Догосударственный период. Дискуссии о его природе.
Вопрос о происхождении государства уже с ранних этапов существования этого социального феномена вызывает неподдельный интерес в различных сферах научной и общественной жизни. Это и естественно, поскольку вопрос о том, кто мы есть, откуда пришли и куда идем, на протяжении всей обозримой истории человечества занимает одно из важнейших мест. Сначала ответы на этот вопрос содержали мифы и эпосы. Затем стали создаваться различные наукообразные и позже собственно научные концепции. На помощь ученым пришла археология, использовались данные непосредственного наблюдения архаических обществ (Южная Америка, Африка, Австралия). И в настоящее время интерес к проблеме происхождения государства сохранился в полной мере, а для российской науки – в особенности, поскольку в последние годы ей приходится отказываться от привычных рамок и конструкции, навязанных марксистско-ленинской идеологией.
В настоящее время все чаще звучит мысль о том, что политогенетические исследования пребывают в тупике, и с этим мнением нельзя не согласиться. Но, как представляется, выход из этого методологического тупика можно найти, признав то, что государство не является неизбежной и универсальной формой политической организации послепервобытного общества. «Обратный эффект» такого заявления также теоретически значим: первобытность оказывается связанной не с отсутствием государства, а с локальностью политической и социальной организации, картины мира людей, словом, культуры в самом широком значении данного понятия. Выход за рамки первобытности – это преодоление локальности во всех подсистемах социокультурного организма; в сфере социально-политической организации – появление надобщинных структур и институтов.
С сожалением надо признать, теория государства и права, если можно так выразиться, оказывается в некоторой степени изолированной от других наук, изучающих общество и государство. Это отражается, кроме всего прочего, и на изложении материала о политогенезе в учебной литературе. Как правило, в отдельной главе рассматриваются различные концепции происхождения государства и права с указанием сильных и слабых сторон, причем слабым отводится гораздо больше информативного массива. Наравне с этим в учебниках размещена равная по объему информация, которая дается под названием «Происхождение государства», или «Возникновение государства». Например, монография Т. В. Кашаниной специально посвящена государствогенезу[162]. В ней первая глава называется «Возникновение государства как объективный исторический процесс», глава вторая – «Теории происхождения государства». Структура изложения материала наталкивает на мысль, что существует верная и истинная концепция. Другие, хотя имеют права на существование, все же «тускнеют» перед ней. Такое положение побуждает желание подробнее обратиться к проблемам государствогенеза.
Все концепции происхождения государства признают существование догосударственного периода – первобытного общества, поэтому рассмотрение этого вопроса в отдельной позиции представляется вполне логичным, и, пользуясь последним суждением как смысловым переходом, обратимся к освещению дискурса по этой проблеме, а именно к анализу родового строя.
Характеристика любого общества сопряжена с «затягиванием» в орбиту исследования рассмотрения человеческих отношений, а особенно такого их вида, как властеотношения. Аксиоматично утверждение том, что феномен власти имеет значительную биологическую составляющую. Кашанина утверждает по этому поводу, что природа власти кроется в агрессивности, которая выражается в злобе, гневе, ненависти. Агрессия имеет место там, где жертва чем-то раздражает, угрожает, выглядит незнакомо, подозрительно. Она является результатом страха или конкуренции. При этом физическое выражение агрессии представлялось некоей крайностью (опять же имеется биологическое объяснение. – Ю. С.), а жизнь социума сопровождала скорее агрессия психологическая. Победителем в подобных стычках выходил не физически более сильный, или даже более умный, а тот, кто легко приходил в ярость, мог часто и долго угрожать, сам, оставаясь резистентным к чужим угрозам. Одним словом, Кашанина делает вывод, что доминирующее положение в обществе занимают энергетически сильные, агрессивные люди. Доминантная личность стремится к усилению своего положения, навязывает свою волю другим, угнетает их психику. Агрессия подчиненных разряжается на более слабых. Так создается пирамида, жесткая, но очень эффективная, где каждый знает свое место[163]. По мере развития социума агрессия некоторым образом «маскируется», все большее место занимают законы социальные[164].
Такая конструкция и объяснение сущности власти и властеотношений представляются несколько однобокими, а потому небесспорными. Человеческое общество не может быть уподоблено звериной стае, где царят законы межвидовой борьбы. Знаменитый французский исследователь Н. Рулан в своей книге «Юридическая антропология» (М., 2000)[165] указывает, что долгое время в антропологическом и философском дискурсе существовал образ первобытнообщинного человека как «доброго и наивного дикаря». Образ же «агрессивного дикаря» возник только в XIX в.
При рассмотрении первобытного общества очень рискованно для исследователя иметь перед глазами картинку, знакомую по школьным учебникам: уродливая обезьяна постепенно превращается в человека, но ее образ остается за спиной, как напоминание о его первоначальной, а потому истинной природе. Между тем различия человека и животных существенны. В популяциях животных биологический эгоизм и альтруизм сбалансированы. У человека наблюдается перевес в сторону альтруизма. По мнению Ю. Лебедянского, альтруизм способствовал консолидации общества и представлял одно из сильнейших в этом отношении средств, кстати говоря, не связанных, с экономической деятельностью[166]. Правда, Лебедянский связывает альтруистическое поведение с объективной необходимостью. Он пишет, что древние люди стали альтруистичнее своих животных предков (?) не из высших соображений, а потому, что альтруистические формы общения (забота о старых, слабых, забота о покойниках) понадобились им с точки зрения полезности для консолидации общества, а также для того, чтобы чем-то занять себя в свободное время[167]. Конечно, последнее высказывание вызывает скептически-ироническое отношение по многим причинам, и хотя бы потому, что свободного времени у древних людей в общем-то и не было. Альтруистическое поведение нередко тактически было неоправданным (оказание помощи заведомо смертельно раненым), похищало у людей редкие свободные часы. Ему приносился в жертву сон и собственный комфорт.
Даже Томас Гоббс, критически рассматривающий природу человека и характеризующий первобытное общество как «войну всех против всех», признает в качестве универсальных и абсолютных законы, называемые естественным правом. А эти законы, как известно, включают в себя требования стремиться к миру, соблюдать соглашения, отвечать добром на добро, прощать прошлые обиды, не выказывать неприязни к другим, признавать людей равными, гарантировать неприкосновенность посредникам, подчиняться в спорах решению арбитра, не быть судьей в деле, к которому питаешь пристрастие. Если предположить (а другого ничего не остается), что эти императивы абсолютны, то они должны быть присущи и первобытным людям.
Выявление сущности человеческой личности и ее оценка представляются, мягко говоря, непростой задачей. Но следует согласиться с Н. Руланом, который говорит: «То, что один из индивидов более слаб или менее одарен, чем другой, вовсе не означает, что он обречен на исчезновение. Конечно, человек, как существо, способное мыслить, оказывается подчинен своим эмоциям»[168]. И здесь, несомненно, агрессивность играет нередко определяющую роль во взаимоотношениях, которые он поддерживает с другими человеческими существами. Если в каком-нибудь обществе зарождается конфликт между индивидами, принадлежащими к одной и той же группе, то преимущественно этот конфликт будет регулироваться мирными путями. И далее Рулан пишет: «Некоторые общества отдают предпочтение мирным способам урегулирования конфликтов и считают истинным человеком того, кто умеет избегать ссор»[169].
То, что агрессивность и насилие не составляли главную «добродетель», не были движущей и консолидирующей силой, подтверждает тот факт, что любое общество во все времена стремилось придать насилию ритуальный, или же, выражаясь современным языком, процессуальный характер. Рулан замечает, что нередко насилие трансформировалось в процессуальные обряды[170]. Таким образом, человек и общество не рассматривали агрессию и ярость как достоинства, поэтому изначально уже стремились их сублимировать, прибегая к иным способам формирования собственного авторитета. Можно с уверенностью утверждать, что те общества, где конфликты решаются силой, весьма недолговечны, поскольку, в конце концов, самоуничтожаются. Это понимали и сами люди – и те, которые жили в первобытном обществе, и те, которым «повезло» прожить свою жизнь в условиях цивилизации.
Вернемся к биологической составляющей человека. Кроме агрессии и ярости мы видим и, к счастью, ощущаем такие качества, как любовь и сострадание, уважение к старшим, особое отношение к слабым и оставшимся без защиты. Представляется, что эти качества в гораздо большей степени способны повлиять на характер общества, его внутреннюю устойчивость, на его способность противостоять к внешней агрессии, открытость для экзогенных воздействий. Посмотрим для примера на два вида или типа людей, которые стояли на равной стартовой исторической позиции. Это неандертальцы и кроманьонцы. Оговоримся, что их не следует рассматривать как этапы, стадии развития человеческой природы, но как параллельные ветви.
О. Тейар де Шарден по этому поводу пишет, что человек, которого мы замечаем в конце четвертичного периода, – это уже действительно современный человек во всех отношениях[171]. Появившись на сцене естественной истории, он имел равный с современными людьми уровень интеллекта. А потому социализация происходила в борьбе между биологической и психической составляющей природы человека. Эта борьба, собственно, была направлена на изменение форм выражений и подавление и ярости, и агрессии, о чем говорилось выше. В человеческом социуме более преобладали нравственные и культурные связи. Де Шарден отмечает, что культурные и религиозные единства оказываются способными, поглотив «расу» интегрироваться между собой в любых пропорциях. Функционирование и развитие человеческого общества сопровождается «целой совокупной игрой конвергенций и дивергенций»[172].
Явный крен в сторону альтруистического типа поведения по сравнению с животными отличает человека и тем, что при соревновании животных более слабый оттесняется, подавляется и часто устраняется. У человека физическое устранение становится скорее исключением, или, во всяком случае, второстепенным фактором. Каким бы жестоким ни было завоевание, оно всегда сопровождалось какой-то ассимиляцией. Даже будучи частично поглощенными, побежденные воздействуют на победителей и преобразуют их внутренний мир и внешние формы жизни. Наблюдается взаимопроникновение психики со знаменательными и замечательными обогащениями.
Ученые пришли к выводу, что неандерталец по своему интеллектуальному развитию не отставал от кроманьонца. Даже у самых типичных неандертальцев «общепризнано наличие пламени настоящего разума»[173]. Однако деятельность этого разума была сведена к заботам о сохранении существования и размножении. Пресловутые ярость и агрессия являли главную черту этих людей, и они же стали причиной исчезновения своих носителей.
Кроманьонцы обладали более выраженным альтруистическим чувством и, кроме того, склонностью к абстракциям, находившим выражение в различных формах. Во внешний первозданный мир они принесли искусство – еще натуралистическое, но удивительно современное. «И благодаря этому языку искусства мы впервые можем проникнуть в сознание исчезнувших существ, кости которых мы извлекаем. Удивительная духовная близость, вплоть до деталей… В совершенстве передачи движения и силуэтов и в неожиданной игре орнаментальной чеканки обнаруживаем у художников этого отдаленного периода наблюдательность, воображение, радость созидания – эти цвета сознания, способного не только размышлять, но и размышлять о себе самом»[174].
Описывая и анализируя структуры организации наших предков, нам следует относиться к ним с уважением как к старшим и не уступающим нам по силе интеллекта и нравственного развития людям. Именно древним людям мы обязаны появлению, укреплению и обогащению сдерживающих нормативов, а значит, тому психологическому комфорту, в котором стали жить так называемые культурные общества. Исходя из этого, следует предполагать и моделировать отношения власти-подчинения и нормативы древних обществ, а не рисовать «первобытные страшилки».
Для раскрытия сущности первобытного общества и характеристики индивидов, составлявших его структуру, небезынтересно взглянуть на время «великого перехода» от родового строя к государству. Большинство текстов, содержащих описание этого периода, рассматривают его трудное и даже трагическое время. Четко просматриваются ощущение утраты, ностальгия по ушедшим временами, неприятие новшеств.
Великие даосы Лао-цзы и Чжуан-цзы призывали вернуться к естественности, подвергая критике государственную власть. Лао-цзы пишет: «Когда народ не боится могущественных, тогда приходит могущество. Не тесните его жилища, не предавайте, не презирайте его жизни. Кто не презирает, тот не будет презрен. Поэтому совершенно мудрый, зная себя, себя не выставляет. Он любит себя и себя не возвышает. Он отказывается от самолюбия и предпочитает невозвышение»[175]. Лао осуждает современное ему положение вещей, когда власть бюрократизируется, институализируется. У последователя Лао Чжуан-цзы есть такие слова: «Вот настоящий человек древности. Знающие не могут с ним спорить, красивые не могут вовлечь его в распутство, воры не могут его обокрасть… он не изменится из-за ранга и из-за жалования. Когда такой человек восходит на высшие горы, дух его не знает препятствий: опускается в глубокий источник и не промокает, попадает в низкое, ничтожное состояние, но не чувствует стеснения. Обладая изобилием, подобно небу и земле делится с другими, чем больше отдает, тем большим владеет»[176]. В этих строках Чжуан-цзы рисует властителя древности, печалится об уходящих временах первобытного равенства. Описание совершенно мудрого властителя – это отторжение современных Чжуан-цзы правителей, которые стяжают власть, попирают старые устои, возвысили себя от народа, создав целую пропасть. Нарождающиеся структуры государства воспринимались, с одной стороны, как оковы, но с другой – это были новые ценности, оказывающие огромное воздействие на самосознание человека. Эти ценности в определенной мере изменяли природу человека.
Негативное отношение к процессу становления и укрепления государства обнаруживается в Книге Книг – Библии, которая, кроме сокровищницы откровений, представляет собой цельный взгляд на логически законченную историю социума на примере одного народа. Сразу, правда, оговоримся, что негативизм в оценке государства не мешал осознавать его необходимость в сложившихся на тот момент условиях. В Библии достаточно четко оговаривается, что государство – это дело человеческих рук. В Ветхом Завете государство оценивается как вынужденная уступка Бога людям, которые потеряли непосредственную связь с Богом. Человек отринул нормы и заповеди Бога, стал ломать сложившиеся традиции и нормы. И даже если вывести за скобки Абсолют, то все равно получается, что люди не смогли жить в соответствии с такими нормами, которые не обеспечены реально-видимым, осязаемым принуждением. Между властью-авторитетом человек выбрал власть-принуждение. И эта мысль великолепно отражена в Ветхом Завете (Царств; 8, 3–22).
Немного забегая вперед, оговоримся, что власть вождя, судьи основывалась на личных качествах и не была на тот момент институализирована. Еще не было создано механизма власти. С приходом нового авторитета этот механизм создавался как бы заново. Единственной, хотя и мощной объективной базой для формирования власти являлись обычаи, традиции, бывшие одновременно и религиозными нормами. Власть как институт создавала более или менее автономную систему, способную управлять обществом, вырабатывать и применять универсальные и нейтральные средства регулирования. Механизм управления предполагал единообразие и разветвленность, а также быстрое и эффективное реагирование и воздействие на стихийные социальные процессы и, соответственно, социальные девиации.
В Библии это описывается следующим образом. Судья Израиля Самуил – уважаемый человек, которому Господь являл откровение, – имел могущественный и непререкаемый авторитет. Сила его авторитета основывалась на личных качествах Самуила. Но все изменилось, когда Самуил, вследствие своей старости, поставил судьями Израиля своих сыновей, не обладавших качествами своего отца. Они уклонились от правды, впали в корысть, брали подарки (I Царств 8; 3) и судили неправедно. Старейшины Израиля, указывая на это Самуилу, просили у него как всеми уважаемого человека (!) поставить над ними царя. При этом из контекста видно, что израильтяне видели опыт других народов и оценивали его как опыт положительный: «чтобы он судил нас как у прочих народов»(8; 5) Самуил не хотел установления власти-института, поскольку усматривал в ней средство угнетения и порабощения. Государство для него означало отказ от свободы. Свое видение государства Самуил пытался донести до старейшин и обрисовывал государство, раскрывая такие его черты, как регулирование и даже сковывание человека правилами регулирования, создания контроля, наложения материального бремени: «Вот какие будут права царя … сыновей ваших он возьмет и приставит к колесницам своим, и сделает их всадниками своими, и будут они бегать перед колесницами его. И поставит их тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его и жали хлеб его и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его» (8; 11–12). «И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим. И от посевов ваших возьмет десятую часть, и сами будете ему рабами»(8; 14–17). И далее: «…И восстанете тогда от царя вашего, которого вы избрали тогда, и не будет Господь всем отвечать тогда»(8; 18).