнь мимо проходит. А тебе всё равно.

Глеб потупил взор. Он выглядел как всегда нелепо. На нём была зелёная кофта под бежевым широким пальто и вязаный берет, который он носил даже в помещениях. Лёгкая шепелявость и близоруко прищуренные глаза сразу вызывали у видевших его чувство жалости к нелепому юноше. Видно было, что этот человек много перенёс, прежде чем стать тем, кем он стал.

Валерия Казарская – тощая, смуглая девушка с узким, египетского типа лицом – обычно почти не вступала в беседу, только изредка вставляла короткие реплики. Но здесь она не смогла не высказаться.

– Он не чистый, он пустой. У него вместо сердца – кобура, чтоб пистолет в недоступном месте прятать, – на всякий пожарный, – хриплым, низким голосом прозмеила она. – Он парень тихий, но опасный. В тихом омуте черти водятся, – знаешь это, Андрей?

Андрей не слышал, что говорила Валерия. Он смотрел на Майю, смотрел, как посасывает она свою сигаретку, как отпивает по глотку из бокала, и в голове его сами собой складывались стихи.

– Хватит… это… спорить, – сказал он, моргая глазами. – Я о другом хотел сказать. Об очень важном…

Вадим и Майя перемигнулись. Рука Вадима под столом незаметно гладила колено Майи.

– Валяй! – воскликнул Берг.

Андрей начал – медленно, глухо, спотыкаясь:

– Дело в том, что наш государь, Григорий Х, сейчас очень плох… не в том смысле, что плох, а в том, что болен. И наследника у него нет. Вы знаете, конечно…

– Знаем, знаем, – надул толстые губы Вадим. – И что ты хочешь сказать? Что кто-то из нас ему наследует, что ли?

– Да… – сокрушенно произнёс Андрей. – Я.

– Не смеши! – воскликнула Майя, высоко подняв чёрные брови. – Ты шутишь, да? Ты-то тут при чём?

– Нет. Я не шучу. Вот письмо из Бюро… Позавчера получил… А вчера с представителем Бюро говорил – с Галяндаевым. Человек известный… – Рублёв вытащил из кармана помятую бумагу. – Вот, тут всё написано…

– Георгий Петрович? – Глеб сразу побледнел, его усики насторожённо взъерошились. – Наслышан, наслышан… Дело опасное…

– Что ты хочешь сказать? А? – взмахнула тонкими руками Левиафани. – Что это ловушка? Может быть, может быть…

– Да верное дело, ловушка, – весомо бросил Вадим, насупив брови. – Откажись, пока не поздно, прямо тебе говорю.

– А лучше не отказывайся, – возразила Валерия. – Согласись! Ты весь высший свет изнутри увидишь, всё узнаешь… а если будет опасность, какая, мы с Вадькой и Глебкой тебе поможем, выручим. Они там люди не последние, многое могут… И я тоже…

– Но… – Андрей начал было что-то говорить, но осёкся. Валерия смотрела на него чёрными блестящими глазами, не мигая, и молчала. Видно было, что она заинтересована открывшейся ему перспективой – не как человек, а как художник. Глубина этой перспективы ясно читалась в её глазах, манила и завораживала…

– В общем, тише воды, ниже травы. Тише воды, ниже травы, – подытожил Глеб. – Бог любит молчаливых. Держись смирно, плыви по течению, само тебя вынесет. И главное – не рискуй. Отказом тоже навредить себе можно… Надерзишь – и пойдёт…

– Да… И я так думаю… – Андрей тряхнул головой, словно сбрасывая с себя задумчивость. – Сначала всё разузнаю, расспрошу, что и как… Может, шутят они, может, проверить хотят… С чего бы меня императором делать? А вот если я все испытания пройду, мне, может, пост повыше в архиве дадут… У них там всё продумано, они на авантюры не способны. Зря над человеком издеваться не станут… В общем, поживём – увидим. А Бог – он всех любит.

– Правильно говоришь, – мурлыкнул Вадим. – Так что – давайте все выпьем за будущее Андреево повышение!

Над столом столкнулись бокалы с зеленоватой жижей – моховой настойкой. Пока друзья пили, Вадим подмигнул своей сестре Майе и под столом погладил её колено. Майя ответила чуть заметным кивком.

– Пей, пей, Андрюша, тебе такой путь открывается! – начала говорить она, подливая Рублёву настойки – ещё и ещё. Наследник не успевал закусывать её моховыми бутербродами с зелёной икрой и быстро пьянел. Через полчаса за столом была слышна только его речь:

– Я – поэт! Я думаю о вечном, понимаешь ли ты, о вечном! И когда я кричу: «Эврика!», мне всё равно, есть на мне штаны или нет! – кричал он под всеобщий хохот. – Я на звёзды всю жизнь смотрю, а не в грязь! И дорога моя туда и ведёт – к звёздам!

Вадим поддакивал. Майя смотрела на Рублёва, изображая влюблённость. Он почти уже верил в это…

– Не умеешь ты пить, Андрей, – сухо сказала Ольга. – Не умеешь – лучше не пробуй. А то позора не оберёшься…

– Не мешай нам праздновать, Олька! – крикнула ей Майя. – Ты и выпив, трезвая… а мы и трезвые во хмелю! Каждому – своё! Знай и не завидуй…

– Я не завидую, – отрезала Ольга и замолчала. Больше участия в беседе она не принимала, только изредка бросала на пирующих белые, недовольные взгляды исподлобья.

– Я ведь почти умер на этой работе… Я за..захоз… засох, – заплетающимся языком бормотал пьяный Рублёв. – Но я слишком слабо умер, неосновательно, чтобы воскреснуть. Надо мне что-то пережить… такое… чтобы – ух! Чтобы – встряска! И тогда оживу… И напишу… что-нибудь! Понимаешь, Майка?

– Понимаю… – шептала захмелевшая Майя.

Валерия слушала их разговор, с недовольным видом сидя между развалившейся на стуле Майей и замкнувшейся в себе Ольгой. Ей было неприятно, что привлекательный парень так очевидно уплывает от неё. Проигрывать она не любила. Что ж, – чтобы выиграть, надо поиграть…

– Надоели мне эти умные беседы… – начала она. – Мне бы чего-то живого… острого… чтоб до костей пробрало!– лицо Валерии раскраснелось от моховой настойки, в глазах прыгали бесенята… – Предлагаю поставить эксперимент!

Она залезла на стол, наступив острым носком туфли в тарелку Андрея, и быстро пробежала по скатерти. Оказавшись напротив пузатого Голимонта, она схватила его за галстук и закричала:

– Ты вот писатель, – а хочешь, я про тебя сейчас стихи напишу? Нет? Или твой портрет нарисую! Вот здесь, на скатерти! Этой вот зелёной икрой – вон она в баночке выпучилась! Нет? Нет хочешь? Ну, как хочешь! Жри свои деликатесы!

Зелёная моховая икра, с таким трудом выращенная поваром, полетела в лицо Голимонту. Илья Львович был так изумлён, что даже не пошевелился. Он только надулся от возмущения так, что казался втрое толще обычного.

– Вот он сидит – зелёный, как нечисть! – хохотала дебоширка, тыча пальцем в облепленное икрой лицо Голимонта. – «Поднимите мне веки, застегните мне брюки!» Ха-ха-ха!

Андрей попытался пойма