Во что все вылилось. Декларация независимости 1776 года. Преамбула. 1 страница

Когда ход событий приводит к тому, что один из народов вынужден расторгнуть политические узы, связывающие его с другим народом, и занять самостоятельное и равное место среди держав мира, на которое он имеет право по законам природы и ее Творца, уважительное отношение к мнению человечества требует от него разъяснения причин, побудивших его к такому отделению.

Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых.

Гобино (расист, да):

Белый принцип, главным образом арийский, распространившийся на земле, не оставил вне сферы своего действия ни одну расу. Таким образом, жизнь человечества приобретает смысл, который полностью укладывается в космический миропорядок. Я уже сравнивал его историю с огромным узорчатым, разноцветным полотном: ее можно также сравнить с цепью гор, отдельные вершины которой представляют собой цивилизации, а геологическое строение этих вершин — это различные союзы, обусловленные многочисленными сочетаниями трех главных групп и их производных элементов. В этом заключается главный результат человеческого труда. Все, что служит цивилизации, входит в сферу деятельности общества, все, что входит в его сферу, развивает общество, все, что его развивает, географически расширяет его, и последним звеном этой цепочки является усиление или подавление черных или финских элементов в массе уже смешанного населения. Будем считать, что конечная цель трудов и страданий, радостей и побед человечества состоит в том, чтобы в один прекрасный день прийти к абсолютному единству. Исходя из этой аксиомы, мы будем рассуждать дальше.

В абстрактном смысле белая раса навсегда исчезла с лица земли. Пройдя через эпоху богов, когда она была совершенно чистой, эпоху героев, когда процесс смешения еще не достиг высшей точки, эпоху знати, когда ее качества не были полностью утрачены, белая раса подошла к эпохе окончательного слияния всех принципов в результате смешанных союзов. Отныне она представлена только гибридами, больше всего деградировали те ее представители, которые живут на территории первых смешанных обществ. Что касается масс, которые в Западной Европе и Северной Америке представляют собой последнюю возможную форму культуры, в них еще есть остатки силы, особенно по сравнению, скажем, с жителями Йемена. Однако и это относительное превосходство постепенно исчезает, часть арийской крови, многократно разбавленная, которая еще имеется в нашем обществе и является его единственной опорой, каждый день все больше поглощается.

Когда процесс поглощения завершится, наступит эпоха единства. Белый принцип, потерпев поражение в каждом отдельном человеке, будет составлять по отношению к двум другим пропорцию 1:2, а этого вполне достаточно, чтобы почти полностью парализовать его влияние; еще печальнее то, что слияние — это далеко не результат непосредственного смешения трех главных типов в их чистом виде, а неизбежное следствие бесконечной череды союзов. Это последняя степень посредственности во всех смыслах, физической силы, красоты и интеллектуальных способностей. Каждый из людей будет в равной мере нести в себе это печальное наследие, никто не будет одарен в большей степени, чем другой; точно так же, как на островах Полинезии малайские метисы, в течение многих веков замкнутые в своем кругу, в равной мере представляют собой один и тот же тип, в который никогда не попадала новая кровь, так и все люди на земле будут похожи друга на друга. Все будет одинаково: их рост, черты лица, телосложение. У них будет одинаковая физическая сила, одинаковые инстинкты и способности, и, повторю еще раз, этот общий уровень будет являть собой жалкое зрелище.

Народы, вернее, стада людей, погруженные в спячку, будут влачить бесцельное существование, жующие свою жвачку существа на понтийских болотах. Возможно, они будут считать себя самыми умными, учеными и одаренными из живых существ, которые когда-либо жили на земле. А мы сами разве не убеждены в том, что наша неспособность создать такие же прекрасные памятники, какими мы сегодня любуемся в Египте и Индии, служит доказательством нашего превосходства? Наши потомки без труда найдут аргументы, чтобы выразить свою снисходительность к нам и гордиться своим варварством. Вот на что тратили силы наши предки, скажут они, презрительно показывая пальцем на жалкие развалины наших последних творений. И действительно, они будут для них бесполезны, потому что торжествующая природа вновь будет властвовать на земле, и человек будет не хозяином, но гостем, как и прочие лесные и водные обитатели.

Но и эта ситуация продлится недолго, т. к. побочный результат беспорядочного смешения — уменьшение численности населения. Если бросить взгляд на прошлые времена, становится ясно, что тогда на земле жило гораздо больше представителей нашего вида, чем сегодня. В Китае никогда не было так мало жителей, как в настоящее время; Центральная Азия была похожа на человеческий муравейник. По словам Геродота, в Скифии обитало множество народов, а нынешняя Россия напоминает пустыню. В Германии достаточно жителей, но не меньше их было в III—V вв. н. э., когда она щедро поставляла романскому миру массы воинов вместе с их женами и детьми. Франция и Англия не похожи на пустыню, но и в Галлии, и на Британских островах кипела жизнь в эпоху кимрийских переселений. Испания и Италия насчитывают не более четверти того, что они имели в древности. Греция, Египет, Сирия, Малая Азия, Месопотамия кишели людьми, а городов там было не меньше, чем колючек в поле: сегодня они почти безлюдны; Индия сегодня — это только тень прошлой Индии. Западная Африка, земля, которая вскормила Европу и на которой столько метрополий строили свое благополучие, являет собой грустное зрелище редких палаток кочевников и умирающих городов. Остальные районы этого континента, куда европейцы и мусульмане принесли то, что одни называли прогрессом, а другие истинной верой, пребывают в таком же состоянии; только в глубине Африки, куда еще не проникли чужаки, сохраняется компактное население. Но это не надолго. Что касается Америки, Европа вливает туда остатки крови. То есть она беднеет сама, обогащая другого.

Невозможно подсчитать точное число столетий, которые отделяют нас от момента завершения драмы. Но конец недалек. Арийское семейство, вернее сказать, остатки белого семейства, утратили свою чистоту, когда родился Христос. Если считать, что Земля образовалась за шесть или семь тысячелетий до этого события, этого времени было достаточно для того, чтобы искоренить в зародыше сам принцип общества, и когда этот период завершился, причина упадка уже овладела миром. Поскольку сущность белой расы растворилась в двух низших разновидностях, последние претерпели соответствующие изменения, которые для желтой расы произошли намного раньше. За восемнадцать истекших веков процесс слияния еще не завершился, хотя были заложены предпосылки его будущих побед. Появились мощные средства воздействия на будущее, и увеличился этнический беспорядок внутри всех обществ, следовательно, приблизился час окончательного объединения. Таким образом, это время не было потрачено зря: будущая история написана. Человеку на земле осталось царить 12—14 тысячелетий, и этот срок можно разделить на два периода: первый уже в прошлом — он был временем молодости, силы, интеллектуального величия человечества; второй, который начался, приведет человечество к вырождению.

Если задержаться на временах, которые предшествуют последнему вздоху нашего вида, и не думать о периоде умирания, после которого безлюдный земной шар продолжит, уже без нас, свое движение в пространстве, я не знаю, будет ли это большим утешением. Тягостно было бы думать о судьбе горстки существ, наших собратьев, лишенных силы, красоты и ума, если бы не мысль о том, что у них останется последнее средство — вера в Бога. Последнее воспоминание о лучших временах.

Религия не обещает нам вечной жизни, а наука учит, что у нас когда-то было начало, и убеждает, что будет и конец. Так что не стоит ни удивляться, ни тревожиться этому непреложному факту. Печальна не мысль о конце — печально сознание того, что мы придем к нему в столь жалком состоянии, и возможно, даже эта участь, уготованная нашим потомкам, оставила бы нас равнодушными, если бы не тайный ужас оттого, что судьба уже тянет к нам свои безжалостные руки.

Маркс:

Человек есть в самом буквальном смысле не только животное , которому свойственно общение, но животное, которое только в обществе и может обособляться. Производство обособленного одиночки вне общества – редкое явление, которое, Конечно может произойти с цивилизованным человеком случайно заброшенный в необитаемую местность и потенциально уже содержащим в себе общественные силы такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидом.

Человек не только изменяет форму того,

что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю.

И это подчинение не есть единичный акт. Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени.

Фрейд:

Фромм:

Понятие науки о человеке покоится на предпосылке, что ее предмет, человек, существует и что существует человеческая природа, характерная для человеческого рода. На этом спорном вопросе история мысли демонстрирует свою особую иронию и противоречия.
Авторитарные мыслители с готовностью признавали существование человеческой природы, которую они считали постоянной и неизменной. Это признание использовалось для доказательства, что их этические системы и социальные институты необходимы и неизменны, будучи построенными якобы на природе человека. Однако то, что они считали человеческой природой, было отражением их норм -- и интересов,-- а не результатом объективного исследования. Поэтому понятно, что сторонники прогресса должны были приветствовать открытия антропологии и психологии, которые, напротив, утверждали, казалось, безграничную изменчивость человеческой природы. Ибо изменчивость означала, что нормы и институты -- признанные скорее причиной человеческой природы, чем ее следствием -- также могут быть изменены. Но, выступая против ошибочного представления, что определенные исторические культурные системы являются выражением постоянной и вечной человеческой природы, приверженцы теории безграничной изменчивости пришли к равно несостоятельной позиции. Прежде всего, концепция безграничной изменчивости человеческой природы легко ведет к заключениям столь же неудовлетворительным, как и концепция постоянной и неизменной человеческой природы. Если бы человек был безгранично податлив, тогда, действительно, нормы и институты, неблагоприятные для человеческого благополучия, имели бы возможность заковать человека навсегда в свои системы, лишив человеческую природу возможности мобилизовать свои внутренние силы и направить их на изменение этих систем. Человек был бы только марионеткой социальных порядков, а не -- как он доказал это исторически -- активным деятелем, чьи внутренние силы энергично противодействуют мощному давлению неблагоприятных социальных и культурных систем. В самом деле, если б человек был лишь творением культурных систем, невозможно было бы критиковать или оценить ни один социальный строй с точки зрения человеческого благополучия, поскольку здесь не было бы места понятию "человек".
Политические и моральные следствия теории изменчивости так же важны, как и ее теоретические положения. Если мы допустим, что нет никакой человеческой природы (кроме той, что задана основными физиологическими потребностями), единственной возможной психологией будет радикальный бихевиоризм, довольствующийся описанием бесконечного числа поведенческих моделей, или психология, занятая измерением количественных показателей человеческого поведения. Психологии и антропологии осталось бы описание различных путей, какими социальные институты и культурные системы формируют человека, и поскольку специфическими проявлениями человека были бы лишь штампы, заданные ему социальными структурами, возможной оказалась бы только одна наука о человеке -- сравнительная социология. Однако, если психология и антропология способны сделать правильные предположения о законах, управляющих человеческим поведением, то они должны начать с предпосылки, что нечто, скажем X, реагирует на воздействие среды установленным образом, сообразно своим свойствам. Человеческая природа не неизменна, и, следовательно, культуру нельзя объяснить как результат неизменных человеческих инстинктов; не является культура и постоянным фактором. Верно, что человек может адаптироваться даже к неудовлетворительным условиям, но в процессе такой адаптации он вырабатывает определенные ментальные и эмоциональные реакции, сообразно специфическим свойствам своей природы.
Человек может адаптироваться к рабству, но он реагирует на него снижением своих интеллектуальных и моральных качеств; он может адаптироваться к культуре, проникнутой всеобщим недоверием и враждебностью, но он реагирует на такую адаптацию ослаблением своих сил и бесплодностью. Человек может адаптироваться к культурным условиям, требующим подавления сексуальных влечений, но при такой адаптации, как показал Фрейд, у него развиваются невротические симптомы. Человек может адаптироваться почти к любой культурной системе, но в той мере, в какой эти системы противоречат его природе, у него развиваются ментальные и эмоциональные нарушения, принуждающие его, в конце концов, к изменению этих условий, так как он не может изменить свою природу.
Человек -- не чистый лист бумаги, на котором культура может писать свой текст; он -- существо, заряженное энергией и структурированное определенным образом, существо, которое, адаптируясь, реагирует специфическим и установленным образом на внешние условия. Если бы человек адаптировался к внешним условиям, гибко изменяя свою природу, подобно животному, и был способен к жизни только при определенных условиях, к которым он развил специальную адаптацию, он достиг бы тупика специализации, которая является судьбой всякого животного вида, а значит, и прекращения истории. Если бы, с другой стороны, человек мог адаптироваться ко всем условиям, не сопротивляясь тем, которые противны его природе, он никогда не имел бы никакой истории вообще. Человеческая эволюция обусловлена человеческой адаптируемостью и определенными неразрушимыми свойствами природы человека, которые заставляют его никогда не прекращать поиск условий, более соответствующих его внутренним потребностям.

Предмет науки о человеке -- человеческая природа. Но эта наука начинается не с полной и адекватной картины того, чем является человеческая природа; удовлетворительным определением ее предмета являются ее цели, а не предпосылки. Ее метод состоит в том, чтобы наблюдать реакции человека на различные индивидуальные и социальные условия, и из наблюдения за этими реакциями делать выводы о природе человека. История и антропология изучают реакции человека на культурные и социальные условия, отличные от современных; социальная психология изучает реакции на различные социальные установки внутри нашей собственной культуры. Детская психология изучает реакции ребенка на различные ситуации; психопатология пытается делать выводы о человеческой природе, изучая ее искажения в патогенных условиях. Человеческую природу никогда нельзя наблюдать как таковую, а только в ее конкретных проявлениях, в конкретных ситуациях. Это теоретическая конструкция, которую можно вывести из эмпирического изучения поведения человека. В этом отношении наука о человеке, конструируя "модель человеческой природы", не отличается от прочих наук, оперирующих понятиями сущностей, построенными на выводах из данных наблюдения или контролируемых такими выводами, но не прямо наблюдаемых, как таковые.
Несмотря на изобилие данных, предложенных антропологией и психологией, мы имеем только гипотетическую картину человеческой природы. А за эмпирическим и объективным изображением того, что являет собой "человеческая природа", мы все еще можем обращаться к Шейлоку, если поймем его слова об иудеях и христианах в расширительном смысле, как свидетельствующие за все человечество. "Я иудей! Разве у иудея нет глаз? Разве у иудея нет рук, органов, размеров тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве он не ест ту же пищу, не получает ран от того же оружия, не болеет теми же болезнями, не лечится теми же средствами, не так же согревается летом, и не так же мерзнет зимой, как и христианин? Когда вы пронзаете нас, разве мы не истекаем кровью? Когда вы веселите нас, разве мы не смеемся? Когда вы отравляете нас, разве мы не умираем? И когда вы бесчестите нас, разве мы не отомстим? Если мы похожи на вас в остальном, мы будем походить на вас и в этом.

ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ РАЗВИТИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ (КУЛЬТУРЫ)

Тоффлер «Шок Будущего»

Интересное введение

Вы просыпаетесь утром и обнаруживаете, что мир, который долгие годы воспринимался как фон вашей жизни, переменился. Все, к чему вы привыкли, становится совсем иным. Причем в рекордные сроки, буквально ежесекундно. Скажем, еще в прошлом году этот день считался великим праздником. Вы сидели у экрана и смотрели демонстрацию. Вам звонили друзья, почтальоны приносили открытки. Этот день все еще считается праздником. Однако никто не звонит, не поздравляет. Осталась одна проформа. Зачем она? Вы идете в магазин и поражаетесь, как выросли цены.

Нет, можно привыкнуть, что этот день совсем не праздник, но такие цены... Кто мог предвидеть, что пучок лука... Или, допустим, баночка с вазелином... Пора бы, наверное, смириться, ведь впереди еще множество испытаний. Но душа не поспевает за переменами. Мир кажется враждебным и страшит непостижимым.

Звонит знакомая и рассказывает, что пигалица из их класса стала валютной проституткой. Вы долго обсуждаете этот вопрос и даже успеваете поинтересоваться, как здоровье ее такой благовоспитанной мамы. А тот, кто сидел с пигалицей за одной партой и мечтал стать академиком, теперь, оказывается, ходит в роскошной кожаной куртке. Он подрабатывает дворником...

Сместились все представления. Знакомая назвала дурой приятельницу, которая поступила в аспирантуру. Подземный переход оглушает вас звуками аккордеона. Вы замедляете шаг. Несколько месяцев назад вы видели этого музыканта на обложке модного иллюстрированного журнала... Вечером на экране появляется телевизионный ведущий и комментирует обвальное крушение рубля. Шахтеры перекрывают железнодорожные магистрали. Учителя и профессора ищут работу в коммерческих ларьках.

Говорят, что волка может поразить инфаркт, если пространство, на котором он обитает, вдруг окажется обуженным. А что происходит с человеком, который вдруг узнает, что не может показаться в другом районе, где живут люди иной национальности? Разом изменились все ценности. Учитель подчас не знает, что он должен теперь рассказывать детям — времена изменились. Ученый поражен тем, что утратил общественный статус. Рабочий еще недавно перспективного предприятия неожиданно оказался безработным. Красный директор, трижды орденоносный, все еще надеется, что все вернется на прежний курс. Однако надежды становится все меньше...

Стремительно рушится привычный уклад жизни, уходит в прошлое то, что еще недавно составляло смысл нашего бытия. Меняются ориентации. Специалист по атеизму носит православную бородку. Преподаватель научного коммунизма руководит кооперативом. Низвергаются святыни. Девушка, поступившая на работу в фирму, неожиданно получает приглашение переспать с шефом. «С какой стати?» — спрашивает она. Ей отвечают: «Ты что, психованная?» Политические домашние распри оборачиваются кровавыми расправами. Человек остается одиноким перед надвигающейся неизвестностью.

Введение автора

О будущем много написано. В большинстве своем книги, описывающие грядущий мир, имеют жесткую металлическую интонацию. Эти страницы посвящены «мягкой», или человеческой, стороне завтрашнего дня. Кроме того, они рассказывают о том, как мы идем к завтрашнему дню. Прогноз имеет дело с общими, каждодневными вопросами — какие продукты мы покупаем и от каких отказываемся, какие места мы оставляем, в какие объединения вступаем, какие люди проходят через наши жизни, не задерживаясь рядом с нами. Исследуется будущее дружбы и семейной жизни. Рассматриваются странные новые субкультуры и стили жизни, а также множество других тем — от политики и спортивных площадок до прыжков с парашютом и секса.

Объединяет все это, как в книге, так и в жизни, грохочущий поток перемен, поток настолько мощный в настоящее время, что он опрокидывает институты, производит сдвиг ценностей и высушивает наши корни. Изменение — это процесс, с помощью которого будущее проникает в наши жизни, и важно посмотреть на него внимательно, не просто в великой исторической перспективе, но также с позиции живущих, дышащих индивидов, которые его ощущают. Ускорение перемен в наше время само по себе стихийная сила. Эта сила имеет личные и психологические, а так-15

же социологические последствия. В последующих главах эти воздействия ускорения впервые систематически исследуются. Книга убедительно, надеюсь, доказывает, что, если человек быстро не научится контролировать скорость перемен в своих личных делах, а также в обществе в целом, мы обречены на массовый адаптационный срыв.

В 1965 г. в статье, опубликованной в «Horizon», я впервые употребил термин «шок будущего» для описания разрушительного стресса и дезориентации, которые вызывают у индивидов слишком большие перемены, происходящие за слишком короткое время. Захваченный этой идеей, я провел следующие пять лет, посещая университеты, исследовательские центры, лаборатории и правительственные агентства, читая бесчисленные статьи и научные доклады и беседуя буквально с сотнями экспертов, занимающихся разными аспектами изменений, практического поведения и будущего. Нобелевские лауреаты, хиппи, психиатры, врачи, бизнесмены, профессиональные футурологи, философы и специалисты в области образования высказывали свою обеспокоенность переменами, свою тревогу по поводу адаптации, свои страхи относительно будущего. Из этого опыта я сделал два беспокоящих меня вывода. Во-первых, стало ясно, что шок будущего — не отдаленная потенциальная опасность, а реальная болезнь, от которой уже страдает все возрастающее число людей. Это психобиологическое состояние можно описать в медицинских и психиатрических терминах. Это — болезнь перемен.

Во-вторых, я постепенно приходил в смятение от того, как мало на самом деле знают об адаптивности как те, кто призывает к преображениям и создает широкомасштабные перемены в нашем обществе, так и те, кто якобы готовит нас справляться с этими переменами. Серьезные интеллектуалы смело говорят об «образовании, нацеленном на перемены», или о «подготовке людей к будущему». Но мы на самом деле ничего не знаем о том, как это делать. Находясь в наиболее быстро изменяющемся окружении, в каком человек когда-либо пребывал, мы остаемся в жалком неведении, как человек справляется с проблемами. 16

Наши психологи и политики также озадачены тем внешне иррациональным сопротивлением переменам, какое выказывают некоторые индивиды и группы. Глава корпорации, который хочет реорганизовать отдел, преподаватель, желающий внедрить новый метод, мэр, который стремится к мирной расовой интеграции в своем городе, — все в тот или иной момент сталкиваются с этим глухим противостоянием. Тем не менее мы мало знаем о его источниках. К тому же почему некоторые люди жаждут, даже рвутся к переменам, делая все, что в их власти, чтобы их создать, а другие бегут от них? Я не только не нашел готовых ответов на эти вопросы, но обнаружил, что у нас нет даже адекватной теории адаптации, без которой чрезвычайно маловероятно, что мы когда-либо найдем ответы.

Цель этой книги, таким образом, помочь нам прийти к согласию с будущим — помочь нам справиться более эффективно как с личными, так и с социальными переменами, углубляя наше понимание того, как люди на них реагируют. С этой целью в ней выдвигается новая общая теория адаптации.

Она также привлекает внимание к важному, хотя часто незамечаемому различию. Почти неизменно исследования в области воздействий перемен концентрируются на том, куда перемены нас ведут, а не на скорости этого путешествия. В этой книге я пытаюсь показать, что скорость перемен имеет значение совершенно отличное и иногда более важное, чем направления перемен. Никакая попытка понять адаптивность не может быть успешной, если не осознать этот факт. Любая попытка определить «содержание» перемен должна включать последствия, вызываемые самим темпом, как часть этого содержания.

Уильям Огберн со своей знаменитой теорией культурного отставания показал, как социальный стресс возникает из неравной скорости перемен, происходящих в разных секторах общества. Концепция шока будущего — и теория адаптации, которая из нее выводится — ясно предполагает, что должно существовать равновесие не только между скоростью перемен в разных секторах, а между скоростью измене-17

ния окружения и ограниченной скоростью человеческой реакции. Ибо причина шока будущего — увеличивающийся разрыв между ними.

Однако задача книги заключается не только в изложении теории. Она также ставит целью продемонстрировать метод. Раньше люди изучали прошлое, чтобы пролить свет на настоящее. Я повернул зеркало времени, уверенный, что четкий образ будущего поможет нам лучше понять настоящее. Сегодня нам все труднее осознавать наши личные и общественные проблемы без применения будущего в качестве интеллектуального орудия. В последующих главах я намеренно использую это орудие, чтобы показать, на что оно способно. Наконец, не менее важно то, что автор стремится незаметно, но существенно изменить сознание читателя. Почему это необходимо, станет понятно из дальнейшего изложения. Для того чтобы успешно справиться с быстрыми переменами, от большинства из нас потребуется преобразовать свое отношение к будущему, осознать роль, которую оно играет в настоящем. Цель этой книги — изменить понимание будущего. Если читатель, закончив чтение этой книги, станет думать, размышлять или попытается предвосхитить будущие события, значит, автор справился со своей задачей.

Здесь уместно сделать несколько оговорок. Сегодня факты быстротечны. Каждый опытный репортер знает, что такое работать над быстро исчезающей ситуацией, которая меняет вид и смысл, прежде чем слова записаны на бумагу. Сегодня весь мир — это быстро исчезающая ситуация. Поэтому неизбежно, что в книге, которая создавалась в течение нескольких лет, ряд фактов устареет ко времени публикации. Профессора, преподававшие в университете А, за это время начали читать лекции в университете В. Политики, придерживавшиеся взглядов X, успели перейти на позицию Y.

Хотя были предприняты добросовестные усилия во время написания обновить «Шок будущего», некоторые из приведенных фактов уже, несомненно, устарели. (Это, разумеется, 18

можно сказать о многих книгах, хотя авторы избегают этой темы.) Обветшание данных имеет здесь особое значение: оно служит подтверждением содержащегося в этой книге положения о быстроте перемен. Писателям все труднее и труднее успевать за действительностью. Мы еще не научились задумывать, исследовать, писать и публиковать в «реальном времени». Читатели, таким образом, должны больше обращать внимания на главную тему, а не на детали.

Другая оговорка касается глагола «будет». Ни один серьезный футуролог не занимается «предсказаниями». Их оставляют телевизионным оракулам и газетным астрологам. Ни один человек, хотя бы немного знакомый со сложностями прогнозирования, не претендует на абсолютное знание завтрашнего дня. Как говорится в одной восхитительно ироничной поговорке, приписываемой китайцам: «Пророчествовать чрезвычайно трудно — особенно в отношении будущего».

Это означает, что всякое утверждение о будущем должно основательно сопровождаться цепочкой оговорок — разных «если», «однако», «с другой стороны» и пр. В книге подобного рода углубляться в каждое подходящее определение — это значит завалить читателя лавиной всяческих «может быть». Я взял на себя вольность говорить твердо, без колебаний, рассчитывая, что интеллигентный читатель поймет стилистическую проблему. Рядом со словом «будет» всегда подразумеваются слова «возможно» или «по моему мнению». Подобным образом все сроки, относящиеся к будущим событиям, нужно принимать с оговоркой. Неспособность говорить точно и уверенно о будущем не может служить оправданием молчанию. «Точные данные», разумеется, всегда должны учитываться. Но если их нет, ответственный писатель — даже ученый — имеет и право, и обязанность полагаться на иные виды доказательств, включая впечатления, истории и мнения хорошо информированных людей. Я это делал постоянно и не раскаиваюсь в этом.

Исследуя будущее, важно иметь воображение и озарение, чем быть на сто процентов «правым». Теориям не обязательно надо быть «верными», чтобы быть чрезвычайно

полезными. Даже ошибка может сослужить свою службу. Карты мира, начерченные средневековыми картографами, были так безнадежно неточны, в них было столько фактических ошибок, что они вызывают снисходительные улыбки теперь, когда почти вся поверхность Земли нанесена на карту. Тем не менее без них великие исследователи никогда бы не открыли Новый Свет. И теперешние улучшенные, уточненные карты не могли бы быть созданы, пока люди, работающие с ограниченными доступными данными, не изобразили на бумаге свои смелые представления о мирах, которые они никогда не видели. Мы, исследователи будущего, работаем в духе старинных картографов: концепция шока будущего и теория пределов адаптивности представлены здесь не как окончательное слово, а как первое приближение новых реальностей, наполненных опасностью и обещанием, созданных мощью ускорения.