Учебной и научной литературы 23 страница

Предельным, наиболее резким и жестким выражением иронии является сарказм: «Затем новенький кандидат в президенты вышел на улицу пообщаться в капелистый апрельский день с наро­дом, часть которого охраняли спецслужбы, да так бдительно, что улица Куйбышева (Ильинка) была запружена спецмашинами и людьми в добротных черных пальто» (П. 1996).

Аллюзия в строгом смысле не является тропом или фигурой. Она представляет собой прием текстообразования, заключающий­ся в соотнесении создаваемого текста с каким-либо прецедент­ным фактом — литературным или историческим. Аллюзия — это намек на известные обстоятельства или тексты. Содержащие ал­люзию высказывания помимо буквального смысла имеют второй план, заставляющий слушателя обратиться к тем или иным воспо­минаниям, ощущением, ассоциациям. Текст как бы приобретает второе измерение, «вставляется» в культуру, что и породило тер­мин «вертикальный контекст».

По содержанию аллюзии подразделяются на историчес­кие и литературные. Первые строятся на упоминании исторического события или лица. Литературные аллюзии основаны на включении цитат из прецедентных текстов (часто в измененном виде), а также на упоминании названия, персонажа какого-либо ли­тературного произведения либо эпизода из него. Встречаются и сме­шанные аллюзии, обладающие признаками как исторической, так и литературной аллюзии: «После августа девяносто первого в одно мгновение не стало трех китов, на которых все держалось: рухнула партия, развалилось союзное государство, приказала долго жить со­циалистическая ориентация. Все смешалось в России» (OR 1993).

В газетных текстах используются следующие разновидности литературной аллюзии:

1. Литературные цитаты-реминисценции, имена персонажей, названия произведений и т. д.: «Человек — это звучит горько» (КП. 1995); «Все счастливые жители нашей деревни похожи друг на друга, а несчастные? Каждый «по-своему» (Изв. 1996).

2. Видоизмененные высказывания ученых, политиков, деяте­лей культуры и т. д.: «Возникла почти революционная ситуация, когда низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять . никак. Ни по-старому, ни по-новому» (КП. 1995).

3. Библеизмы (факты, имена, фразы из Ветхого и Нового. Заве­та): «Служба воздушного движения грубо нарушила наставления по производству полетов — своего рода «Отче наш» авиаторов» (Изв. 1996).

4. Цитаты, в том числе трансформированные, из популярных песен: «Любимый урка может спать спокойно» (КП. 1993); «Что ж в июне капитан может стать майором» (Изв. 1996).

5. Измененные названия теле- и видеофильмов, фразы из по­пулярных фильмов и телепрограмм, рекламы: «Виртуальный офис — это реальность» (МН. 1996); «Внимание: всем послам!» (МК. 1993); «Куриные окорочка все-таки полетят в Россию» (Изв. 1996).

6. Трансформированные крылатые выражения: «Теперь все будет просто: пришел, увидел, поменял» (МК. 1996); «Третья сила» умерла. Да здравствует «Третья сила»?» (МК. 1996).

7. Названия живописных полотен, скульптур и других произ­ведений искусства: «Однако юные бойцы оппозиции отвергают на­силие и уверяют, что не возьмут в руки оружие пролетариата» (Изв. 1996); «Перекуем Иванов на Абаев» (МК. 1996).

Разумеется, здесь перечислены далеко не все разновидности литературной аллюзии. Но и по приведенным примерам видно, что вертикальный контекст в печати нередко строится из компонентов так называемой массовой культуры. Это вполне естественно для данной сферы общения: пресса ориентирована на массового адре­сата. Последнее, несомненно, сказывается на «качестве» аллюзий: ведь для того, чтобы разгадать «аллюзийный ребус», нужно понять смысл аллюзии и хотя бы приблизительно знать ее источник.

И все же в печати часто встречаются сложно построенные, эстетически привлекательные, насыщенные глубоким смыслом ал­люзии. Такие аллюзии чаще всего многофункциональны: они раз­двигают временные рамки и расширяют культурное пространство текста; обогащают его смысловыми и эмоциональными оттенками (в том числе создают предпосылки для возникновения у читателя разнообразных ассоциаций); служат средством выражения оценки и создания комического эффекта; используются для усиления ар­гументации; наконец, способствуют формированию имиджа жур­налиста как человека высокой культуры, ср.: «Звезда, под которой родился будущий член Политбюро, оказалась пятиконечной, крас­ной и счастливой. Он принадлежал к первому чисто советскому поколению, с младых ногтей убежденному в том, что учение Марк­са всесильно, потому что верно, а верно, потому что всесильно» (МН. 1994). Типично аллюзийный прием — «расширение» извест­ного ленинского высказывания о марксизме путем перестановки слов, обозначающих причину и следствие, — значительно модифи­цирует смысл фразы и придает ей характер иронической оценки.

Как и вообще в прессе, в сфере создания и использования ал­люзий в печати наряду с тенденцией к экспрессивности (которая здесь, несомненно, является ведущей) действует и тенденция к стандартизованности. Создаются своего рода аллюзийные стереотипы, которые с небольшими видоизменениями (или вообще без измене­ний) тиражируются разными изданиями: «Любимый урка может спать спокойно» (КП. 1993) — «Любимый город может спать спокой­но?» (Изв. 1996); «Сколь бы фантастически много денег ни было — Боливар не вынесет двоих» (КП. 1994) — «Боливар не вынесет дво­их» (заголовок: МК. 1995). Все сказанное об аллюзиях еще раз под­тверждает вывод В. Г. Костомарова о природе языка, прессы: «Яв­ным отличием газетного языка служит то, что вследствие высокой и интенсивной воспроизводимости отдельных вырабатываемых средств языка он как раз не претендует на их закрепление и, напротив, императивно тяготеет к их непрерывному обновлению» [14, 257].

Действие в средствах массовой информации двух тенденций — к стандартизованности и экспрессивности, — разумеется, не огра­ничивается использованием тропов и фигур речи. Например, стрем­ление к речевой выразительности нередко проявляется в создании новых наименований, отсутствующих в словаре, — окказиона­лизмов. Вот несколько примеров из газет последних лет: путчелюб, кинороддом, гайдарономика, съезданутый, восъмидерасты, коржаковизм, демократ-расстрига. На следующий день после произошед­шего несколько лет назад катастрофического падения курса рубля газеты выходили с заголовками типа: Рублепад; Отрублилисъ.

Стремление к экспрессии порой приводит к противоположно­му результату — к созданию штампа, одному из воплощений стан­дарта. Штампы были очень широко распространены в печати со­ветского периода. Штамп представляет собой изначально образное, но в силу своего постоянного употребления утратившее свою экс­прессию выражение. Наиболее яркий пример штампа — это не так давно часто встречавшиеся на страницах газет метафоры и пери­фразы (описательные обороты, заменяющие прямые наименования), наподобие следующих: черное золото (нефть) зеленый часовой (лес), флагман индустрии, эстафета поколений, правофланговые пятилетки, труженики полей, работники прилавка. Штамп — это «ока­менелая фразеология», в которой неправомерно продолжают «ус­матривать стилистическое назначение воздействия» [11, 158].

Именно псевдообразность штампа служит основной Причиной его негативной оценки, которая, кстати, может быть выражена не только прямым оценочным суждением, но и пародией или оценкой-образом в художественном тексте, ср.: «Нацелив на верстку острый свой карандаш, Ермолкин пристально вглядывался в напечатанные слова и ястребом кидался, если попадалось среди них хоть одно живое. Все обыкновенные слова казались ему недостойными нашей необыкновенной эпохи, и он тут же выправлял слово «дом» на «зда­ние» или «строение», «красноармеец» на «красный воин». Не было у него в газете ни крестьян, ни лошадей, ни верблюдов, а были труженики полей, конское поголовье и корабли пустыни. Люди, упомянутые в газете, не говорили, а заявляли, не спрашивали, а обращали своей вопрос. Немецких летчиков Ермолкин называл фа­шистскими стервятниками, советских летчиков — сталинскими со­колами, а небо — воздушным бассейном или пятым океаном. Осо­бое место занимало у него в словаре слово «золото». Золотом назы­валось все, что возможно. Уголь и нефть — «черное золото». Хло­пок — «белое золото», газ — «голубое золото». Говорят, однажды ему попала заметка о старателях, добытчиках золота, он вернул заметку ответственному секретарю с вопросом, какое именно золо­то имеется в виду. Тот ответил: обыкновенное. Так потом и было написано в газете: добытчики золота обыкновенного» (Войнович В. Претендент на престол). Данная оценка-образ позволяет судить и о других причинах (помимо псевдоэкспрессии) негативной оценки штампов. Это, например, их идеологизированная оценочность; от­тенки псевдопатетики, привносимые ими в текст; наконец, возмож­ность использования их в качестве одного из средств языковой лжи и демагогии.

Штампы не следует смешивать с клише — «положительными конструктивными единицами» (Н. Н. Кохтев), которые представля­ют собой не претендующие на образность и экспрессивность оборо­ты, служащие для экономии мыслительных усилий, упрощения операций по созданию и восприятию текста, без которых, как отме­чал швейцарский лингвист Ш. Балли, нельзя было бы писать «бы­стро и правильно». Это сочетания типа: мирное сосуществование, по­нижение уровня -жизни, государственное, регулирование цен. Часто они создаются по типовым моделям на основе базовых слов: проблема (научная, хозяйственная, правовая); вопрос (балканский, сложный, бытовой); дух (времени, перемен); мир (науки, бизнеса, детства).

Наряду с действием тенденций к стандарту и экспрессии од­ной из характерных черт дискурса периодической печати является полистилизм — возможность использования языковых средств, различных по стилевой принадлежности и нормативному стату­су: книжных и разговорных, относящихся к основному фонду сло­варя и.его периферии, пафосных и сниженных, терминов и жарго­низмов. Важно, чтобы их употребление диктовалось критериями «уместности и сообразности», а не языковым вкусом лингвистичес­ки невзыскательного читателя и тем более не стремлением к подражанию языку улицы». Средства массовой информации в значительной степени определяют нормы языка и общения, и тем более велика их ответственность за то, чтобы эти нормы отвечали луч­шим культурным традициям.

Резюме

Специфика языка средств массовой информации определяет­ся особенностями коммуникативной ситуации, которую он обслу­живает. Дискурс массовой коммуникации характеризуется как дистантный, с индивидуально-коллективным субъектом и неизвест­ным, количественно неопределенным массовым рассредоточенным адресатом. Цель коммуникации включает информационную, комментарийно-оценочную, познавательно-просветительную, персуазивную (воздействующую) и гедонистическую составляющие, причем информационная функция считается первичной. Важнейшей кате­горией дискурса массовой коммуникации является информацион­ное поле. В значительной степени оно формируется за счет иерар­хически организованной новостийной информации и при отсутст­вии тематических ограничений должно принимать вид адекватно отражающей действительность информационной мозаики, однако реально могут возникать «сдвиги» в сторону позитивной или нега­тивной информации. Общепризнанными считаются только два вида ограничений на распространение информации — институциональ­ное (юридически закрепленное) и конвенциональное (прежде всего этическое), все остальные ограничения являются нарушением ин­формационной нормы. К ним, в частности, относится распростране­ние недостоверной информации. Практика «черной» и «серой» про­паганды выработала дезинформационные универсалии, однако и читатель, в свою очередь, научился узнавать в тексте приемы, мас­кирующие ложь, — маркеры лжи. Оценка (прагматическая сторона информации) неотделима от фактов (предметно-логической состав­ляющей информации). В ней выражены позиция автора, его систе­ма ценностей, представления о происходящем. Оценка тесно связа­на с категориями свой/чужой, искренний/'лживый. В журналист­ской практике сложились типовые объекты оценивания: оппонен­ты, их высказывания и действия, отдельные слои населения, обще­ственные институты, общественные явления. Оценка является важ­ным, а иногда и основным средством аргументации и может меняться вплоть до полярной в зависимости от целей коммуникации или под влиянием социальных факторов. Ее использование в аргументативной функции регулируется этическими нормами и ритори­ческими правилами. Эти ограничения удается обходить с помощью косвенных оценок, к которым, в частности, относятся контексты самодискредитации. Риторическое усиление речи достигается с помощью стилистических фигур и тропов. Их использование отвечает двум основным тенденциям языка газеты: стремлению к стандартизованности и к экспрессивности. Основная выразительная нагрузка пада­ет в газете на четыре типа фигур: вопросы, повторы, аппликации и структурно-графические выделения. Тропы не только украшают текст, но и помогают осмыслить действительность, структурируя ее и смещая акценты. Некоторые изначально выразительные средства языка, употребляемые в печати, постепенно превращаются в штам­пы, которые являются одним из воплощений стандарта. Средства массовой информации в значительной степени определяют нормы языка и общения, и тем более велика их ответственность за то, что­бы эти нормы отвечали лучшим культурным традициям.

Хрестоматия

I. Разговорная речь

Разговорная речь — основная функциональная разновидность кодифицированного литературного языка. В ней проявляются вся неофициальная жизнь людей, все нюансы человеческого поведе­ния, отношений с другими людьми, переживаний и настроений. Мгновенный, симультанный характер чувства-речи-мысли скры­вает сложность процесса речевого общения, его зависимость от мно­гих факторов: психофизиологических, возрастных, социальных, культурных, интеллектуальных, ситуативных.

Разговорная речь — это целенаправленное человеческое поведение. Формирование целевой установки говоря­щего начинается с общих процессов ориентировки и заканчивается отчетливым предвосхищением сообщаемого (коммуникативной ин­тенцией). В речи говорящий всегда заявляет о себе как о личности с присущими ей индивидуальными особенностями мировосприятия и языковой компетенции. Необходимым условием речевого обще­ния является коммуникативная заинтересованность адресанта и адресата (адресатов), которая обусловливает главный принцип об­щения — паритетность его участников, вне зависимости от социокультурных характеристик и психологических ролей.

Умение слушателя проникнуть в коммуникативный замысел говорящего — основное условие успешного речевого общения. Слу­шатель проделывает огромную работу по интерпретации речевого потока, по переосмыслению ранее сказанного, по соотнесению своей «модели» понятого с реальными фактами и поведением собеседни­ка. Именно в этой разновидности литературного языка имеет место самое сложное взаимодействие между говорящим и слушающим, самое жесткое требование ситуативного реплицирования, наиболее активный характер интерпретации и эвристичность процессов по­стижения смысла.

В разговорной речи проявляются общие и индивидуальные особенности внутренней речи говорящего: его поиски нужной син­таксической конструкции, подходящего слова в определенной син­таксической позиции, повторы, выбор средств поддержания диало­га, паузы обдумывания и т. д. Именно в неподготовленной, живой речи находят свое подтверждение положения теории речевой дея­тельности: логические структуры и языковые конструкции не пол­ностью соотносительны, т. е. равны друг Другу; существуют законы невыражения структур мысли; существуют явные и неявные спо­собы выражения смысла, выборочное отражение «положения дел» или «картины мира».

Разговорная речь показывает сознательный характер форми­рования линейной организации речи говорящим, его ориентацию на мир слушателя, прогноз его коммуникативных ожиданий и ре­акций. Это подтверждает контроль говорящего над способом высказывания, выражающийся во введении оборотов метарефлексии, поправок, уточнений.

Многообразие форм человеческой жизни рождает выбор тем речевого общения, стратегий речевого поведения, жанра общения и приемов воплощения чувства-речи-мысли. В разговорной речи су­ществуют свои специфичные средства привлечения внимания со­беседника, приемы экспрессивности, убеждения и особая, в зависи­мости от жанра речи, эстетика. Разнообразие материала в данном разделе хрестоматии обусловлено тем, что образцы современной разговорной речи отбирались по нескольким параметрам: по коли­честву участников общения (полилоги, диалоги, дневниковые запи­си), по форме (устная и письменная разновидности), по типу вы­бранной стратегии (направленная стратегия и ненаправленная, си­туативно обусловленные полилоги и диалоги), по жанрам (беседы, рассказы, разговор, письма, записки, поздравления, дневники), внут­ри жанров — по типам коммуникативной модальности: эпистеми-ческой, аксиологической, эмоциональной и др.

Полилоги. Беседы ненаправленной стратегии

Подраздел открывается записью беседы, представляющей со­бой разновидность праздноречевых жанров (фатического общения). Это такой вид разговоров со многими участниками, полилогов, в которых участники рассказывают истории, шутки, делятся воспо­минаниями, упражняются в остроумии, ищут сочувствия, сопере­живания, понимания в оценках фактов и событий. При этом снима­ют эмоциональное напряжение и обогащаются интеллектуально. Об общении такого типа Н. Абрамов («Дар слова». 1901) сказал, что «разговор есть обмен симпатий».

Первая беседа (I; запись М. В. Китайгородской, 1991 г.), фик­сирующая нюансы индивидуального произношения, наглядно по­казывает атмосферу полилога: подхваты, встречное реплицирование, свидетельствующее о повышенном интересе к рассказу, пере­спросы, перебивы, эмоциональные возгласы, вопросы. Участники беседы, слушая основного рассказчика, выражают и свое отноше­ние к отображаемому, и свою оценку действия рассказчика. Запись показывает, что участники разговора — люди разного возраста, которые принадлежат к одному социальному кругу и относятся друг к другу с симпатией и интересом. Специфические особенности раз­говорной речи в кругу близких людей — употребление в речи пер­вых пришедших в голову слов, затем подбор более точных синони­мов, смешение планов повествования (сюжетного и описания своих ощущений и впечатлений), повторы, однотипное заполнение пауз, обдумывание (ну, вот).

Вторая и третья записи (II, III; запись Е. В. Красилъниковой, 70-е гг.) показывают особенности непринужденной спонтанной речи известного мастера слова Л. Успенского; эпистемическая модаль­ность (ср. реплики знаете?; очевидно?) является второстепенной. Реплики других участников беседы свидетельствуют об их заинте­ресованности в общении.

Ситуативно обусловленные короткие полилоги показывают разные тактики кооперативной стратегии: первый полилог (IV) де­монстрирует поиск темы для разговора случайных участников об­щения; второй (V) представляет собой обмен мнениями по опреде­ленному вопросу; здесь участники общения — люди давно знако­мые (ср. обращения, метафорические словосочетания), коллеги.

Полилог студентов (VI) представляет собой типичный разго­вор эпистемической модальности: обмен информацией — основная тактика полилога. Реплики выявляют коммуникативного лидера — знающего студента (Б.) и инициатора общения — спрашивающего студента (А.) и его друга (В.). Адресность речи (Б.) подчеркивается вопросами-частицами (да?), фигурой развертывания — триадой.

Участники беседы:

А. — москвич, 34 года, географ.

Б. — сестра А.

В. — дочь Б., студентка.

Г. — муж Б.

Записано в Москве, в доме Б. осенью 1991 года. Запись М. В. Ки­тайгородской.

А. А в этот раз у меня вот еще из впечатлений было что / вот когда я первый раз когда я с медведем вс... во-первых я в этот раз / вот в прошлые разы было так / ну оди-ин раз / ночевали мы / в лесу / а... в этот раз мы в лесу ночевали / в общей сложности / четыре раза //

Ночевали //

Б. Страшно //

Да и холодно //

А. Вот // Приче-м дважды я один ночевал //

В. (с удивлением и страхом) О-о!

А. Дважды я один / и Сережка один /

(тихо) два раза ночевал //

В. Да ты чего? А как так?

Это ж страшно!

А. Ну (в) от один раз когда с мишкой (т. е. медведем) встретил­ся с этим / я один раз ночевал /

ну я с'-в' ечера /

В. И сразу остался ночевать?

А. Ну я с вечера пришел на ток на подслух / послушал значит / слышу вроде бы там сел / вроде бы там сел / но а сидишь уже сразу / в ушах-то звенит / во-от / и потом еще главное сел / вроде подслух / все / сижу / и вдруг ну вот буквально вот знаешь вот такое вот ощущение / вот ну / кто-то есть что-то /

Б. Угу//

А. то (е)сть мелькнула какая-то тень / накрыла / и у меня над головой в трех метрах пролетает филин /

Б. Ой!

А. и метрах в сорока садится //

Б. Хм //

А. Вот // Он сел / а филин на току / это вообще такая зараза / ну он...

подкрадывается

В. Филин?

А. к этим самым / глухарям /

В. А-а / он тоже туда же?

А. Коне-е-чно' туда же!'

Б. Ч(ег)о / на них охотится (тоже)?

А. Коне-е-чно // Так филин // Филин это зверюга / извини меня вот такой вот высоты (изобразительный жест рукой — 'высо­та от пола') // Вот такой вот высоты //

Г. И наглый //

А. Он / сел / ти-и-хо-тихо подлетел / только чуть-чуть / баш­кой повертел / я думаю «ну щас я т(еб)я хлопну / мил друг // Мне помощники (мне?) не нужны» // (смеются) Вот // Но понимаешь / уже подлетели они / дум(аю) «вот я его щас хлопну / (пауза) а они (глухари) возьмут / и улетят» //

А-а

Б. Да / спугнешь //

А. Ну конечно / ну вы... выстрелы же ведь с ве... с'-в' ечера на то... на току // Я бы знал (о)ни... как они расселись / если бы я бы знал / я бы может его бы и-и хлопнул бы // Но а бог его знает / где они сидят / а ветерок был / не очень доносит / где они сели // Слышу что хлопанье крыльев / там вроде там / ну и все // Вот // Ну и я его поми...

Б. Он серый?

А. (договаривает прерванную реплику) помиловал в итоге // (отвечает на вопрос) Он почти черный //

Г. (тихо) Леониду Харенычу позвоню //

А. (продолжает) Темно-серый // Темно-серый // Вот //

В. Желтые глаза?

А. Ну я его не видел / он спиной ко мне сидел //

В. Ой ужас какой // А он тебя видел?

А. Да нет / откуда? Я уж так подумал / когда он у меня над головой пролетел / думаю «так / мимоходом шевельнул(сь) бы / он бы д-долбанул бы сверху / не разобравшись» // (смеются)

В. Послушай / это он да? Это он может ч(ег)о-ни(бу)дь?

А. Ну / он мог спикировать конечно къш // пет / ну он иы сообразил конечно къш // Ну ч-черт его знает / все равно непри­ятно // (смеются) Ну во-от /

и-и значит...

Б. А если он впол...

вполовину (нрзбр.)

А. И вот после этого я-а / сел под... на подслухе посидел / потихонечку ушел метров на триста / под елочкой устроил(съ) / а тоже неприятно // Чего? Шуметь-то особо не хоч(е)тся / а дров хоро­ших / на земле нет / все погнило // То есть(тъс')нужно ломать // А-ломать / это тоже / ну представляешь с руку вот сучок / сухой / сломать // (Там же?) щелчок / будь здоров какой // Это я пока перепилил вобщем / там / набрал кое-как с грехом пополам дров / сварганил значит ноги / во-от //

Б. А поч... что это такое?

А. Ноги / это таежный костер // Это-о когда бревна кладутся вдоль все,/ рядышком одно к одному / то (е)сть не в кучку / а вдоль // (дальше рассказ А. идет на фоне тихого телефонного раз­говора Г.) Вот // И / значит нарезал лапничку / сам прилег рядом вдоль / ну вот дрова были немножко фиговенькие / поэтому придремать не удалось / но все равно // Вот лежи-и-шь ночью / ле­жишь чуть придрё...

придрё-о-мываешъ /

Б. (к Г., разговаривающему по телефону) Игорь / Игорь / ты в

комнату перейди //

А. (продолжает) вот // Потом / как говорится / уже чувству­ешь что / придремываешь /

В. А / ты то есть ты

у костра что ли спал?

А. У костра / конечно / спал //

В. Ничего / не страшно?

А. Ну а чё страшно-то? Я выбрал место / с одной стороны елка вот такая вот / с другой стороны там ка-а-мень какой-то / при­строился так / и лапничку положил / с третьей стороны костерок / вот / лег / полежал-подремал / достал термосочек / чайку налил-попил / пару бутербродов с собой /

В. Не скучно?

А. А чё / хорошо // В лесу знаешь интересно // Вначале там пти-и-чки с'-в'ечера поют / потом постепенно все затиха-а-ет-за-тиха-а-ет / и тишина // Полная тишина-а /

В. Не / я бы умерла // Вот ко(г)да тишина /

это всё (смеется) //

А. ну вот // Ветер сти-их / всё ти-и-хо в лесу // Вдруг птичка какая-то засвистит // Потом филин заорал в одном месте //

В. (со страхом) О-ой! Все //

А. Во-от // Немножко времени прошло / уже в другом месте заорал филин / и по-другому // Он о... орет / каждый раз по-разному //

В. Так вот? «У-у»?

А. Не-е / он по-разному орет //

В. А «у-у» это сова?

А. Он может //

Нет // Он он и та-ак может // Иной раз он заорет / ну просто дурным голосом // Иной раз заорет / вот как вот ребенок плачет громко //

В. Ой //

А. Орет / (имитирует) «Э-хэ-хэ-хэ-хэ» //

В. (тихо) Ужас //

А. Что-то в таком вот духе // Во-от //

В. У меня кошки щас под окном / устраивают /

концерты // (нрзбр.)

А. Вот при... примерно также / вот //

Б. О-ой //

А. Во-от //

Б. Это филин подражает / всем животным / да?

А. Ну филин не-ет // Филин он не пересмешник / он-н... ну он так по-разному орет // Ну и потом где-то я...

В. Это от характера зависит?

Или от настроения?

А. Нет / ну просто-о

от воспитания //

В. А-а //

А. То (е)с(ть) где рядом с какими звуками жил / где у кого какие предки / (пауза) как орали / (смеется) вот и он также // Во-от // И потом пошел / вроде я проснул (съ) / рано глухари запели / еще где-то начало третьего / уже я услышал / слышу щ-щелк / / Дум(аю) «ох ты Господи / (не утро ж?) еще» // Я еще думал минут тридцать-сорок у меня есть / слышу щелчок / и потом ти­шина // (тихо) Приснилось что ли? Ну скорей костер затушил / вроде недалеко / стал подходить...

Б. А кто щелкнул-то?

А. Глуха-арь //

В. (А-а?) / они же щелкают //

Б. А-а / да / угу //

А. Вот такой (изображается щелчок пальцами) // Вот такой звук // (еще раз щелкает пальцами) И все / и тишина // Вот // Я подходить стал вижу... слышу вроде он запел-запел-запел-запел / подхожу-у потихоньку / ну так / особо не шумел / и тишина слышу // «Что такое?» думаю // Ну ладно / развернулся /

В. А там этот филин небось его уже слопал // А. Не-ет // Развернулся к другому / иду-иду / иду-иду / уже метров-в... восемьдесят / сто остается / (Г. заканчивает телефон­ный разговор) вдруг слышу / крылья захлопали // «Что такое?» думаю / «ну словил» // Не-ет вижу // Опять этот глухарь / мимо меня п... а щелч-чок опять такой злой он бывает / иногда щелкает / когда-а чем-то недоволен / очень громко / з-злой такой щелчок // И мимо меня летит // Ну / было б знато (т. е. если бы знал) / я бы его стрельнул бы и все / Ну... не-е н'и: классическая охота / но вполне можно было // Во-от // И он пролетел / я стою думаю «что же делать?» / и слышу «чух-чух-чух-чух» (данное звукоподража­ние имитирует шаги медведя) //И когда он (глухарь) уже проле­тел через меня / я уже понял / в чем дело // Я уже понял думаю «ну все / иди сюда дум(аю) / мил друг» // И / ну у меня как-то вот таких о... вот в тот раз у меня так немножко сыграло / вот / а-а щас / такая злость была / набил бы морду этому медведю бы / (смеются) вопросов бы нет // Во-от // И перезаряди-и-ться можно было двад­цать раз уже / ну все он мимо меня прошел / я поце-е-лился / (тихо) все это потом / «ладно / ступай с'-м' иром» //

Во-от //

В. Стра-а-шно //

А. И потом вот он мне еще двух петухов (т. е. глухарей-самцов) согнал / на меня вылетели тоже / но я не стал стрелять-шуметь // Ну вот // ушел / думаю «ну / у меня еще времени там / четыре или пять дней»// Не стал я бередить этот ток / чтобы там / шуму лишнего не разводить // А последн(ий) вернее / ну / предпослед­ний раз / девятого утром пришел / вот // Ну¹/ уже я пулю (для медведя) взял у Павла (имя егеря) / (смеются) дум(аю) / «приходи» / Павел мне сказал что лицензия есть спортивная // (пауза; далее А. объясняет собеседникам, почему он так и не стал охотиться на мед­ведя) Вот // Ну во-пер(в)ых пули не свои / и во-вторых я из «Меркеля» (марка оружия) не стрелял пулей / ну в-третьих чистый такой момент как говорится / даже если хлопнешь там / километ­ра два его тащить / это за ребятами

возвращаться //

Г. Ну в общем ты его простил /

короче говоря //

А Да-а // Ну и я пришел / дум(аю) «ладно / бог с тобой / живи» / значит я взял свой старый костерок /

сложил /

В. Жалко мишку //

А их там много?

А. (на более высоком регистре) Е-есть там / е-есть //

В. (Все равно) жалко //

А. Вот // Сложил, я это дело /

В. (тихо) Жалко //

А. запалил костерок дымком немножко / к(ак) раз в сторону тока был ветер // Раздул я его / раскочегарил немножко огня нет / (ну?) дыма нет / «ну и хорошо» дум(аю) / «не подойдешь» // Ну и не пели в этот день глухари //Я прошел / одного / поднял / второго' поднял / ну и что толку / не поют // Во-от // Ну и пошел потихонечку домой / а тут как раз до ж: ичек пошел // Дождичек / дождичек / я иду-иду-иду к лодке / иду к лодке с'н' ег уже в до ш'... э-э... (исправляет оговорку) до ш' в с'н' ег перешел / подхожу к своей лодке / а выходной день / праздник вернее // Там (з)начит мужики какие-то по берегу ходят / ну я их на базе-то видел // А я главн(ое) (со смехом в голосе) так, появился очень интересно / там / из-за бугорка / а они вижу как раз идут / по направлению к моей лодке // (вроде бы?) // Во-от // Они так / подходят / ну и тут вдруг я / появляюсь / я вижу они обернулись / и так немножко удивились / испугались / я / там / ровное место / луг / не видно / ну практически / вроде спрятаться негде // Ну я так подошел что-о / вдруг / образовался // Откуда ни возьмись // (со смехом в голосе) Обернулись / «что такое?» А потом у меня видок еще тоже // Этот мой маскхалат / до глаз завязанный тут / с рисунком // Вот // Спереди значит термос висит / (тихо смеется) вот так как это на авоське / сзади тоже эта куртка / ну / (пото)му чт(о) на ходу / раздеваешься на ходу / все-т(а)ки не так тепло / как под мотором когда идти // Вот // Значит нъш'ьт //