Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 6 страница

отношении, т. е. придать некоторую прочность феоду для того, чтобы собственник его

был в состоянии нести службу государю. Это неизбежно породило множество различий: в

одних странах, например, феоды не могли быть разделены между братьями, в других —

младшие братья получали более значительное обеспечение.

Монарх, знающий положение каждой из своих провинций, может создавать различные

законы и допускать существование разнообразных обычаев. Но деспот ничего не знает и

ни за чем не может следить; его приемы всегда одинаковы; он всем управляет своею

суровою волею, которая всюду одинакова; все уравнивается под его стопами.

По мере того как в монархиях деятельность судов расширяется, их приговоры становятся

предметом изучения юриспруденции, так как в этих приговорах иногда встречаются

противоречия, или вследствие того, что сменявшие друг друга судьи не все были

одинакового мнения, или потому, что из двух одинаковых дел одно было проведено более

умело, чем другое; или, наконец, по причине бесчисленных злоупотреблений, которые

неминуемо вкрадываются во все дела рук человеческих. Это неизбежное зло, которое

законодатель от времени до времени исправляет, как нечто противное духу умеренного

образа правления, так как деятельность судов должна быть обусловлена природой

государственного устройства, а не противоречиями и неопределенностью законов.

В правлениях, где имеются необходимые различия между лицами, должны существовать

и привилегии. Это еще более вредит простоте и порождает тысячи исключений. Одна из

привилегий, наименее обременительных для общества и в особенности для тех, кто ее

предоставляет, состоит в праве быть подсудным определенному суду предпочтительно

перед всеми остальными. И вот возникает новый ряд дел, предмет которых состоит в том,

чтобы установить, к какому именно суду должен обратиться истец.

В деспотических государствах положение народа совсем иное. Я даже не нахожу там

никакого повода для деятельности законодателя или судьи. Так как все земли

принадлежат государю, то там нет почти никаких гражданских законов о земельной

собственности. Так как государь наследует своим подданным, то нет там также и законов

о наследстве. Принадлежащее государю исключительное право торговли в некоторых

странах устраняет надобность во всяком торговом законодательстве. Браки, заключаемые

с рабынями, делают ненужными гражданские законы о приданом и о правах жены. Из

этого всеобщего рабства вытекает еще и то следствие, что там почти вовсе нет людей,

которые имели бы собственную волю и поэтому могли бы отвечать перед судьей за свое

поведение. Большая часть нравственных действий обусловлена там волей отца, мужа,

господина и определяется ими, а не судьями.

Я забыл сказать, что так как то, что мы называем честью, почти не известно в этих

государствах, то все дела, касающиеся этого предмета и занимающие у нас такое

огромное место, там совсем не существуют. Деспотизм является самодовлеющим, вокруг

него все пусто; поэтому путешественники, описывая страны, где он царствует, редко

говорят нам о гражданских законах.

Итак, там устранены всякие поводы к тяжбам и процессам. Этим отчасти объясняется,

почему там так сурово обращаются с тяжущимися; несправедливость их притязаний, не

будучи прикрыта, ограждена и замаскирована бесконечным множеством законов,

выступает во всей своей наготе.

ГЛАВА II

О простоте уголовных законов в различных видах правления

Постоянно приходится слышать, что следовало бы везде отправлять правосудие так, как в

Турции. Неужели только самые невежественные народы ясно уразумели то, что всего

важнее в мире понимать людям?

Если вы взглянете на судейские формальности с точки зрения тех затруднений, которые

встречает в них гражданин, добивающийся возвращения своего имущества или получения

удовлетворения за нанесенную ему обиду, то вы, конечно, найдете, что их слишком

много.

Если вы рассмотрите их с точки зрения их отношения к свободе и безопасности граждан,

то вы нередко найдете, что их слишком мало, и увидите, что все эти затруднения,

издержки, проволочки и самые ошибки правосудия являются той ценой, которою каждый

гражданин оплачивает свою свободу.

В Турции, где очень мало заботятся об имуществе, жизни и чести подданных, все тяжбы

оканчиваются тем или другим решением очень быстро. Самый способ решения

безразличен — лишь бы только решить. Паша, собрав некоторые сведения о деле,

распределяет по внушению собственной фантазии палочные удары по пяткам тяжущихся

и отсылает их по домам.

И там было бы очень опасно увлекаться страстью к тяжбам: эта страсть предполагает

жгучую жажду добиться правосудия, ненависть, неугомонную деятельность ума,

постоянство в преследовании цели. Всего этого следует избегать в государстве, где не

разрешается иметь никакого иного чувства, кроме страха, и где все внезапно и

непредвиденно приводит к революциям. Здесь каждый должен понимать, что для него

лучше, если должностные лица вовсе не будут знать о его существовании, и что

безопасность его личности зависит от ее ничтожества.

Но в умеренных государствах голова малейшего из граждан имеет определенную

ценность; здесь гражданина лишают имущества и чести только после долгого и

внимательного расследования; здесь у него отнимают жизнь только тогда, когда само

отечество выступает против него; но выступив против него, оно предоставляет ему

всевозможные средства защищать себя.

Поэтому всякий человек, власть которого близится к абсолютизму, начинает прежде всего

заботиться об упрощении законов. В таком государстве обращают более внимания на

устранение разных отдельных неудобств, чем на свободу подданных, о которой совсем

перестают заботиться.

Мы видим, что в республике необходимо по меньшей мере такое же количество

формальностей, как и в монархии. В том и другом правлении число их увеличивается с

возрастанием уважения к чести, имуществу, жизни и свободе граждан.

Все люди равны в республиканских государствах, они равны и в деспотических

государствах: в первом случае — потому что они — все, во втором — потому что все они

— ничто.

ГЛАВА III

В каких правлениях и в каких случаях должно судить по букве закона

Чем более правление приближается к республиканскому, тем определеннее и точнее

становится способ отправления правосудия. Большим недостатком Спартанской

республики было то, что эфоры судили там произвольно, не руководствуясь никакими

законами. В Риме первые консулы судили, как эфоры; неудобства этого суда вскоре стали

очевидными и были созданы определенные законы.

В деспотических государствах нет закона: там сам судья — закон. В монархических

государствах есть законы, и если они ясны, то судья руководится ими, а если нет, то он

старается уразуметь их дух. Природа республиканского правления требует, чтобы судья

не отступал от буквы закона. Там нельзя истолковывать закон во вред гражданину, когда

дело идет о его имуществе, его чести или его жизни.

В Риме судьи выносили решения только по вопросу о виновности подсудимого в

известном преступлении, а наказание назначал закон, как это видно из различных

созданных там законов. Точно так же и в Англии присяжные решают лишь вопрос о том,

доказан или нет проступок, представленный на их рассмотрение; если он доказан, судья

произносит наказание, установленное законом за такой проступок, для чего ему нужны

только глаза.

ГЛАВА IV

О способах вынесения судебных приговоров

Отсюда следуют различные способы вынесения приговоров. В монархиях судьи

действуют по образцу посредников; они сообща обсуждают, обмениваются мнениями,

советуются, стараются согласовать свои суждения. Мнения самого незначительного

меньшинства принимаются в расчет большинством. Все это не в природе республики. В

Риме и в городах Греции судьи не общались друг с другом: каждый заявлял свое мнение в

одной из трех формул: Оправдываю, Осуждаю, Сомневаюсь, так как там судил или

предполагалось, что судит, народ. Но народ не юрист. Все эти судейские оговорки и

средства к примирению сторон для него не годятся. Ему надо предъявить только один

предмет, один только факт и требовать от него лишь того, чтобы он решил, следует ли ему

обвинить, оправдать или отложить приговор.

Римляне по примеру греков ввели у себя особые формулы для исков и признали

необходимым вести каждее дело по соответствующей ему исковой формуле. Это было

необходимо при их способе вершить правосудие: надо было определить состояние

вопроса с неизменной точностью, чтобы он был всегда на глазах у народа. Иначе в ходе

какого-нибудь крупного процесса состояние вопроса будет непрестанно изменяться, и его

нельзя будет узнать. Именно по этой причине у римлян судьи принимали просьбы только

по точно определенному предмету, который уже не подлежал никаким добавлениям,

ограничениям и видоизменениям. Но преторы изобрели другие исковые формулы,

которые получили название добросовестных.

Эти формулы давали судье большую свободу в вынесении приговора, что более

соответствовало духу монархии. Поэтому французские юристы говорят: во Франции «все

процессы ведутся по доброй совести».

ГЛАВА V

При каком образе правления государь сам может быть судьей

Макиавелли (Макиавелли Никколо (1469 — 1527 гг.) — итальянский политический

деятель, писатель, историк и социолог, один из виднейших идеологов буржуазии,

сторонник централизованного абсолютистского государства и сильной диктаторской

власти. Макиавелли провозгласил основой политики буржуазные имущественные

интересы, резко выступал против теократической идеи происхождения государства.

Его теория оправдания любых методов в борьбе за установление сильной

государственной власти (вероломство, насилие, аморализм) сделала Макиавелли

символом беспринципной буржуазной политики) приписывает утрату свободы Флоренции

тому, что там преступления оскорбления величества, совершаемые против народа, не

судились, как в Риме, в народных собраниях. Эти дела рассматривались особым судом из

восьми судей. Но, говорит Макиавелли, немногие и развращаются немногим. Я охотно

согласился бы с этим великим человеком, но так как в данном случае политический

интерес, так сказать, оказывает давление на интерес гражданский (потому что всегда

возникают неудобства, если народ сам становится судьей в причиненных ему обидах), то

для противодействия этому необходимо, чтобы законы сделали все возможное для

ограждения безопасности частных лиц.

Законодатели Рима вынесли с этой целью два постановления: они дозволили обвиняемым

избегать суда посредством добровольного изгнания и определили посвящать богам

имущество осужденных, чтобы избежать его конфискации в пользу народа. В

одиннадцатой книге будут изложены прочие постановления, ограничивавшие

принадлежавшее народу право судопроизводства.

Солон отлично сумел предотвратить злоупотребления, которые могли бы возникнуть

вследствие того, что народу принадлежало право судить преступления; он постановил,

чтобы Ареопаг пересматривал дела, чтобы он снова обвинял перед народом того, кого

считал несправедливо им оправданным, и, остановив исполнение приговора над тем, кого

считал несправедливо обвиненным, требовал бы пересмотра его дела. Это был

прекрасный закон: он подчинял народ контролю со стороны наиболее уважаемой им

власти и заставлял его контролировать себя самого.

В ходе таких дел, особенно с момента ареста обвиненного, необходима некоторая

медлительность для того, чтобы народ мог успокоиться и судить хладнокровно.

В деспотических государствах государь может судить сам, но он не должен быть судьей в

монархиях: государственное устройство было бы разрушено, посредствующие и

зависимые власти уничтожены и все формальности судопроизводства прекращены; во

всех умах воцарился бы страх, на всех лицах бледность; исчезло бы взаимное доверие,

исчезла бы честь, исчезла бы любовь; не было бы более безопасности, не было бы более

монархии.

Вот и другие соображения. В монархических государствах государь является стороной,

которая преследует обвиняемых, требует, чтобы они были наказаны или оправданы. Если

бы он судил сам, то был бы в одно и то же время и судьей, и стороной.

В этих же государствах конфискованное имущество часто поступает в пользу государя:

если бы он судил преступления, то опять-таки стал бы и судьей и заинтересованной

стороной.

Сверх того, он лишился бы прекраснейшего атрибута своей власти — права помилования;

было бы неразумно, если бы он выносил решения и затем сам же их отменял; он не

пожелал бы противоречить самому себе. Не говоря уже о том, что при таком порядке

оказались бы спутанными все понятия: никогда нельзя было бы знать, оправдан ли

человек по суду или помилован государем.

Когда Людовик XIII пожелал сам быть судьей в процессе герцога де Лавалетта и, созвав

для того в свой кабинет несколько парламентских чиновников и государственных

советников, предложил им высказать свое мнение об аресте обвиняемого, президент

Белльевр сказал, «что ему странно видеть государя, принимающего участие в процессе

одного из своих подданных; что короли только милуют, предоставляя обвинять своим

чиновникам; что Его Величеству не может быть приятно смотреть на сидящего перед ним

на скамье подсудимых человека, который через час уйдет по его приговору на смертную

казнь! Что особа государя, рассыпающая милости, не может выносить такого зрелища; что

при одном его виде отменяются церковные интердикты и что все должны выходить от

государя не иначе как довольными». Когда стали рассматривать дело по существу, тот же

президент подал такое мнение: «Этот суд не имеет себе примера и даже противоречит

всем примерам прошлого по сей день, ибо никогда еще не было видано, чтобы король

Франции в качестве судьи и в силу своего приговора осудил дворянина на смерть».

Личный суд государя явился бы неисчерпаемым источником несправедливостей и

злоупотреблений. Назойливость придворных стала бы вынуждать государя выносить

приговоры. Некоторые римские императоры были одержимы страстью судить, и они-то

более всех удивили мир своими несправедливостями.

Тацит говорит, что Клавдий, завладев делами и обязанностями судей, подал этим повод ко

всевозможным хищениям. Поэтому следующий за Клавдием император Нерон, желая

расположить к себе умы, заявил, «что он никогда не станет сам судить все дела, так как

иначе обвинители и обвиняемые могли бы оказаться оставленными в стенах дворца на

произвол нескольких вольноотпущенников».

«В царствование Аркадия, — говорит Зосима, — размножившаяся порода клеветников

окружила и осквернила дворец государя. Когда человек умирал, его объявляли бездетным

и раздавали его имущество по указу государя; так как сам император был необычайно

глуп, а слишком предприимчивая императрица потакала ненасытной жадности своих слуг

и приятельниц, то честным людям оставалось только желать смерти».

«В прежнее время,— говорит Прокопий,— при дворе было немного людей, но когда при

Юстиниане судьи лишены были свободы вершить правосудие, суды стояли пустыми,

между тем как дворец государя оглашался криками тяжущихся, которые хлопотали там о

своих дел ах». Всему миру известно, как там продавали приговоры и даже законы.

Законы — это глаза государя; благодаря им он видит то, чего без них не мог бы увидать.

Присваивая себе обязанности судьи, он действует не в свою пользу, а в пользу своих

обольстителей, во вред самому себе.

ГЛАВА VI

О том, что в монархии министры не должны быть судьями

В монархиях возникают большие затруднения от того, что министры берутся сами решать

спорные дела. И теперь еще мы видим государства, где есть множество судей для

производства дел, касающихся казны, и где — кто бы этому поверил! — министры все

еще хотят сами решать эти дела. Много можно было бы сказать против этого, но я

ограничусь одним следующим соображением.

Между советом монарха и его судами существует некоторое противоречие, вытекающее

из самой природы вещей. Совет короля должен состоять из немногих лиц, а суды требуют

большого количества судей. Причина этого в том, что в первом случае за дела надо

приниматься и вести их с некоторою страстью, чего можно ожидать лишь от группы,

состоящей не более как из четырех или пяти лиц, всецело посвятивших себя этим делам.

Наоборот, для ведения судебных дел необходимы деятели хладнокровные, для которых

все дела были бы в известном смысле безразличны.

ГЛАВА VII

О единоличном судье

Такой судья возможен лишь в деспотическом государстве. Мы видим из истории Рима, до

какой степени могут доходить злоупотребления подобного судьи. Как было Аппию не

презирать законов в своем суде, когда он нарушил даже тот, который сам создал? Тит

Ливий рассказал нам о бесчестной уловке этого децемвира. Он встретил человека,

домогавшегося выдачи ему некоей Виргинии, как принадлежащей ему рабыни.

Родственники Виргинии требовали, чтобы Аппий на основании изданного им же самим

закона вручил Виргинию им впредь до окончательного приговора суда. Аппий объявил,

что его закон издан лишь в пользу отца, а так как Виргиния находится в отсутствии, то

этот закон не может быть применен к данному случаю.

ГЛАВА VIII

О способах обвинения в различных правлениях

В Риме дозволялось гражданину обвинять гражданина. Это было установлено в духе

республики, где от каждого гражданина требуется безграничное рвение к общественному

благу и где предполагается, что каждый гражданин обладает всеми правами своего

отечества. При императорах продолжали следовать правилам республики, что немедленно

вызвало появление гнусной породы людей — своры доносчиков. Всякий, кто с большими

пороками совмещал в себе большие способности и с низкой душой – честолюбивый ум,

стал разыскивать преступника, осуждение которого было бы приятно государю. Это был

путь к почестям и богатству, вещь у нас невозможная.

Теперь у нас есть превосходный закон — тот именно закон, который требует, чтобы

государь, обязанность которого — добиваться соблюдения законов, приставил к каждому

суду чиновника для преследования от его имени всех преступлений. Таким образом,

функция доносчика у нас неизвестна; а если этого публичного обвинителя заподозрят в

злоупотреблении своей должностью, то его обяжут назвать человека, который сделал ему

донос.

По законам Платона, всякий, кто не уведомил власти об известном ему преступлении или

отказал им в содействии, подлежал наказанию. В настоящее время этот порядок был бы

неуместен. Государство бодрствует за граждан; оно действует, и они спокойны.

ГЛАВА IX

О строгости наказаний в различных правлениях

Строгость в наказаниях более уместна в деспотических государствах, принцип которых —

страх, чем в монархиях и республиках, которые имеют своим двигателем честь и

добродетель.

В умеренных государствах любовь к отечеству, стыд, боязнь порицания заключают в себе

обуздывающую силу, которая в состоянии удержать от многих преступлений. Самое

тяжелое наказание за совершение дурного поступка состоит там именно в том, чтобы быть

уличенным в этом поступке. Поэтому гражданские законы могут там легче исправлять

людей и они не нуждаются в особенной суровости.

В этих государствах хороший законодатель не столько заботится о наказаниях за

преступления, сколько о предупреждении преступлений; он постарается не столько

карать, сколько улучшать нравы.

Китайские писатели постоянно замечали, что умножение казней в их империи всегда

предвещало приближение революции: в самом деле, казни умножались по мере того, как

портились нравы.

Нетрудно было бы доказать, что во всех или почти во всех государствах Европы

наказания усиливались или смягчались в зависимости от того, насколько там

приближались к свободе или удалялись от нее.

В деспотических государствах люди так несчастны, что они не столько дорожат жизнью,

сколько боятся смерти, поэтому казни там должны быть более жестокими. В умеренных

государствах люди более дорожат жизнью, чем боятся смерти, поэтому там достаточны

казни, заключающиеся в простом лишении жизни.

Люди чрезмерно счастливые и люди чрезмерно несчастные одинаково склонны быть

жестокими, доказательство — монахи и завоеватели. Только в посредственности и

состоянии, смешанном из счастья и несчастья, встречаются кротость и сострадание.

То, что мы видим у отдельных лиц, наблюдается также и у целых народов. Мы встречаем

одинаковую жестокость у народов диких, жизнь которых очень сурова, и у народов,

живущих под деспотическим правлением, где только один человек – баловень судьбы, а

все прочие — ее пасынки. Кротость царит лишь в государствах с умеренным правлением.

Читая в истории о свирепых расправах султанов, мы с душевной болью чувствуем пороки

человеческой природы.

В государствах с умеренным правлением хороший законодатель все может использовать в

качестве наказания. Не удивительно ли, что в Спарте одно из главных наказаний состояло

в запрещении предоставлять на время свою жену другому, получать на время чужую жену

и в предписании быть окруженным у себя дома только девственницами? Одним словом,

все, что закон называет наказанием, действительно является наказанием.

ГЛАВА Х

О старинных французских законах

В этих старинных французских законах более всего проявляет себя дух монархии. По

делам, наказуемым денежными штрафами, простые люди наказывались легче, чем

благородные. В уголовных делах, наоборот, благородных лишали чести и права заседания

в суде, между тем как для простого человека, у которого нет чести, предметом наказания

было тело.

ГЛАВА XI

О том, что если народ добродетелен, то не требуется много наказаний

Римский народ был прямодушен. Это прямодушие обладало такой силой, что

законодателю часто достаточно было указать людям путь добра, чтобы заставить их идти

этим путем. Казалось, им нужны были не приказания, а только советы.

Почти все кары, установленные законами царей и законами двенадцати таблиц, во время

республики были отменены или законом Валерия, или законом Порция. Но не было

замечено, чтобы от этого ухудшилось управление республикой или пострадал

общественный порядок.

Закон Валерия запрещал судьям применять силу против гражданина, апеллировавшего к

народу, и единственное наказание за его проступок заключалось в репутации дурного

человека.

ГЛАВА XII

О силе наказаний

Опыт показал, что в странах, где наказания не жестоки, они производят на ум гражданина

не менее сильное впечатление, чем самые жестокие наказания — в других странах.

Заметив какой-нибудь беспорядок в государстве, крутое и склонное к насильственным

мерам правительство желает его прекратить тотчас же и вместо того, чтобы постараться

восстановить силу старых законов, вводит новую жестокую казнь, которая разом

пресекает зло. Но слишком туго натянутые бразды правления скоро ослабевают.

Воображение привыкает к этой большей каре, как оно привыкло к прежней меньшей; и

так как в результате ослабевает страх перед этой меньшей карой, то является

необходимость распространить большую на все случаи. В некоторых государствах (Речь

идет о Франции) стали обычным явлением грабежи на больших дорогах. Для

прекращения их придумали казнь посредством колесования, которая и приостановила их

на некоторое время. Но потом на больших дорогах снова стали так же грабить, как и

прежде.

В наши дни участились случаи дезертирства; за дезертирство установили смертную казнь,

но оно не уменьшилось. Причина этого весьма естественна: солдат, привыкший

ежедневно рисковать своею жизнью, презирает или считает делом чести презирать

опасности. Его ежедневно приучают бояться стыда, поэтому следовало отвергнуть

наказание, налагавшее неизгладимое пятно стыда на всю его жизнь. Думая усилить

наказание, на самом деле ослабили его.

Не следует править людьми с помощью крайних мер; надо экономно использовать

предоставленные нам природой средства руководства ими. Вникните в причины всякой

распущенности, и вы увидите, что она проистекает от безнаказанности преступлении, а не

от слабости наказаний. Последуем природе, которая вместо бича дала человеку стыд, и

пусть самая чувствительная часть наказания будет заключаться в позоре быть

подвергнутым стыду.

Если же есть страны, где наказание не влечет за собой чувства стыда, то в этом виновата

тирания, которая подвергает одинаковым наказаниям и преступников, и честных людей.

И если есть другие страны, где люди сдерживаются лишь жестокими наказаниями, то

будьте уверены, что это по большей части происходит от жестокости правительства,

налагавшего эти наказания за легкие провинности.

Часто законодатель, желающий прекратить какое-нибудь зло, только и думает о

достижении этой цели. Он видит лишь одну сторону дела и не замечает сопряженных с

ней неудобств.

В результате после того, как зло пресекается, все видят только жестокость законодателя; в

государстве остается зло, произведенное этой жестокостью: она извратила умы, она

приучила людей к деспотизму.

После победы, одержанной Лисандром над афинянами, победители стали судить

пленников. Афинян обвинили в том, что они побросали в море с двух галер всех своих

пленников и постановили на всенародном собрании отрубать кисти рук у всех, кого

захватят в плен.

Все они были умерщвлены, за исключением Адиманта, протестовавшего против этого

постановления. Прежде чем предать смерти Филоклеса, Лисандр упрекнул его в том, что

он развратил умы и дал уроки жестокости всей Греции.

«Когда аргосцы, — говорит Плутарх, — умертвили полторы тысячи своих граждан,

афиняне принесли очистительные жертвы богам, умоляя их отвратить от сердец афинян

такую жестокую мысль».

Есть два рода испорченности: один, когда народ не соблюдает законов; другой, когда он

развращается законами; последний недуг неизлечим, ибо причина его кроется в самом

лекарстве.

ГЛАВА XIII

Бессилие японских законов.

Чрезмерные наказания могут обессилить самый деспотизм. Взглянем на Японию.

Там наказывают смертью почти за все преступления, потому что неповиновение такому

великому императору, как японский, рассматривается как страшное преступление. Цель

наказания не в исправлении виновного, а в отмщении государя.

Эти идеи порождены раболепием и возникли главным образом потому, что так как

император является там собственником всех имуществ, то почти все преступления

оказываются прямым нарушением его интересов.

Там наказывают смертью за всякую ложь перед властями, т. е. за самый естественный

прием самозащиты.

Там строго наказывают даже за одну только видимость преступления; так, человек,

принявший участие в азартной игре на деньги, подлежит смертной казни.

Правда, на первый взгляд может показаться, что необычайный характер этого народа,

упрямого, капризного, решительного, причудливого, презирающего всякие опасности и

бедствия, оправдывает свирепые постановления законодателей; но можно ли постоянным

зрелищем мучительных казней исправить или сдержать людей, которые по натуре своей,

естественно презирают смерть и вспарывают себе животы по малейшему поводу? Не

освоятся ли они скорее с этими казнями?

В рассказах о воспитании у японцев говорится, что с детьми необходимо мягкое

обращение, потому что наказания ожесточают их; что не следует слишком сурово

обходиться с рабами, так как этим ставят их в необходимость защищаться. По духу,

который должен господствовать в домашнем управлении, не следует ли заключить и о

том, который необходимо бы внести в политическое и гражданское управление?

Благоразумный законодатель постарался бы умиротворить умы справедливой