Зависимое происхождение и природа реальности 2 страница

Когда мы действуем ради удовлетворения собственных сиюминутных желаний, не принимая в расчет интересы других людей, мы разрушаем возможность длительного счастья. Обдумайте вот что: если мы живем по соседству с десятью другими семьями, но никогда не думаем об их благополучии, — мы лишаем себя возможности пользоваться их обществом. С другой стороны, если мы стараемся быть дружелюбными и уделяем внимание окружающим, мы обеспечиваем не только их счастье, но и свое собственное. Или же представьте, что встретились с неким новым человеком. Возможно, мы идем вместе обедать. Да, сейчас нам придется кое-что потратить. Но в результате у нас есть шанс завязать отношения, которые принесут много пользы в будущем. Наоборот, если во встрече с кем-то мы видим лишь возможность обмануть человека и именно так и поступаем, то, хотя в данный момент мы и приобретаем некую сумму денег, мы, скорее всего, совершенно уничтожаем перспективу длительного общения, хотя оно и могло бы принести гораздо больше выгод.

Теперь давайте рассмотрим природу того, что я охарактеризовал как подлинное счастье. Мой собственный опыт может помочь мне проиллюстрировать состояние, о котором я говорю. Меня как буддийского монаха учили принципам, философии и практике буддизма. Но какого-либо практического образования, которое помогло бы справиться с требованиями современной жизни, я почти не получил. В течение жизни мне пришлось нести на себе огромную ответственность и терпеть огромные трудности. В шестнадцать лет, когда Тибет был оккупирован, я утратил свою свободу. В двадцать четыре — я лишился и самой своей страны, эмигрировав. Уже почти сорок лет я живу беженцем в чужой стране, хотя эта страна и является моей духовной родиной. В течение всего этого времени я старался всемерно служить и моим товарищам по изгнанию, и, по возможности, тем тибетцам, которые остались в Тибете. Мы знаем, что за это время наша родная страна безмерно разрушалась и страдала. И, конечно, я потерял не только мать и других родных, но и дорогих мне друзей. При всем этом, хотя я, конечно, испытываю печаль, когда думаю о потерях, все же в том, что касается моего душевного равновесия, чаще всего я спокоен и удовлетворен. Даже когда передо мной встают трудности, как тому и положено быть, я обычно не слишком беспокоюсь из-за них. И я могу без колебаний сказать, что я счастлив.

Согласно моему опыту, основной характеристикой подлинного счастья является покой — внутренний покой. Под этим я совсем не подразумеваю чего-то "запредельного". Не говорю я и об отсутствии ощущений. Напротив, покой, спокойствие, которое я описываю, коренится в заботе о других и включает в себя высокую степень чувствительности и восприятия, хотя я и не могу утверждать, что сам очень в этом преуспел. Свое ощущение покоя я связываю скорее с усилием воспитать в себе заботу о других.

Тот факт, что основной характеристикой счастья является внутренний мир, и объясняет парадокс, что в то время как существуют люди, остающиеся несчастными несмотря на то, что они обладают всеми материальными благами, есть и другие, — которые счастливы, невзирая на чрезвычайно трудные обстоятельства жизни. Возьмем в качестве примера те восемьдесят тысяч тибетцев, которые в течение нескольких месяцев, прошедших после моего бегства из родной страны, покинули Тибет и приняли предложенное им индийским правительством убежище. Им пришлось столкнуться с невероятными трудностями. Им не хватало и пищи, а ещё более — медикаментов. В лагерях беженцев не было ничего, кроме брезентовых палаток. Большинство людей, покидая свои дома, не захватили, практически, ничего, кроме одежды. Они ходили в тяжелых чубах (chuba — это национальная тибетская одежда), подходящих для наших суровых зим, хотя в Индии они нуждались в легком хлопковом платье. Их одолевали тяжелые болезни, неизвестные в Тибете. Однако при всех этих лишениях в тех, кто выжил, почти нет следов душевной травмы. И лишь очень немногие потеряли уверенность. Еще меньше оказалось таких, кто предался печали и отчаянию. Я бы даже сказал, что, когда прошло первое потрясение, большинство обрело полный оптимизм и — да-да! — счастье.

Отсюда следует вывод, что если мы можем развить в себе это качество внутреннего покоя, то неважно, с какими трудностями мы столкнемся в жизни — наше базовое чувство благополучия не будет нарушено. Отсюда также следует, что при всей важности влияния на нас внешних факторов мы ошибаемся, если полагаем, что они когда-нибудь могут принести нам полное счастье.

Безусловно, наша телесная конституция, наше воспитание и обстоятельства нашей жизни влияют на наше понимание счастья. И все мы согласимся с тем, что нехватка некоторых вещей затрудняет его достижение. Давайте и это рассмотрим. Хорошее здоровье, друзья, свобода и некоторая степень благосостояния — все это ценно и полезно. Хорошее здоровье говорит само за себя. Мы все хотим обладать им. Точно так же мы нуждаемся в друзьях и ищем их, вне зависимости от обстоятельств нашей жизни и от наших успехов. Однако... Я всегда был зачарован наручными часами, но, хотя я в особенности люблю те, которые ношу постоянно, — они ко мне никогда любви не проявляли. А для того, чтобы получить удовлетворение от любви, мы нуждаемся в таких друзьях, которые будут отвечать на наше чувство. Конечно, друзья бывают разными. Те, кто на деле являются друзьями общественного положения, денег и славы, не друзья человеку, обладающему всем этим. Но я имею в виду тех, кто помогает нам, когда жизнь ставит нас в трудное положение, а не тех, для кого на первом месте внешние признаки.

Свобода в смысле возможности искать счастье и высказывать свои взгляды также вносит свой вклад в наше чувство внутреннего покоя. В тех обществах, где такое не позволено, мы обнаруживаем тайных агентов, сующих нос в жизнь любой группы лиц, даже в жизнь семьи. Неизбежным результатом становится потеря взаимного доверия людей. Они становятся подозрительными и сомневаются в чужих мотивах. А если человек лишился такого важного чувства, как доверие, можем ли мы ожидать, что он будет счастлив?

И благополучие — не столько в смысле обладания материальным богатством, сколько в смысле умственного и эмоционального здоровья — много добавляет к нашему чувству внутреннего покоя, мира. Тут мы снова можем вспомнить о тибетских беженцах, которые благоденствовали, несмотря на отсутствие материальных ресурсов.

Да, каждый из этих факторов играет важную роль в возникновении чувства личного благополучия. Но без основного чувства внутреннего покоя и безопасности во всех них нет проку. Почему? Потому что, как мы видели, наше имущество само по себе — источник тревоги. То же относится и к нашей работе, поскольку мы боимся потерять ее. Даже наши друзья и родственники могут стать причиной беспокойства. Они могут заболеть и будут нуждаться в нашем внимании тогда, когда мы заняты важными делами. Они могут даже восстать против нас и обмануть нас. Точно так же наши тела, как бы крепки и прекрасны ни были они сейчас, неизбежно состарятся. Мы не бываем неуязвимы, мы болеем и испытываем физическую боль. А потому и нет надежды обрести длительное счастье, если мы не обладаем внутренним покоем.

Так где же нам искать этот внутренний мир? Единого ответа на этот вопрос не существует. Но есть и нечто бесспорное. Никакие внешние факторы не могут его создать. И к врачу обращаться за внутренним покоем бесполезно. Лучшее, что может сделать врач, — предложить нам антидепрессанты или снотворное. Никакой механизм или компьютер, сколь сложны и мощны они бы ни были, не смогут дать нам это жизненно важное качество. На мой взгляд, возникновение внутреннего покоя, от которого зависит длительное — а значит, и стоящее — счастье, похоже на многие другие задачи нашей жизни: мы должны выявить причины и условия его появления, а затем прилежно трудиться над созиданием этих причин и условий. Здесь мы обнаруживаем двоякий подход. С одной стороны, мы нуждаемся в защите от тех факторов, которые препятствуют нам. С другой — нам необходимо развить то, что ведет к покою.

В том, что касается состояния внутреннего покоя, одним из основных условий является наша общая позиция. Позвольте мне пояснить это еще одним личным примером. Несмотря на мою нынешнюю привычную безмятежность, я прежде был вспыльчив, склонен к импульсивным действиям, а иногда и к гневу. Да и сейчас бывают, конечно, моменты, когда я теряю самообладание. Когда такое случается, малейшая неприятность может принять невероятные размеры и соответственно расстроить меня. Я могу, например, проснуться утром возбужденным без какой-либо конкретной причины, В таком состоянии я обнаруживаю, что даже то, что обычно мне нравится, начинает меня раздражать. Даже простой взгляд на наручные часы усиливает чувство раздражения. Я понимаю, что они не что иное, как источник привязанности и соответственно — дальнейшего страдания. Но в другие дни я просыпаюсь — и вижу часы как нечто прекрасное, сложное и хрупкое. Да, конечно, это те же самые часы. Что же изменилось?

Возможно, чувство отвращения в один день и удовлетворенности в другой — результат чистой случайности? Или срабатывают некие нервные механизмы, которые я не контролирую? Хотя, безусловно, наша телесная конституция должна влиять на чувства, все же ведущим фактором является моя умственная позиция. Таким образом, наша основная позиция — то есть как мы относимся к внешним обстоятельствам — является самым первым предметом рассмотрения в любом рассуждении о взращивании внутреннего покоя. По этому поводу великий индийский ученый и практик буддизма Шантидева однажды заметил, что, хотя мы не можем и надеяться отыскать столько кожи, чтобы покрыть всю землю, уберегая свои ноги от колючек, на самом деле это и не нужно. Вполне достаточно прикрыть подошвы наших ног. Другими словами, хотя мы не можем всегда изменять обстоятельства так, чтобы они нас устраивали, мы можем изменить свое отношение к ним.

Другой главный источник внутреннего мира, а следовательно, и подлинного счастья, — это, конечно, действия, которые мы предпринимаем в поисках счастья. Мы можем разделить их на те, которые вносят положительный вклад, те, результаты которых нейтральны, и те, которые влияют на счастье отрицательно. Исследуя, чем отличаются те действия, которые служат подлинному счастью, от тех, которые предлагают лишь временное чувство довольства, мы видим, что в последнем случае содержание действия само по себе не имеет положительного значения. Возможно, нам хочется чего-нибудь сладкого, или мы хотим купить какую-то нарядную одежду, или ищем каких-то новых впечатлений. На самом деле мы ведь в этом не нуждаемся. Мы просто хотим эту вещь, или ищем веселья, или определенного ощущения, — и стремимся к удовлетворению желания, не особо задумываясь. Я совсем не утверждаю, что в этом обязательно есть что-то плохое. Тяга ко всему конкретному — часть человеческой натуры: мы хотим видеть, мы хотим осязать, мы хотим обладать. Но, как я говорил немного раньше, важно осознавать, что, когда мы желаем разные вещи лишь по той причине, что они доставят нам удовольствие, то в конечном счете это приведет нас к еще большим проблемам. Более того, мы видим, что, подобно счастью, которое возникает благодаря удовлетворению чувственных потребностей, и сами по себе все эти вещи преходящи.

Мы должны также признать, что именно отсутствие заботы о последствиях лежит в основе экстремальных поступков, вроде причинения другим боли, или даже убийства; такого рода действия могут, конечно, на какое-то время удовлетворить желания индивида, — хотя такие поступки чрезвычайно плохи. Или же, если вернуться в область экономической деятельности, преследование выгоды без мысли о возможных отрицательных последствиях может, безусловно, принести большую радость, когда приходит успех. Но в итоге и это оборачивается страданием: окружающая среда загрязнена, наши недобросовестные методы заставили партнеров отказаться от сотрудничества с нами, бомбы, которые мы производим, приносят смерть и разрушения.

Что касается деятельности, приводящей к чувству покоя и длительного счастья, — рассмотрим, что происходит, когда мы делаем нечто такое, что считаем достойным усилий. Допустим, мы создали план окультуривания бесплодных земель и постепенно, приложив большие усилия, делаем землю плодородной. Когда мы анализируем действия такого рода, мы видим, что они включают в себя распознавание, — то есть мы оцениваем различные факторы, в том числе и желаемые и возможные последствия для себя и для других. В этом процессе оценки вопрос нравственности, вопрос о том, являются ли планируемые нами действия этичными, возникает сам собой. Так что, если даже начальный импульс был и обманчивым в смысле желания обязательно достичь некоего финала, мы понимаем, — да, мы можем таким путем обрести недолговечное счастье, но отдаленные последствия такого поведения скорее всего породят трудности. Поэтому мы сознательно отказываемся от одного образа действий в пользу другого. И благодаря достижению нашей цели посредством усилий и самопожертвования, благодаря рассмотрению как близкой выгоды для нас самих, так и отдаленных последствий, влияющих на счастье других людей, и жертвуя первым ради второго, — мы добиваемся счастья, которое отличается покоем и подлинным удовлетворением. Эту мысль подтверждает наше отношение к трудностям: когда мы отправляемся в отпуск, то предполагаем отдохнуть: но, если из-за плохой погоды, туч и дождей желание отдохнуть на воздухе оказалось неосуществимым, — наше счастье с легкостью разрушается. С другой стороны, если мы не просто ищем временного удовольствия, а стремимся к цели ради других, — то едва замечаем голод, усталость, другие возможные лишения. Другими словами, альтруизм является существенным компонентом тех действий, которые ведут к подлинному счастью.

Таким образом, важно провести различие между тем, что мы можем назвать нравственными и духовными действиями. Нравственное действие — это воздерживание от того, чтобы нарушить чужое ощущение счастья или надежды на счастье других людей. Духовные действия мы можем описать как обладающие уже упомянутыми качествами — любовью, состраданием, терпением, прощением, скромностью, терпимостью и так далее; они предполагают определенную степень заботы о чужом благополучии. И мы обнаруживаем, что совершаемые нами духовные действия, которые вызваны не только нашими узкими, эгоистичными интересами, но и заботой о других, на деле приносят выгоду нам самим. Более того, они наполняют нашу жизнь значением. По крайней мере, мой личный опыт именно таков. Оглядываясь на свою жизнь, я могу с полной уверенностью сказать, что такие вещи, как положение Далай-ламы и та политическая власть, которую оно дает, даже при том, что в моем распоряжении находятся сравнительно большие богатства, не добавляют и крупицы в мое ощущение счастья сравнительно с тем счастьем, которое я испытываю в тех случаях, когда могу что-то сделать для блага других.

Выдерживает ли такое предположение тщательный анализ? Является ли поведение, вдохновленное желанием помочь другим, наиболее эффективным способом достичь подлинного счастья? Рассмотрим следующее. Мы, люди, — социальные существа. Мы являемся на свет в результате чьих-то поступков. Мы можем выжить здесь лишь благодаря другим. Нравится нам это или нет, но в нашей жизни едва ли найдется момент, когда мы не зависим от чьих-либо действий. А потому и неудивительно, что по большей части наше счастье возникает в связи с нашими отношениями с другими людьми. И нет ничего особенного в том, что наивысшая радость должна возникнуть тогда, когда нами движет забота о других. Но это не все. Мы обнаруживаем, что альтруистические поступки не только приносят нам счастье, но также и уменьшают чувство страдания. Здесь я совсем не подразумеваю, что человек, чьи действия имеют в основе желание принести счастье другим, будет реже сталкиваться с бедами, чем те, кого чужое счастье не интересует. Нет, болезни, старость и неудачи того или иного рода ждут всех нас. Но страдания, нарушающие наш внутренний покой — тревога, разочарование, обманутые надежды, — определенно уменьшаются. Заботясь о других, мы меньше беспокоимся о самих себе. А когда мы меньше беспокоимся о себе, то ощущение наших собственных страданий ослабевает.

О чем это говорит? Прежде всего, поскольку каждый наш поступок обладает неким всеобщим значением, потенциально влияет на счастье других людей, этика необходима как гарантия того, что мы никому не повредим. Во-вторых, это говорит нам о том, что подлинное счастье состоит из таких духовных качеств, как любовь и сострадание, терпение, терпимость, прощение, скромность и так далее. Именно они обеспечивают счастье и нам самим, и другим.

Глава 5

ВЫСШЕЕ ЧУВСТВО

Во время недавнего путешествия по Европе я воспользовался возможностью посетить бывший нацистский лагерь смерти в Аушвице. Даже хотя я много слышал и читал об этом месте, я оказался совершенно не готов к подобному переживанию. Моей первой реакцией при виде печей, в которых были сожжены сотни тысяч человеческих существ, было огромное отвращение. Я был потрясён равнодушием расчёта и отстраненностью от чувств, ужасающим свидетельством которых было то, что я видел. Потом в музее, составляющем часть комплекса для посетителей, я увидел коллекцию обуви. Обувь была по большей части или залатанной, или маленьких размеров — и явно принадлежала детям и бедным людям. Это особенно опечалило меня. Что плохого могли сделать они, кому навредили? Я остановился и стал молиться, глубоко взволнованный, — и о судьбе жертв, и о судьбе тех, кто творил это беззаконие, и о том, чтобы подобное никогда не повторилось. И, понимая, что во всех нас есть как способность к бескорыстным поступкам ради блага других, так и способность стать убийцей и палачом, я поклялся никогда, никоим образом не способствовать подобным несчастьям.

События, подобные тем, что имели место в Аушвице, являются энергичным напоминанием о том, что может случиться, если человек — и общество в целом — теряет основные человеческие чувства. Но, хотя совершенно необходимы законодательство и международные соглашения для предотвращения в будущем бедствий такого рода, все мы видим, что жестокость продолжает существовать, вопреки законам. И куда эффективнее и важнее всех этих законов наше отношение к чувствам друг друга на простом человеческом уровне.

Когда я говорю об основных человеческих чувствах, я вовсе не думаю о чем-то мимолетном и неопределенном. Я имею в виду способность сопереживания, которой мы все обладаем и которую по-тибетски мы называем "shen dug ngal wa la mi so pa". Переведенное буквально, это выражение означает "неспособность выносить вид чужих страданий". Принимая во внимание, что именно это свойство дает нам способность понимать, а при определенных обстоятельствах и разделять чужую боль, оно является одной из наших наиболее важных характеристик. Именно оно сдвигает нас с места, когда мы слышим призыв о помощи, заставляет ужасаться при виде причиняемой другим боли, страдать при встрече с чужими страданиями. И оно же заставляет нас зажмуриваться, даже если мы не хотели обращать внимание на чужую боль.

А теперь представьте, что вы идете по дороге и вокруг нет никого, кроме старого человека, идущего впереди вас. Неожиданно тот человек спотыкается и падает. Что вы делаете? Не сомневаюсь, что большинство читателей тут же поспешили бы выяснить, не могут ли они чем-то помочь упавшему. Возможно, и не все. Но, признавая, что все же не каждый поспешил бы на помощь другому, оказавшемуся в беде, я не имею в виду, что в таких немногих исключительных случаях способность к состраданию, которую я считаю всеобщей, полностью отсутствует. Ведь даже те, кто не предпримет никаких действий, разве не ощутят хотя бы сожаление, пусть сколь угодно слабое? Но это все равно будет то же самое чувство, которое заставит большинство людей броситься на помощь. Можно, конечно, представить людей, прошедших сквозь годы войны, — их более не задевает вид чужих страданий. То же самое может произойти с теми, кто живет в местах, насыщенных насилием и безразличием к другим. Можно вообразить даже и тех немногих, кто торжествует при виде чужих страданий. Но это не доказывает, что в таких людях нет способности к состраданию. То, что все мы, за исключением разве что наиболее внутренне искалеченных, высоко ценим проявления доброты, показывает, что, как бы мы ни ожесточались, — способность к состраданию все же сохраняется в нас.

Способность быть признательным другим за доброту, я уверен, является отражением нашей "неспособности выносить вид чужих страданий". Я говорю так потому, что наряду с нашей естественной склонностью к сопереживанию мы также нуждаемся и в проявляемой к нам доброте, которая тянется через нашу жизнь, как путеводная нить. Это особенно очевидно, когда мы совсем юны и когда мы стары. Но стоит нам заболеть, — даже и в годы расцвета мы вспоминаем, как важно быть любимым и ощущать заботу. И, хотя способность жить без любви может казаться добродетелью, в действительности жизнь без этого драгоценного компонента должна быть несчастной. Наверняка не случайно то, что жизнь большинства преступников одинока и бедна любовью.

Мы видим эту признательность за доброту в нашей реакции на улыбки людей. Мне способность людей улыбаться кажется одним из наилучших наших качеств. Это нечто такое, чего не умеют животные. Ни собаки, ни даже киты или дельфины, каждый из которых весьма умен и явно близок человеку, не умеют улыбаться так, как мы. Я лично всегда ощущаю некоторое любопытство, если я улыбаюсь кому-то, а человек остается серьезным и никак не откликается. Но, когда мне отвечают, — мое сердце наполняется радостью. Даже если мне улыбается человек, с которым у меня нет никаких отношений, я тронут. Почему? Ответ очевиден: искренняя улыбка затрагивает в нас нечто основополагающее — нашу естественную тягу к доброте.

Вопреки распространенному мнению, что человек по натуре изначально агрессивен и склонен к соперничеству, я лично считаю, что наше стремление к привязанности и любви настолько глубоко, что проявляется еще до нашего рождения. И действительно, согласно мнению некоторых моих друзей-ученых, есть серьезные доказательства того, что умственное и эмоциональное состояние матери чрезвычайно сильно влияет на состояние еще не родившегося малыша и что ребенку идет на пользу, если мать всегда в добром и мягком настроении. Счастливая мать вынашивает счастливого ребенка. И наоборот, недовольство и гнев вредят правильному развитию плода. Подобным же образом, и в первые недели после рождения тепло и привязанность продолжают играть ведущую роль в физическом развитии крохи. В таком состоянии мозг зреет очень быстро, — и врачи уверены, что это каким-то образом связано с постоянным присутствием матери или ее заменителя. Это показывает, что, хотя дитя не может знать или распознать, кто есть кто, все же оно с совершенной очевидностью нуждается в привязанности. Возможно, что этим также можно объяснить и то, почему большинство раздражительных, легко возбудимых и параноидальных людей так хорошо отзываются на привязанность, на заботу о них. Конечно, кто-то нянчился с ними, когда они были младенцами. Если в этот критический период младенец будет оставлен без заботы, он просто не выживет.

К счастью, такие случаи очень редки. Почти без исключения первым порывом матери становится желание накормить ребенка своим молоком, — и для меня это действие символизирует безоговорочную любовь. Привязанность матери абсолютно искренняя и нерасчетливая: она ведь ничего не ожидает в ответ. Что касается ребенка, то он инстинктивно тянется к материнской груди. Почему? Конечно, мы можем тут упомянуть инстинкт выживания. Но я думаю, что разумно было бы кроме того предположить некую любовь младенца к матери. Если бы дитя чувствовало отвращение, разве оно стало бы сосать? А если бы отвращение чувствовала мать, ее молоко, без сомнения, не текло бы так легко. Нет, вместо этого мы видим здесь взаимоотношения, основанные на любви и обоюдной нежности, совершенно непринужденных. Никто этому не учит, никакая религия этого не требует, никакие законы это не регламентируют, ни в какой школе такого не внушают. Это возникает естественным образом.

Инстинктивная забота матери о ребенке — свойственная, как кажется, и многим животным — является определяющей, поскольку предполагает, что наряду с врожденной потребностью ребенка в любви, необходимой для его выживания, здесь проявляется и прирожденная способность матери дарить любовь. Эта способность так сильна, что мы почти готовы допустить действие биологических механизмов. Конечно, можно утверждать, что эта взаимная любовь — всего лишь механизм выживания. Вполне возможно. Но этим не отрицается само существование любви. И это не опровергает моего убеждения в том, что такая потребность и способность любить заставляют нас предположить, что мы действительно по природе являемся любящими.

Если такая идея кажется неправдоподобной, подумайте о разнице в нашем отношении к доброте и к жестокости, Большинство из нас считает жестокость пугающей. И, наоборот, когда к нам проявляют доброту, мы проникаемся доверием. Точно так же можно рассмотреть взаимоотношения между внутренним покоем — который, как мы уже видели, является результатом любви — и хорошим здоровьем. По моему представлению, наша телесная конституция куда больше годится для мира и покоя, чем для жестокости и агрессии. Все мы знаем, что стресс и тревога ведут к повышению кровяного давления и другим отрицательным симптомам. В системе тибетской медицины умственные и эмоциональные расстройства считаются причиной многих болезней тела, включая и рак. Более того, спокойствие, умиротворенность и забота других считаются весьма важными для излечения больного. Здесь мы тоже можем увидеть глубинное стремление к покою. Почему? Потому что мир и покой предполагают жизнь и развитие, в то время как жестокость предполагает лишь несчастья и смерть. Вот почему нас так привлекает идея чистой земли или рая. Если бы об этих местах говорилось, что там не прекращаются борьба и военные конфликты, мы, пожалуй, предпочли бы остаться в этом мире.

Заметьте также, как мы относимся к самому по себе явлению жизни. Когда зима сменяется весной, когда дни становятся длиннее, солнце светит ярче, появляется свежая трава, — мы непроизвольно испытываем подъем духа. И наоборот, с приближением зимы один за другим начинают падать листья, и большинство растений вокруг нас выглядят так, словно они умирают. Так стоит ли удивляться, если мы в это время года склонны чувствовать себя несколько подавленными? Это, конечно же, признак того, что наша натура предпочитает жизнь смерти, рост упадку и созидание разрушению.

Всмотритесь также в поведение детей. В детях мы видим то, что является прирожденными свойствами человеческой природы, пока она не искажена привнесенными идеями. Мы обнаруживаем, что совсем маленькие дети не особенно отличают одного человека от другого. Улыбка смотрящих на них людей для них куда важнее, чем что-либо другое. Даже когда дети подрастают, они не слишком интересуются разницей между расами, национальностями, религиями или происхождением. Когда они встречаются с другими детьми, они не станут обсуждать подобные темы. Они сразу же займутся куда более серьезным делом — игрой. И это вовсе не сентиментальность. Я вижу это, когда посещаю один из детских лагерей в Европе, где с начала 1960 года живут и учатся многие дети тибетских беженцев. Такие поселения были созданы для осиротевших детей из стран, воевавших друг с другом. И никто не удивлялся, что вопреки разному происхождению дети, оказавшись рядом, живут в полном согласии друг с другом.

Тут можно возразить, что, хотя все мы и можем обладать способностью к любви и доброте, все же человеческая натура такова, что неизбежно эти чувства обращены на тех, кто нам ближе всего. Мы пристрастны к своим родным и друзьям. Наши чувства к тем, кто не входит в наш круг, будут во многом зависеть от личных обстоятельств: тот, кому угрожают, едва ли проявит доброжелательность по отношению к тому, кто ему угрожает. Все это совершенно верно. Я и не отрицаю того, что, какова бы ни была наша способность заботиться о других людях, когда что-то угрожает самой нашей жизни, эта забота редко может взять верх над инстинктом самосохранения. Но это не значит, что сама эта способность исчезла, что и следов ее не осталось. Даже солдаты после сражения зачастую помогают врагам отыскать их убитых и раненых.

При всем том, что я говорил о нашей основной природе, я вовсе не утверждаю, будто в нас нет отрицательных сторон. Там, где есть сознание, там действительно естественным образом возникают и ненависть, и невежество, и насилие. Это потому, что, несмотря на нашу природную склонность к доброте и состраданию, мы все способны и на жестокость, и на ненависть. Именно поэтому мы должны бороться за то, чтобы улучшить свое поведение. Этим объясняется также, почему некоторые люди, выросшие в окружении, полностью лишенном насилия, становятся самыми ужасными убийцами. В связи с этим я вспоминаю, как несколько лет назад посетил Вашингтонский Мемориал, созданный в память мучеников и героев еврейского холокоста, — тех, кто пал от рук нацистов. Что более всего поразило меня в этом монументе, так это то, что он служит памятником совершенно разных форм человеческого поведения. С одной стороны, там есть список жертв неописуемого зверства. С другой — он напоминает о героических проявлениях доброты со стороны христианских и других семей, которые добровольно шли на страшный риск, давая убежище своим еврейским братьям и сестрам. И я почувствовал, что это совершенно правильно и чрезвычайно необходимо: показать обе стороны возможностей человека.