Кто был Вашим значимым учителем?
Для меня учителя – это те люди, которые оказали влияние на становление личности, выбор жизненного пути, развитие способностей и наклонностей. Таких людей в моей жизни было немало. Прежде всего, это мой дед по материнской линии полковник Николас Рикардо Маркес Мехия. Дед был искусным ювелиром, изготавливал из золота рыбок, кольца, цепочки, браслеты и многое другое. Я рос в его доме. Он многому научил меня, рассказывал о гражданских войнах, в которых участвовал*, растолковывал явления природы. Я просто засыпал его вопросами о значении того или иного слова, и дед часто был вынужден обращаться за помощью к словарю. Не было такого случая, чтобы он не удовлетворил ненасытное любопытство внука. Полковник Маркес – единственный из моих близких, кто понимал меня. В детстве и юности я много фантазировал, сочинял, придумывал события и несуществующих друзей, убеждал всех , что тяжело болен, хотя на самом деле был здоров. Мне хотелось сделать жизнь интереснее, разукрасить ее яркими красками. За это меня ругали, называли вруном и болтуном. Только дедушка никогда не осуждал мои фантазии. Наверное, он разглядел в маленьком лгунишке будущего писателя. Однажды, показывая кому-то нарисованные мною комиксы, дед сказал: «Он сочиняет истории с пеленок». Когда он умер, мне было восемь лет. Вся моя писательская работа – это попытка описать, понять то, что произошло со мной и окружающим меня миром в те самые восемь лет.
Другой человек, которого я также могу назвать учителем, – мой лицейский преподаватель испанского языка и литературы Карлос Хулио Кальдерон Эрмида. Я был его любимчиком. Дон Карлос был в лицее префектом дисциплины, и когда мне за очередную выходку полагалось строгое наказание, он сажал меня за парту и приказывал… написать рассказ к завтрашнему дню. Именно он натолкнул меня на мысль писать. Ему я показывал свои стихи, и по его инициативе мои поэтические творения напечатала лицейская литературная газета. Все эти стихи я посвящал своей тогдашней возлюбленной. Также благодаря Кальдерону одно из моих стихотворений опубликовала «Эль Тьемпо»**. Мой лицейский учитель был первым человеком, которому я подарил экземпляр своей первой книги «Палая листва».
Если говорить об учителях в литературе, то тут я могу назвать четыре имени. Вообще литературное влияние – крайне занимательная вещь. Она давно интересует меня. Когда я был совсем еще юным, мне попал в руки сборник рассказов Кафки «Метаморфозы». Я пережил настоящий шок, читая эту книгу. Помню, я подумал: «Вот оно! Если это и есть литература, значит стоит писать». Кафка показал мне, что то, что я считал запрещенным, недопустимым в литературе, на самом деле можно и нужно делать. Я взял бумагу, ручку и сел писать. Под влиянием Кафки родились мои первые рассказы. Сейчас их постоянно включают в антологии моих произведений. Я не одобряю этого, поскольку мои первые литературные опусы излишне интеллектуализированы и не имеют ничего общего ни с моей жизнью, ни с реальностью в целом. Это было не то, что я хотел сказать людям.
Многому научил меня и Уильям Фолкнер. Точнее, он подтвердил мои собственные умозаключения. Описываемый им мир невероятно похож на тот, о котором хотел написать я. Фолкнер рассказывал о жизни на Юге США. Эти места имеют много общего с поселком Аракатака на Карибском побережье Колумбии, где я появился на свет. Пастбища, пальмы, крытые цинком крыши домов, железнодорожные вагоны – все это есть и на юге Штатов, и в моих родных краях. Дело в том, что Аракатаку построила знаменитая «Юнайтед фрут компани», и она принесла с собой американский быт, образ жизни, саму атмосферу южных штатов, которые, кстати, долгое время были латинскими – они принадлежали Мексике, пока во второй половине ХХ века их не отхапали гринго***. Так что Фолкнер с его Йокнапатофом****, несмотря на пропасть между латиноамериканским и североамериканским миростроем и мировосприятием, тоже часть моего микрокосма.
Было еще одно, я бы сказал странное влияние – со стороны Вирджинии Вульф. Ее проза отличается фантастическим , невероятно острым ощущением мира и всех вещей, наполняющих его. И главное, поразительным ощущением времени. Она запечатлела самые что ни на есть конкретные, реальные секунды, минуты, часы, дни, но вместе с тем сохранила слепок целой вечности. Ее книги помогли мне писать.
И есть еще одно имя, которое я не могу не назвать. Это никарагуанский поэт Рубен Дарио. В его стихах – неповторимый, магический мир Карибской Америки. Я играл поэзией Дарио и стихами многих карибских народов в «Осени патриарха» – главной книге моей жизни. На мой взгляд, Дарио – самый типичный поэт для эпохи великих феодальных диктаторов. Он был незаменим для меня при написании книги о Патриархе, на протяжении всего романа я обыгрывал удивительный язык его стихотворных творений. Без него не было бы романа.