Глава 10. Общая характеристика 2 страница
В 1796 г. Колридж познакомился с Вордсвортом, поэтическое сотрудничество с которым вылилось в создание в 1798 г. совместного сборника «Лирические баллады». После успеха «Лирических баллад» Колридж уехал в Германию, где провел год, серьезно изучая философию и литературу. Вернувшись на родину, он поселился в Кезуике, по соседству с Вордсвортами, где и познакомился с Сарой Хатчисон, сыгравшей значительную роль в его дальнейшей судьбе. Ощущая трагическую невозможность счастья, он, полюбив Сару, воспевает ее в изумительных по глубине, красоте и отточенности формы стихах. Азра – поэтическое имя Сары Хатчисон – будет постоянно сопровождать Колриджа в дальнейших его скитаниях и мучительных поисках истины и красоты. Этот образ преследовал поэта во время его двухлетнего пребывания на Мальте, где он служил секретарем английского губернатора Александра Болла.
В 1816 г. Колридж переезжает в Лондон, где занимается главным образом литературно-критической и просветительской деятельностью. Здесь он публикует «Литературную биографию» (1817), «Светскую проповедь: обращение к высшим и средним классам по поводу насущных бед и недовольств», «Листки Сивиллы», выступает с лекциями по философии, истории английской поэзии.
Из ранних стихотворений Колриджа необходимо отметить «Монодию на смерть Чаттертона» (1790). Характерно обращение Колриджа к жанру монодии[8], позволившему в своеобразной поэтической трактовке [128] трагической судьбы английского поэта XVIII в. обнаружить незаурядное мастерство психолога. Колридж с особой горечью воспроизводит последние минуты жизни Чаттертона, которого погубили не столько нужда, сколько холодное пренебрежение света.
В «Сонете к реке Оттер» (1793) преобладают радостные и одновременно грустные настроения при прощании с детством, в «Женевьеве» (1790) отчетливо видны шекспировские черты портрета смуглой дамы и сочная палитра чувственной неги будущих «Еврейских мелодий» Байрона (ср., например, «Она идет во всей красе» и «Женевьева»). Любовная лирика молодого Колриджа представлена стихами посвященными его невесте Саре Фрикер («Поцелуй», 1793; «Вздох», 1794). Здесь радостное ожидание счастья, данное в барочной причудливой форме, омрачено смутным ощущением его невозможности.
Особая эмоциональная атмосфера ранней юношеской поэзии Колриджа создается удивительным умением поэта на какое-то время погрузиться в свой собственный мир, увидеть сложный, причудливый, изменчивый и загадочный облик художника, наделенного тонкой и ранимой душой («Боль», 1789; «Сонет о прощании со школой», 1791).
Наиболее привлекательной стихотворной формой для Колриджа в юности был сонет. В 1794-1795 гг. он создает целый цикл «Сонетов, посвященных видным деятелям» (Пристли, Шеридану, Годвину, Костюшко). В период наиболее активной деятельности корреспондентских обществ Колридж сближается с видными представителями демократического движения в Англии – Телуолом, Холкрофтом. Взгляды английских якобинцев несомненно отразились на политических воззрениях Колриджа, все еще занятого идеями исправления общественных пороков и зла, несмотря на первые горькие разочарования в реальности и осуществимости радикальных изменений.
Демократические симпатии поэта были достаточно заметны, о чем свидетельствует тот факт, что стихотворение «Джону Телуолу» (1795), в котором он прославлял гражданское мужество, стойкость и патриотизм поэта и журналиста, участника корреспондентских обществ, было опубликовано только в 1912 г. Некоторое время Колридж находился под надзором полиции, ему угрожал арест. [129]
Однако настроения и эмоциональное состояние самого Колриджа в это время были крайне сложными и противоречивыми. В письмах к брату (1794-1798) он сообщает о своих разочарованиях, смятении, боли. Пессимистическое звучание ряда произведений этих лет («Ода к уходящему году», 1796; «Религиозные размышления», 1794; «Судьба народов», 1796) объясняется не столько пессимизмом поэта, сколько необыкновенной требовательностью к себе, желанием как можно скорее и полнее осуществить свои творческие намерения и планы, а также невозможностью их полного осуществления. Стиль этих произведений торжественный, эпитеты красочны, поэтические образы сложны, подчеркнуто философичны, пронизаны библейской символикой.
О дух, гремящий арфою времен!
Чей смелый дух, не дрогнув, переймет,
Твоих гармоний чернотканный ход!
Но взор вперяя в вечный небосклон,
Я долго слушал, сбросив смертный гнет,
В тиши душевной, ум смирив земной,
И в вихре пышных риз передо мной
Пронесся мимо Уходящий год!
(Пер. В. Брюсова)
Чувство личной причастности к несчастьям людей у романтического поэта-пророка оттеняется желанием сосредоточиться на самом себе, сконцентрировать свою волю и энергию сильной личности для преодоления суеты мирской жизни. Однако жизнь, полная тревог и переживаний, вторгается в светлый, радужный мир поэта-фантазера и мечтателя. Карательные действия английских войск в Ирландии вызвали возмущение многих мыслящих людей того времени. Колридж, особенно болезненно реагировавший на жестокость и любые формы деспотии, откликнулся на эти события великолепной военной эклогой «Огонь, Голод и Резня» (1798).
В отличие от античных эклог, воссоздающих мирные пастушеские беседы, в драматической поэме Колриджа участвуют три сестры-ведьмы: Огонь, Голод и Резня, которые объявляют Питта вдохновителем всех несчастий, зверств и мучений, выпавших на долю простого ирландца. «Все он! все он! Четверкой букв он заклеймен»,- повторяют ведьмы свой рефрен-заклинание, повествуя о том, как они расправляются с людьми и наслаждаются при виде их мучений. Не случайно, что адские, дьявольские силы тьмы и нечеловеческой жестокости [130] выступают в этом произведении Колриджа в пластически убедительных образах трех ведьм, являющихся исполнителями воли Питта. Натуралистические детали и подробности в рассказах трех ведьм полностью уничтожают поэтическую оболочку античной идиллии.
Показательно, что уже в 1797 г. Колридж обращался к теме возмездия за содеянное зло, правда, в фольклорно-символических образах сказки (рождественская сказка «Ворон» имеет подзаголовок – «Сказка, рассказанная школьником его братьям и сестрам»).
Однако рождественскому характеру этого стихотворения совершенно не соответствует мрачный колорит повествования и образ главного героя – черного ворона, состоявшего при «ведьме печали слугой». Фантастически-гротескная ситуация – постройка корабля из могучего дуба, служащего воронятам домом, радость ворона, увидевшего гибель судна,- драматически подчеркивают мысль Колриджа о том, что за содеянное против природы зло обязательно последует грозное возмездие. Правда, разрешение конфликтной ситуации Колридж видит лишь в сказочном варианте. Да и грозное возмездие – не дело рук человеческих, а слепого рока, неожиданно проявившего себя в действии. Несомненно, что в этом произведении Колридж выступает в своем новом качестве – сатирика. Размер популярного народного доггерела (русского раёшника) в другом произведении поэта «Мысли дьявола» (1799) дает возможность Колриджу еще больше углубить сатиру, придать ей социальную, реалистическую направленность. В отличие от сказочной аллегоричности «Ворона», в этом произведении поэт дает развернутые бытовые зарисовки. Натуралистические подробности, гротескный образ самого дьявола, франтовато, по-воскресному одетого («в сюртуке из алого сукна, а в штанах дыра для хвоста видна») подчеркивают антиклерикальные и оппозиционно-критические настроения Колриджа, высмеивающего английских тюремщиков, адвокатов, аптекарей, святош и ханжей, общение с которыми приносит дьяволу явное удовлетворение. По остроте критики и злости сатиры это произведение предвосхищает раннюю балладу Шелли «Прогулка дьявола» (1812), а также «Поездку дьявола» Байрона (1813).
В 1797-1802 гг., время, наиболее плодотворное в творчестве Колриджа, были созданы самые известные и значительные произведения поэта: «Баллада о Старом [131] Мореходе» (1797), «Кристабель» (1797), «Кубла Хан» (1798), «Франция» (1798), «Уныние» (1802), «Любовь и старость» (1802) и др.
Лирика и прозаические произведения поэта этих лет отражают необыкновенную творческую активность Колриджа, вместе с тем являются своеобразным итогом его теоретических поисков, сочетавших в себе разнообразные и многокрасочные традиции предромантизма, метафизические веяния барочной лирики с наметившимися возможностями романтического искусства.
При общем нарастании элегических настроений и углублении социального скептицизма талантливого поэта-романтика четче определяется философская направленность лирической поэзии Колриджа, смелее и яснее выступает эксперимент в поэтической структуре, полнее обозначается сложная, наполненная таинственной неразгаданной прелестью творческая лаборатория поэта и мыслителя.
Весной – меланхолия надежды, осенью – меланхолия покорности, смирения – таковы главные, характерные для поэзии Колриджа тех лет мотивы его лирики, обусловленные эмоциональным настроем поэта. Природа для поэта имеет особый смысл, особое значение. Ее вечная мудрость и сила подавляют минутную слабость и отчаяние человека, направляют его на путь истины и добра. Но и они изменчивы, находятся в состоянии творчества, становления. Нетленна и вечна одна лишь мысль поэта, его идеал. На них поэт сосредоточивает свое внимание, он как бы освобождает мысль от ее оболочки, обнажает и показывает ее миру («Постоянство идеального объекта», «Гимн земле»).
В эти годы Колридж пересматривает и переоценивает свои прежние политические идеалы. Обращение к событиям Французской революции означало в новых исторических условиях разочарование в идеалах свободы, дискредитированных Наполеоном, которого поэт называл «безумным мечтателем безумного мира». Такая позиция была характерна для многих современников Колриджа, увидевших в Наполеоне-императоре властителя, развязавшего захватнические войны. Само понятие свободы для Колриджа ассоциировалось теперь только со стихиями природы, человеческие же деяния уничтожили само содержание этого понятия. Внутренний пафос оды «Франция» направлен на разоблачение бесперспективности индивидуалистического отношения [132] к миру. В этом большая заслуга поэта, впервые в литературе английского романтизма подвергшего критике культ индивидуализма, показавшего безвыходность индивидуалистического бунтарства. Достаточно вспомнить лирическое стихотворение «В беседке», дающее ясное представление о тех чувствах, которые переживает поэт, расставшись со своими друзьями. Воображение не разлучает его с ними, а вечерняя природа вносит в его уединение умиротворение и ту внутреннюю гармонию, которая объединяет, по мысли Колриджа, искусственное и естественное, природу и человека, мысли и чувства.
Продолжая традиции медитативной лирики XVIII в., Колридж широко использует в своей поэзии эмоционально окрашенные эпитеты (тень от листа, обрызганного лучами), настраивая читателя на тонкую игру настроений и чувств.
Для всякого романтика критика урбанистической жизни и цивилизации означала одновременно и противопоставление вечно изменяющейся жизни природы, прекрасной и заманчивой, несвободе человека в городской суете. Но вместе с тем люди часто обрекают себя на осуждение природой, которая мстит человеку за его преступление перед миром гармонии и красоты. «Сказание о старом мореходе», посвященное этой теме, в течение ряда лет претерпело значительные изменения: оно называлось поэмой, фантазией; совершенствовался его стиль, уменьшалось число архаизмов, язык становился гибче, проще, понятнее, отчетливее проступали предромантические традиции в изображении призраков смерти, тления, гниения.
История старого морехода, совершившего преступление против природы, убив альбатроса, проецируется на поэтическую структуру гимна стихиям природы, тем живым силам, которые властвуют над человеком. Это произведение явилось результатом тщательного изучения поэтом многочисленных источников, давших ему возможность воссоздать яркие картины северной и южной природы.
Еще в 1799 г. Колридж писал о поразившей его «гармонической системе движений в природе», о гармонии, связывающей искусственное и естественное в искусстве посредством изменчивых красок воображения. Природа воспринимается поэтом как чрезвычайно подвижное, вечно меняющееся, таинственное и прекрасное целое. Показательно, что герой произведения – [133] бывалый и много видевший во время своих путешествий мореход – не перестает удивляться красоте природы, каждый раз открывая ее заново.
Отличительной особенностью «Сказания о старом мореходе» является органическое сочетание реальных образов, почти физически ощущаемых и осязаемых, с фантастическими образами готических романов. Именно поэтому произведение производит чрезвычайно сильное впечатление. «Жизнь-и-в-смерти» – великолепно найденный Колриджем пластический образ, символизирующий кару, возмездие за совершенное против природы преступление. «Смерть» и «Жизнь-и-в-смерти» появляются вместе, но второй призрак страшнее. Одно из ярких романтических обобщений в «Сказании», подчеркивающих всеобщий упадок, гибель и разложение,- гниющее море с мертвым кораблем, где находятся и призраки, и трупы, иногда кажущиеся старому моряку ожившими.
Старый моряк – это персонифицированная больная совесть человека, которому нет прощения. Используя приемы балладной формы, Колридж для придания драматизма повествованию часто употребляет повторы (одни и те же глаголы, прилагательные). Муки и страдания моряка приобретают в балладе вселенский характер, а сам он превращается в романтического титана, призванного страдать за всех и гордо нести это бремя одиночества. Экономно использованная лексика развивает воображение читателя, заставляет его домысливать за поэта, дорисовывать только что начатую картину. Фантастическое и надуманное в мелодике и ритмике стиха переплетается с живыми, разговорными интонациями, создавая поэтически прихотливую и разнообразную романтическую атмосферу.
В финале «Сказания о старом мореходе» настойчиво и определенно звучит тема прощения тех, кто сумеет осознать свою вину перед природой, кто «возлюбит всякую тварь живую и всякий люд» и восстановит тем самым нарушенное в мире равновесие.
Обращение к средневековому сюжету для Колриджа не было простой данью моде. Средневековая тематика служила ему поводом для более смелого поиска и эксперимента в области формы, системы стихосложения. Атмосфера средневековья привлекала Колриджа еще и потому, что давала возможность обратиться к народной мудрости, верованиям, преданиям прошлого. [134]
В поэме «Кристабель» (1797) средневековый уклад жизни старинного феодального замка, расположенного в глухом, непроходимом лесу, суров и неприветлив, люди там молчаливы.
Героиня произведения – Кристабель, молящаяся ночью в лесу о своем женихе, встречает поразившую ее своей красотой незнакомую девушку Джеральдину, назвавшуюся дочерью Роланда де Во. Кристабель вначале не замечает дьявольских черт в облике новой знакомой. Она представляет ее отцу и сама нежно к ней привязывается. Правда, иногда в глазах Джеральдины светится змеиный огонь, а сама она напоминает маленькую змейку. Сплетая реальное и фантастическое, Колридж почти убеждает читателя в возможности существования оборотней.
Джеральдина выполняет в поэме определенную миссию – она должна совратить с пути благочестия Кристабель (отсюда образ змеи-искусительницы), отомстить ее отцу сэру Леолайну, поссорившемуся с отцом Джеральдины много лет назад. Поэма осталась незаконченной, но даже и в этом незавершенном варианте, по словам Колриджа, она отличалась оригинальностью, вызывая различные толкования. Видимо, по замыслу поэта, она должна была выразить торжество христианской морали. Сверхъестественное, темное, непонятное, злое есть в душе каждого человека. Важно сделать усилие и не дать силам зла одержать над собой победу.
Ключевой сценой для понимания идейного замысла поэмы является рассказ барда Браси о своем вещем сне, в котором он видел горлицу Кристабель, обвитую зеленой змеей. Фантастические сновидения включены во многие произведения Колриджа, и это далеко не случайно. Они составляли главный объект исследования в следующей незаконченной поэме Колриджа «Кубла Хан, или Видение во сне».
Фрагмент поэмы был опубликован в 1816 г., а создан значительно раньше, в 1798. Поэта всегда волновала проблема одиночества. По-разному эта тема звучит в «Сказании о старом мореходе», «Муках сна», в «Кристабели». В поэме «Кубла Хан» Колридж создал большое число сложных романтических образов, самым ярким из которых является образ поэта-мага. Сам поэт назвал эту поэму разговорной, описательной. Здесь дается подробное описание экзотического пейзажа, великолепных дворцов. Нега и роскошь, окружающие [135] восточного деспота, воссозданы в поэме с помощью изощренного стиха, изобилующего специально подобранными звуковыми сочетаниями, экзотическими названиями. Поэт как бы во сне, интуитивно создает себе особый мир, в котором, в отличие от «Старого морехода» и «Кристабели», одиночество человека явно героизировано. Фантастические видения, очевидно возникавшие в сознании Колриджа под влиянием наркотиков, которые он принимал, чтобы уменьшить невралгические боли, мучившие его с детства, существенно отличаются от страшных в своей натуралистичности сцен «Сказания о старом мореходе». Известная искусственность и надуманность поэтических нагромождений подчеркивают сложность и прихотливость поэтического видения мира.
В 20-е годы Колридж отходит от художественного творчества, больше занимается размышлениями о религии, ценности религиозной этики. В «Философских лекциях» 1818-1819 гг., прочитанных в Лондоне на Стрэнде для большой и разнообразной аудитории, поэт, пытаясь создать собственную философию, причудливо сочетает английскую философскую традицию с неоплатонизмом.
В «Литературной биографии» (1815-1817) Колридж аргументированно, увлекательно сформулировал свои литературные вкусы, объяснил интерес романтиков к Шекспиру и поэтам английского Возрождения, систематизировал эстетические воззрения английского романтизма на разных его этапах. «Литературную биографию» можно считать блестящим образцом английской романтической эссеистики, где поставлены теоретические проблемы воображения, поэтического творчества, назначения поэта и характера современной поэзии, отличия научного и художественного познания. Определенное место во взглядах Колриджа занимала философия Хартли, Беркли, Берка, Гоббса и Локка. Поскольку теоретические высказывания Колриджа основываются на его богатейшем поэтическом опыте и фактически завершают его, в известной степени объясняют его успехи и неудачи как поэта, они имеют большое значение для выявления его творческой эволюции.
Первые наброски его самостоятельных, достаточно зрелых философских размышлений относятся к последнему десятилетию XVIII в., когда он после путешествия в Германию становится ревностным поклонником немецкой философии. Придерживаясь кантовских понятий [136] «рассудок» (это способность суждения согласно ощущению) и «разум» (способность принципов), Колридж особо выделяет практический разум (влияние английской эмпирической философии), который, по его словам, является разумом в полном смысле слова. В отличие от Канта он принижает роль теоретического разума, который называет лишь «проблеском разума в рассудке». В философских лекциях 1818-1819 гг. Колридж квалифицирует разум как орган сверхчувственного. Значительное место в философской и эстетической системе Колриджа принадлежит воображению. В разработке этого вопроса также ощущается связь взглядов Колриджа с философией Канта, а одновременно и полемика с ней. Вслед за немецким философом-идеалистом Колридж полагал, что воображение обогащает знания.
Колриджевская теория воображения стала основой литературной критики эпохи раннего романтизма. Так, например, В. Скотт в своих статьях, посвященных творчеству М. Шелли, в частности, ее «Франкенштейну», использует почти всю терминологию Колриджа. В теории воображения у Колриджа содержится много оригинального, но есть и заимствованное, особенно у Канта и Шеллинга.
Различия между абсолютной реальностью и практическим разумом заставили Колриджа признать за индивидом внутреннюю мудрость, духовное видение и осудить неограниченные пользу и возможности интеллекта. Однако система Колриджа была сложной и противоречивой.
Поэт и философ, Колридж отличался большой широтой кругозора, завидной эрудицией, глубокими познаниями в области современной ему поэзии и культуры. Поездка в Германию имела для него особый смысл. Он познакомился с немецкими философами, учениями которых серьезно занимался и в последующие годы. Колридж был увлечен идеей перевода «Фауста» и в течение ряда лет работал над ним. Но эта поездка вызвала у Колриджа обострение национального самосознания, способствовала концентрации интересов на английской средневековой поэзии, явлениях предромантизма с его готическими элементами и насмешливо-скептическими интонациями в отношении иррационального. Та строгая почтительность, которую проявлял Колридж к религии, религиозной этике и морали, несомненно была навеяна немецкими впечатлениями. Колридж утверждал себя [137] истинным защитником церкви и предлагал кардинальное средство для борьбы с общественным злом, заключающееся в духовном братстве людей, придерживающихся одних религиозных верований. В последние годы своей жизни Колридж считал религию основой человеческого существования. «Я хотел бы,- писал Колридж,- соединить моральной связью естественную историю с политической или, другими словами,- сделать историю научной, а науку исторической,- взять у истории ее сущность, а у науки – фатализм».
Поэзия Колриджа синкретична в своей основе, ибо она объединяет музыкальные, словесные и живописные возможности передачи чувств, настроения, состояния души человека. Она материальна в самом широком смысле этого слова, ибо способствовала пробуждению ощущений, эмоций, «приводила в движение всю душу человека, взаимоподчиняя все способности в соответствии с их относительными преимуществами и достоинствами».
Разнообразна метрика стихов Колриджа: здесь встречаются четверостишия, пяти- и шестистрочные строфы, белый стих, гекзаметр и частая смена слогов в строке, перебои метра и ритма, размеры классической древности, метрика песенной баллады, доггерела (раёшника).
Богатство и яркость красок, удивительная верность в выборе цветовой гаммы, необходимой музыкальной фразировки, смелый эксперимент в смешении старинных классицистских образцов с песенно-балладными формами свидетельствуют об оригинальности и дерзости таланта Колриджа, о его одаренности стихотворца, осуществившего реформу поэтического языка и стихосложения. Поэтическое мастерство Колриджа было высоко оценено его современниками. В. Скотт, часто цитировавший Колриджа, особенно его «Кристабель», назвал его «великим поэтом». «Его стихи о любви,- отмечал В. Скотт,- среди самых прекрасных, написанных на английском языке».
Третьим представителем Озерной школы был Роберт Саути (1774-1843), разделявший многие эстетические искания Вордсворта и Колриджа. Саути с самого начала своего творческого пути был тесно связан сначала с Колриджем, потом с Вордсвортом. Первое произведение поэта – драма «Падение Робеспьера»[138] (1794) -было издано под именем Колриджа, хотя два акта из трех написаны Саути.
Политические взгляды Саути, радикальные по своей сути, в начале 40-х годов сменились реакционными, что вызвало не только резкую критику со стороны его врагов, но и насмешки его единомышленников. Байрон отмечал совершенный стиль прозы Саути, но осудил ренегатство поэта:
Боб Саути! Ты – поэт, лауреат
И представитель бардов,- превосходно!
Ты ныне, как отменный тори, ат-
тестован: это модно и доходно.
Ну как живешь, почтенный ренегат!
(Пер. Т. Гнедич)
В 1812 г. Шелли писал в письме Годвину: «Саути, поэт, чьи принципы когда-то были чисты и возвышенны, теперь стал угодливым защитником всякого абсурда и мракобесия». Шелли имел в виду политическую программу Саути 1811 -1812 гг., его выступления против предоставления католикам гражданских свобод, парламентских реформ и борьбы ирландцев за независимость.
Роберт Саути родился в семье торговца в Бристоле, учился в Оксфордском университете. После краткого пребывания в Испании (1795-1796), оказавшего на него сильное впечатление и послужившего импульсом для серьезного изучения культуры и истории этой страны, он поселился в Кезвике, поблизости от Вордсворта. Сблизившись с Вордсвортом и Колриджем, он знакомится с основными положениями их эстетической программы, изложенной в предисловии к сборнику баллад, и почти полностью их принимает. В отличие от Вордсворта и Колриджа Саути не проявлял особого интереса к теории романтизма. В 1813 г. он получил звание поэта-лауреата, от которого отказался В. Скотт.
Творчество Саути можно разделить на два периода: первый-1794-1813 гг., для которого характерно преобладание поэзии и драматических произведений; второй – после 1813 до 1843 г., когда были созданы в основном прозаические произведения.
Свою творческую деятельность Саути начал в конце 90-х годов, обратившись к жанру народной баллады. Его первые произведения пронизаны сочувствием к беднякам и нищим бродягам. В ряде произведений – «Жена солдата», «Жалобы бедняков», «Похороны нищего» – поэт выступает против бесправия и угнетения [139] народа, хотя прямых осуждений буржуазных отношений и современного ему миропорядка у него нет. Он больше констатирует факты, нежели негодует, показывая картины нищеты, но не делая из увиденного никаких выводов.
Так, в балладе «Жалобы бедняков» в форме развернутого ответа на вопрос богача – собеседника поэта о том, на что ропщет бедный люд, автор выводит целую галерею бедняков, вынужденных в морозную холодную ночь просить милостыню у случайных прохожих. Седой старик, сгорбленный и хилый, просящий на вязанку дров, мальчик в лохмотьях, у которого отец при смерти, а дома нет хлеба; женщина с двумя малютками, чей муж – солдат, а она должна добывать хлеб подаянием, голодная уличная красавица. Каждый портрет в балладе строго индивидуализирован, бытовые зарисовки правдивы, но картина нищеты и бесправия народа смягчена морализаторской концовкой.
Более сильные критические интонации, направленные против войн, всю тяжесть которых несет простой народ, звучат в стихотворении «Бленхеймский бой». Как и в балладе «Жалобы бедняков», повествование от лица главного героя обрамлено здесь вопросительной конструкцией. Дети просят деда рассказать о войне, почему она началась, во имя чего велась. В отличие от первой баллады, в ответе старика, который и для себя не нашел ответа на этот вопрос, скрыта ирония:
Добиться этого и сам
Я с малых лет не мог,
Но говорили все, что свет
Таких не видывал побед.
(Пер. А. Плещеева)
Рассказывая о войне, старик не скрывает от внуков ужасных подробностей, связанных с ней.
Саути постоянно сталкивает в балладе реальность и версию официальной историографии, причем иронический балладный рефрен «Мир не видал побед славней» контрастнее подчеркивает антинародный характер войны, которую вела Англия совместно с Австрией против Франции за испанское наследство (в стихотворении речь идет о подлинном историческом событии 1704 г.).
В отличие от Вордсворта, обращавшегося к острой социальной проблематике современности, Саути в балладах использует преимущественно средневековые сюжеты. Причем характерно, что от народной баллады [140] Саути воспринял только форму. Таковы «Суд божий над епископом» (1799), «Талаба-разрушитель» (1801), «Проклятие Кехамы» (1810), «Родерик, последний из готов» (1814) и др. В балладе о жадном епископе, который во время голода не только не поделился зерном с голодающими, но созвал всех просителей в амбар и поджег их, поэт подчеркивает прежде всего нравственно-этическое содержание поступка. За жестокость епископ поплатился смертью – возмездие настигло его в неприступной рейнской башне.
Как и Колридж, Саути акцентирует внимание на чудесном, сверхъестественном. В балладе «Варвик» («Сэр Уильям и Эвин») показан мрачный убийца, утопивший в реке младенца. Совесть персонифицируется у поэта в виде Страшилища, которое всюду бродит за преступником и не дает ему нигде покоя. В балладе «О том, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди» автор говорит о суевериях, глубоко укоренившихся в патриархальном крестьянском сознании, но пытается увлечь читателя искусственным нагнетанием драматизма. Используя народный сказочный мотив борьбы дьявола за душу умершей, поэт трактует это в мистическом плане, рисуя натуралистические подробности торжества дьявольской затеи.
Показательно отношение Вордсворта и Колриджа к Саути в ранний период его творчества.
Когда в 1797 г. были опубликованы первые стихотворения Саути, Колридж отметил явную тенденцию поэта к острому занимательному сюжету ради сюжета. Вордсворт оценил живописные детали поэмы «Мэдок» (1805), но критиковал автора за полное незнание человеческой природы и человеческого сердца.
Поэмы Саути, написанные во время наполеоновских войн – «Мэдок», «Талаба-разрушитель», «Проклятье Кехамы», «Родерик, последний из готов»,- объединены общностью восточной проблематики и сходством в характере главных героев, исполненных веры, которая наставляет их на путь истинный или помогает победить врагов. Таков арабский витязь Талаба, поборник справедливости, выступающий против злых волшебников, символизирующих мировое зло; таков кельтский князь Мэдок, отправляющийся в Мексику создавать новое государство ацтеков; таков Ладурлад, побеждающий Кехаму, или Родерик, искупающий свою вину перед вассалами отречением от королевской власти. Байрон [141] назвал Саути «продавцом баллад», высмеивая антихудожественность, иррационализм и нелепость фантазии в его балладах.