От манифеста 17 октября 1905 г. к третьеиюньскому перевороту 1907 г. 5 страница

J ПС31Н. Т. 25. N'9 27029. Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 5. С- 429.

лялось и о роспуске II Думы, и о введении нового избирательного закона, была сделана ссылка на исторические права монарха. Су_Ть дела от этого не менялась — царь нарушил обещание не издавать впредь законов без согласия Думы. Столыпин, не обремененный юридическим образованием, убежденный, по словам И. Г. Щегло-витова, в том, «что когда в государственной жизни создается не­обходимость какой-нибудь меры — для таких случаев закона нет»,³ как нельзя лучше годился в исполнители переворота. Впро­чем, не было сомнений и у непосредственного автора закона, бле­стящего юриста С. Е. Крыжановского, который и спустя десять лет считал, что «Столыпин стоял перед дилеммой — или потерять народное представительство, или придать ему другие формы», по­скольку «влиятельные круги в то время решительно настаивали на том, чтобы Дума была прикрыта».⁴

Закон 3 июня 1907 г. лишил представительства в Думе одни национальные окраины (в Сибири и Средней Азии), сократил де­путатскую квоту других (Польши и Кавказа), уменьшил число го­родов с прямыми выборами, разделил городских избирателей на две курии, вытеснив интеллигенцию во вторую, где голос избира­теля весил в 7,6 раза меньше, чем в первой. Но главное — он обес­печил в губернских избирательных собраниях большинство за са­мым консервативным по своей природе элементом общества — землевладельцами. Многоступенчатая система выборов затрудня­ет ответ на вопрос, сколько же людей в стране имело право голоса. Само Министерство внутренних дел постеснялось назвать избира­телями участников сельских сходов, от имени которых назывались представители на сходы в волостях. А с участниками волостных сходов и собраний рабочих насчитывалось в Европейской России 3,5 млн. избирателей — целых 3,3 % населения. Вот от этого чис­ла избиратели землевладельческой курии составляли 8,7 %. В гу­бернских же собраниях они получили 50,2 % мест. Именно от них зависело, какого крестьянина и какого горожанина избрать или не избрать в Думу. 16 тыс. явившихся на выборы помещиков опре­делили политическое лицо подавляющего большинства депутатов III Думы.⁵

Теперь, когда народ был окончательно вынесен за скобки при формировании народного представительства, особое значение приобретало то, как проходило голосование в землевладельче­ской курии. Выборы в уездном съезде землевладельцев проходи­ли в узком, почти интимном кругу — в среднем по тридцать че­ловек на уезд. Родственные связи и давнее знакомство по со­словным учреждениям и органам местного самоуправления упрощали и часто заменяли политическую агитацию. С по­мощью двух-трех фиктивных цензов на уезд можно было изме­нить соотношение сил в сторону желательного для власти кан-

³ Там же. Л., 1925. Т. 2. С. 439.

⁴ Там же. Т. 5. С. 385, 418.

⁵ Министерство внутренних дел: Выборы в Государственную Думу третьего со­зыва. СПб., 1911. С. VI, XXII.

идата.⁶ Эту картину могли бы испортить уполномоченные от неполноцензовых избирателей. Последние составляли в курии большинство — 90 % в 1907 г., причем основная их часть при­ходилась на землевладельцев-недворян. Число их с каждым го­дом росло, и на. выборах 1912 г. на их участии кадеты строили оасчеты добиться победы.⁷ Но власть зорко следила, чтобы мел­кий землевладелец, даже если бы он захотел, не смог принять участие в выборах или повлиять на их итоги. Съезды их назна­чались в неудобных местах и в неудобное время, дробились по национальному признаку или по характеру ценза. В итоге лишь каждый десятый из мелких владельцев выбрался проголосовать. На выборах 1912 г. власти, убедившись в послушности духовен­ства епархиальным начальствам, решили использовать его как инструмент для «делания» выборов. Выборщиков от священников либо сливали в один съезд со светскими мелкими землевладель­цами, либо собирали отдельно и их голосами обеспечивали из­брание нужного и провал неугодного власти кандидата. Спло­ченность дворян-помещиков, пассивность мелких землевладельцев и правительственные манипуляции превратили землевладельче­скую курию в дворянскую. В IV Думе из 61 депутата от этой курии 56 были дворянами, 4 священниками и только один куп­цом. От общих губернских избирательных собраний в IV Думу тоже прошло 108 помещиков, из них 102 дворянина.⁸

Похоже проходили выборы и от городских курий. В 1-й курий в среднем на город приходилось сто избирателей, давно знакомых между собой. 81 % из них были домовладельцами (во 2-й курии — 41 %). В России, где промышленника и торговца все еще по при­вычке называли «чумазыми», быть домовладельцем было почет­нее, чем фабрикантом. Если у человека было два имущественных ценза — дом и фабрика — он записывался в домовладельцы.⁹ В не­больших городах среди домовладельцев было немало окрестных помещиков. И когда городские выборщики прошли через сито гу­бернских собраний, оказалось, что в IV Думе из 83 депутатов от городских курий 24 помещика, в том числе 11 предводителей дво­рянства.

В губернских собраниях (по сто выборщиков в среднем на каж­дое) представители землевладельцев и горожан тоже, как прави­ло, были давно знакомы другу с другом по земству, городской управе и т. д. А выборщики от крестьян, не знакомые ни с «гос­подами», ни между собой, не всегда могли выбрать того, кого пред­почли бы. Только в городах с прямым представительством цензо­вые партии обращались к относительно широкому кругу избира-

⁶ Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911 —1914 гг. Л., 1988.

С. 66—67.

⁷ Речь. 1912. 18 авг.

Здесь и ниже подсчитано по изд.: Государственная Дума: Указатель к сте­нографическим отчетам. Четвертый созыв. Сессия 1. 1912—1913 гг. СПб., 1913.

С- 55-224.

⁹ Выборы по г. Москве в Государственную Думу третьего созыва. М., 1908.

С. 84.

телей и предвыборная агитация носила открыто партийный, а н
в значительной степени групповой характер. ' ^е

В результате состав III Думы, а особенно IV Думы не отражал действительных настроений даже тех, кому дано было право из бирать их, не говоря уже о расстановке сил в стране в целом. Пра­вительство имело дело с Думой, у которой не было прочной опоры в стране.

Цензовый парламент, депутаты которого представляют только верхний слой населения страны, — обыденнейшая вещь в истории Европы. Именно в таких парламентах, защищенных знатностью или богатством, депутаты учились спорить с властью, отстаивая права представительного учреждения. Именно такие парламенты постепенно добивались возможности контролировать казну, согла­шаясь или не соглашаясь на налоги. Но этот путь постепенного вырабатывания парламентских традиций страны Европы проходи­ли веками, пока народные массы еще и не думали о своем участии в выборах или не имели силы добиться его. К XX веку Европа стояла на пороге всеобщего избирательного права. А Россия, уже имевшая позади массовую революцию 1905 г., только собиралась поставить свой первый цензовый конституционный эксперимент. В очередной раз Россия безнадежно запаздывала.

И все-таки уже то, что Дума была создана и заседала в Тав­рическом дворце, означало очень серьезные перемены во всей си­стеме государственного управления России. Для того чтобы при­нять закон, надо было получить его одобрение в Думе и Государ­ственном совете. А это значило, кроме всего прочего, что бюрократии надо свыкнуться с тем, что Дума затребует справочные и подго­товительные материалы к проектам, всегда составлявшие канце­лярскую тайну, что надо отвечать на не всегда удобные вопросы депутатов и уметь их убедить. Одним из важных качеств, нужных для министра, оказывалось умение выступать перед Думой. Закон 3 июня 1907 г. создал в Думе большинство, ход мысли которого был близок к ходу мысли правительства. Они разговаривали на одном языке, но это не значит, что всегда мирно. Кроме партий­но-политических причин, для споров была чисто психологическая подоплека, которую не без цинизма, но верно подметил Крыжа-новский. «Возьмите, — говорил он в Следственной комиссии Вре­менного правительства, — 400 урядников, посадите их и скажите, что они — законодательное учреждение, и они станут к вам в оп­позицию, потому что положение захватывает лицо».¹⁰ Цензовый российский обыватель, привыкший ворчать на «бюрократическое средостение» по углам, получил возможность поучать бюрократию с думской трибуны, отстаивать свои личные или групповые инте­ресы, называя их государственными.

С первыми двумя Думами правительство могло только конф­ликтовать. С третьей, казавшейся поначалу совершенно «своей», оно готово было сотрудничать. Оказалось, что это удобно — иметь возможность во внешнеполитических делах сослаться на мнение

¹⁰ Падение царского режима. Т. 5. С. 384—385.

_ар_ОДного представительства» или обратиться к нему за помощью * межведомственной борьбе. При этом «своей» Думе не страшно было и дать чуть больше прав, чем полагалось по Основным зако­нам. Вопросы внешней политики не входили в компетенцию Ду-_Mbl Но после поражения в русско-японской войне нужно было публично изложить новые принципы отношений между двумя странами, и Николай II разрешил министру иностранных дел д П. Извольскому сделать это при обсуждении Думой вопроса о переименовании русской миссии в Токио в посольство.¹¹ Стараясь пресечь бесхозяйственность военных ведомств, Министерство фи­нансов и Государственный контроль были согласны дать Думе не­много больше прав по надзору за тратой этими ведомствами денег, полученных по бюджету. Но само Министерство финансов упорно ссылалось на права «верховного управления», чтобы узаконить давно назначенные постоянные расходы (так называемые «легаль­ные титулы»), и здесь Министерство внутренних дел, хотевшее почистить свою смету от выплат неизвестно кому и за что, готово было истолковать права «верховного управления» поточнее и по­уже.¹² Поссорившись с вел. кн. Николаем Николаевичем, Столы­пин допустил, чтобы октябристы и умеренно правые выступили против засилья великих князей в военном ведомстве, хотя Дума не должна была касаться сферы военного управления.¹³ Это был нормальный процесс притирки правительства и Думы. Но именно нормальность процесса пугала тех, кто хотел вернуться к старым порядкам. И кн. В. П. Мещерский с беспокойством предсказывал: «Работоспособность третьей Думы нанесет несравненно более сильный удар самодержавию, чем революционность первых

двух».¹⁴

" Существенным оказалось и право утверждать бюджет. Бюд­жетные правила 8 марта 1906 г. обеспечили («забронировали») та­кие расходы власти, которые производились по принятым раньше законам и повелениям. Но жизнь требовала новых расходов, са­мыми большими из которых было перевооружение армии и флота. Согласие на эти расходы надо было получать у Думы, и как только правительство внесло в Думу свой первый бюджет, главный ора­тор октябристов по финансовым вопросам А. В. Еропкин заявил, что бюджетные права Думы малы и «бронированные» расходы на­до сделать свободными для обсуждения. Демонстрируя серьезность этого заявления, октябристы и умеренно правые —главная опора Столыпина в Думе — сократили «забронированную» смету Мини­стерства путей сообщения на один рубль. Этот рубль вошел в историю Думы под названием «конституционного». Вскоре боль­шинство Думы, включая и крайне правых, отказалось дать деньги на строительство броненосного флота. Сначала, говорили они, на-

¹¹ Государственная Дума: Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия 1. СПб., 1908. Ч. 2. Стб. 112—114.

¹² Дякин В. С. Сфера компетенции указа и закона в третьеиюньской монархии // ВИД. Л., 1976. Т. 8. С. 247—248, 250.

¹³ Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 гг. Л., 1978. С. 106.

¹⁴ Гражданин. 1907. № 92. С. 3—4.

до реорганизовать Морское министерство, которое В. М. Пур_ИЦь кевич окрестил «цусимским ведомством».¹⁵ Раздосадованный Сто­лыпин назвал позицию Думы «бессознательным переходом» к пагь ламентаризму путем прецедентов.¹⁶

Но Дума гнула свою линию. Год за годом она настойчиво тре­бовала от Министерства финансов предъявить распоряжения, ко­торые бронируют тот или иной расход. А некоторые из них восхо­дили еще ко временам крепостного права и выглядели так нелепо что их удавалось отменить. Кроме того, она вынудила составите­лей бюджета самым детальным образом раскрывать структуру д₀_ ходной и расходной части и обосновывать их. Объяснительные за­писки к бюджетам превратились постепенно в ежегодные обзоры экономического положения страны. Стараясь сохранить свободу рук, финансовое ведомство нашло ответный ход. В России было принято считать будущие доходы прижимисто, чтобы не просчи­таться. Но теперь Министерство финансов стало настолько зани­жать предположения о доходах, что каждый год получалось — как бы совершенно неожиданно — большое превышение их над расхо­дами. Из этих денег правительство проводило без предваритель­ного утверждения в Думе «сверхсметные ассигнования». Незадол­го до начала мировой войны из-за накопленной за счет налогового переобложения масс «свободной наличности» казначейства, осо­бенно из-за той ее части, что хранилась в иностранных банках, разгорелась серьезная политическая борьба.¹⁷

Итак, органическая потребность государства в законодатель­ном представительном органе, без которого в XX в. было уже не­возможно управлять страной, с одной стороны, готовность III Ду­мы в общем и целом сотрудничать с правительством (правитель­ство называло это ее «работоспособностью») — с другой. Казалось бы, были все основания считать, что Дума вживется в механизм государственного управления страны. Но были обстоятельства, действовавшие в другом направлении.

Обнаружилось, что закон 3 июня все-таки не обеспечил в III Думе большинства для столыпинских реформ. Из 442 ее депута­тов крайне правые имели 51, умеренно правые и националисты (в дальнейшем объединившиеся) — 96, октябристы — 154, прогресси­сты — 28, кадеты — 54, национальные группы, примыкавшие к ли­бералам, — 26, трудовики — 14, социал-демократы — 19. В последу­ющем состав фракций менялся, но не принципиально.¹⁸ «Свое» большинство от правых до октябристов составляло ²/₃, но было неоднородно. Октябристы, хотевшие провести столыпинские рефор­мы, сетовали, что «крайне правых прошло больше, чем нужно».¹⁹

¹⁵ Шацилло К. Ф. Русский империализм и развитие флота накануне первой мировой войны (1906—1914 гг.). М., 1968. С. 170—173.

¹⁶ Государственный совет: Стенографические отчеты. 1907—1908 годы. Сес­сия третья. СПб., 1908. Стб. 1707—1708.

¹' Ананьич Б. В. Россия и международный капитал. 1897—1914: Очерки ис­тории финансовых отношений. Л., 1970. С. 288—290.

¹⁸ Обзор деятельности Государственной Думы третьего созыва: 1907—1912 гг. СПб., 1912. Ч. 1. С. 9—11.

¹⁹ Голос Москвы. 1907. 16 окт.

Правые поддерживали карательную политику, но не хотели ре­форм, нападали на Столыпина за «либерализм» и «умаление прав короны». В ряде вопросов, особенно связанных с делами религии, б_ыли нетверды в поддержке Столыпина и умеренно правые. Ок­тябристы тянулись вправо, не избрав в президиум Думы ни одного либерала. Но когда справа отказывались голосовать вместе с ними, У них не было иного выбора, как искать помощи у либералов. Пра­вые подтолкнули октябристов к либералам на первых же заседа­ниях Думы. Не желая признавать, что Манифест 17 октября хоть _в чем-то ограничил власть царя, они потребовали включить в бла­годарственный адрес Думы Николаю II титулование его самодер­жцем всероссийским. Чтобы собрать голоса под более обтекаемым текстом, октябристы обратились к либералам. В дальнейшем не­мало законопроектов, внесенных правительством, принималось октябристско-кадетским большинством. Октябристы платили за это согласием на некоторые либеральные поправки.

То, что в Думе—два большинства, правооктябристское или октябристско-кадетское, было видно всем. Закон 3 июня не мог полностью отстранить от участия в выборах городские слои, в зна­чительной степени остававшиеся социальной базой либеральных партий. Некоторое влияние сохраняли либералы и среди земле­владельцев. Ведь до 1905 г. именно оттуда рекрутировались сто­ронники земско-либерального движения. Но В. И. Ленин выдви­нул идею, будто эти два большинства созданы сознательно.²⁰ Меж­ду тем такому утверждению противоречат очевидные факты. На выборах в III Думу правительство Столыпина приложило много усилий, чтобы помешать пройти в нее кадетам. В IV Думу Мини­стерство внутренних дел старалось не пропустить и левых октяб­ристов. Весь механизм формирования Государственного совета предполагал, что в нем возможно только одно большинство — пра­вое, и он не мог пропустить проекты, принятые октябристско-ка­детским большинством в Думе, и не пропустил ни одного. Значит, и создавать такое большинство в Думе правительству было неза­чем. Авторы третьеиюньского закона ошиблись дважды: они не ожидали, что в Думу прорвется сотня либералов, и они не пред­полагали, что «свое» правое большинство откажется поддержать то, что предлагает правительство. Подводя итоги своих отношений с Думой, Столыпин с горечью констатировал «почти узаконенный наш законодательный обряд: внесение законопроектов в Государ­ственную Думу, признание их здесь обыкновенно недостаточно радикальными, перелицовка их и перенесение в Государственный совет; в Государственном совете признание уже правительствен­ных законопроектов обыкновенно слишком радикальными, откло­нение их и провал закона».²¹ Особого внимания здесь стоит при­знание, что Государственный совет считал неприемлемыми пра-

²⁰ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 23. С. 227.

3.

²¹ Государственная Дума: Третий созыв. Сессия IV. СПб., 1911. Ч.

Стб. 2857.

вительственные проекты в их чистом виде и без либеральных п_п веское.

Столыпинские реформы отвергались теми, кто стоял за правы­ми в Думе и Государственном совете — в этом была причина не­удачи столыпинского конституционного опыта. Давно назревший нарыв прорвался весной 1911 г. при обсуждении законопроекта о земстве в западных губерниях. Государственный совет отклонил закон. В ответ Столыпин прервал на три дня заседания Думы и провел его по ст. 87 Основных законов о чрезвычайно-указном за­конодательстве. Отбиваясь от критики за откровенное нарушение порядка принятия законов (заседания Думы были специально пре­рваны, чтобы издать указ), Столыпин назвал думское законотвор­чество «дорогой в никуда» и попытался обосновать право прави­тельства на чрезвычайное законодательство через голову палат. Следует ли, спрашивал он, «продолжать корректно и машинально вертеть правительственное колесо, изготовляя проекты, которые никогда не должны увидеть света», или правительство вправе вступить в «борьбу за свои политические идеалы», используя все имеющиеся в его распоряжении средства. «Прочность государст­венных устоев», доказывал Столыпин, требует выбора в пользу второго из этих путей.²²

Трудно сказать, как именно собирался реализовывать подоб­ную декларацию Столыпин. Он прочно связал свое имя с суще­ствованием Думы и по-своему искренне считал, что формальный отказ от Манифеста 17 октября невозможен. Да и какие средства борьбы за правительственные идеалы мог он иметь в виду? [ Одно из них — чрезвычайно-указное законодательство по 1 ст. 87. Столыпин широко применил его в перерыве между I и I II Думами. Чрезвычайными указами были проведены каратель-| ные меры и часть задуманных Столыпиным реформ — земельная, изменение вероисповедной политики, отмена некоторых право-ограничений крестьян. Тогда это был азартный, но осмысленный шаг — реформы начинали действовать еще до того, как Дума за­кончит их неторопливое обсуждение, отказать в проведении уже начатой реформы труднее, и хотя правым в III и IV Думе многие из указов 1906 г. не нравились, они не рискнули выступить про­тив.²³ Проводить законы как чрезвычайные указы при правых Ду­ме и Государственном совете, которые не разгонишь за революци­онность и которые с тем большей яростью накинутся на неугодные им законы, было бессмысленным.

Другим оружием правительства было сохраненное Николаем II право «верховного управления». Согласно ст. 11 Основных зако­нов, император имел право издавать «указы для устройства и при­ведения в действие различных частей государственного управле­ния, а равно повеления, необходимые для исполнения законов». Это право оказывалось действенным менее всего, когда речь шла об устройстве государственного управления: любой вновь учреж-

²² Там же. Стб. 2858.

²³ См. подробнее: Дякин В. С. Чрезвычайно-указное законодательство в Рос­сии (1906—1914 гг.) // ВИД. Л., 1976. Т. 7. С. 240—271.

_даемый орган нуждался в штатах и деньгах на их содержание. И то и другое зависело от Думы. На практике ст. 11 использовалась для того, чтобы проводить в порядке верховного управления меры, _не требующие расходов из казны, но на некоторые Дума могла и _не согласиться. Некоторые чересчур входили во вкус. В 1908— 1909 гг. главноуправляющий земледелием А. В. Кривошеий пред­лагал провести по ст. 11 правила о «вещном» кредите для кресть­ян, предусматривавшие внесудебное взыскание возникающих дол­гов. Он прямо говорил, что не хочет вводить операцию в «малоподвижные рамки закона», а предпочитает гибкость распо­рядительного порядка. В этом случае перспектива взыскивать дол­ги через полицию, подобно податям, испугала даже министра юс­тиции И. Г. Щегловитова.²⁴

Более опасным было право издавать повеления для исполнения законов. Фактически это было право истолковывать закон. К чему это может привести, Столыпин успел узнать на себе. В 1909 г. по тактическим соображениям он с согласия Николая II не протесто­вал, когда Дума, проголосовав за отпуск денег на Морской гене­ральный штаб, заодно утвердила и его штаты, что не входило в ее функции. Но затем под влиянием правых царь вынудил Совет ми­нистров истолковать Основные законы так, чтобы права Думы по контролю за расходованием средств, отпускаемых Военным ведом­ствам, оказались урезанными. Это было сделано в момент, когда Столыпину было очень важно не портить отношения с Думой. Кроме того, Николай II показал, что полностью отрицает право премьер-министра иметь собственное мнение в вопросах государ­ственной политики.²⁵ Как раз с этого момента правые и бросились в атаку на столыпинские реформы. Так что и ст. 11 не могла слу­жить ему опорой в борьбе за его идеалы.

Впрочем, в марте 1911 г., когда Столыпин произносил свою по­следнюю думскую речь, его политическая судьба была уже пред­решена.

После гибели Столыпина, смертельно раненного 1 сентября 1911 г. в Киеве, механизм взаимодействия правительства и Думы еще больше разладился. «Я, —говорил Столыпин Николаю II в марте 1911 г., —за 5 лет изучил революцию и знаю, что теперь она разбита и моим жиром можно будет еще лет пять продержать­ся. А что будет дальше, зависит от этих пяти лет».²⁶ Еще в по­следние месяцы жизни Столыпина появились признаки, что рево­люционные силы снова оживают. И если Столыпин надеялся сво­ими реформами преградить дорогу этим силам, то вокруг трона все больше сплачивались те, чей лозунг Столыпин сформулировал так: «Не надо законодательствовать, а надо только управлять». После неудачи Столыпина его преемник В. Н. Коковцов, чувство­вавший все время давление справа и «сверху» (чего стоит напут-

²⁴ Особый журнал Совета министров 9 января 1909 г. (РГИА. Ф. 592. Оп. 1. Д. 453. Л. 239—246).

²⁵ Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 г. С. 135—141.

²⁶ РГИА. Ф. 1162. Оп. 1. Д. 325. Л. 2.

ствие Александры Федоровны: «Не надо так жалеть тех, кого не стало... если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончит свою роль и должен был стушеваться»),²⁷ просто не мог предло­жить Думе программу для совместной работы.

После выборов 1912 г. стала другой и Дума. За прошедшие пять лет страна и цензовое общество полевели. А Дума стара­ниями Министерства внутренних дел поправела. В IV Думе правые имели 65 депутатов, националисты (включая фракцию П. Н. Крупенского) —120, октябристы — 98, прогрессисты — 48, кадеты —59, близкие к ним национальные группы —21. Если в III Думе возможно было правооктябристское большинство без крайне правых, то в IV Думе оно стало невозможно. А собрать вместе крайне правых и октябристов из-за усилившихся разногла­сий между ними было затруднительно. Депутаты теряли интерес к заседаниям. Результаты голосования часто зависели от случай­ного кворума. Все же чаще, чем в III Думе, складывалось октяб-ристско-кадетское большинство. При полном господстве правых в Государственном совете это подчеркивало тупик в деятельности законодательных учреждений.

Для всех мечтавших о ликвидации Думы это был аргумент за возврат к «исконно русским», самодержавным формам правления. Самой важной здесь была позиция царя. В стране, где царю пре­доставлено столько власти, сколько сохранял Николай II и после октября 1905 г., взгляды и настроения государя —серьезнейший фактор политики. Царь не всегда мог действовать так, как хотел. Но он никогда и не забывал, чего он хочет на самом деле. Вынуж­денный сказать в 1905 г.: «России даруется конституция», Нико­лай II все время хотел взять дарованное (вырванное у него!) на­зад. Уже в 1909 г. он заговорил со Щегловитовым о желании пре­вратить Думу в совещательный орган.²⁸ «Новое время» тут же стало призывать совершить «новое 3 июня».²⁹ В 1913 г., во время празднования 300-летия дома Романовых, Коковцов обратил вни­мание на усиливавшийся вокруг царя «культ самодержавности, понимаемой ... в смысле чистого абсолютизма».³⁰ Из опублико­ванного по случаю юбилея манифеста Николай сам вычеркнул упоминание о «выборных от народа, призванных ... к участию в законодательстве». И снова правые начали кампанию за лишение Думы законодательных прав.³¹ В октябре министр внутренних дел Н. А. Маклаков предложил спровоцировать Думу на резкие заяв­ления и распустить ее. Николай II с радостью подхватил идею ми­нистра. Законодательная Дума «при отсутствии у нас конститу­ции, — написал он, — есть полная бессмыслица».³² В июне 1914 г. Николай II на заседании Совета министров снова предложил лик-

²⁷ Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903—1919 гг. М., 1992. Т. 2. С. 8.

²⁸ Падение царского режима. Т. 2. С. 435—436.

²⁹ Новое время. 1909. 17 окт.

³⁰ Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Т. 2. С. 156.

³¹ Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм. С. 114—116.

³² Падение царского режима. Т. 5. С. 193—199.

видировать законодательный статус Думы, но был поддержан только Маклаковым.³³

Министры не поддержали царя не из любви к Думе. Значитель­ная часть бюрократии так и не смогла привыкнуть к новым поряд­кам. Даже без злого умысла, а просто по привычке, Совет минист­ров принимал, а Государственная канцелярия включала в очеред­ные Продолжения Свода законов постановления, принятые в указном порядке и изменявшие законы без согласия Думы. Столы­пин все-таки считался с Думой. Не стало Столыпина, и с Думой ста­ли обходиться строго по букве закона. А это значило — материалов для законопроектов, которые она готовит параллельно с министер­скими, не давать; на запросы отвечать только устно; на вопросы, готовит ли правительство те или иные проекты, не отвечать вообще. Весной 1914г. начались преследования за политические речи в Ду­ме. Маклаков и Щегловитов объявили речь меньшевистского лиде­ра Н. С. Чхеидзе «преступным возбуждением к ниспровержению монархического образа правления», и Совет министров постановил привлечь Чхеидзе к суду. Маклаков попытался подчинить общей цензуре стенограммы Думы. Это задевало всех, октябристы и наци­оналисты заявили, что вопрос ставится — быть или не быть Думе.³⁴ Но в общем правительству, кроме ретивого Маклакова, Дума была нужна. Приближалась война, и необходимо было продемон­стрировать единство царя и народа. Часть бюрократических вер­хов в этих условиях была бы рада восстановить хотя бы такие от­ношения с Думой, какие были при Столыпине. Этим и объясня­лись публичные призывы Кривошеина к цензовой России преодолеть разделение «на пагубные „мы" и „они", разумея под этим правительство и общество».³⁵ Этим объяснялся и совет царю И. Л. Горемыкина, сменившего В. Н. Коковцова на посту предсе­дателя Совета министров в январе 1914 г., «уметь ладить с Ду­мой».³⁶ Но для того чтобы ладить с Думой, правительству нужна была программа политических реформ, способная привлечь хотя бы националистов и октябристов. А ее не было. И это делало по­пытки сговориться с Думой малоперспективными.

Третьеиюньская система была заведомо временным сооруже­нием. Она опиралась на очень тонкий слой имущих верхов. Пол­ным имущественным цензом, дававшим право участвовать в вы­борах в Государственную Думу и в земство и городские самоуп­равления там, где они были, обладали в 1907 г. 179,9 тыс. человек.³⁷ Но и полный ценз еще не означал богатства. Министер­ство финансов считало, что только доход в 6000 руб. в год обеспе-