Глава XII. Революция Горбачева
Менее семи лет прошло от избрания М.Горбачева на пост Генерального секретаря ЦК КПСС до сложения им с себя обязанностей президента СССР в связи с формально-правовым прекращением существования этого государства, произошедшим вопреки его воле. За этот краткий промежуток времени грандиозные идеологические, политические, экономические, социальные перемены потрясли самую большую страну мира, не только сверху до низу перетряхнув всю совокупность утвердившихся после октября 1917 г, государственных и экономических структур, но и коренным образом изменив европейский и даже всемирный порядок, поддерживавшийся с конца второй мировой войны и изуродованный непримиримым антагонизмом капиталистического Запада и социалистического Востока.
Говоря об ограниченности и провалах хрущевского проекта, об отторжении системой предпринимавшихся с середины 60-х гг. попыток провести экономическую реформу, иностранные обозреватели изначально были весьма скептически настроены в отношении реформаторских намерений Горбачева. Сомнения вызывала сама возможность проведения каких бы то ни было серьезных изменений в системе, которая почти единодушно воспринималась как окостеневшая, полностью исчерпавшая свой потенциал и обреченная в лучшем случае на длительную стагнацию.
Такая оценка была естественным следствием глубоко антиисторического подхода к феномену «советского государства», характерного для сторонников «тоталитарной школы». По их мнению, главными чертами такого государства являются политические структуры, лишенные социальной основы, неподвижные, склонные к применению террора; покорное и лишенное внутренних социальных связей общество; господство вездесущей и сплоченной бюрократии; плановая и сверхцентрализованная экономика; всепроникающий идеологический контроль в условиях монополии государства на средства массовой информации и венчающее все «государство, господствующее над всеми другими сферами жизни и даже над самой историей» (М.Левин).
Изменения, если допустить возможность таковых, в этом обществе могли бы носить лишь самый поверхностный характер; предположение же, что такое государство способно выступить инициатором серьезных реформ, казалось немыслимым. Длительный период политической косности и консерватизма, в условиях которых Советский Союз прожил 20 лет (1965 — 1985 гг.), казалось, подтверждал правоту этой точки зрения. С одной стороны, «олигархия стариков», отождествлявших собственное реакционное правление со «смыслом истории», уверенный в себе аппарат, освященный и вдохновляемый «научным марксизмом», олицетворяющим «знание»; с другой — горстка диссидентов, безрассудных оппозиционеров, осуждаемых и гонимых. А между ними — аморфная полуобразованная масса индивидов, свыкшихся с двойной моралью. В каком-то смысле налицо было удивительное сходство между картинами, рисовавшимися советской пропагандой и предлагавшимися доминировавшей тенденцией в западной советологии; единственная разница была в их зеркальной противоположности друг другу. Обе схемы, далее, игнорировали одни и те же явления: существование богатой и сложной, непрерывно эволюционирующей социальной ткани; наличие «контркультуры» и различных субкультур, способствовавших формированию умонастроений, стремлений и ожиданий вне и вопреки пропаганде средств массовой информации; развитие самодеятельных объединений и «неформальных» организаций, в которых шли споры о будущем. В результате и советологи, и ревнители идеологической чистоты были захвачены врасплох внезапным рождением реформы, инициатором которой стал Горбачев.
Эта реформа родилась не на пустом месте. Ее основные направления широко обсуждались сначала в частном и неофициальном порядке, потом в недрах руководящих партийных инстанций, что подтверждает, в частности, судьба «Новосибирского доклада». Те, кто в марте 1985 г. взяли руководство государством и партией в свои руки, не могли не знать о глубоком кризисе советской экономики и о связанном с ним ослаблении международных позиций страны, когда международная напряженность достигла своего пика. Масштаб кризиса, сама его природа требовали настоящей «встряски» всей страны. Реформа уже не могла быть, как при Хрущеве в середине 60-х гг., делом маленькой группы «реформаторов», пытавшихся путем частных изменений улучшить функционирование системы. Теперь задачи были значительно шире. Речь шла о том, чтобы коренным образом изменить условия производства и методы управления экономикой, отношение к СССР на международной арене, избавиться от наследия сталинизма и оков «административно-командной» системы, насажденной в 30-е гг. В известном смысле, указывал Б.Керблей, первоначально эти перемены можно было сравнивать с отменой крепостного права (1861 г.) вследствие шока, пережитого после поражения в Крымской войне.
Сравнивать ли период 1985 — 1990 гг. с 60-ми гг. или же, как некоторые, с периодом 1928 — 193 3 гг. — во всех случаях реформы проводились сверху. Реформа Горбачева началась под тремя лозунгами: «гласность», «ускорение», «перестройка». «Гласность» можно было бы определить следующим образом: сделать достоянием людей то, что до сих пор скрывалось (или же открыто сказать то, о чем многие думали, знали и говорили только в своем кругу); признать наконец, после десятилетий самодовольства и лжи, наличие не только «проблем», но и общего кризиса системы: экономического кризиса, кризиса партии, ставшей полной копией министерской бюрократии, частью экономического аппарата, давно уже переставшей быть действенной силой, способной предложить и осуществить настоящую политическую реформу; наконец, кризиса идеологической системы, от которой не осталось ничего, кроме никого не убеждавшего «суконного языка».
Вслед за гласностью, с самого начала бывшей не только лозунгом, но и обещанием смягчить цензуру и облегчить доступ к информации, новое руководство выдвинуло лозунг «ускорения» (впрочем, быстро забытый), на первый взгляд выглядевший весьма традиционно — как призыв к ускорению темпов развития экономики. Венчала же все «перестройка», определявшаяся как настоящая «реконструкция» всего здания советского общества в целом, но на деле приведшая к разрушению и распаду системы.
Никогда еще и нигде декреты и лозунги не были способны радикально изменить положение вещей и ход событий. Новые ценности утверждались лишь при условии их поддержки достаточно мощными социальными силами. Однако в середине 80-х гг. социальный кризис был столь глубок, что призыв к реформе тотчас нашел отклик в чаяниях «низов», выношенных в течение двух предшествующих десятилетий. Наряду с этим призыв к реформе вызвал и бурю недовольства и сопротивления, вынудившую сторонников перемен, и прежде всего Горбачева, постоянно приспосабливать свои программы к требованиям и специфическому ритму движения, определявшимся диалектикой реформирования, а также инициированным освобожденной прессой «разнобоем» в рецептах решения социальных и национальных проблем. Начатое движение становилось все более и более трудно удерживать в первоначально намеченных границах. По мере того как процессы обновления ускорялись и приобретали размах и глубину, «архитектор перестройки» превращался в подмастерье, бессильного эффективно управлять ходом событий и постоянно вынужденного более или менее ловко лавировать между приверженцами реформ и сторонниками возврата к старому. Понемногу — но особенно заметно с 1990 г. — отказываясь от сколько-нибудь целостной, определенной и решительной программы реформ, Горбачев был вынужден, несмотря на международное признание его исторической роли вдохновителя перестройки, уступать власть тому, кто, на ходу вскочив на поезд истории, сегодня (в конце 1991 г.) в глазах очень многих предстает «добрым гением», последним, способным предотвратить наступление экономического хаоса и государственного распада, — избранному президентом России Б.Ельцину.
I. РАСКРЕПОЩЕННОЕ СЛОВО