Исторические воззрения Чаадаева

Кружок М. В. Буташевича-Петрашевского

К 40-м годам относится формирование новых революционных организаций, среди которых надо выделить общество, сложившееся вокруг М. В. Буташевича-Петрашевского. Его деятельность началась с 1845 г.; еженедельно на «пятницы» Петрашевского сходились литераторы, учителя, студенты, мелкие чиновники, офицеры —это была молодёжь из небогатых дворян и разночинцев, разделявшая передовые в то время буржуазно-демократические идеи. Общество просуществовало до 1849 г., когда было разгромлено правительством.

Идеи.

На собраниях у Петрашевского горячо обсуждали наболевшие социальные и политические вопросы, работали над философскими основами мировоззрения, строили планы действий. Тут открыто разоблачали ненавистное крепостное право — вопию­щее зло сословного строя и царского суда. Идеи утопического социализма вызывали широкое сочувствие и вербовали всё новых сторонников.

Выдающимися участниками общества были Н. А. Спешнев, Д. Д. Ахшарумов, Н. А. Момбелли, Н. С. Кашкин. Наличие офицеров говорит о проникновении передовых общественных идей в армию. В числе посетителей Петрашевского были начинающие писатели М. Е. Салтыков, Ф. М. Достоевский, поэты А. Н. Плещеев и А. Н. Майков, учёный-географ П. П. Семёнов, пианист А. Г. Рубинштейн. Члены общества стремились к практической деятельности. В апреле 1845 г. начал выходить из печати «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», издаваемый весьма благонамеренным гвардейским пол­ковником Н. Кирилловым и даже посвященный великому князю Михаилу Павловичу, брату царя. Полковник и не подо­зревал, что редактирует революционное издание. В 1846 г. вышел второй выпуск словаря Непосредственное участие в составлении словаря приняли Петрашевскии и некоторые его товарищи «под главною его самого редакцией». Словарь отразил идеологию новой слагающейся революционной организации Объясняя различные термины -«овенизм», «организация производства», «нормальное состояние» — Петрашевскии пропагандировал идеи утопического социализма. Словарь был выпущен в свет и разошёлся по рукам, но скоро обратил на себя внимание правительства и был изъят из продажи за «непозволительные и вредные мысли». До своего уничтожения он успел разойтись в 1 тыс. экземпляров.

Кружок петрашевцев постепенно завоёвывал революционно-демократические позиции. «Что мы видим в России?— писал петрашевец Момбелли в своих заметках о цивилизации. — Десятки миллионов страдают, тяготятся жизнию, лишены прав человеческих или ради плебейского происхождения своего, или ради ничтожности общественного положения своего, или по недостатку средств существования, зато в то же время небольшая каста привилегированных счастливцев, нахально смеясь над бедствиями ближних, истощается в изобретении роскошных проявлений мелочного тщеславия и низкого разврата, прикрытого утончённой роскошью». Ненавидя самодержавный строй, петрашевцы называли царя «богдыханом», а вместо слова «дурак» говорили «действительный статский советник». Они были горячими русскими патриотами; Петрашевскии на следствии говорил «как русский — от лица России и во имя её будущих нужд».

Революционные события 1848 г. встретили самое горячее сочувствие Петрашевского и его товарищей. На собрания стало сходиться до 50 человек. Выделилось активное ядро постоянных посетителей, проявилась идейная борьба более революционных членов с более умеренными. В речах и докладах зазвучали боевые и страстные ноты. Участники кружка обдумывали проекты активной революционной деятельности. На первый план выдвинулись сторонники утопического социализма, который, по словам Энгельса, «беспощадно вскрывает всю материальную и моральную нищету буржуазного мира» Помимо самого Петрашевского идеи утопического социализма разделяли Н. А. Спешнев, Д. Д. Ахшарумов, Н. С. Кашкин, А. В. Ханыков и другие посетители «пятниц». Спешнев стоял во главе революционного крыла общества и являлся особо выдающимся его участником. У общества было много сочувствующих.

7 апреля 1849 г., в день рождения Фурье, петрашевцы устроили товарищеский обед, на котором были произнесены речи, посвященные критике современного строя и прославлению грядущего социализма. Горячие патриоты, петрашевцы возмущались политикой царского самодержавия и существованием крепостного права: «Отечество моё в цепях, отечество моё в рабстве, религия, невежество — спутники деспотизма — заглушили твои натуральные влечения»,— говорил Ханыков в своей застольной речи 7 апреля.

Цели.

Многие участники общества возлагали надежды на приход народной революции, считали необходимой подготовку массового восстания, проектировали устройство тайной типографии, писали агитационные сочинения для распространения в народе и в царской армии. Спешнев составил проект устава тайного общества. Общество петрашевцев сыграло роль в формировании мировоззрения величайшего русского революционного демократа Н. Г. Чернышевского. Не являясь участником собраний, Чернышевский был связан с петрашевцами через своих близких товарищей (Лободовского, Ханыкова). Участники об­щества Петрашевского, из которых многие были разночинцами, ожидали решительного подъёма крестьянского движения и наступления крестьянской революции.

Итоги.

Но они не успели оформить свои боевые планы и создать действенную революционную организацию: царские агенты выследили «пятницы» Петрашевского и учредили за ними секретный надзор. На «пятницы» Петрашевского проскользнул тайный агент полиции, который внимательно прислушивался ко всем выступлениям и составлял подробные донесения. 22 апреля 1849 г. Николай приказал арестовать наиболее активных членов кружка. В ту же ночь было захвачено 39 человек, в том числе Петрашевский, Спеш­нев, Момбелли, Достоевский. Была назначена секретная следственная комиссия; царские чиновники пришли к выводу, что они раскрыли «заговор идей», который «развратил» умы, но ещё не перешёл в активное действие. С точки зрения Николая I, сочувствие коммунистическим и республиканским идеям было равносильно тягчайшему государственному преступлению. Генерал-аудиториат (высший судебный орган) нашёл, что 21 подсудимый достоин за свои деяния смертной казни; однако, признавая «смягчающие вину» обстоятельства, он предлагал одним заменить смертную казнь вечной и срочной каторгой, другим — арестантскими ротами, третьим — ссылкой на по­селение.

Николай согласился с этим мнением, но в «назидание» подсудимым решил заставить их пережить ужас неминуемой смерти 22 декабря 1849 г. осуждённые были выведены из крепостных казематов и в извозчичьих каретах доставлены на Семёновскую площадь. Они увидели перед собой высокий эша­фот обтянутый чёрной траурной материей, врытые в землю столбы войска, сомкнутые в каре, и чернеющую толпу народа. Чиновник прочёл им конфирмацию о смертной казни, солдаты накинули на осуждённых белые балахоны, священник призвал их к предсмертному покаянию. Трёх человек — Петрашевского и офицеров Момбелли и Григорьева — привязали к столбам и закрыли им лица белыми колпаками; послышалась команда «клац», солдаты взяли ружья на прицел, раздался бой барабанов. Петрашевцы, действительно, пережили чувство надвигающейся смерти, но в этот момент подъехал флигель-адъю­тант с высочайшим приказом о «помиловании».

Исторические воззрения Чаадаева.

Одной из важнейших тем для Чаадаева была проблема характеристики самосознания России и будущего страны. В связи с этим он рассматривал и остальные проблемы, в том числе религиозные и философские. Несмотря на всю его вовлеченность в изучение этих тем, они все же оставались прикладными к основной проблеме.
Чаадаевское видение России обозначается следующим: Россия является аномальной страной, чье развитие складывается вопреки законам развития наций. Положительные стороны российской действительности не занимают его внимания, поскольку Чаадаев увлечен в основном выявлением пороков и несовершенств русского народа.
Своеобразность России понимается Чаадаевым с помощью антитез ее истории и современности определенным законам, которым следует история человечества. Причиной изолированности русской цивилизации он называет обособленное географическое положение страны, которое не дает ей причислить себя ни к Востоку, ни к Западу, тем самым оставляя ее вне времени, вне пространства и даже вне исторического прогресса.
Условия жизни в Росси видятся ему невозможными для нормального существования человека, безрадостными, лишенными смысла, обесценивающими личностное начало человека. Бурные эпохи перехода от юности к зрелости в своем развитии пережили все общества, кроме России, в которой ничего не меняется. «Мы растем, но не созреваем, движемся вперед, но по кривой линии; то есть такой, которой не ведет к цели».
Однако Чаадаев отмечает, что в прошлом таковое движение имело место, но вслепую, без ориентиров и преимущественно в направлении усиления рабства. Сначала, по его мнению, Россия являлась представителем дикого варварства, затем – глубочайшего невежества, после длительное время находилась под властью не менее варварского и невежественного завоевателя, от которого и наследовала дух тирании. Освободившись от татаро-монгольского ига, Россия создала для себя новый вид рабства – крепостничество. Русская история «была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничего не оживило кроме злодеяний ничего не слисшего, кроме рабства» .
Подводя итог своим теориям, Чаадаев заключает: «Про нас можно сказать, что мы составляем исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из, иных, которые как бы не входят составной частью в род человеческий», и добавляет; «а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру: то есть, урок того, как и почему народ выпадает из рода человеческого и как вновь войти в его состав» .
Он полагает, что внимание провидения, отмеренное другим народам, обошло Россию стороной. Она не подпадает под действие закона о единстве народа, поскольку не наблюдается ни единства внутри самого русского менталитета, ни среди сообщений России с другими нациями. Говоря о роли религии, то есть христианства, в истории Запада и России, он видит, что после католицизма Запад освободился от крепостничества, а русский народ, напротив, именно после христианизации и попал в новое рабство. Это заставляет его усомниться в православии, которое не возражало светской власти.
Устранение этой аномальности видится Чаадаевым путем внедрения западного воспитания. Это своеобразно идеалистичная позиция. Приветствуя реформаторские меры Петра I, Чаадаев пишет: «Ничто великое или плодотворное в порядке общественном не появляется, если оно вызвано настоятельной потребностью, и социальные реформы удаются лишь при том условии, если они отвечают этой потребности» . Деятельное начало, реформаторство и преобразовательная деятельность во имя прогресса считаются им благими деяниями. Однако, по его мнению, даже одаренные от природы умы в России не имеют возможности для развития. Общество, лишенное убеждений даже в предметах ежедневности, не способно процветать и развиваться. Его истинное общественное развитие не может начаться, поскольку за все время его существования первые годы жизни цивилизации почти неотличимы от современных Чаадаеву. «Мы живем в каком - то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте без прошлого и будущего. Если ж иногда и принимаем в нем участие, то не от желания, не с целью достигнуть истинного, существенно нужного и приличного нам блага, а по детскому легкомыслию ребенка, который подымается и протягивает руки к погремушке, которую завидит в чужих руках, не понимая ни смысла её, ни употребления» .
История русского народа видится Чаадаевым как череда сплошных отречений от прав и благ в пользу властителей. Именно это обстоятельство и побуждает Чаадаева доискиваться до причин порабощения и России, и соседних народов. Особенную горечь вызывает в нем то обстоятельство, что истины, давно известные другим народам, в Росси только-только открываются, и не вошли еще в жизнь, рассматриваясь исключительно как теоретическое умствование.
Чаадаевская концепция считается в исторической науке пессимистической. Однако в его теории есть место и оптимизму. Он осознанно заявляет, что не считает, будто в России одни только пороки, а на Западе – только добродетели. Его мнение однозначно: «Настанет пора рассуждений, мы вновь обретем себя среди человечества, хотя трудно сказать когда» . Хоть и в весьма парадоксальной форме, но он указывает, что Росси предопределено соединить в себе два главных начала, духовное и материальное, и предсказывает России объединении всей цивилизации в единую нацию, единую историю земного шара. По его мнению, русские одарены природным умом, и называет великой общечеловеческую роль русского народа. Он верит, что роль России в разрешении вопросов, волнующих все человечество, в том, чтобы стать умственным сосредоточием Европы, и ее грядущее могущество будет превосходить нынешнее. Он ждет от народа прогрессивных, истинных идей справедливости, права, порядка. Тем самым он завуалировано дает понять, что по его мнению, в истории России нет пока ничего даже близко подобного, однако сказать об этом в открытую в то время было бы безрассудством.
Современники Чаадаева были поражены настолько шокирующим осмыслением исторического пути и предназначения России. Принципы новейшей европейской историософии были впервые применены к России. Чаадаев выявил парадоксальные факты того, что весь путь России не укладывался ни в одну философскую модель, одни факты противоречили другим, а те закономерности, которые присутствовали в жизни европейских стран, полностью отсутствовали в России. Чаадаев увидел Россию в хаосе, неорганизованных и детских подражаниях Западу, которые не затрагивали основных положений вещей.
Слава первого русского критика неспроста укрепилась за ним. Он обладал обширными познаниями в области всемирной политической истории, что и давало ему достаточную пищу для оценок и рассуждений. В ответ на множество обвинений в политическом пессимизме Чаадаев пишет: «У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество. Но прежде чем Россия станет «совестным судом» по тяжбам человеческого духа, она должна понять свое прошлое, признать свои собственные заблуждения, раскаяться в них, сделать плодотворные выводы на будущее» .
Значение духовной жизни постоянно подчеркивается Чаадаевым. Его заботят в первую очередь именно умственный прогресс, продвижение в образовании, распространение духовных идей и их внедрение в повсеместную жизнь. Здесь он встает на позиции западного развития России, однако при этом предостерегает от слепого, бездумного копирования западной модели, заимствования всех попавшихся под руку идей.
Критикуя славянофилов, Чаадаев возражает им, говоря, что Росси предстоит изменить мировое общество никак не военными методами, подразумевая период военных кампаний в Крыму. Он приветствует в первую очередь просветительское реформаторство, исправление и перенаправление идей, витающих в обществе, и именно на Россию он возлагает ответственность за инициативу проведения великодушных и гуманистических мыслей, поскольку она не обременена привязанностями и страстями Европы.
По мнению Чаадаева, земная власть не сможет помешать миру идти вперед. России предназначено идти вперед и наращивать духовную мощь, поскольку влияние нации зависит не от внимания к ней других народов, а от духовной мощи и нравственного влияния. Эту же цель, то есть нравственное облагораживание общества, он ставил и конкретно перед собой. Политические учения виделись ему ограниченными средствами для достижения наилучшего образа жизни, используя для этого лишь воспитание мудрости и ответственности в правителях. При этом, критикуя обстоятельства, исторически сделавшие Россию отсталой в развитии, Чаадаев именно в них видит надежду на будущие преимущества. По его мнению, русское общество должно начать движение вперед и образовать связующую нить с Западом, основываясь на присущем русскому народу пренебрежении к природе той власти, которая им управляет. В этом он видит счастливое положение, позволяющее сказать, что Россия опередила западные страны. «Мы пришли позже других, а значит сможем сделать лучше их» , если в силах русского общества будет верно оценить свое преимущество и использовать свой опыт без ошибок, промедления и суеверий.
Особенности развития России, обусловившие ее отсталость, невозможно осознать без понимания социальной концепции «Философических писем», которые заключали в себе начало будущей горячей полемики о судьбах России, первой полноценной философией русского исторического процесса. Мнение Чаадаева о том, что возрождение России должно начаться с возрождения и реконструкции веры, с придания обществу истинно христианского импульса можно назвать самым оторванным от реальности. Он полагал, что все самое лучшее и продвинутое в западном обществе создано с помощью христианства и исключительно под его довлеющим началом. Православие же обрекает Россию на отсталое плетение в хвосте Европы, замыкание в религиозном обособлении. Он приводил в пример католичество, пронизанное идеей единства, как единственно верный образец для подражания, определивший развитие западного мира, его политику, науку, философию и литературу, установивший высокие нравственные нормы и предопределивший возникновение свободы личности.
После «Философических писем» развитие взглядов Чаадаева на Россию можно условно разделить на два этапа. Первый из них, включающий в себя 1830-1840 годы, характеризуется оптимизмом. Чаадаев верит в то, что Россия не только в ближайшем времени займется собственным прогрессом, поможет Западу решить его проблемы, но и встанет во главе мировой общественности. Во время второго периода утопическая картина уже не кажется Чаадаеву настолько привлекательной. Он видит, что при существующих социо-политических и нравственно-идеологических условиях Россия не сможет встать на путь прогресса, и уж тем более не окажется лидером прогресса европейского или общечеловеческого. Для достижения этой цели России, по мнению Чаадаева, необходимо подвергнуться кардинальным изменениям.
Эта эволюция взглядов нашла свое отражение в «Апологии сумасшедшего» (1837 г.). Там Чаадаев пишет, что история России не объясняется простыми законами разума, но верховной логикой провидения. Особенность России в ее географическом расположении, в ее ограниченности. Картины будущего утопического единения наций основываются Чаадаевым на особенной роли России в ходе общемирового прогресса, которой предстоит совершить слияние цивилизаций Востока и Запада. Россия единственная способна на этот шаг, поскольку не принадлежит ни Западу, ни Востоку. По мнению Чаадаева, в миссии России главенствуют три момента:
1) России предстоит великое будущее.
2) Благодаря исторически сложившимся чертам русского характера и основанного на них механизма развития страны может быть достигнута определенная легкость проведения реформ, которые приблизят наступление великого будущего.
3) Это будущее будет представлять собой реализацию продуманно – отобранных идей, лучше западных, принципов и установлений.
Взгляд Чаадаева на историю, состояние и будущего России получил обоснование в его философии истории, которая, в свою очередь, опиралась на общефилософскую систему.

Судя по исходным позициям своих философских взглядов, Чаадаева можно назвать объективным идеалистом. Он был увлечен идеями католицизма и называл себя «христианским философом». Он первым среди русских общественников высказал мысль об отсталости России, назвав причиной этому влияние православия, унаследованного от презираемой европейскими народами Византии.
Концепция России, обозначенная в «Философических письмах», является первым документом в истории русской общественной мысли, в котором рассуждения привлекают широкий философско – исторический контекст. Ранее предпринимавшиеся попытки сформулировать концепцию истории развития русского народа были далеко не такими оригинальными и не выявляли череду исторических закономерностей. «Философические письма» - произведение, определяющее эпоху. Выдвигая теории будущего развития России, Чаадаев резко критикует имеющие место пороки и несовершенства русского уклада жизни: крепостничество, отсутствие основных демократических устоев, свобод и традиций, невежество и бескультурье народа, слепое подражание западной культуре. Сам по себе факт выявления и донесения до общественной мысли этих особенностей русской жизни является важнейшим фактором для прогресса русской общественной мысли. «Философические письма» были первым масштабным общественным протестом после восстания декабристов. По существу, критика России, сформулированная Чаадаевым, являлась преемницей декабристской критики.
Политические взгляды Чаадаева довольно противоречивы. Двойственность и множественность его суждений, вхождение в противоречие с самом собой отражает неоднозначность его философии. Но в любом случае, это было самобытным явлением, в главных чертах определившим дальнейший прогресс русского самосознания. Под влиянием идей Чаадаева находились такие светила русской поэзии, как Пушкин и Лермонтов. Чаадаев положил начало разделению русской общественности на западников и славянофилов. Его идеи, связанные с будущей лидерской позицией России в истории всего мира, основаны на интернационализме, критике национальной ограниченности и навязывания другим нациям своих предпочтений. Чаадаевская концепция «истинного патриотизма» продолжает лучшие традиции русской общественной мысли, и, прежде всего, декабризма.

Западники и славянофилы.

В условиях реакции и репрессий против революционной идеологии широкое развитие получила либеральная мысль. В размышлениях об исторических судьбах России, ее истории, настоящем и будущем родились два важнейших идейных течения 40-х гг. XIX в.

западничество и славянофильство.

Представителями славянофилов были И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, Ю.Ф. Самарин и многие др. Наиболее выдающимися представителями западников выступали П.В. Анненков, В.П. Боткин, А.И. Гончаров, Т.Н. Грановский, И.С. Тургенев, П.А. Чаадаев и др. По ряду вопросов к ним примыкали А.И. Герцен и В.Г. Белинский.

И западники, и славянофилы были горячими патриотами, твердо верили в великое будущее своей России, резко критиковали николаевскую Россию.

Особенно резко славянофилы и западники выступали против крепостного права. Причем западники — Герцен, Грановский и др. — подчеркивали, что крепостное право — лишь одно из проявлений того произвола, который пронизывал всю русскую жизнь. Ведь и “образованное меньшинство” страдало от беспредельного деспотизма, тоже было в “крепости” у власти, у самодержавно-бюрократического строя. Критикуя российскую действительность, западники и славянофилы резко расходились в поисках путей развития страны. Славянофилы, отвергая современную им Россию, с еще большим отвращением смотрели на современную Европу. По их мнению, западный мир изжил себя и будущего не имеет (здесь мы видим определенную общность с теорией “официальной народности”).

Славянофилы отстаивалиисторическую самобытность России и выделяли ее в отдельный мир, противостоящий западу в силу особенностей русской истории, религиозности, русского стереотипа поведения. Величайшей ценностью считали славянофилы православную религию, противостоящую рационалистическому католицизму. Славянофилы утверждали, что у русских особое отношение к властям. Народ жил как бы в “договоре” с гражданской системой: мы — общинники, у нас своя жизнь, вы — власть, у вас своя жизнь. К. Аксаков писал, что страна обладает совещательным голосом, силой общественного мнения, однако право на принятие окончательных решений принадлежит монарху. Примером такого рода отношений могут стать отношения между Земским собором и царем в период Московского государства, что позволило России жить в мире без потрясений и революционных переворотов, типа Великой французской революции. “Искажения” в русской истории славянофилы связывали с деятельностью Петра Великого, который “прорубил окно в Европу”, нарушил договор, равновесие в жизни страны, сбил ее с начертанного богом пути.

Славянофилов часто относят к политической реакции в силу того, что их учение содержит три принципа “официальной народности”: православие, самодержавие, народность. Однако следует отметить, что славянофилы старшего поколения истолковывали эти принципы в своеобразном смысле: под православием они понимали свободное сообщество верующих христиан, а самодержавное государство рассматривали как внешнюю форму, которая дает возможность народу посвятить себя поискам “внутренней правды”. При этом славянофилы защищали самодержавие и не придавали большого значения делу политической свободы. В то же время они были убежденными демократами, сторонниками духовной свободы личности. Когда в 1855 г. на престол вступил Александр II, К. Аксаков представил ему “Записку о внутреннем состоянии России”. В “Записке” Аксаков упрекал правительство в подавлении нравственной свободы, приведшей к деградации нации; он указывал, что крайние меры могут только сделать в народе популярной идею политической свободы и породить стремление к ее достижению революционным путем. Ради предотвращения подобной опасности Аксаков советовал царю даровать свободу мысли и слова, а также возвратить к жизни практику созыва Земских соборов. Идеи предоставления народу гражданских свобод, отмены крепостного права занимали важное место в работах славянофилов. Неудивительно поэтому, что цензура часто подвергала их преследованиям, мешала свободно выражать свои мысли.

Западники, в отличие от славянофилов, русскую самобытность оценивали, как отсталость. С точки зрения западников, Россия, как и большинство других славянских народов, долгое время была как бы вне истории. Главную заслугу Петра I они видели в том, что он ускорил процесс перехода от отсталости к цивилизации. Реформы Петра для западников — начало движения России во всемирную историю.

В то же время они понимали, что реформы Петра сопровождались многими кровавыми издержками. Истоки большинства самых отвратительных черт современного ему деспотизма Герцен видел в том кровавом насилии, которым сопровождались петровские реформы. Западники подчеркивали, что Россия и Западная Европа идут одинаковым историческим путем, поэтому Россия должна заимствовать опыт Европы. Важнейшую задачу они видели в том, чтобы добиться освобождения личности и создать государство и общество, обеспечивающие эту свободу. Силой, способной стать двигателем прогресса, западники считали “образованное меньшинство”.

При всех различиях в оценке перспектив развития России западники и славянофилы имели схожие позиции. И те, и другие выступали против крепостного права, за освобождение крестьян с землей, за введение в стране политических свобод, ограничение самодержавной власти. Объединяло их также и негативное отношение к революции; они выступали за реформистский путьрешения основных социальных вопросов России. В процессе подготовки крестьянской реформы 1861 г. славянофилы и западники вошли в единый лагерь либерализма. Споры западников и славянофилов имели большое значение для развития общественно-политической мысли. Они являлись представителями либерально-буржуазной идеологии, возникшей в дворянской среде под влиянием кризиса феодально-крепостнической системы. Герцен подчеркнул то общее, что соединяло западников и славянофилов — “физиологическое, безотчетное, страстное чувство к русскому народу” (“Былое и думы”).

Либеральные идеи западников и славянофилов пустили глубокие корни в русском обществе и оказали серьезное влияние на следующие поколения людей, искавших для России пути в будущее. В спорах о путях развития страны мы слышим отзвук спора западников и славянофилов по вопросу о том, как соотносятся в истории страны особенное и общечеловеческое, чем является Россия — страной, которой уготована мессианская роль центра христианства, третьего Рима, или страной, которая представляет собой часть всего человечества, часть Европы, идущая путем всемирно-исторического развития.