Демографические сдвиги после революции

Октябрьская революция вызвала резкие демографические сдвиги как в структуре государственного аппарата, так и в структуре городского населения. Эти сдвиги оказались важным фактором недовольства населения, а также послужили причиной национальных трений внутри самого правящего класса, пришедшего к управлению страной. Наиболее важное значение имел приток в партийный и государственный аппарат, а также в городское население тех национальных меньшинств, которые либо никогда не имели своей национальной территории, как евреи, либо по различного рода обстоятельствам оказались вне своей национальной среды в момент революции, как например, латыши, венгры, финны, поляки, китайцы; либо постоянно жили в диаспоре вне своей национальной территории, как армяне. До революции такие группы было принято называть инородцами. После революции это слово приняло уничижительный оттенок, будучи заменено на «национальные меньшинства».

Национальные меньшинства сыграли исключительно важную роль в революции и гражданской войне, причем значительное число видных большевиков принадлежало именно к национальным меньшинствам. Этому способствовал ряд факторов, и в первую очередь подчеркнутый интернационализм большевиков, их устремленность к мировой революции, так что национальное происхождение людей в расчет не принималось. Вторым фактором явилась недостаточная поддержка новой власти со стороны русской интеллигенции. Хотя русские всегда составляли большинство рядовых членов партии и ее актива на местах, любое участие бывших инородцев, а особенно евреев в государственном управлении было крайне необычным для России явлением, ибо ее население росло и воспитывалось в условиях, когда евреи, например, не имели политических прав, и участие хотя бы одного еврея в управлении страной до революции явилось бы политическим скандалом. Инородцы не получали никаких административных постов даже при Временном правительстве.

Обычно приводимые цифры не дают нужного представления о национальной структуре партии после революции. По официальным данным, евреи составляли всего 5,2% партии в 1922 году, т. е. 19 564 человека¹²⁸. Однако их удельный вес был значительно выше. В том же году на одиннадцатом съезде партии евреи составляли 14,6% делегатов с решающим и 18,3% делегатов с совещательным голосом, а из числа избранных на съезде членов ЦК евреев было примерно 26% (7 из 27)¹²⁹.

Уже один факт, что в число первостепенных лидеров входили Троцкий, Зиновьев, Свердлов и Каменев (полуеврей), был достаточен, чтобы спровоцировать резкую враждебность к евреям. Еврей — президент страны (Свердлов), еврей — военный министр (Троцкий) было нечто такое, с чем коренное население России вряд ли могло свыкнуться. Более того, в стране с сильной традицией враждебности к евреям было очень легко связать все политические изменения именно с еврейским участием в управлении, что и делалось всеми почти противниками большевиков, за исключением лишь левых небольшевистских партий.

Участие евреев в революции и гражданской войне не ограничивалось даже и этим из ряда вон выходящим участием в государственном руководстве. Оно было значительно шире, хотя основные массы традиционного еврейского населения не принимали участия в Октябрьской революции и даже были ей враждебны, ибо все, чего они долгое время желали, дала им уже Февральская революция.

О том, каково было реальное участие евреев в революции, дает представление высказывание Ленина, приведенное руководителем Евсекции С. Диманштейном¹³¹. Он рассказывает, что в 1919 году обратился к Ленину с просьбой запретить листовку Горького¹³², содержащую такие похвалы евреям, которые могли создать «впечатление, будто революция держится на евреях, в особенности на их середняцком элементе». Однако Ленин не согласился изъять эту листовку. Он сказал Диманштейну, что большую службу революции сослужил факт эвакуации евреев во время войны в глубь России, так что «значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, — подчеркнул Ленин, — с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко и не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент». Далее Диманштейн сообщает, что «мнение Горького о большом значении этих элементов тов. Ленин считал совершенно правильным, хотя признавал нецелесообразным особенно выделять этот момент в прессе»¹³³.

После окончания гражданской войны демографические сдвиги, затронувшие коренные интересы русского населения, еще более усилились. На сей раз идет речь о массовом перемещении евреев из бывшей черты оседлости в Центральную Россию. По существенно преуменьшенным данным Ю. Ларина¹³⁴, территориальное размещение еврейского населения на 1926 г. по сравнению с 1897 и 1923 гг. выглядело следующим образом.


украина	1 674 000	1 556 000	1 574000
БЕЛОРУССИЯ	571 000
РСФСР	153 000	533 000	544 000
Европейская часть ЗАКАВКАЗЬЯ	106 000	141 000

Стало быть, уже к 1923 г. в европейской части России еврейское население увеличилось по сравнению с 1897 г. почти на 400 тысяч человек. Однако часть этого роста могла иметь место и до революции, а в особенности во время Первой мировой войны за счет принудительной эвакуации евреев.

По Москве Лариным приводится следующая статистика. В 1920 г. здесь насчитывалось 28 тыс. евреев, т. е. 2,2% населения, в 1923 г. — 5,5%, а в 1926 г. — 6,5% населения. К 1926 г. в Москву приехало около 100 000 евреев. Эти данные противоречат другим, согласно которым в Москве еще до революции проживало 33 000 евреев¹³⁵. Тот же автор утверждает, что будто бы еще 50 000 евреев проживало в Москве до революции нелегально, что крайне маловероятно и целиком противоречит Ларину. Согласно тому же источнику, в 1927 г. в Москве на 2 млн. жителей проживало 170 000 евреев, или 8,5% всего населения.

Процент евреев среди студентов был еще выше¹³⁶. В РСФСР, где до революции евреи были малочисленны, этот процент в 1976 г. составлял: индустриально-технические вузы — 14,7%, сельскохозяйственные — 4,2%, социально-экономические — 17,3%, педагогические — 11,3%, медицинские — 15,3% художественные — 21,3%.

Евреи будто бы насчитывали 8% всех служащих, однако эта цифра не дает нужного представления, ибо она усреднена по всем районам, включая сельские.

Евреи составили также очень высокий процент среди нэпманов. К 16 декабря 1926 г. в Москве насчитывалось 24 126 нэпманов, из которых евреев было 3437, а в категории крупных нэпманов они составили 810 из 2469, т. е. примерно 25%. Совершенно очевидно, что огромный приток еврейского населения в крупные города и вообще в РСФСР, не говоря уже об исключительно высоком удельном весе евреев в партии, противоречили всем привычным представлениям коренного русского населения. Никого не интересовало разъяснение, что евреи в среднем составляют небольшой процент управляющего аппарата, хотя и этот процент в несколько раз превышал удельный вес еврейского населения.

В ряде жизненно важных областей государственной, экономической, социальной жизни появилось такое большое число евреев, что население не только не могло привыкнуть к этому, но, напротив, его реакция непрерывно обострялась.

Евреи в глазах населения стали значительной частью правящего класса, его элиты.

Все эти изменения охватывали лишь ту часть, которая переселилась из бывшей черты оседлости в крупные города. Большая же часть евреев продолжала жить в черте оседлости, нисколько не выделяясь из общего населения. Но решали дело демографические сдвиги в крупных городах, прежде всего в Москве и Ленинграде, где евреи раньше жили лишь относительно небольшими группами.

Исключительно необычным был также приток большого количества латышей. Часть из них была эвакуирована во время войны вместе с рижскими военными заводами. Другая часть влилась в Красную Армию из состава мобилизованных во время войны солдат. В упоминавшейся беседе с Диманштейном Ленин особо выделял их, говоря, что рабочие-латыши помогли еще во время войны организовать среди русских рабочих широкую сеть партячеек. Что же касается латышских стрелков, они во многом, как признавал Ленин, решали судьбу революции¹³⁷. В особенности это относится к подавлению левоэсеровского мятежа летом 1918 г., когда латышские стрелки оказались единственными верными большевикам в московском гарнизоне.

Латыши во время гражданской войны и после нее, вплоть до чисток 1936—1938 гг., активно работали в органах ЧК и ГПУ, занимая там многие ключевые посты. Они выдвинули таких выдающихся руководителей партии, как Ян Рудзутак, Ивар Смилга, Петр Стучка, Роберт Эйхе, Вильгельм Кнорин и многих других.

Не менее знаменательным оказалось широкое участие в государственном управлении представителей кавказских нацменьшинств, и в особенности армян. Официальные сведения о проценте армян в партии мало что дают, ибо неизвестно, какой процент армян оставался в Армении или же в других районах Кавказа с большим удельным весом армянского населения и какой процент рассеялся за пределами Кавказа. Некоторое представление о присутствии армян в партийно-государственном аппарате страны и ее элите дают сведения, приводимые А. Микояном о выпускниках Тифлисской армянской духовной семинарии «Нерсесян», занявших впоследствии видные посты за пределами Армении¹³⁸. Среди них, кроме самого Микояна, герой гражданской войны Г. Гай, зав. отдела Коминтерна Г. Алиханян; секретарь Профинтерна А. Костанян, член бюро МК ВКП(б) Н. Андреасян, секретарь Вятского горкома партии, а затем инспектор ЦК ВКП(б) С. Акопян, сотрудник орготдела ЦК ВКП(б) А. Стамбольцян, руководящий работник РПУ и НКВД С. Маркарян, руководящие партийные и профсоюзные работники в Москве А. Шахгальдян, Т. Мандалян, Г. Восканян, ответственные работники НКПС в Москве В. Бальян и Ш. Амирханян. В числе тех же выпускников семинарии «Нерсесян» мы видим будущего руководителя Союза архитекторов СССР К. Алабяна, директора Института мозга С. Саркисова. И это только выпускники семинарии «Нерсесян»!

Активную роль в гражданской войне сыграли и китайцы, в больших количествах завезенные в Россию во время Первой мировой войны из-за нехватки рабочей силы. Они почти все влились в Красную Армию, в основном как наемники, требуя за свою службу деньги, как об этом, в частности, сообщает И. Якир¹³⁹. Число китайцев оценить трудно, но, по-видимому, речь идет о десятках тысяч людей. Те, кто выжил, почти все покинули Россию после окончания гражданской войны.

ПРИЛОЖЕНИЕ № 2

ДЕЛО ДМИТРИЕВСКОГО

Меир Михаэлис¹⁴⁰ недавно опубликовал сведения из немецких архивов, касающиеся деятельности бывшего советского дипломата Сергея Дмитриевского, который в апреле 1930 года запросил политическое убежище на Западе и впоследствии пытался Заручиться поддержкой нацистов в организации массового русского национал-социалистического движения для совершения в СССР «русской национальной революции». Это было, в частности, содержанием беседы Дмитриевского с сотрудником германского посольства в Стокгольме в 1933 году. В 1940 году Дмитриевский обратился к Рейнхарду Гейдриху — на сей раз с призывом не препятствовать естественному развитию СССР в национал-социалистический режим. Это вызвало подозрения Гейдриха в том, не является ли Дмитриевский советским агентом, цель которого предотвратить военные действия Германии против СССР. В своей статье о Дмитриевском Михаэлис называет его человеком, который, порвав со Сталиным, опубликовал несколько книг, памфлетов и статей в поддержку Гитлера и его движения. Но это, к сожалению, не дает правильного представления о Дмитриевском, ибо основной пафос его деятельности (по крайней мере, публичной) был в прославлении Сталина и его сподвижников как героев трудной и опасной русской национальной борьбы против вредоносного засилья еврейской интернационалистской клики. Возникает вопрос: какова была мотивация деятельности Дмитриевского? Действительно ли его версия отражает сознательную националистическую деятельность сталинского окружения уже в двадцатые годы? Или же это некая рационализация, составленная в загадочных политических целях? Наконец, можно сделать то же предположение, которое сделал Гейдрих, а именно: не был ли Дмитриевский агентом, задачей которого было действовать в интересах Сталина в правых русских эмигрантских кругах и зондировать почву среди нацистов? Иначе говоря, не был ли Дмитриевский просто провокатором?

Дмитриевский учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета¹⁴¹. В феврале 1917 г. он работал в военно-промышленном комитете, как известно, занимавшемся организацией русской военной промышленности. Дмитриевский утверждает, что был членом партии эсеров, близким к Савинкову. В 1918 г. он участвует в антибольшевистской подпольной организации и уходит на юг, где принимает участие в Союзе возрождения России, направленном на свержение большевиков.

Дмитриевский сообщает, что был арестован и сидел в Смольном, но не указывает, когда именно это было¹⁴². Дмитриевский называет себя националистом уже в этот период. Осенью 1918 г. он выходит из Союза возрождения России, причем объясняет это нежеланием помогать иностранной интервенции. В 1919 г. Дмитриевские вступает в большевистскую партию. После окончания гражданской войны он редактирует «Библиотеку научного социализма», является директором Народного университета в Петрограде. Затем он назначается комиссаром Высшего военного училища, а вскоре после этого заместителем начальника ВВС СССР, тогда еще очень малочисленных.

Затем Дмитриевский направляется в Наркомат транспорта, которым тогда руководит Троцкий. В 1923 г. он переводится на дипломатическую работу и назначается генеральным секретарем торгового представительства СССР в Берлине. В 1924 г. он первый секретарь советского посольства в Афинах. В том же году он назначается на должность управляющего делами Народного комиссариата иностранных дел, что, несомненно, означает наличие у него связей в аппарате. Но в 1927 г. он заметно понижается и направляется советником советского посольства в Стокгольм, где в 1930 г. и просит политическое убежище.

Причину своего перехода на сторону большевиков Дмитриевский объясняет от лица некоей анонимной группы, которая пришла к выводу, что «интернациональный коммунизм постепенно перерождается в учение, близкое к народническому максимализму, но с более националистической окраской»¹⁴³. Дмитриевский нигде не указывает ни на кого, с кем был лично связан в СССР как с единомышленником или другом, но это вполне может объясняться его нежеланием ставить этих людей в трудное положение.

Первая книга Дмитриевского¹⁴⁴ является самой умеренной, хотя в ней просматриваются все идеи, развитые им впоследствии. Неясно, было ли это следствием преднамеренной осторожности автора, или же его идеология развивалась по мере жизни на Западе.

Основная мысль Дмитриевского в том, что в СССР быстро усиливается русский национализм и что в советской действительности есть много положительных политических аспектов, отражающих русскую специфику большевистской революции. Уже здесь обращает внимание, что Дмитриевский, по существу, выступает апологетом Сталина, хотя время от времени и делает критические замечания по адресу советского режима, в общем контексте являющиеся второстепенными. Впоследствии еврейский вопрос превращается в один из центральных в писаниях Дмитриевского, но в первой книге он присутствует скорее имплицитно, поскольку в ней обсуждаются вопросы русского национализма.

«Настанет время, — говорит Дмитриевский, — когда русская революция, уложившись в естественные национальные рамки, скажется не только отрицательными, но и положительными результатами» (с. 8). Он утверждает, что «советская власть... вообще национальная власть, вышедшая из потребностей народной жизни» (с. 40). Ленин для Дмитриевского не только революционный, но и русский национальный вождь. «Ленин, — пишет он, — был большим русским патриотом. Он страстно любил Россию» (с. 116). Говоря об усилении русского национализма, Дмитриевский в основном (имеется в виду первая его книга) характеризует эту тенденцию как стихийную. Так, говоря о молодежи, он утверждает, что комсомольцы, «поющие с увлечением гимн «Интернационал», гораздо больше националисты, чем многие другие, сами того не сознавая» (с. 176). Дмитриевский подчеркивает, что одним из органических источников этого национализма является ненависть к Западу. «Страшным ядом ненависти и недоверия ко всему западному напитывают уже десятки лет русский народ» (с. 11), — говорит он. С одной стороны, Дмитриевский утверждает, что в СССР постоянно усиливается антикоммунизм, но с другой — замечает, что он не сулит Западу ничего хорошего. «Страна сейчас антикоммунистична, — говорит Дмитриевский, — антикоммунистично и большинство членов коммунистической партии; страна проникнута духом все больше крепнущего национализма — национализмом проникнута и партия» (с. 181). Народ ненавидит власть. «Но она все-таки своя, русская... И народ наш не пораженец — и не был им никогда... Он ненавидит, повторяю, сегодняшнюю власть. Но заграницу сейчас ненавидит еще больше» (с. 199). Далее следуют похвалы Сталину, в этой книге еще умеренные, но Сталин уже и здесь недвусмысленно противопоставляется Троцкому как русский националист. «Сталин крупнее всех соперников в борьбе за власть. Сталин был и есть сильнее Троцкого: волей и умом... Говорят, что лично он очень порядочный человек» (с. 191). Дмитриевский приписывает Сталину исключительную скромность, говоря, что тот всегда предпочитает оставаться в тени. «Сталин искренне стремится к народному благу», — утверждает он (с. 200).

Все же Дмитриевскому не удается скрыть антисемитский подтекст, который открыто выступает у него лишь в следующих книгах и статьях. Признавая сильный рост антисемитизма в СССР («значительнейшая часть партии антисемиты»; с. 181), Дмитриевский называет это явление «нездоровыми инстинктами», но, признавая Сталина «большим националистом», он в то же время характеризует Троцкого как «чужого России человека», причем России нынешней и будущей. «Для нынешней он слишком европеец, для будущей — слишком коммунист и люмпен-пролетарий», «Как для Троцкого Россия и русский народ — только объект и только пушечное мясо, так то же для Сталина Европа и европейские массы» (с. 197). Дмитриевский как будто бы осуждает за это Сталина, но это осуждение выглядит очень двусмысленным. Так, по его словам, «основная, коренная неправильность политики Сталина заключается именно в противопоставлении России как особого мира, духовного и физического. Западу» (с. 201). Но это обвинение звучит для русского националиста скорее комплиментом, и Дмитриевский это хорошо понимал. Он создает вокруг личности Сталина трагический ореол. Тот, оказывается, окружен хищными врагами, он обреченный человек, «он умрет вместе со своим делом» (с. 201). Все это можно было бы воспринять как одностороннюю похвалу, но есть место, казалось бы, заставляющее в этом усомниться. Дмитриевский здесь говорит о Сталине как о «гениально-ограниченном человеке, гениальной посредственности» (с. 193). Впрочем слово «гениальный» здесь присутствует, и поэтому вся оценка личности Сталина также очень двусмысленная.

Но настоящим апофеозом Сталину оказывается вторая книга Дмитриевского¹⁴⁵. Здесь утверждается, что карикатурное представление о Сталине как о моральном уроде и идейном ничтожестве создано в основном Троцким. На самом деле Сталин выдающийся государственный деятель, стойкий и мужественный борец за русское национальное дело, возглавивший едва ли еще не до революции ту часть большевистской партии, которая никогда не отрывалась от родной почвы в противоположность эмигрантской части партии, которая и по своему национальному составу не была русской. «Задолго до революции, — говорит Дмитриевский, — начался спор меж аристократами движения и его черной костью»(с. 89). Ленин, по словам Дмитриевского, ценил Сталина выше всех, а тот был его верным учеником, хотя отнюдь не слепым последователем. Далее с большой похвалой говорится об участии Сталина в гражданской войне, особенно в обороне Царицына. Интересно, что Дмитриевский всячески старается подчеркнуть русское происхождение ленинизма, говоря, что его традиции восходят к Ткачеву и Нечаеву. Марксизм же в ленинизме не более чем методология. Интересно, что Дмитриевский подчеркивает то, что он называет «русско-азиатским мессианизмом» Сталина. Здесь, по-видимому, чувствуется влияние евразийства. На сей раз Дмитриевский выступает как открытый антисемит. Повторяя свои резкие нападки на Троцкого, он замечает, что вокруг него «группировалась не русская и не азиатская часть партии» (с. 267). «Троцкому на Россию как таковую было наплевать... Троцкий был и есть западный империалист наизнанку» (с. 268). Но далее следует гораздо более недвусмысленная характеристика этой «не русской и не азиатской части партии». (Дмитриевский считал Красина и Луначарского евреями.) «И Красин, и Зиновьев, и Луначарский, и Губельман, и тысячи других служили режиму Октябрьской революции. Они налипли на тело новой государственности, как мухи налипают на сладкий пирог. Не верили, ненавидели — и все-таки служили. Ибо ненавистная революция ненавистного народа дала им жирные куски, почетные места» (с. 271). Однако отношение к евреям у Дмитриевского как будто бы не носит погромного характера. Он защищает идею утилитарного использования евреев и критикует белое движение (которое в целом очень хвалит) за еврейские погромы. Его вожди, по словам Дмитриевского, «не понимали... что большая часть евреев, особенно еврейской буржуазии, являлась и является при умелом и либеральном к ним подходе очень полезным и важным для русского национального дела слоем» (с. 199). И здесь Дмитриевский создает вокруг Сталина трагическую картину обреченности. Ему, говорит он, «не дано войти в будущее. Он падет на его пороге... Он обречен, как был обречен Робеспьер» (с. 24—25). «Сталинская система есть переходный этап... сталинская система есть полная подготовка цезаризма» (с. 15).

Быть может, наиболее интересной частью данной книги является ее предисловие. Это настоящая программа русского национал-большевизма с призывом создания новой тоталитарной партии и с резкими, хотя и слегка прикрытыми нападками на мировое еврейство, которое символически называется то «мировым мещанством», то «антинациональными кругами капитала», то носителями «антинациональной мысли». «Это они, — говорит Дмитриевский, — пытаются угасить все национальное — стереть лицо каждого народа, заменить его плоской маской интернационализма. Это они пролагают дорогу коммунизму-марксизму» (с. 17).

В следующей книге¹⁴⁶ Дмитриевский идет еще дальше. Он провозглашает необходимость «Великой Национальной Революции Русского народа», но эта революция им вовсе не мыслится как устранение Сталина и его группы от власти. Напротив, он всячески намекает на то, что Сталин может сохраниться у власти и после революции, несмотря на то, что политическую систему будущего он называет «народной монархией».

Историческая трактовка русской революции приобретает здесь еще более зловещий характер, так что создается впечатление что автор лишь тактически распределил нарастание антисемитских мотивов от книги к книге. Описывая тяжелую жизнь русских рабочих до революции, он говорит, как в «убогих комнатах при колеблющемся свете свечи или керосиновой лампы бледные, изнеможенные люди с суровыми лицами подвижников просиживали бессонные ночи над грудами книжек... В тех же комнатах снаряжались зловещие бомбы. И те же люди по утрам, как на прогулку, выходили с тяжелыми свертками под мышкой, стояли часами, ждали, пока не зацокают по гулкому торцу копыта правительственной кареты... Взмахивали рукой, убивали, умирали.

В эти комнатки тоже проползла золотая («золотой» в словаре русских черносотенцев всегда означал «еврейский») змея капиталистического интернационала. Туда пришли, втерлись, стали там распоряжаться темные иноземцы, международные авантюристы, наемные агенты капитала, надевшие маску народных и революционных идей. Принесли с собой чужеродные идеи, принесли марксизм, это новое евангелие капиталистического порабощения, подменили лозунги национальной и общечеловеческой освободительной борьбы лозунгами борьбы классовой и антинациональной. Стали организовывать революцию по-капиталистически, как фабрику, вложили большие средства, разделили труд, рационализировали разрушительную работу. Так подчинил себе золотой интернационал и людей русской народной революции, отравил их своей ложью, сделал их своим орудием. Когда революция произошла, было трудно в пестрой толпе, начавшей распоряжаться телом России, отличить русского народного революционера от наймита антинационального капитала, созидателя новой России от разрушителя всего русского» (с. 8).

Дмитриевский вновь подчеркивает, что под давлением русской национальной стихии советская власть становится все более национальной. «Люди революции, даже на верхах власти, под давлением народа и его жизни постепенно все больше начинают сознавать себя русскими и националистами» (с. 12).

Уже Ленин будто бы оставил «наметки» программы русского национал-социализма с полным отречением от марксизма. Дмитриевский высказывает уверенность в том, что «Кремль, колыбель и святыня нашей земли, станет опять центром великой империи русского мира» (с. 13). В новой книге еще одним героем борьбы против еврейского засилья оказывается Молотов, который мыслит «по-русски» и которого троцкисты ошельмовали как «усидчивую посредственность».

Далее следует интересная рационализация бюрократизации партийной жизни в СССР. По словам Дмитриевского, концентрация власти в руках секретариата ЦК была необходима в целях борьбы с инородцами. Молотов сплотил вокруг Сталина «людей, которые... инстинктивно стремились преодолеть и в себе, и в жизни марксизм (его воплощение они видели в Троцком и окружавшей его мрази) и на место его антинациональных тенденций поставить интересы русской нации и русского государства» (с. 127). «Это Молотов, — говорит Дмитриевский, — создал из партийного аппарата ту страшную силу, какой он является еще и сейчас. Так было нужно, ибо те, с кем боролись, старая марксистско-интернациональная клика, они занимали все командные посты в государстве, преобладали и в высших коллективных органах партии. Победить их можно было, только подчинив партийному аппарату государство — и уничтожив в самой партии «демократизм», поставив в ней волю генерального секретаря и его ближайшего окружения выше воли коллективных органов, т. е. олигархии интернационалистов. Все это удалось потому, что было исторически необходимо. Это было начало перевода революции на национальные рельсы» (с. 128),

Дмитриевский также тепло говорит об Андрееве, Ворошилове, Менжинском, Орджоникидзе и других нееврейских лидерах партии. О Бухарине уже после его политического поражения Дмитриевский загадочно говорит, что тот, «несомненно, человек, который скажет еще большее слово в будущем — если его, конечно, не убьют» (с. 288). О бывшем активном члене, оппозиции Николае Крестинском тепло говорится: «Русский, русский до мозга костей человек!» (с. 256).

Нападки на еврейских лидеров в этой книге усиливаются. Про Троцкого уже говорится, что он «с садистическим наслаждением наблюдал... процесс разрушения России» (с. 149). Но теперь нападки Дмитриевского переносятся на Ярославского, Литвинова, Луначарского (настоящая фамилия которого якобы Хаимов).

Позиция Дмитриевского была очень двусмысленной. Во-первых, неясно, почему он бежал из СССР, если политика Сталина столь импонировала ему. Его собственные объяснения на этот счет сводятся к тому, что, несмотря на все усилия Сталина, страной все еще владеют инородцы, хозяйничанье которых делает жизнь в СССР невыносимой. Подлинное освобождение — Русская Национальная Революция — еще впереди. Дмитриевский часто извиняется перед своими читателями, что «не выдержал трудностей» и покинул СССР. Двусмысленность Дмитриевского была замечена многими¹⁴⁷. Но все же он был положительно принят в среде тех эмигрантов, которые старались усматривать в России развитие русских национальных тенденций: стихийных или же сознательных. Характерна полемика между Дмитриевским и Устряловым, критиковавшим Дмитриевского за идею создания новой партии, так как, по мнению Устрялова, «русский революционный процесс может и должен быть разрушен лишь органическим внутренним процессом». Вместе с тем Устрялов оценивает Дмитриевского как человека, удачно показавшего «глубокую органичность советской революции, ее всемирную историчность и национальную оправданность»¹⁴⁸.

Интересна реакция на Дмитриевского Троцкого. В его записных книжках найдены три отрывка из книг Дмитриевского. Нет, однако, уверенности в том, собрался ли он использовать их для подтверждения или же для опровержения¹⁴⁹ (с. 293—294). Однако в некоторых местах своей книги о Сталине Троцкий прямо подтверждает верность информации Дмитриевского, с чьих слов Троцкий передает историю о ссоре Ленина со Сталиным в 1922 г. как аутентичную (там же, с. 374).

Троцкий дает характеристику Дмитриевскому как бывшему советскому дипломату, шовинисту и антисемиту, временно примкнувшему к сталинской фракции во время ее борьбы против троцкизма и позднее перебежавшему в правое крыло белой эмиграции. Знаменательно, говорит Троцкий, что фашист Дмитриевский и после этого продолжает высоко оценивать Сталина, чернить всех его противников и повторять все кремлевские легенды (там же, с. 71).

Троцкий не утверждает, что Дмитриевский просто придумал свою версию о Сталине в каких-либо целях. Это, конечно, не решающий аргумент в пользу этой версии, ибо Троцкому в период написания книги о Сталине было уже выгодно ее поддерживать. Характерно, что в момент появления книг Дмитриевского Троцкий на них не реагировал.

Нельзя полностью исключить версию Гейдриха о том, что, возможно, Дмитриевский был советским агентом. На это намекает и знавший Дмитриевского невозвращенец, бывший посол СССР в Греции Александр Бармин. По его словам, книга Дмитриевского, которую он читал, замечательна, но производила на него впечатление определенного официального поощрения¹⁵⁰.

Как бы то ни было, деятельность Дмитриевского является важным материалом по изучению формирования национал-большевизма.

КОММЕНТАРИИ

Вопрос о национал-большевизме изучен совершенно недостаточно. Большей частью его рассматривают как одно из интеллектуальных течений русской некоммунистической мысли, преимущественно эмигрантской, ограниченное к тому же первой половиной двадцатых годов. Быть может, самым обстоятельным исследованием раннего национал-большевизма является работа Эрвина Оберлендера (Oberlander), но она ограничена 1921—1922 гг. и имеет дело лишь с небольшим числом источников. При этом национал-большевизм не выделяется большинством авторов из более широкой идеологии сменовеховства, часто означавшей лишь сотрудничество с советской властью в надежде на ее скорое перерождение в нормальный либеральный режим. В таком случае сменовеховство сводится лишь к идеологии одних т. н. специалистов (спецов). Роберт Уильямс (Williams) считает, что сменовеховство стало лишь могущественным орудием привлечения на сторону большевиков спецов внутри и вне России. В более широком смысле, по словам Уильямса, сменовеховство было полезным средством стимуляции поддержки нового режима средним классом, но и только.

Джереми Азраэл (Azrael) также рассматривает сменовеховство как идеологию сотрудничества спецов с советской властью, полагая, что оно базировалось на «надполитическом органическом национализме». Это утверждение, верное во многих случаях, не описывает тех течений, которые оказали наибольшее влияние. Уолтер Лакер (Laquer) еще более снижает значение сменовеховства и, стало быть, национал-большевизма, доводя его до уровня «идеологической рационализации», призванной лишь оправдать капитуляцию части эмиграции перед большевиками. Подобные взгляды разделяются не всеми. Сергей Утехин (Utechin) утверждает, что большинство национал-большевистских идей было впоследствии включено в официальную идеологию СССР в тридцатых годах, а многие ведущие национал-большевики стали видными членами советской элиты. В своей монументальной истории СССР Эдуард Карр (Сагг) считает, что национал-большевизм внес важный вклад уже в создание атмосферы, приведшей к выдвижению Сталиным лозунга «социализм в одной стране», рассматривая весь процесс как существенно органический. Карр не уточняет, каким образом это влияние было оказано. Он не обратил должного внимания на партийную дискуссию вокруг сменовеховства, которая могла бы ответить на этот вопрос более точно. На национал-большевизм и на Устрялова как на рупор идей самого Сталина указывал еще в 30-х годах немецкий историк Артур Розенберг (Rosenberg). Национал-большевизм как индикатор перерождения советской системы рассматривает Роберт Даниэльс (Daniels).

Большинство историков отрицательно относятся к национал-большевизму. Редкое исключение составляет Уолтер Коларж (Kolarz), высоко оценивавший сменовеховцев за то, что они первыми поняли, что «Россия не перестала быть русской», предвосхитив ее патриотическое развитие. Он высказал эту точку зрения во время войны с Германией под влиянием общего энтузиазма на Западе в отношении России.

В новой русскоязычной литературе первым за последнее время обратил внимание на Устрялова Михаил Геллер, склонный к его положительной оценке. Устрялов, по его мнению, способствовал проникновению и утверждению элементов традиционной русской культуры в советскую жизнь. Геллер является также автором интересного очерка, где в частности говорится о Чаянове.

Обратим внимание также на блестящее исследование немецкого национал-большевизма Отто Шюддекопфом (Schueddekopf) показавшего в частности, что само понятие национал-большевизма проникло в Россию из Германии.

В последнее время возникла полемика о сменовеховстве в советской исторической литературе. Если все прежние оценки сменовеховства (Мамай, Генкина, Обичкина, Трифонов) были крайне отрицательными, то теперь ряд авторов, по существу, занялся выискиванием различных путей его реабилитации. Так, Федюкин критикует тех, кто, нападая на идеологию сменовеховцев, «избирают в качестве объекта лишь негативные, реакционные стороны этого течения... Ко вместе с тем необходимо иметь в виду, что среди тех сменовеховцев, которые пытались определить роль интеллигенции в новом обществе, были и люди честные, прогрессивно мыслящие, и их выступления находили большой резонанс» (1972, с. 282). Интересно, что Федюкин ругает Устрялова и даже Лежнева (!), искусственно противопоставляя им Гредескула и Чахотина. Но и в этом случае Федюкин делает оговорку: «Призывы сменовеховцев, даже и из числа самых «правых», сотрудничать с советской властью были, несомненно, явлением положительным» (с. 269).

Федюкина целиком поддерживает Шкаренков, а также Фигуровская (см. ее статью «Сменовеховство» в «Сов. историч. энциклопедии»). Они явно стараются расширить круг сменовеховцев, престижных в СССР. Так, Л. Шкаренков упоминает среди сменовеховцев композитора Сергея Прокофьева, художника Ивана Билибина, писателей Куприна, Скитальца и даже поэтессу Марину Цветаеву (Шкаренков. Советская историческая энциклопедия. Эмиграция. С. 492—500). Разумеется, включение большинства из них в список сменовеховцев является натяжкой, но Шкаренкову и Фигуровской это нужно, по-видимому, для того, чтобы реабилитировать сменовеховство в советской политической жизни. Шкаренков отмечает также противоречивые тенденции в сменовеховстве: 1) укреплять советскую власть, 2) надежду на органическое перерождение этой власти. Он также утверждает, что партия вела борьбу не со «сменовеховством» в целом, а с его антисоциалистическими тенденциями, с его антисоветской идеологией» (1976, с. 119).

Позиция Федюкина и Шкаренкова вызвала резкую критику Хохуновой (кафедра истории КПСС Московского университета). По-видимому, попытки реабилитации сменовеховства вызваны удалением новой волны национал-большевизма, стремящегося в отличие от прежнего стать уже официальной идеологией в СССР (см. Agursky. «The Soviet legitimacy crisis»).

Этот национал-большевизм стал, по-видимому, платформой одной из групп советского руководства, так что Федюкин и Шкаренков отражают интересы этой группы, в то время как позиция кафедры истории КПСС МГУ отражает интересы идеологической группы ЦК КПСС.

Сноски:

¹ См. Tucker и Cohen.

² Pipes, p. 49.

³ Моя жизнь. Т. 2. С. 172.

⁴ Полонский. С. 174.

⁵ Собр. соч. Т. 2. С. 280.

⁶ Лит. наследство. Т. 74. С. 32.

⁷ Полонский.

⁸ Там же.

⁹ С.192.

¹⁰ Энциклопедический словарь Гранат. Т. 41. Ч. 1. С. 53.

¹¹ Россия (из окна вагона). С. 52.

¹² 19—20 сентября, «философия эпохи». Daniels (1966) следующим образом излагает ее суть: «Зиновьев предупреждал, что Советский режим действительно подвергся опасному мелкобуржуазному влиянию, против которого партия должна проявить бдительность. Те, кто игнорируют эту опасность и принимают идею нэпа как эволюцию, утверждает Зиновьев, опасно близки к устряловщине и мелкобуржуазному вырождению» (р. 259).

¹³ Под знаком революции. С. 153.

¹⁴ Правда» 1925, 13—15 ноября.

¹⁵ Собр. соч. Т. 7. С. 342.

¹⁶ Четырнадцатый съезд... С. 238.

¹⁷ Там же. С. 278.

¹⁸ Там же. С. 156.

¹⁹ Там же. С. 441.

²⁰ Цитируется по выступлению Постышева на съезде, там же.

²¹ Под знаком революции. Изд. 2. С. 232.

²² Там же. С. 235-236.

²³ Cohen, p. 188.

²⁴ Там же.

²⁵ 16 апреля, 1926.

²⁶ Драмы и комедии.

²⁷ Избранная проза. С. 518—541. Об отношениях Булгакова к Лежневу см. также Чудаков. С. 52-55.

²⁸ Вступительная статья к «Избранной прозе» Булгакова с. 18.

²⁹ Избранная проза. С. 166.

³⁰ Драмы и комедии. С. 113—114.

³³ Собр. соч. Т. 3. С. 325-331.

³² Там же. С. 413; также Собр. соч., т. 7, доклад на совещании в агитпропе ЦК 6 мая 1927 г.

³³ См. примечания к «Драмам и комедиям». С. 583.

³⁴ По вступительной статье Лакшина, см.: Избранная проза. С. 30.

³⁵ Собр. соч. Т. 11. С. 326-329.

³⁶ Драмы и комедии.

³⁷ Собр.соч. Т. 11. С.329.

³⁸ Международная, жизнь, 1926, №l. «Политика Италии в Средиземном море».

³⁹ Там же, №2. «Колониальная проблема современной Германии».

⁴⁰ В рецензии на книгу Т. Dennet о президенте Т. Рузвельте, там же, №6.

⁴¹ Этапы китайской революции, там же, №7.

⁴² Постоянная палата международного суда, №1; Политическая и правовая методика разоружения, №5; Реконструкция Лиги Наций, №11.

⁴³ №5.

⁴⁴ Цитируется по книге Ю. Ларина (см), с. 125.

⁴⁵ Незадолго до выхода этой книги имени Шульгина была придана дополнительная популярность брошюрой Д. Заславского «Рыцарь черной сотни».

⁴⁶ Три столицы.

⁴⁷ Там же. С. 354—358. Историк Бернард Парес полагает, что собеседник Шульгина был искренен (Pares, 1931, р. 599)

⁴⁸Там же. С. 104.

⁴⁹ Там же. С. 191.

⁵⁰ Там же. С. 224.

⁵¹ Там же. С.137.

⁵² Там же. С. 310.

⁵³ Кольцов. Т. 1. С. 122.

⁵⁴ Правда, 1927, 2 февраля.

⁵⁵ Правда, 1927, 12 января.

⁵⁶См., напр., Коряков. С. 75—83.

⁵⁷ Лит. энциклопедия. Изд. 1. Т. 4 в ст. «Есенинщина».

⁵⁸ Под знаком революции. Изд. 2. С. 232—236.

⁵⁹ Trotsky. «Stalin's school of falsification», p. 141—143.

⁶⁰ Правда, 1926. 25 декабря.

⁶¹ Собр. соч. Т. 9. С. 69—74.

⁶² Большевик, 1927, №13.

⁶³ Правда, 1927, 5 ноября.

⁶⁴ Пятнадцатый съезд... Ч. 1. С. 545—546.

⁶⁵ См. Зайцев. № Там же. С. 34-38.

⁶⁷ Доклад «Ленинизм и проблемы культурной революции» в сб. «Путь к социализму».

⁶⁸Известия, 1934, 12 мая.

⁶⁹ Наше время. С. 177.

⁷⁰ Известия, 1936, 21 января.

⁷¹ Правда, 1936,10 февраля.

⁷² По замечанию Шмуэля Эттингера, евреи к концу двадцатых годов казались единственной группой, выигравшей в результате революции (Ettinger, p. 36—42). Леонард Шапиро (Schapiro, 1961) особенно обращает внимание в этой связи на активную роль евреев в ЧК и на то, что было слишком много людей, расстрелянных еврейскими следователями. Он также говорит о роли «ненавидимого» всеми Зиновьева и Троцкого в формировании антисемитизма. По мнению Реувена Айнштейна (Ainsztein), советский антисемитизм коренится в тех же психологических мотивах, что и юдофобия первых еврейских христиан, которые, как только могли, постарались отрицать тот долг, которым они были обязаны евреям за их религию. Однако такая точка зрения может объяснить позднейший советский антисемитизм, но не ранний, который был основан на достаточно ясных социологических мотивах. С другой стороны, Джон Армстронг (Armstrong) видит причину антисемитизма в том, что крайняя революционная идеология была наложена на общество, которое было не только традиционно крестьянским, но, кроме того, было жестко разделено по этническому признаку (р. 28). Все это показывает, что Рой Медведев по-прежнему не прав, недооценивая национальный момент во внутриполитическом развитии СССР (см. Medvedev в сб. Tucker, «Stalinism»). Он, во-первых, оперирует со средними цифрами, а во-вторых, недооценивает значение психологического момента, равно как и общего эффекта демографических сдвигов в СССР. Разумеется, Медведев прав, говоря, что русские составляли основную силу большевизма, но это было затемнено необычной для русских ролью евреев.

⁷³ На чужой стороне, 1925, т. IX в статье «Чекист о ЧК».

⁷⁴ 1929. С. 259.

⁷⁵ Сведения об этом есть в выступлении Семенова на XIV съезде ВКП(б) (см. «Четырнадцатый съезд...»). О том же, хотя и завуалированно, есть в воспоминаниях А. Микояна «Новый мир», 1972, № 11. Бажанов, вопреки всему, что известно о конфликте Угланова и Зиновьева, утверждает, что вначале Угланов был сторонником Зиновьева и Каменева, но потом Сталин тайно привлек его на свою сторону (BaJanov, p. 52). Это маловероятно, хотя нисколько не меняет существа дела.

⁷⁶ Арсенидэе. С. 221. О более позднем периоде его жизни более надежные сведения сообщает его дочь Аллилуева (1967, 1968). По ее словам, Сталин утверждал, что «сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат» (1967, с. 182). Это высказывание относится не только к евреям по национальности, а также к русским, так что слово «сионизм» есть здесь понятие, заимствованное из концепции всемирного еврейского заговора, а не просто стремление создать государство в Палестине. В другом месте Аллилуева сообщает, что отцу ее всюду мерещились сионизм и заговоры (1968, с. 134), что еще более усиливает мысль о том, что Сталин, по крайней мере в конце жизни, верил во всемирный еврейский заговор. В свете этого следует иначе, чем прежде, рассматривать и его использование антисемитизма во внутренней политике.

⁷⁷ Пятнадцатый съезд... Ч. 2. С. 1598. Речь идет о письме 121 участника оппозиции.

⁷⁸ Ciliga, p. 299.

⁷⁹ Ларин, 1929. С.257.

⁸⁰ Trotsky, 1967, р. 399—400. Джоел Кармайкл замечает по этому поводу, что еврейское происхождение Троцкого и Зиновьева позволило официальным пропагандистам намекать, что не случайно Сталину противостояли евреи, ибо тем самым получалось, что Сталин был как бы истинно русским, а остальные — врагами. (Carmichael, p. 336).

⁸¹ Собр. соч. Т. 6. С.378.

⁸² Киров. С. 436.

⁸³ Архив Троцкого, Т-868, Т-4106, цит. по книге Nedava.

⁸⁴Trotsky, 1967, р. 399.

⁸⁵ Правда, 1927, 1 апреля.

⁸⁶ Trotsky, p. 399.

⁸⁷ Можно согласиться с существенной оговоркой с утверждением Уильяма Корея (Когеу), что до великих чисток партия и государственное руководство избегали использования политического антисемитизма (р. 66). Однако его использовал Сталин. В подтверждение своего утверждения Корей приводит интервью Сталина 1931 г., осуждающее антисемитизм, которое, между прочим, не было сразу опубликовано в СССР. Это не является убедительным аргументом.

⁸⁸ Правда, 1927, 2 февраля.

⁸⁹ Там же, 29 марта.

⁹⁰ Прожектор, 1926, № 12.

⁹¹ Fainsod, p. 48.

⁹² Архив Троцкого, Т-1006, цит. по книге Nedava. Об этом см. также выступление Ярославского (Пятнадцатый съезд... Т. 1. С. 397).

⁹³ Двуглавый орел, 1926, №1, 3.

⁹⁴ Новый корабль, 1928, №4. С. 30-33,

⁹⁵ Правда, 1927, 12 ноября.

⁹⁶ Пятнадцатый съезд... Ч. 1. С. 397-398, 545—546. 548— 549.

⁹⁷ См., напр., Агабеков. С. 12, 149.

⁹⁸ Лихие годы; также Левитин и Шавров.

⁹⁹ Коммунистическая революция, 1922, №9—10.

¹⁰⁰ Регельсон. С. 434.

¹⁰¹ Лихие годы. С. 115.

¹⁰² Никон (Рклицкий). Т. IX. С. 133.

¹⁰³ Pipes.

¹⁰⁴ Там же, см. также Bennigsen.

¹⁰⁵ Двенадцатый съезд... См. также речь на съезде Маха-радзе, который связывал гонения на грузинских коммунистов с ростом сменовеховства.

¹⁰⁶ Pipes, p. 265.

¹⁰⁷ Altschuler, 1971, р. VI.

¹⁰⁸ Собр. соч. Т. 8. С. 149-154. ^Luskij, p. 115.

¹¹⁰ Gurevitz.

¹¹¹ Речь Г. Ошеровича на Х съезде компартии Белоруссии. Звезда, Минск, 1927, 11 января.

¹¹² См. напр., Трифонов, 1959.

¹¹³ Доклад на XIV бакинской партконференции // Статьи и речи. Т. 1. С. 375.

¹¹⁴Трифонов, 1959.

¹¹⁵ См. Костюк.

¹¹⁶ Коммунистический интернационал, 1920, 28 сентября.

¹¹⁷ Радек, 1922. С; 64.

¹¹⁸ Fejto.

¹¹⁹Qoebbels, s. 41.

¹²⁰ Schueddekopf, s. 179.

¹²¹ Там же, s. 198.

¹²² См. напр., в работе Пареса (Pares, 1956, р. 523).

¹²³ Цитируется по Laquer, 1965, р. 154.

¹²⁴ Petrovsky, p. 315.

¹²⁵ Цитируется по Petrovsky, p. 316.

¹²⁶ 1926, 15 октября.

¹²⁷ Исключением является известный английский историк Бернард Парес (1942) (Pares), который видел в конфликте Троцкого и Сталина выражение новой и оригинальной формы старого русского конфликта между западниками и славянофилами.

¹²⁸ Pipes, p. 2 78..

¹²⁹ Одиннадцатый съезд... С. 520, 716.

¹³⁰ Агурский С. С. 10.

¹³¹ Ленин о еврейском вопросе. С. 18.

¹³² О евреях, 1919.

¹³³ Ленин о еврейском вопросе. С. 18.

¹³⁴ Ларин, 1929.

¹³⁵ Сандомирский.

¹³⁶ По Ларину.

¹³⁷ Ленин о еврейском вопросе. С. 18.

¹³⁸ Микоян. Дорогой борьбы.

¹³⁹Якир. С.13.