Девушка с «адской машиной». 6 страница

— Если от нас трое суток не будет известий, мо­жете считать, что мы перешли фронт благополучно. Тогда ты сможешь сообщить командиру семейного ла­геря и старшине, что это сам Батя разговаривал с ними, когда они в пьяном виде явились по вызову полковника Льдова.

Боец засмеялся, заранее предчувствуя веселые ми­нуты, которые он доставит партизанам в лагере.

С остальными автоматчиками я направился даль­ше. Шли всю ночь лесом и в лесу же расположились еще на одну дневку в непосредственной близости от передовых позиций противника. Здесь по звуку ору­дийных выстрелов и разрывов снарядов можно было определять, откуда и куда вела огонь наша артилле­рия и откуда стреляли немцы.

Из леса мы наблюдали, как в прилегающую к ле­су деревеньку заезжало около десятка верховых. В деревне они взяли подводы и заставили крестьян погрузить на лугу стог сена. Воза с сеном они погна­ли к фронту. Мы видели, как кавалеристы огибали лес, в котором мы дневали, как они озирались по сторонам.

Вечером мы уточнили у крестьян, что гитлеровцы здесь, вблизи от фронта, ни за что не остаются ноче­вать в деревне небольшими группами.

Ночью мы двинулись на пересечение линии фрон­та. Она здесь проходила километрах в трех северо- восточнее селения Ласицк.

Нам оставалось пройти не более пяти километ­ров, когда мы увидели большую группу людей, дви­гавшихся в том же направлении. Это были партиза­ны, с которыми мы встречались в Берестянке. В последнем населенном пункте им повезло. Они встрети­лись с тремя красноармейцами, прибывшими из-за линии фронта и возвращавшимися назад в свою часть.

Я поговорил с красноармейцами. Они оказались разведчиками как раз из части, стоявшей в Ласицке. У них был пароль для прохождения через линию фронта. Это было очень ценно, и я решил дальше следовать с ними. Скоро, однако, я увидел, что мо­лодые разведчики не знают направления и сами без­заботно шагают за двумя гражданскими проводни­ками, даже не контролируя их по карте и компасу. Пришлось взять это дело на себя.

Мы шли вязким болотом вдоль течения реки Стыри, которое, по моим предположениям, должно было разрывать линию фронта. Этим болотом можно было выйти прямо к Ласицку, минуя окопы, если не бояться сильно вымокнуть, а воды кругом было очень много. Но проводники повели нас в обход заболо­ченного места. Огибая его слева, мы все больше приближались к вражеской линии обороны.

Небо заволокло густыми облаками, и наступила черная непроглядная темнота. В таком мраке нетруд­но было подойти вплотную к позициям противника. Еще легче было напороться на разведчиков, враже­ских или своих, обычно бродивших ночью в межпо­зиционном пространстве в поисках «добычи». А про­водники продолжали загибать все дальше и даль­ше влево, углубляясь между двух линий окопов. Мне показалось это подозрительным. Я остановил провод­ников за стогом сена и попросил их показать мне на­правление на Ласицк. Проводники явно смутились. Мне было неясно — заблудились они сами или наме­рены были совершить предательство. Но дальше до­веряться им было нельзя. Я взял в руки компас и повел за собой людей, свернув круто вправо, взяв курс строго на запад. Рядом со мной пошли красно­армейцы из Ласицка.

Мы прошли не более трехсот метров, когда крас­ноармейцы заявили, что эта местность им знакома и что здесь неподалеку находятся их окопы. Бойцы на­правились вперед разведать. Я с остальными людьми остался на месте. Минуты через две впереди затре­щало сразу с полдюжины пулеметов. Промокшие до пояса мои автоматчики и партизаны повалились на мягкую низменную почву, из которой выступала во­да. Немцы открыли ответный огонь. Но поток пуль проходил высоко над нами, так как мы лежали в низменности, а передовые позиции обеих сторон, от­стоящих друг от друга примерно на километр, про­ходили по возвышенностям. Была, однако, большая опасность обстрела нас с той и другой стороны из минометов. Но огонь с нашей стороны вдруг начал затихать, Скоро вернулся один из красноармейцев и передал, что нам дано пятнадцать минут срока па выход за нашу линию окопов. Приказано было при­нять еще несколько правее.

Через десять минут линия окопов осталась поза­ди. Впереди был Ласицк — освобожденная советская земля. Глубокое волнение охватило нас в эти счаст­ливые минуты, и тут же как-то сразу почувствова­лась страшная усталость. Ноги отказывались итти, страшно хотелось спать...

Какие преграды нужно еще перейти, чтобы в жиз­ненном пути уж больше никогда не встретить линии вражеских окопов?!

Последнюю неделю я очень часто беспокоился за благополучный переход фронта, теперь и он остался позади ненужным эпизодом.

Манящим, воодушевляющим рубежом казалось окончание войны и достижение победы. Сколько еще дней и часов надо до них итти военным шагом?

Линию фронта мы перешли на участке полка, ко­торым командовал полковник Илларион Васильевич Новицкий. Наша встреча произошла в день пасхи. Новицкий рассказал мне, что местный священник просил принять для раненых бойцов куличи и яички, собранные среди верующих. Полковник спрашивал у меня совета, как поступить. Я посоветовал Илларио­ну Васильевичу не отказываться от добра и не оскорблять патриотических чувств служителя церкви.

По приказанию командира полка нам отвели квартиру и протопили баню, чтобы помыться после тяжелой'дороги. Мы вымылись, но отдыхать нам не пришлось. Помощник командира полка по разведке, в порядке предосторожности, решил нас обезоружить. Было предложено моим автоматчикам сдать оружие до выяснения о нас вопроса в разведотделе дивизии. Мои автоматчики было насторожились, попытались занять оборону в отведенной нам хате. Но у меня не было сомнения в том, что мы находимся среди сво­их. Я предложил своим бойцам подчиниться, но при одном условии, что мне предварительно будет предо­ставлено право переговорить по телефону со штабом дивизии.

Мне это организовали, и люди передали автома­ты, а через полчаса из штаба дивизии приказали вернуть нам все оружие и сопроводить в штаб ди­визии.

Штаб армии стоял в местечке Домбровицы.

До штаба мы добрались на третий день. Нам от­вели хорошую отдельную квартиру и предложили де­нек-другой передохнуть. Но Домбровицы каждую ночь подвергались бомбежке с немецких самолетов, и у ребят не было большого желания отдыхать здесь. На квартире меня навестил командующий шестьдесят четвертой армией тов. Белов в сопровождении члена военного совета Дубровского и начальника разведки Кононенко.

Около трех часов командующий расспрашивал ме­ня о положении в тылу врага. Наша беседа прошла тепло и дружески. Прощаясь, генерал попросил меня сделать небольшой доклад работникам политотдела армии, а для дальнейшего пути предложил воспользо­ваться одним из самолетов, имевшихся при штабе ар­мии. Мне жалко было расставаться со своими авто­матчиками, но и не хотелось обидеть отказом коман­дарма, и я согласился.

Распрощавшись с хлопцами, я уселся на «У-2». Полетели, но, к моему удовольствию, погода быстро испортилась, и пилот вернулся на свой при­фронтовой аэродром. Мы снова приземлились в Домбровицах. Я попросил у Кононенко трехтонку, и мы двинулись все вместе. Прифронтовая изрытая тран­шеями земля. По сторонам дороги тут и там воронки от авиабомб и снарядов, полуразрушенные и полупу­стые деревни. Но уцелевшие мирные граждане при­ступили к мирному труду, и по тому, как они работа­ли, можно было заключить, что противник сюда уже больше не вернется,

Мы подъехали к городу Сарны, здесь, в несколь­ких десятках километров от передовой, бесперебойно действовал железнодорожный узел. Фашистские бом­бовозы каждую ночь сбрасывали здесь сотни тяжелых бомб, но поезда двигались непрерывно.

Люди в форме железнодорожников появлялись точно из-под земли и приводили в движение много­численные составы прифронтовых вагонов и плат­форм. Стены вагонов были испещрены пулями и осколками снарядов. Многие вагоны опалены огнем рядом бушевавших пожарищ. В большом четырех­осном пульмане, в котором разместились мы, отпустив автомашину, в двух углах зияли прожженные отвер­стия. Но самый вагон был еще крепок и устойчив. Он выпущен во время войны. И, может быть, его гасили тогда, когда он доверху был загружен снарядами. Но его спасли, он требовал только незначительного ре­монта, спасли и то, без чего не мог жить фронт.

Вот они, неутомимые и бесстрашные кочегары куз­ницы войны, — это они водят составы, груженные взрывчаткой, под бомбами вражеских летчиков. Но герои-машинисты спасают свой состав, маневрируя на перегоне, как капитан спасает свой корабль от штор­ма в открытом море, И маневрируют с умом.

Тщательно наблюдая за вражеским самолетом, ма­шинист точно определяет момент сбрасывания бомб и в зависимости от этого ускоряет или замедляет ход, тормозит и дает задний, или стоит на месте непо­движно,

И я невольно проникался громадным уважением к.этим героическим товарищам.

Сарны остались позади нас на десяток километров, и это было весьма кстати, Солнце уже спряталось за горизонтом, и красная полоска зари гасла. Не дальше чем через час, в Сарнах начнут рваться очередные порции вражеских фугасок.

Мы снова пересели на автотранспорт.

В весенний ясный день мы проезжали разрушен­ные города-герои, точнее — остовы городских зданий Коростеня, Житомира и других. Здесь все свидетель­ствовало о недавних битвах: разрушенные мосты и опаленные деревья украинских садов, бесчисленные остовы подбитых и обгоревших «тигров», «фердинандов», в предсмертных позах застывшие стволы танко­вых орудий. Но вокруг уже блестела, возвышаясь над землей, изумрудная зелень, цвели бесчисленные тюльпаны -на своих мохнатых стебельках, первые колхозные трак­торы бороздили возвращенные из плена хлебородные равнины. Фашистские убийцы здесь получили причи­тавшуюся им мзду. Наславу поработала, как видно, сталинская артиллерия.

В который это раз наши просторы покрываются бесчисленными трупами врагов? Орды Мамая полегли на поле Куликовом, войска Наполеона на Березине, Смоленщине... В гражданскую войну были разбиты японские, английские и американские интервенты. И эти вот «тигроводы» от Белого моря до Черного раз­брасывают свои тела вместе с остовами «фердинандов» и «пантер», обломками гусеничных бронетранс­портеров и шестиствольных минометов.

Кажется, трудно себе вообразить, что после таких побоищ еще найдутся охотники совершать военные походы на наши русские просторы.

Но таков уж волчий закон капитализма и такова политика правящих империалистических кругов.

17 апреля мы перешли линию фронта, а 22-го я уже летел в самолете из Киева в Москву.

То, что я увидел во время пятидневного путеше­ствия до Киева по прифронтовым дорогам, среди необозримых кладбищ фашистской военной техники, с неопровержимой ясностью говорило о том, что парти­занская эпопея близится к концу. И еще в самолете подумал: не разлюбил ли я мирный творческий труд, не разучился ли созидать?

И мною овладело нетерпение скорее увидеть, по­нять, раскрыть то новое, что стремительно неслось мне навстречу.

Эпилог.

После войны.

Время неудержимо движется вперед. Все дальше уходят от нас события Великой Отечественной войны. Уж поросли травой могилы павших на полях сраже­ний. Над бывшими траншеями волнуются, как море, колхозные хлеба. На тысячи километров протянулись лесозащитные полосы, и молодые клены, эвкалипты и дубы поднялись, чтобы преградить путь суховеям,

По мере того как осыпаются и зарастают, теряя резкость очертаний, противотанковые рвы, траншеи и окопы, избороздившие наши поля, исчезает в памяти острота ощущений тягот войны, Но даже время не сти­рает воспоминаний о друзьях и соратниках, геройски павших в борьбе. Порой встают перед глазами, как живые, образы Коли Захарова, Саши Волкова, Павла Семеновича Дубова, Добрынина, Го­воркова и других. Сотни оставшихся в живых разъ­ехались по необъятной родине или остались в тех ме­стах, где сражались с врагом, и приступили к творче­скому созидательному труду на колхозных полях и за­водах. Хочется вновь побывать там, где шли бои, по­смотреть на людей, исполнявших твою боевую коман­ду, и побеседовать с ними о новой жизни, о счастье мирного, творчески созидательного труда на благо со­циалистической родины.

И для читателя, безусловно, интересно знать, где находятся и чем занимаются бойцы и командиры, ге­роически сражавшиеся в тылу фашистских захватчи­ков в период Великой Отечественной войны. Сотни людей приглашали меня в своих письмах посетить районы Брестской области, где я руководил особым партизанским соединением с мая сорок третье­го года по апрель сорок четвертого. Случай скоро представился. Мне пришлось выехать в Брестскую об­ласть для оформления наградных листов на людей, имевших боевые заслуги перед родиной, и я встретил и вспомнил многих из тех, с кем провел незабываемые месяцы и годы войны, когда та местность еще была под оккупацией черных сил фашизма.

У Данилковичей

Я вышел из поезда на станции Ивацевичи, когда косые солнечные лучи упали на крыши станционных построек и утренний осенний холодок приятно осве­жал лицо. В этот день меня не ждали. Я прибыл на сутки раньше назначенного дня.

— Михаил Тарасович! — окликнул я через изго­родь Данилковича, направлявшегося куда-то через двор лесохимзавода.

Данилкович остановился в нерешительности, точно намереваясь зачем-то вернуться назад, затем повер­нулся в мою сторону и бросился ко мне навстречу. Мы крепко обнялись, и через несколько минут я уже си­дел в семейном кругу у Данилковичей.

С историей этой семьи я был знаком еще в 1943 го­ду. Ее мне рассказал один из моих бойцов-подрыв­ников Володя Трутько, когда пришел ко мне просить о принятии в отряд семьи его родственника Михаила Данилковича.

Михаил Тарасович еще в 1924 году вступил, как и отец Володи, в подпольную компартию Польши и по заданию организации переселился в другой район. Ему передали какой-то участок земли, якобы принад­лежавший его дальнему родственнику, поручили «вый­ти в люди», стать «хозяином». На этом участке Да­нилкович занялся пчеловодством, которое помогло справиться с налогами и освоить несколько гектаров пахоты. Хозяйство стало образцовым. Данилкович «вышел в люди». С ним стали считаться даже поль­ские чиновники и осадники. Они видели в нем своего человека. И Данилкович был вне подозрений.

Но он оставался верным сыном белорусского наро­да. Его заветной мечтой попрежнему была надежда на воссоединение с родной советской Белоруссией. И когда в 1939 году пришла Красная Армия, Михаил Тарасович одним из первых приветствовал освободи­телей. Позднее он активно помогал строить советскую власть в районах Западной Белоруссии.

Грянул июнь 1941 года. Фашистские полчища при­давили кованым сапогом все, что было сделано за два года при советской власти. Данилкович остался на своей усадьбе и не колеблясь принялся за сбор и при­ведение в порядок оружия, которого так много остава­лось на полях сражений в первые дни войны. Через Володю Трутько он установил связь с первыми парти­занскими отрядами и стал их снабжать оружием.

Местные предатели чувствовали в Данилковиче врага и искали повод его устранить. Михаил Тарасо­вич свою работу проводил осторожно и умело, он су­мел передать в отряд три пулемета и десять винтовок, но опасность для него увеличивалась. Единственным спасением было, пока не поздно, уйти в лес. И однаж­ды ночью Данилкович с семьей, захватив пулемет, четыре винтовки и пять пистолетов, явился к нам в лес.

Впоследствии передавали, как метался и злобство­вал одураченный фельдфебель — представитель ге­стапо. Он распорядился не оставить камня на камне в усадьбе Данилковичей.

Михаил Тарасович вместе со своей семьей был по­селен на грудке, преграждавшем доступ к централь­ному штабу. Круглые сутки несли службу Данилковичи. Вся почта и донесения, адресованные главному штабу, передавались через них. Срочные пакеты и со­общения в ночную темь и непогоду через непролаз­ное болото и глубокие канавы нередко доставляла двенадцатилетняя Нина.

И вот я снова в этой семье советских патриотов. Михаил Тарасович все еще разговаривает со мной языком рапорта. Нине уже пятнадцать лет. Она учит­ся в восьмом классе, но при разговоре со мной по- прежнему пытается изобразить положение «смирно»... Только нехватает ей сбившейся набок самодельной кобуры с трофейным пистолетом.

Мы сидели за столом. Мимо окна промелькнула знакомая фигура Николая Харитоновича Колтуна. Он шел к Михаилу Тарасовичу, чтобы условиться о выхо­де к поезду для встречи бывшего своего командира.

Увидев меня, Николай Харитонович растерялся от неожиданности. Сначала он сжал меня в своих креп­ких объятиях, а через секунду, придя в себя, сказал: «Я такое предвидел. Ведь вы всегда на свидания яв­лялись первым — ранее назначенного срока».

Харитоныч работает заместителем председателя райисполкома депутатов трудящихся, вступил в пар­тию. Дела у него идут хорошо, о его работе прекрас­но отзывается секретарь райкома. Он руководил строительством и восстановлением разрушенных пред­приятий в районе, строил дома крестьянам в разру­шенных оккупантами селениях. Ему было доверено проведение в жизнь решения ЦК КП(б) Белоруссии и . Совета Министров БССР о переселении в деревянные дома сельских граждан, загнанных в землянки окку­пантами. Николай Харитонович с честью выполняет это решение партии и правительства БССР.

Да кому же и выполнять, как не ему! Ведь подав­ляющее большинство людей, лишившихся крова, как и он, вели активную борьбу с фашистскими захват­чиками в наших или в других, связанных с нами пар­тизанских отрядах.

Харитоныч идет попрежнему в передовых рядах. Он строит. Он дает боевые задания строителям и дер­жит курс на выполнение первой сталинской послевоен­ной пятилетки в четыре года. И он эту задачу выпол­няет с таким же успехом, с каким он выполнял в свое время боевые задания центра по уничтожению. фа­шистских захватчиков, вторгнувшихся на нашу землю.

Жену Николая Харитоновича расстреляли гитле­ровцы. Теперь у него новая семья, родилась дочка, и жизнь для него как будто начинается заново.

В партизанской деревне

На коротком совещании мы уточнили список лю­дей, намеченных для представления к правительствен­ным наградам, и решили побывать у некоторых на­ших товарищей, посмотреть, как они живут и работа­ют в мирных условиях.

В деревню Вулька Обровская мы прошли пешком через замерзшее болото. Было уже совсем темно, ко­гда вошли в одну из хат — на огонек. В валеных сапо­гах, в овчинном полушубке местного покроя и в шап­ке-ушанке из грубошерстной овчины, с охотничьим ружьем за плечами и патронташем на поясе, я скорее был похож на деревенского охотника, чем на коман­дира.

Несколько находившихся в хате мужчин, ответив на мое приветствие, обступили Харитоныча, забросали его вопросами:

— Говорят, в Ивацевичи полковник Льдов прие­хал.. верно это?—Допытывались колхозники.—Неужели правда?... У кого он остановился?.. Вот повидать бы...

— Да, приехал,— отвечал Николай Харитонович, лукаво улыбаясь.— Он и к вам заглянуть может. У вас, говорят, волков много развелось, а он люби­тель поохотиться.

Только когда я перед ужином разделся, узнали собравшиеся, что за охотник прибыл к ним ночью. Все они, бывшие народные мстители, были теперь передо­выми строителями мирной жизни, работая председа­телями сельсоветов, избачами и лесничими.

В хату вошел пожилой человек. Он похож был на кадрового командира с хорошей военной выправкой.

— Здравствуйте, Гордей Иванович! — обратился я к нему.

— Здравствуйте, товарищ полковник! — вошедший сразу узнал меня.

— Ну, вспомним, как вы выполняли задания при немцах?

— Не готовился я к докладу-то, товарищ полков­ник. Да и встреча получилась неожиданная.

Гордей Иванович работал у немцев заведующим паспортным столом. Конечно, печати они ему не дове­ряли, но все бланки паспортов находились у него, и он умел подсунуть на подпись нужный паспорт для нашего человека.

— А помните,— спросил я,— как Рая, дочка ваша, принесла полученную от нас мину и передала ее электромонтеру, а он ее сунул под офицерский клуб? Знаете, ведь тогда взрывом было убито больше двух десятков офицеров да почти столько же солдат. А ра­неных было и того больше.

Гордей Иванович взволновался. Ему не верилось, что о нем и его делах вспомнили через столько вре­мени.

— Помню.— ответил он,— разве такое забудешь? Электромонтер после взрыва сбежал к вам в лес, а гестапо нагрянуло к нам с обыском. Была тут одна такая... и донесла, что электромонтер перед взрывом к нам заходил...

— Ну, и чем все это для вас кончилось?

— Да ничего, товарищ полковник, как видите, вы­крутились и живы остались. Тут нас один мальчуган спас. Он видел, как однажды электромонтер заходил к нам с немецким фельдфебелем, ну и подтвердил. В гестапо решили, что он был связан с партизанами через кого-то другого.

— Не восстановили еще это помещение, где взрыв произошел?

— Еще нет, но фундамент уже выведен. Подвозит­ся материал для возведения самого здания. Да а, хороший был взрыв! — с гордостью за дочь прого­ворил Гордей Иванович. — Гитлеровцы вспоминали о кем до самого последнего дня своего пребывания здесь. И долго еще будут вспоминать о нем в Гер­мании, если кому-либо из уцелевших тогда уда­лось добраться до дома.

А вот и Алексей Иванович Белый, богатырского телосложения человек. Это он, будучи помощником бургомистра селения Михайловичи, давал нам ценные сведения о немецких перевозках. А для того чтобы эти данные не запаздывали, за него «замуж» была выда­на радистка-десантница.

— Ну, как живешь, Алексей Иванович? — обра­тился к нему.

— Да ничего, спасибо, товарищ полковник. Рабо­таю на железной дороге, в восстановительной брига­де. Задание перевыполняем.

— Ну, а как семейные дела?

— Все еще не женился, товарищ полковник. Счи­тают, что жена от меня сбежала, когда Красная Ар­мия пришла. Вот никто и не выходит за меня.

Отношения у Белого с радисткой, видимо, не по­шли дальше выполнения поставленной им боевой задачи. Алексей Иванович, кажется, не совсем этим доволен.

Но в Москве остались довольны их совместной боевой работой и поэтому интересуются, как теперь живет и работает «старый холостяк».

Заполнив наградной лист, я пожелал Алексею Ивановичу успехов в работе и жизни.

Простая советская женщина

Марью Ивановну Бахур мы посетили на дому, на хуторе. Она выглядела моложе своих шестидесяти двух лет.

— Товарищ полковник! Да что же я сделала та­кого особенного? Ведь были фашисты. Ну, и я, конеч­но, по мере своих сил помогала с ними бороться...

Марья Ивановна говорила просто, от души. И если бы поблагодарить ее и пожать ей руку за ее работу, она осталась бы довольна и этим.

А работа была проделана ею очень большая. Марья Ивановна часто навещала радистку, выданную «замуж» за Алексея Белого. Ее не пугали никакие немецкие посты и заставы. Взвалив на плечи мешок с тяжелыми батареями для радиостанции, она отправлялась к Белому и передавала драгоценный груз по назначению.

Эта простая белорусская женщина имела горячее сердце бойца и холодный расчет разведчика. Если она бралась за выполнение задания, то в его успехе мож­но было не сомневаться. У Марьи Ивановны есть муж, еще крепкий, работоспособный старик, и очень энергичный сын Николай, двадцати восьми лет. Все они аккуратно выполняли боевые поручения. Но на­иболее трудные и рискованные задания Марья Ива­новна брала на себя и выполняла их с изумительной быстротой и ловкостью.

Гостья из Бреста

Мы возвратились в Ивацевичи. В квартире Михаи­ла Тарасовича сидела, поджидая нас, Ксения Нико­лаевна Клюева. Я не сразу вспомнил, как познако­мился с этой молодой женщиной, а она не торопилась мне представиться. Но вот в памяти возникла карти­на прошлого. Весьма своеобразной была обстановка, в которой мы с ней в свое время познакомились.

Вспомнилось сначала огромное болото, затем не­большой песчаный островок, заросший могучими еля­ми. Как из тумана, всплыла штабная землянка, вры­тая в землю, обтянутая внутри белым парашютным шелком. И вот эта молодая красавица, она сидела тогда у простого столика на еловой тумбе, беседуя со мной по вопросам предстоящей работы.

Правда, тогда она не казалась мне такой краси­вой, как теперь, потому ли, что она была слишком утомлена, или оттого, что у нас была притуплена спо­собность замечать то, что сразу видишь в мирной об­становке.

— Ксения Николаевна! — наконец произнес я, протягивая ей руку.

— А-а, вспомнили?! — радостно воскликнула Клю­ева. — Значит, память у вас хорошая. Я ведь тогда и на человека-то, наверное, не была похожа... Меня тогда целые сутки тащили к вам по болоту товарищ Савельев и его хлопцы.

Это было в конце 1943 года. Красная Армия сталь­ной лавиной неудержимо шла к нам на запад. Немцы не успевали затыкать прорывы на различных участ­ках фронта, перебрасывая с запада на восток все новые и новые дивизии. От нас тогда требовалась боль­шая оперативная работа по выявлению этих дивизий, определению их маршрутов и места дислокации. Командование особенно интересовал район Бреста,— гитлеровцы готовили оборону на подступах к этому важному железнодорожному узлу. Мы всюду искали людей, которые могли бы помочь нам выполнить за­дачу, поставленную перед нами Верховным командо­ванием. И мы их находили.

Ксения Николаевна Клюева работала в Бресте на главном почтамте переводчицей, но фактически заве­довала отделом гражданской переписки. Рядом с ней за столом сидел фашистский фельдфебель и сортиро­вал корреспонденцию из Германии для солдат и офи­церов. К тому времени мы научились узнавать номера немецких частей по номерам полевой почты, и на поч­тамте можно было добывать исключительно ценные сведения для нашего командования.

С Ксенией Николаевной наш человек познакомил­ся в городе. Не имея достаточного опыта, чтобы ин­структировать ее на месте, он принял правильное ре­шение, предложив Клюевой отпроситься на три дня в отпуск якобы для поездки за продуктами в район го­рода Кобрина.

Гитлеровский чиновник, начальник почты, отпустил Клюеву при условии, что она закупит ему за свой счет несколько килограммов шпига. Срок был корот­ким. От Кобрина до нашего штаба было более шести­десяти километров по прямой через леса и трудно­проходимые болота. Вот тогда Ксению Николаевну и доставил ко мне мой помощник Владимир Иванович Савельев, базировавшийся в районе Кобрина. И пока она получала необходимые указания, хлопцы заботли­во упаковывали куски свиного сала для начальника брестского почтамта.

Ксения Николаевна тогда все же запоздала на несколько часов к месту службы, но наш подарок ей помог расположить к себе фашистского чиновника, и дело обошлось без инцидентов. Впоследствии она прекрасно справилась с поставленной перед ней зада­чей. Ксения Николаевна была одной из тех, кто свя­зал Дубова с другими работниками брестского поч­тамта. Теперь она работает лаборанткой в учитель­ском институте. Узнав о моем приезде, она бросила все и приехала на несколько часов в Ивацевичи, что­бы повидаться с командиром.

На месте базирования

Ударили морозы. Стали проходимыми бесчислен­ные вязкие топи. Интересно было побывать на местах базирования штаба в треугольнике Корочень — Пес­ки — Споров. Это участок приблизительно в двести квадратных километров на западном крае знамени­тых Пинских болот. На многочисленных песчаных островках размещались партизанские штабы, госпита­ли, узлы связи. Вокруг этих островков мы принимали груз с десятков самолетов, прилетавших к нам с Боль­шой советской земли.

И вот я стою перед вековой сосной на западном склоне небольшого пригорка.

Под ней бойцы и командиры, участники схватки с гитлеровцами при переходе железнодорожной маги­страли около Нехачева, сгрудившись в кучку, чтобы прикрыть огоньки папирос, жадно затягивались от са­мокруток, пытаясь этим успокоить взвинченные до предела нервы,

Казалось, это было вчера — так свежо и рельефно вырисовывалось в сознании все, что происходило пол этим приметным деревом около трех лет назад.

Смотрю и вижу незабвенного Александра Шлыко­ва... Вот он осторожно прикасается к рукаву моей де­сантной куртки и несмело просит:

— Товарищ командир, разрешите мне пойти с группой на этот перегон и рвануть один-два фашист­ских состава, Ведь далеко меня вы не отпустите, а здесь близко, я за два дня управлюсь...

Полотно только что пересеченной нами железной дороги действительно находилось от этого места менее чем в двух десятках километров.

Такие отважные бойцы как Шлыков, как его друг

Телегин, не забываются. Телегин вырос в прекрасного командира. А Шлыкова я видел в последний раз в Москве мартовской ночью 1945 года.

Он пришел ко мне в номер Новомосковской гости­ницы, немного возбужденный, но с каким-то торже­ственно-сосредоточенным выражением в глазах, какое бывает у бойца перед серьезным делом.

— Что у тебя, Александр? — спросил я, заметив с первого взгляда его состояние.

— Поговорить бы наедине нужно, товарищ коман­дир. Но так, чтобы не торопиться.

Мы вышли на набережную Москвы-реки. Была теплая, почти весенняя ночь. Некоторое время мы шли молча, потом Саша, еле слышно вздохнув, тихо за­говорил:

— Завтра вылетаю, товарищ командир... Место выброски группы намечено в южной Германии.

Шлыков не видел, как я вздрогнул. Преодолев волнение, я спросил:

— Кто командир?