От ордынского ига

В феврале 1480 г. Иван III срочно покинул Новгород. Причиной поспешного отъезда московского князя стал мятеж младших брать­ев, начавшийся в том же феврале 1480 г. «История Российская» В.Н. Татищева сообщает: «Реша же ти крамольницы, яко тайне имяху с ними ссылку братия великаго князя, князи Андрей Большой да князь Борис Меньшой («Большим» и «Меньшим» назывались два одно­именных брата Ивана III. –А.К.). Князь же великий не дади никому о том знати! Приде же весть с Москвы... что братия его хотят отсту­пите от него. Он же вскоре взем митрополита Феофила, посла его к Москве и повеле посадити в монастыре святаго Чуда архангела и сам прииде в Москву пред Великим заговением». Отставленный ар­хиепископ каялся и дал «отреченную грамоту», признавая «убожьство своего ума и великое смятение своего неразумия». В Чудовом монастыре он закончит свои дни через «полтретья лета», т. е. через два с половиной года.

Разрешение сложного клубка противоречий на Северо-Запа­де Руси открывало путь к решению задачи, поставленной веком ранее Дмитрием Донским. Но мятеж братьев угрожал отбросить все к состоянию полувековой давности. В своих действиях Иван III имел постоянную поддержку только со стороны Андрея Мень­шого. Другие же – Андрей Большой и Борис оставались в стороне от государственных мероприятий старшего брата. Они мыслили в духе феодальной старины, «докончаний» эпохи Ивана Калиты. Они не могли примириться с тем, что после кончины второго по возрасту брата Юрия в 1474 г. его владения великий князь цели­ком взял «за себя». «За себя» же, именно за служилых людей, князь брал и приобретения в Новгородской земле. Возмущение братьев вызвало и объявление Иваном III старшего своего сына Ивана «великим князем», т. е. соправителем. Согласно Татищеву, Иван III аргументировал свое решение прецедентом, созданным сыном Владимира Мономаха Мстиславом, хотя мог бы назвать и самого Владимира Мономаха, и своего отца. По сути дела, вели­кий князь начал активную борьбу против существовавшей на Руси удельной системы, а его братья, наоборот, были защитни­ками этой системы, которую считали «стариной». И для обеспе­чения собственных интересов, они готовы были обратиться за помощью к любым союзникам.

По всей вероятности, не освободились братья и от влияния со стороны бабки Софьи Витовтовны. За помощью они обратились именно к польскому королю и великому князю Литовскому Кази­миру, организатору большинства антимосковских выступлений на Северо-Западе Руси и союзнику хана Ахмеда вместе с которым в 1480 г. предполагалось повторить «урок Москве» Тохтамыша.

Военные приготовления мятежников побудили прилегающие к Москве города «сесть в осаду». Не надеясь захватить Москву «изгоном», князь Андрей Большой отправился в свой удел - Углич, где дождался княжившего в Волоколамске Бориса. Отсюда братья-мятежники направились ко Ржеву, ближе к литовским вла­дениям, куда были отправлены и их семьи, а затем вверх по Волге двинулись в Новгородские волости, остановившись в Великих Луках. Согласно псковским летописям, сюда направилась депу­тация Пскова с просьбой о помощи против немцев. Но «они же уркошася (отреклись. - А.К.) ко псковичам». В следующем году братья, видимо, надеялись укрыться в Пскове, но псковичи тре­бовали вновь помощи против «немцев», и князья через 10 дней покинули Псков «не учинивше ничего же добра; и почаша по во­лости грабити». В результате псковичам пришлось откупаться от соперников великого князя как от грабителей.

Из Великих Лук братья обратились за помощью к Казимиру. Казимир, однако, их «отмолвил», т.е. отказал в помощи, но согла­сился отдать княгиням «на избылище» город Витебск. По всей ве­роятности, Казимир не хотел непосредственно вмешиваться в ход событий, ожидая выступления хана Ахмеда, а также испытывая усиливающееся давление со стороны промосковски настроенных русских князей в составе Великого княжества Литовского. Со сво­ей стороны Иван III направил к братьям на переговоры ростов­ского архиепископа Вассиана Рыло (ум. 1481 г.), обещая присое­динить к вотчине Андрея города Алексин и Калугу. В надежде на помощь Казимира братья дважды отвергали предложения. Но, не получив ожидаемого, они сами направили дьяков в Москву в по­исках примирения. Однако теперь великий князь отказался «приат челобития их». Вопрос остался открытым, и моральный перевес великого князя ощущался теперь и на окраинах, готовых принять любую помощь ради самосохранения.

О намерениях Казимира и Орды совершить в 1480 г. поход на Русь в Москве, конечно, знали. Весной татары произвели «развед­ку боем», появившись на правобережье Оки. Позднее, в 1491 г., Иван III, «поимая» Андрея Большого, в числе его «вин» называл и «пересылку» с Ахмед-ханом: «Посылал грамоты свои к царю Ахмату Большие Орды, приводя его на великого князя на Русскую зем­лю ратию». Примерно о том же говорит и Московский свод, на­чиная рассказ о нашествии Ахмед-хана осенью 1480 г. Казимира же сдерживали набеги и угрозы со стороны Крыма. Но и вне­шних, и внутренних врагов московского князя он всегда готов был поддержать.

В летописях развернувшиеся летом и осенью 1480 г.события изложены противоречиво, и о многом приходится только догады­ваться. Чисто «фактическая» сторона весьма проста: татары по­дошли к Оке по ее правому берегу, а разные отряды русских кня­зей и воевод размещались напротив по левому. Иногда перестреливались из луков и пищалей. Не решаясь форсировать реку, Ахмед двинулся к реке Угре, левому притоку Оки, заодно побуждая к действиям и союзника Казимира. Но русские полки успели перебраться к Угре в районе Калуги. «Стояние на Угре» двух ратей на противоположных берегах продолжилось, а когда река замерзла – татары побежали, удивив этим летописцев.

В Казанском летописце («Сказании о царстве Казанском»), на­писанном уже в XVI в., вскоре после взятия Казани в 1552 г., имеет­ся заслуживающее внимание объяснение внезапно охватившего та­тарское войско страха. Иван III «посылает отаи царя Златую Орду пленити служиваго своего царя Нурдорвлета Городецкаго (имеется в виду Касимов. – А.К.), а с ним же и воеводу князя Василиа Ноздроватаго Звенигородцкаго со многою силою, и доколе царь стояше на Руси, не ведующу ему сего. Они же Волгою в ладиях пришед на Орду и обретоша ю пусту, без людей, токмо в ней женьский пол, и стар и млад. И тако ея поплениша жен и детей варварских и скот весь в полон взяша, иных же огню и воде и мечу предаша, и конечне хотеша юрт Батыев разорити. Улан же царя Городецкаго и Обляз лесть сотвори, глаголя царю своему: «Что твориши, о царю, яко не лепо есть тебе болшаго сего царства до конца разорити – от него же ты и сам родися и мы все. И наша земля то, есть и отец твой искони. Се повеленная пославшего ны понемногу исполнихом, и довольно есть нам и пойдем, егда како Бог не попустит нам». И прибегоша вестницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша. И скоро в том часе царь от реки Угры назадь обратися бежати».

Видимо, операция московских войск в 1480 г. по разорению Орды, в духе набега ушкуйников 1472 г., совершалась «отай» и от московских летописцев. В летописях многое недоговорено, а вре­менами и наговорено. Различные оценки даются роли и поведению Софьи Палеолог, отдельным князьям и боярам, самому Ивану III: труслив или осторожен? На летописные тексты наложили отпеча­ток и острые противостояния 90-х гг. – сторонников Ивана Ивано­вича Молодого и его сына Дмитрия, с одной стороны, и приверженцев Софьи и ее сына Василия – с другой. Из летописей неясно, когда московский князь перестал платить дань в Орду. Указание на это имеется лишь в «ультиматуме» Ахмед-хана: 1480 г. был пятым по счету. Следовательно, Москва не давала «выхода» в Орду уже с 1476 г. Именно тогда Ахмед-хан «увяз» в Крыму, за­нятый борьбой с Менгли-Гиреем и непростыми переговорами с турецким султаном. Но летописи не случайно не называют даты: открытого демарша по этому поводу, по всей вероятности, про­сто не было. Иван III всегда предпочитал «тихую» дипломатию, и это был не отказ от уплаты, а как бы ее задержание.

По тексту Татищева, хан потребовал от московского князя пол­ного подчинения и выплаты дани «за прошлые годы» (не указано за сколько), угрожая «пленить всю землю» и сделать рабом самого князя. Князь советуется с матерью-инокиней Марфой, с князьями и боярами, и многие советуют «умирить дарами» хана. Софья же возмущается: «Господине мой, отец мой и аз не хотехом дань давати, лутче отчины лишихомся. И аз, не хотя инных богатых и силь­ных князей и королей веры ради прияти, тебе причетахся. (Княгине приписываются примерно те же слова, что приводились в летопис­ном рассказе о ее «женихах». – А.К.). А се ныне хосчеши мя и моя дети данники учинити... Почто хосчеши раб твоих слушати, а не стояти за честь свою и веру святую?.. И яко первее отрек им, тако и ныне откажи не давати дани и выходов».

Положение в Москве в 1480 г. напоминало ситуацию 1382 г.: одни хотели защищаться, другие – уступить требованиям хана. Даже в позиции церкви не было единства. Феофил укрылся в мос­ковском Чудовом монастыре, Вассиан Рыло, которому в летопи­сях приписано жесткое послание к Ивану III, продолжал хода­тайствовать за его крамольных братьев. Хотя в конечном счете, видимо, именно ростовский архиепископ, пользовавшийся осо­бым расположением великого князя, побудил братьев приехать на Оку защищать Русь от ордынского хана. Однако он же и за­ставил великого князя принять требования крамольников, что было уступкой принципиальной: отказом от жесткого курса на ликвидацию удельной системы.

Возмущение в Москве в 1382 г. было вызвано тем, что город покинул и князь, и митрополит, и княгиня. И на этот раз у моск­вичей были основания возмущаться поведением бояр, втом числе ближайшего к великому князю круга. Московский летописный свод и ряд других летописей резко осуждают княгиню Софью за ее немотивированное бегство в Белоозеро. Резкое осуждение княги­ни дается как бы безотносительно к поведению князя, но и князь выглядит не лучшим образом: «Бысть же тогда страх на обоих (на татар и на русских. – А.К.), един другых бояхуся». Князь боялся, что по замерзшей Угре татары могут перейти на московский берег, и распорядился отступить к его ставке в Кременце. «Сам бо дья­вол тогда усты Мамоновы глаголаше», - комментирует это со­бытие летопись, имея в виду Григория Мамону, который вместе с окольничим Иваном Ощерой настаивали на выражении покор­ности хану. Но случилось чудо, и татары «страхом одержими побегоша, мняще, яко берег дают им Русь и хотят с ними битися, а наши мняху татар за собою реку прешедшю и побегоша на Кременець. А на царя Ахмута прииде страх от Бога, и побеже никым же гоним от Угры по Литовъской земле по королеве державе, воюя его землю за его измену».

Решение князя отправить Софью с малыми детьми и казной на Белоозеро было естественным. Князь предполагал отправить туда и инокиню-мать. Но митрополит и архиепископ не посовето­вали делать этого, справедливо полагая, что москвичи воспримут это как бегство. Колебания же у князя были, поскольку успех или неудача от него мало зависели. Неясно было, как поведут себя бра­тья, как поведет себя Казимир, что сумеет сделать Менгли-Гирей. Не вполне учитывалось и то, что зима для степных кочевников -время неподходящее. И в гневном послании Ахмеда московскому князю после бегства с Угры звучит угроза вернуться после зимы: «Нынча есми от берега пошол, потому что у меня люди без одеж, а кони без попон. А минет сердце зимы девяносто дней, и яз опять у тебя буду, а пить и у меня вода мутная». Вернуться ему, однако, не пришлось. Менгли-Гирей все-таки воспользовался моментом, что­бы отомстить обидчику, разорив его улус. Сам же Ахмед скоро погиб в очередной усобице.

Этот сюжет дается в летописях различно, в том числе с фольк­лорными подробностями. Но финал был именно таков – ордынское иго было сброшено с минимальными потерями. Орда перестала быть серьезной угрозой, а по Оке теперь создавался заслон из перехо­дивших на службу к московскому князю татарских царевичей. И стоит вспомнить некогда затасканную, а ныне неправомерно за­бытую оценку этого факта, данную не слишком жаловавшим рус­скую историю К. Марксом: «Иван III свергнул Золотую Орду, не сражаясь с нею сам, а притворным желанием дать сражение вызвал ее на наступательные действия, которые истощили остатки ее жиз­неспособности и подставили ее под роковые удары родственных ей племен, которые ему удалось обратить в своих союзников. Он од­них татар погубил при помощи других».

Однако в самой Москве положение оставалось напряженным. В марте 1481 г. скончался ростовский архиепископ Вассиан, а некоторое время спустя также брат великого князя Андрей Мень­шой, всегда остававшийся надежной его опорой в самых сложных ситуациях борьбы за единое государство. На стороне крамольных братьев Андрея Большого и Бориса оставались влиятельные свет­ские и церковные владетели. Именно в 1481 г., когда за короткое время были поставлены новые церковные иерархи: архиепископ Иоасаф (родом из князей Оболенских) в Ростове и епископы в Коломне и Рязани (сюда был направлен духовник митрополита Терентия Симеон), произошел серьезный конфликт у князя с мит­рополитом. Согласно Софийской Второй летописи, «распря» про­изошла из-за того, что «свящал соборную церковь митрополит да не по солнцу ходил со кресты около церкви». Возмущенный вме­шательством князя, митрополит Геронтий «съеха на Симонов» и на­меревался уйти в монастырь, если князь «не добьет челом». Пост­роенные князем церкви стояли не освященными из-за разногласий – как идти с крестами. По летописи, «вси священ­ники, и книжники, и иноки и миряне, по митрополите глаголаху, а по великом князе мало их, един владыка Ростовской князь Асаф да архимандрит чюдовской Генадей».

Данное разногласие – ходить ли с крестом «посолонь» по солн­цу, или против солнца – возникло при освящении достроенного в 1479 г. Аристотелем Фиораванти Успенского собора. Никаких записанных установлений найти не удалось, и спор решался лич­ным опытом участников обсуждения. Кто-то видел, что «против солнца ходили» при освящении храма «во Святей горе» (на Афо­не). Аргумент митрополита заключался в параллели: дьякон «ка­дит в алтаре на правую руку» (т.е. идет против солнца). Возра­жали тогда архимандрит Геннадий и архиепископ Ростовский Вассиан. Летописец замечает, что никаких свидетельств они не приводили, а ссылались на «солнце праведное» Христа. Впос­ледствии будет добыт еще один аргумент в пользу митрополита: «посолонь» ходят «латины», а греки против солнца.

Разумеется, истинные причины разногласий лежали в более значимых сферах. С ростовским архиепископом у митрополита были серьезные разногласия в связи с позицией Кирилло-Белозерского монастыря (в этом случае оценка архиепископа совпа­дала с великокняжеской), а князя митрополит не хотел и вовсе допускать в церковные дела. И хотя великий князь в данном слу­чае уступил, напряженность в отношениях «государя» и «влады­ки» сохранится до кончины митрополита в 1489 г. «Нейтрализа­ция» же митрополита требовалась для решения вполне мирских проблем. Главной из них оставалась задача перехода от раздроб­ленности к единству, которое в это время могло выражаться в сосредоточение власти и собственности в руках «государя». И одним из главных принципиальных изменений в социально-политическом устройстве станет оттеснение наследственно-вотчинного порядка землевладения жалованиями за службу поместий.В значительной степени поэтому и назревавшие конфликты внутри церкви принимают ярко выраженный со­циально-политический характер.

В 1482 г. из Литвы бежал к московскому князю князь Федор Иванович Бельский. Он получает «во отчину» город Демон на Новгородчине. В XVI в. эта фамилия будет часто звучать в коллизиях придворной политической жизни. В том же году в ответ на по­сольство «от короля угорского Матиаса» Иван III направляет от­ветное во главе с Федором Васильевичем Курицыным, одним из видных деятелей конца XV в. Курицын заключил «докончание» с венгерским королем, а по пути навестил молдавского (волошского) «господаря» Стефана. В конце 1482 г. в Москву прибудет дочь Стефана Елена Волошанка, которая будет обвенчана с «великим князем» Иваном Ивановичем Молодым (1458–1490). Ей также пред­стоит сыграть значительную роль в политической борьбе конца XV в. И в центре этой борьбы будет родившийся год спустя ее сын Дмитрий (1483-1509).

Осенью 1483 г. Менгли-Гирей разорил Киевскую землю и сжег сам город. Летописи весьма неоднозначно оценили это событие. В Московском своде и некоторых других летописях акция подается как наказание за «неисправление королевское, что приводил царя Ахмата» на московского князя. Королю Казимиру приписывается и намерение «разорити православное христьяньство». Другие лето­писи (в частности, Вологодско-Пермская и Софийская Вторая) разорителем христиан представляют как раз союзника московско­го князя. Подчеркивается, в частности, что был разорен Пёчерский монастырь.