Принцип ответственности 22 страница

И вот изголодавшимся там, подвергающимся угрозе атрофии способностям человека, которые, к чести его будь сказано, являются и его потребностями, должно быть найдено суррогатное приложение за пределами труда: кинетически-мускульным – в атлетике и спорте (здесь будут принимать участие и располагающие меньшим количеством свободного времени работники умственного труда), сенсорно-перцептивным – в обильном, пассивно усваиваемом закармливании образами, интеллектуальным – в разгадывании кроссвордов и шахматных задач. И происходит это вследствие не капиталистических, но технологических "отчуждения" и "экспроприации" труда, необходимых утопии как условие досуга в изобилии из-за сопутствующего им, недостижимого иначе роста производства, точно так же как и капитализму они необходимы из соображений прибыли, и обратной дороги отсюда нет. Лишь у работников умственного труда отсюда не возникнет ни потребности, ни времени на такой суррогат (да и вкуса к нему). Так что в этом "счастливый брак с духом" состоять не может. Оставим же это таинство и просто спросим, в чем же тогда состоит "деятельный досуг" утопии для Блоха, чья культурная и человеческая переборчивость испытывает лишь презрение к подобным (приписываемым им исключительно капитализму) суррогатным наполнителям.

b) "Хобби" и достойное человека

В отличие от Маркса, Блох видел, что досуг представляет собой проблему и что в конце концов это будет проблема осуществившейся в реальности утопии. Он в открытую говорит о "донельзя обнажившемся вопросе досуга", а именно о "наконец обнаружившейся с такой ясностью проблеме как сущности ее все более конкретных содержаний", на что должен быть найден "человеческий ответ", причем найден он может быть лишь уже в самой утопии, с помощью правящих там "учителей" ("управление и руководство со стороны учителей", глухо выражается он, P. H. 1086); о "новой нуждаемости самого досуга", которая (как это свойственно нуждаемости) "порождает" "новую надстройку", свою собственную "идеологию" в отношении своих "человеческих содержаний" (с. 1083) – тот самый искомый "ответ", возможно, подкрепленный официальным авторитетом все тех же правящих учителей. Пока же досуг с его вопросом все еще остаются terra incognita134*, так что с подлинным ответом придется подождать будущих учителей.

И тем не менее Блох уже и теперь может кое-что высказать насчет того, что было бы "человеческим содержанием", и прежде всего следующий формальный и фундаментальный момент: что счастье утопического существования не пассивно, но активно, т. е. может состоять не в потребительском наслаждении благами, но лишь в деятельном бытии. Тем самым здесь прослеживается соответствие аристотелевскому понятию счастья: деятельный досуг, но не праздность135*. Также и в отношении того, что это будет за деятельное бытие, навертывается возможность экстраполяции того, что нам уже известно по опыту буржуазного общества (я прибавил бы сюда еще и аристократическое): "хобби как профессия". К той цитате, где это понятие нам уже однажды встретилось, можно прибавить еще следующую:

"Там, где едва ли не случайная профессия, job, в наименьшей степени удовлетворяет человека, как в Америке, получили поэтому наибольшее развитие хобби. И любительство исчезнет лишь тогда, когда оно начнет само исполнять роль профессии. До того же времени следует учиться у хобби тому, как человек частным образом лелеет мечту о наполненном досуге, как труде, представляющемся досугом" (с. 1061).

Как хобби может сделаться профессией? Заполнив весь день. В другой особенности профессии, состоящей в том, что в своем исполнении или результате она отправляет некоторую функцию в общественной системе потребностей, "хобби как профессии", при принятых нами условиях утопии, отказано практически наотрез, поскольку большинство таких функций отправляется техническими аппаратами, а большая часть из сохранившегося здесь человеческого участия (как обслуживание аппаратов) оказывается по своему характеру таким, что на роль хобби не подходит. Хобби делается деятельностью потому, что оно приносит человеку радость само по себе (что, если повезет, может иметь место и в случае необходимой и утилитарной деятельности) и потому, что он занимается этим лишь ради этой радости, а не каких-нибудь внешних долга или цели. Сами по себе они – радость и польза, даже радость и долг – друг друга не исключают, однако в случае любительства ситуация в том как раз и состоит, что не всякая радость является здесь желанным сопутствующим обстоятельством при произведении пользы, но какая ни на есть польза является побочным следствием создания радости. А по указанным причинам этого счастливого совпадения именно в утопии-то приходится ждать в редчайших случаях, вероятно, реже, чем обратного совпадения долга и радости от его исполнения в трудах доутопического, не столь насыщенного технологией человечества. Однако технологическая насыщенность является непременным предварительным условием именно для свободы выбора досуга в утопии. Таким образом, сделавшееся профессий хобби может прибавить к жизненно важным свершениям безличной техники лишь нечто такое, без чего вполне возможно обойтись, и не может претендовать ни на какую иную общественную значимость, кроме психологической (да и она-то поддерживается лишь вследствие нереальности отсутствующей здесь объективной функции). Занятие исключительно хобби обесценивается как раз тем, что составляло ценность хобби, практиковавшегося наряду с чем-то еще: своей избыточностью; и в знании этого обстоятельства, утаить которое невозможно, вновь утрачивается часть психологического выигрыша, возникающего от приискания занятия как такового (в конечном итоге даже, как будет еще показано, утрачивается даже и изначальная радость, доспоспешествованная до постоянного досуга). Избыточность ничем не может повредить хобби, изначально лишенным какого-либо результата, таким, как парусный спорт или горный туризм, поскольку она заложена в их сущности, однако ее трудно представить в роли фиктивной "профессии". Там же, где в индивидуальном хобби и вообще присутствует создание или доставка нечто, видимый результат, важный здесь также и для самой деятельности, хобби будет понарошку, в уменьшенном масштабе доиндустриальной и частной экономики осуществлять этим "нечто" удвоение поточного производства серьезной аппаратуры. Например, страсть к ужению будет дополнять рыбную промышленность, садоводство – промышленное плодоводство, гончарное дело – керамическую, а ручное ткачество – текстильную промышленность, технические поделки – что-то из сферы техники, и т. д. и т. п. Против этого ничего нельзя было бы возразить, и наряду с изрядным количеством сомнительного и условного в основной поток предлагаемого на рынок здесь тем самым могло бы влиться немало предметов, отличающихся улучшенным, оригинальным вкусом. По большей же части они будут служить совершенно внеэкономическим целям – осчастливливанию друзей (или их озадачиванию), поскольку надо же все это куда-то пристроить. Кого не смущает такое низведение идеала досуга до уровня трудотерапии, может воспринимать достойной "утопии" также и цель налаженного снабжения населения, дополняемого независимо протекающим самоудовлетворением отдельных индивидов. Кто испытывает к такой перспективе презрение, тому придется страдать посреди утопического счастья. По крайней мере в такой форме утопия представляется внутренне непротиворечивой, а к тому же и возможной. Воодушевления по этому поводу, полагаю, не сможет испытать никто (здесь скорее напрашивается на язык "nebbich"136*, словцо из идиша). К тому же придется еще взвесить по-настоящему отрезвляющую цену реализации утопии – высокую людскую цену революции. Последнее делается особенно актуальным потому, что вырисовывающаяся таким образом картина обнаруживает подозрительное сходство с тем, что предстоит уже и так, к чему придется проспосабливаться всякому будущему человечеству при дальнейшем продвижении планетарной техники вперед при любом политическом устройстве – и что поставляет материал для совершенно нового литературного жанра "антиутопии" (например, у Олдоса Хаксли). Среди открывающихся на выбор возможностей, которые все, быть может, должны были бы попасть в данную категорию, даже если они расписывают себя в качестве противоположности прочим, марксистская могла бы все же выглядеть лучшей или наименее дурной; в рамках же предварительного просмотра она была бы такой лишь по причине своей неясности, отсутствия в ней той конкретики, которая могла бы напугать подлинных антиутопистов вследствие их гуманистической озабоченности.

Однако в концепции хобби имеются и более серьезные ошибки, лишающие устроенную таким образом утопию не только ее волшебного очарования, но и всякой разумной желательности. И поскольку уже всякий шаг в этом направлении был бы в таком случае пагубной ошибкой, нам все же придется проделать еще одно испытание столь нереального понятия, а именно в направлении как раз отсутствующей в нем конкретности. Проверка пройдет в следующие три этапа разоблачения: утрата самопроизвольности в сделавшемся профессией хобби; утрата свободы в необходимом общественном надзоре; утрата действительности в его фиктивном характере. При этом соотношение труда, "достойного человека", и труда, "человека недостойного", претерпит странное перевертывание. А в качестве фундаментальной ошибки как Маркса, так и Блоха обнаружится отделение царства свободы от царства необходимости, т. е. представление, что первое начинается там, где прекращается второе, а следовательно, что свобода лежит по другую сторону необходимости, вместо того чтобы состоять во встрече с нею.

2. "Хобби как профессия" в критическом освещении

а) Утрата самопроизвольности

Самопроизвольность является одной из самых привлекательных черт подлинного "конька", и она тесно связана с тем, что садишься на него "наряду и помимо" чего-то еще: по желанию и из прихоти, когда от этого испытываешь удовольствие и по мере того, что его испытываешь, а также в качестве смены основного занятия, часто даже в качестве выравнивающего, так сказать, "диететического" ему противовеса. Относится сюда также и то, что в хобби все не вполне всерьез, ничто от него не зависит, никому ты им не обязан. Чтобы обнаружилось его игровое начало, ему должна противостоять полная серьезность в чем-то другом. Избрание чего-то в качестве хобби никоим образом не означает, что ты предпочитаешь его основному занятию, всецело бы на него переключился, если бы только мог; избрание хобби нисколько не означает и того, что избравший его "недоволен" тем, что у него имеется (= не удовлетворен им как основной своей деятельностью), но лишь то, что человек этот не совсем односторонен и радость от предметов окружающего мира и от упражнения способностей простирается дальше, чем всякая отдельно взятая профессиональная область с ее специализированными навыками (skill). К ссылке Блоха на распространение хобби в Америке я могу прибавить еще то, что репрезентативный справочник WHO'S WHO всех видных деятелей по всем областям всегда включает рубрику "хобби" (если анкетируемый его указывает), и никому не приходит в голову сделать на основании такого указания вывод, что "любимое занятие" дороже данному человеку, чем его профессия или вообще может рассматриваться на ее месте. В столь же малой степени возможно делать заключения на основании не очень большой серьезности или рвения в области профессиональных интересов. Новичка может здесь ожидать немалый конфуз. Так, я вспоминаю некоего химика, с которым мне неоднократно приходилось встречаться в обществе; его одержимость разговорами про разведение роз (иной раз прочие присутствовавшие их поддерживали, а иногда лишь одобрительно им внимали) побудила меня заметить моей жене, что, должно быть, в его лице химия сделала не очень ценное приобретение, поскольку его преданность науке могла бы быть и побольше. Несколькими годами позже он получил Нобелевскую премию – понятно, не за успехи в разведении роз. Между тем я познакомился с многими учеными, которые занимались своими хобби, и даже с рвением, однако ни на мгновение не согласились бы обменять на него свою профессию. Да, мог бы сказать Блох, значит, в этом случае данные личности уже приобрели свое пристрастие в качестве профессии, я же говорил не о таких привилегированных лицах, но о тех многочисленных людях, у которых это не так, о захваченных в беличье колесо работы, дающей им средства к существованию, которую они на деле себе не выбирали, а скорее были к ней приговорены экономическим принуждением. Однако он не замечает, что всякое "вместо этого" в большей или меньшей степени превращается в диктат и беличье колесо, когда становится постоянной и единственной обязанностью. За исключением действительно привилегированного (вышеприведенного) случая творческого труда, где он и на самом деле возможен только самопроизвольно или никак (но и там существуют обширные участки изматывающей черновой работы, которую совершенно невозможно было бы любить ради нее самой), во всяком, поначалу даже спонтанно избранном занятии, в случае его превращения в постоянное, пропадает самопроизвольность ему предавания, что как раз и поддерживало окказиональность хобби, радость от "иного", от его "бесполезной" дополнительности, от его чудачества и приватности. Тот, кому будет что-либо таким образом предписано, начнет оглядываться по сторонам в поисках хобби, что совершенно никак не связано ни с любовью, ни с ненавистью к профессии, ни даже со скукой или безразличием. Также и различие между желанной и "случайной" профессией не играет здесь более никакой роли, и лишь в редких случаях, пожалуй, – стремление к какой-либо иной разновидности труда (неосуществленность которого лучше всего обеспечивает надежность его волшебного очарования). Я сомневаюсь, чтобы машинист пожелал постоянно собирать бабочек даже в том случае, если профессия машиниста досталась ему в большей степени из-за внешних обстоятельств (например, ввиду возможности получить работу), чем была избрана по склонности. Бьюсь об заклад, что от нее, при всей ее хлопотливости, он получает больше удовлетворения и самоуважения, чем от любимого занятия своего досуга, которое в качестве основного занятия, быть может, потеряло бы всю свою привлекательность.

Однако случается, разумеется, и такое, что человек "промахивается" в профессии или полагает, что промахнулся и проживает жизнь с ощущением, что по своим способностям он мог бы определиться к чему-то лучшему, более ему подходящему, если бы только это позволили обстоятельства. Здесь я могу (раз уже начал извлекать на свет личные воспоминания) вспомнить своего отца, которому, как старшему из девяти братьев и сестер, пришлось уйти из гимназии еще до экзаменов на аттестат зрелости, хотя он великолепно там успевал. В еврейских семьях той эпохи это подразумевалось само собой: сестрам надо было готовить приданое, младшим братьям – обеспечить возможность учиться в университете, что было его собственной мечтой. Печаль по поводу этой обетной жертвы сопровождала его на протяжении всей его прилежной и успешной жизни фабриканта (в данном случае, кроме того, еще и без укрытия в убежище внепрофессиональных увлечений – кроме одного, самого великого: увидеть мечту воплотившейся в своем сыне). Я не знаю, была ли полнее жизнь "ученых" братьев; в том, что она не была значительней нравственно, я уверен. Чтобы избежать такой фрустрации талантов и склонностей, что касается в первую очередь, разумеется, беднейших слоев, нет нужды ни в какой утопии досуга, а требуется лишь разумный и дотируемый из общественных источников отбор дарований, наилучшие предпосылки для чего, быть может, предлагает социалистическое общество (если только налог, который оно заставляет платить в виде прямолинейности мировоззрения, их, в свою очередь, не обезображивает). Во всяком случае, с "заполненным досугом", с "трудом, который выглядит досугом", с "хобби" это не имеет ничего общего.

Однако утрата самопроизвольности, с которой прекращается и хобби, когда делается профессией – это еще пустяки. Куда более значительные сомнения вызывает потеря хобби его приватности, а с ней – и основного условия свободы.

б) Утрата свободы

Вернемся еще раз к недавнему замечанию о "свободных от результата" хобби (как парусный спорт), которым нисколько не может повредить ощущение их избыточности. Однако один результат – общ для них для всех: дыра в бюджете, а бюджет этот неизбежно общественный, поскольку частного больше нет. Отсюда следует, что государство должно финансировать всеобщие увлечения как особую статью, а это сразу же дает ему право на quid pro quo137*. И первое "quid" состоит в том, чтобы у каждого было хобби и он практиковал его в качестве профессии. Интерес государства на этот счет – в полном смысле жизненный, причем не на предмет какой-либо отдачи от деятельности в виде тех или иных благ, и в меньшей степени ради душевного здоровья деятелей, чем из-за общего порядка. Ибо пустота безработицы, в данном случае, таким образом, обеспеченной праздности, может быть "заполнена" и иным образом, причем теми же средствами, к которым принуждают лишения безработную бедность: наркотики, любого рода средства пощекотать себе нервы, преступность. Как показывает новейший опыт, в этом наиболее привилегированные слои (в их избаловавшемся молодом поколении) сходятся с самыми ущемленными. Невелика разница, будет ли это дешевая бормотуха или дорогой героин. Таким образом, праздности, сделавшейся здесь возможной сама по себе, в утопии терпеть не следует по причине общественной опасности аномии, а, быть может, и коллективного помешательства@13. Очевидно, положиться на самопроизвольную потребность индивидуума в труде и его прихоти здесь никак нельзя. То, что она сделается "первой жизненной потребностью" (как провозглашает Маркс), есть в лучшем случае статистическое ожидание, относительная величина которого еще должна быть вычислена научной социальной психологией, если таковая будет там существовать.

Обладание хобби и занятие им как своей основной профессией будет, таким образом, первой заповедью общества в отношении индивидуума, его основным социальным долгом, и принуждение к нему выразится просто в том, что в зависимость от него будет поставлена выдача жизненных благ, заранее обеспеченное обладание которыми является наипервейшим условием досуга. "Кто не работает, пускай и не ест", сказано у Павла138*; "У кого нет хобби, пускай и не ест", – говорится здесь. "Можешь" превращается в "должен", что, разумеется, является благословением для государственных пенсионеров, приговоренных к тому, чтобы быть во всех отношениях лишь потребителями. Отсюда сразу же возникает и требование предъявить осуществляемую в рамках досуга деятельность (в противном случае лентяй мог бы от нее уклониться), например, через количество "продукта", чем бы он не являлся, и это есть следующее "quid" в ответ на общественное обеспечение. Здесь это "quid" распространяется уже и на расходы по самому хобби. Поскольку они могут быть значительными и в высшей степени различными в зависимости от разновидности хобби, требующего, вообще говоря, соответствующего инвентаря (обжиговая печь в гончарном деле, токарный станок в работах по металлу и пр.), рука общества, разумеется, должна сохранить за собой принятие решения о распределении хобби среди населения, а тем самым должна подталкивать к одним и отвращать от других, уже и так перенаселенных или излишне дорогостоящих. А тут уже начнется отбор желающих, так что вот мы и пришли к отбору дарований, психологическим тестам и консультациям, картотекам, словом, общественному распределению индивидуальных хобби@14. Между тем "желающие" – это еще благоприятный случай. Иным не удастся обнаружить в себе какого-то определенного предпочтения, а некоторые и вовсе не ощутят склонности к труду, и им надо будет "помочь", т. е. указать подобающее содержание досуга, чтоб в голову не лезли глупые мысли. Здесь возможны градации: от индивидуально-психологического ориентирования желающих (с построением индивидуальных карт личности начиная со школьной скамьи) через момент нажима или "обработки" в более тяжелых случаях до недвусмысленного приказания в отношении отказников. Кроме того, в круг задач этого руководящего аппарата войдет изобретение новых содержаний досуга: заманчивых, желательных, дозволенных, апробированных верховными учителями и опирающихся на всеохватную "идеологию"@15. Вот как на практике будет выглядеть то, что в прорицаниях Блоха предстает в следующем виде:

"С исчезновением государства и любого управления человеком управление и руководство со стороны учителей застанут достаточно свободы и досуга, чтобы возжелать полного содержания свободы. Чтобы дать человеческий ответ на донельзя обнажившийся вопрос досуга, на наконец обнаружившуюся с такой ясностью проблему как сущность ее все более конкретных содержаний" (P. H. 1086; выделено в оригинале).

Попробуем представить себе тысячерукую и тысячеочитую, прозирающую в сферы частной жизни бюрократию, которой будет здесь, как органу правящих учителей, невпроворот дел, так что она во всяком случае решит проблему занятости своей собственной, очень значительной в численном отношении части – тем, что будет занята ее разрешением для прочих частей. Вот что можем мы сказать относительно утопической свободы в досуге.

в) Утрата действительности и человеческого достоинства

Однако самое худшее здесь то, что все это нисколько не поможет, потому что все здесь лишь для видимости. Ибо таким вот образом занятых людей не сможет провести на этот счет никакая идеология: что все это не имеет никакого значения, что с таким же успехом без этого можно было бы обойтись, отложить на потом или схалтурить при исполнении, не нанося при этом никакого иного вреда, кроме дурной общественной репутации. Призрачность ирреальности нависает над всей этой суетой "как если бы", а с ней – невообразимое taedium vitae139*, первой жертвой которого падет радость даже от выбранного самостоятельно хобби. Никакой серьезный человек не в состоянии быть счастлив среди постоянной и столь прозрачной кажимости. Быть может, такие люди тогда и вообще не будут иметь такого уж большого веса, лишь бы было довольно не столь претенциозное в своих запросах на самоуважение большинство. Однако фиктивность существования должна деморализующим образом действовать на всех, потому что вместе с действительностью она отбирает у человека и его достоинство, так что довольство было бы здесь довольством низости. Тот, кому важно сегодня человеческое достоинство, именно из-за него должен не желать будущим людям такого довольства, а его страшиться.

Как это будет утрачено достоинство? Не читаем ли мы у Блоха как раз противоположное?

"Останется достаточно связанных с существованием забот, когда будет покончено с самыми жалкими среди них, а именно относящимися к заработку… Однако чем ловчее устроено общество экономически… тем в большей степени на первый план выступают подлинные несообразности бытия, те, что человека достойны"; и "…когда несообразности сделаются наконец-то чисто человеческими, достойными человека, т. е. будут касаться единственных поистине бытийственных забот" (P. H. 1072 и 1083; выделено мною).

Значит, "несообразности" борьбы с природой за существование и принуждения к труду ради жизни были человека недостойны? Даже те, с которыми сталкивались первобытный охотник, земледелец и сочинитель мифов? И ничто-то из перечисленного в хоре из "Антигоны", как "дивное" в человеке, его не достойно? Эскимос, прямо-таки выдирающий, как то велит ему нужда, у арктических льдов пищу для себя и своих близких – живет недостойно; тот же, кому в этом нет нужды, а он лишь "может себе это позволить", делает же это, чтобы позабавиться, или чтоб испытать себя, или чтобы покрыть себя славой, или чтоб исполнить общественную повинность – вот он-то и совершает нечто "достойное человека"? Финикийский мореплаватель, терпящий ради барыша солнечный зной и морской шквал, и страх перед неведомым, поджидающим его на чужих берегах, был в своей заботе о существовании жалок, а вот свободный от принуждения яхтсмен подлежит истинной заботе (одна из которых – как убить время)? Но ведь это все чистой воды чепуха, и, разумеется, так не думает и сам Блох. А думает он о более благородныхбытийственных заботах, чем водный спорт, которые сохраняются, когда с жалкими заботами уже покончено, и об этом мы еще поговорим. Однако утрата реальности затрагивает также и их; и в любом случае остается утверждение о "низости" тех, с которыми "покончено". Однако именно в мнимом обмене достоинства на действительность с этим благородным упразднением и заключается решающая ошибка всей в целом утопической концепции, а именно та, что свобода начинается там, где прекращается необходимость (говоря словами Маркса: "Царство свободы… там, где прекращается труд, определяемый нуждой и внешней целесообразностью").

г) Нет свободы без необходимости:
достоинство действительности

Так можно думать, лишь исходя из абсолютно превратного представления о сущности свободы. Напротив того, она состоит и живет в противоборстве с необходимостью: разумеется, также и в том, что ей в конечном итоге удалось у необходимости отвоевать и наполнить при этом своим собственным содержанием, однако еще в большей степени и в первую очередь – в самом отвоевании, со всей его мукой и вечно половинчатым успехом. Выделение свободы из царства необходимости лишает ее предмета, вне его она становится такой же ничтожной, как сила без сопротивления. Пустая свобода, как и пустая сила, снимает сама себя – и подлинный интерес к предпринимаемому тем не менее действию. При таких обстоятельствах можно весьма красочно представить себе страстную тоску по таким ситуациям, когда "дело" вдруг становится "нешуточным": по землетрясению, наводнению, пожару, когда надо не ударить в грязь лицом и можно показать, из какого теста ты сделан, когда решительные отличаются от растерянных, храбрые от трусов, склонные к самопожертвованию от эгоистов, когда мобилизуется пробужденное опасностью чувство солидарности. А когда природа скуповата на катастрофы, их место может занять творение человека – война. У тех, кому достаточно лет, сохранилось в памяти злополучное воодушевление, с которым приветствовала первую мировую войну молодежь материально обеспеченной буржуазии (что относится к моим воспоминаниям о Германии); там ей и вправду пришлось вдоволь наглотаться смертельной серьезности – куда больше, чем хотелось. Так и голод по недостающей действительности может пойти по ложному пути; в случае, если все прочие каналы закрыты – вплоть до преступления, где дело также, на свой лад "становится нешуточным". Во всяком случае, никакое лучезарное предвидение неспособно уверить нас в том, как же на деле будет выглядеть ""раскрепощение богатств человеческой натуры", расцветающее на почве побежденной необходимости" (P. H. 1086); мы не можем знать, что поднимется с ним из глубин человеческого сердца, именно необходимостью и удерживаемого в затворенном состоянии.

Однако останемся в пределах совершенно никак не связанной с насилием судьбы человеческого достоинства среди призрачно-деятельного досуга утопического рая, даже при том, что его мир не будет возмущен такими прихотями человеческого сердца. Ведь и безмятежная смерть достоинства – не меньшая катастрофа. С серьезностью действительности, являющейся всегда еще и необходимостью, исчезает и достоинство, отличающее человека именно в его отношении к действительно-необходимому. Игра в качестве жизненного призвания, бесконечно далекая от того, чтобы представить собой нечто достойное человека, отлучает его от достоинства. Иначе говоря, нет никакого "царства свободы" вне царства необходимости! Оба они, свобода и достоинство, оказываются в утопии не столько обретенными, сколько утраченными, поскольку основное занятие ее досуга должно состоять в хобби. И даже отвлекаясь от этого незримо-нравственного аспекта, также и на практике, чисто психологически утопия должна в конце концов отказать как система фиктивного привлечения к труду: иллюзорная деятельность так же слабо защищает от аномии или отчаяния, как и бездеятельность, и уже ради человека мы должны записать это, почти как утешение, ему в актив.

3. Другие содержания досуга:
межчеловеческие отношения

Бросим, однако, еще один взгляд на "единственные поистине бытийственные заботы", которые сохранятся также и в бесклассовом обществе" и будут порождать его собственные "несообразности" и даже "противоречия"; правда, они будут уже "вовсе не антагонистическими", как в классовом обществе, однако сохраняют здесь за "идеологией" должность, в соответствии с которой той следует "в рамках сделанного возможным абсолютно для всех досуга… заранее принять постановления относительно их разрешения" (P. H. 1082 сл.). Что же это будут, однако, за "наконец-то чисто человеческие, достойные человека" несообразности? Имеется одно указание на то, что обозначается Блохом в качестве "должности сделавшейся коммунистической идеологии": "все большее обогащение и углубление человеческих отношений", "придание межчеловеческого освещения" (там же)@16. Есть здесь, разумеется, богатая почва для несообразностей, которых не избежать даже при бесклассовости. "Ein Jüngling liebt ein Mädchen,/ Die hat einen andern erwält (Юноша девушку любит,/ Но ей полюбился другой)"140* – такие горести остаются, даже когда исчезли бытийственные заботы (возможно, по причине отсутствия конкуренции с этой стороны они даже усилятся). И они порождают "все новые" горести, связанные с не носящими общественного характера отношениями, сопровождающими нас от колыбели до могилы: к матери и отцу, к братьям и сестрам, друзьям, супругам, соперникам, детям, даже чужим людям. Разыгрывается бесконечная личная драма любви и ненависти, теплоты и холодности, интереса и безразличия, взаимности и односторонности, причастности и оторванности, одиночества и общительности, превосходства и подчинения, бережности и нетерпимости, понимания и непонимания, высокой оценки и пренебрежения, хрупкости и крепости, самообладания и распущенности, конфликта и гармонии темпераментов или ситуаций, вплоть до хороших или дурных манер. Все это составляет материал личных романов, романсов, трагедий, ежедневных побед и поражений, радостей и страданий. Не станем спорить о том, являются ли эти отношения "более достойными человека", чем те, во внеличностной действительности, с которыми удалось покончить, являются ли они даже "единственными истинными"; в любом случае они в высшей степени человеческие и вполне достойны серьезного к себе отношения. Однако что может сделать "идеология" для надлежащего их обогащения и углубления, если этим не подразумевается уже и так практикуемое воспитание молодежи? Как будет выглядеть отправление должности "по окружению их несообразностей заботой"? Уж наверно, не при помощи таких книг, как "Успешный брак", "Как приобрести друзей?", "Сделай себя сам", "Пути к душевному миру". Этот ответ западной массовой культуры на разрастание досуга заставляет нас достаточно краснеть уже и без того. Однако "должность сделавшейся коммунистической идеологии" должна будет присутствовать в этих личных обстоятельствах также и на уровне общественном, и здесь сразу припоминается уже отмобилизованная бюрократия "управляющих и руководящих учителей", которая должна будет взять под свою опеку в дополнение к зримой сфере фиктивного труда еще и незримую личностную сферу, т. е. к попечению о труде – еще и попечение о душе в самом широком и глубочайшем смысле. И, разумеется, сделать это прогрессивнейшими средствами того, что будет тогда считаться научной психологией: например (если позволено делать заключения на основании нынешней ситуации), индивидуальный анализ, в котором будет разрабатываться эдипов комплекс и прочее, групповая терапия, отбор партнеров, семейные и сексуальные консультации, консультирование родителей по поводу проблем с детьми, консультирование детей по поводу проблем с родителями, курсы по вопросам дружбы, общения и психологии ("межчеловеческое освещение") и т. д., уж не говоря о специальной психиатрии. Очевидно, для отправления этих функций душевного попечения бюрократический штаб должен будет значительно расширен еще раз, что является побочным успехом в смысле увеличения ответственной занятости. Почти все из перечисленного буйно процветает уже сегодня (по крайней мере в Америке), однако на добровольной основе в коммерциализированном обществе и, разумеется, со всеми несообразностями моды и шарлатанства: право становиться счастливым на свой манер принадлежит к смешанным благословениям свободы для каждого, как и наличия досуга для этого (который уже сам во многом создает те беды, которые необходимо излечивать). Будучи в руках государства, как положено в утопии и во исполнение установленной для этого "идеологии", все это должно будет выглядеть по-иному: конечно же, несравненно упорядоченнее, систематичнее и однороднее; и, разумеется, в качестве общественного интереса – всеохватно. Уже при мысли об анкетах, которые надо будет регулярно заполнять, становится не по себе, а обязательные собеседования с душеведами по должности мы даже не отваживаемся себе представить.