Конец процесса разрядки 451 2 страница

Вэнс затем перешел к вопросу, который, судя по всему, его особо интересовал. После некоторой паузы он спросил, могут ли они исходить из того, что СССР действительно не имеет планов нападения в дальнейшем на Иран или Пакистан, что могло бы, как и возможное нападение на Югославию, особенно в случае смерти Тито, поставить отношения между СССР и США на грань катастрофы. Он тут же оговорился, что сами США до последнего времени не верили в наличие таких намерений у правительства СССР. Однако ввод советских войск в Афганистан, в страну, не входящую в Варшавский Договор, сильно поколебал в администрации прежнюю уверенность в том, что у Москвы нет таких намерений.

Чувствовалось, что теория „дуги кризисов", выдвинутая Бжезинским, владела умами в администрации Картера. Даже Вэнс на какой-то момент, видимо, поддался ее влиянию.

Я прямо сказал Вэнсу, что могу сразу официально заверить, что у СССР нет никаких экспансионистских планов в отношении Пакистана, Ирана и других стран этого региона.

„Это относится и к Югославии?" - спросил Вэнс. Я твердо ответил, что у нас нет таких планов и в отношении Югославии. Добавил, что я только что вернулся из Москвы и могу со знанием дела и ответственно говорить по этому поводу.

Вэнс с заметным облегчением заметил, что для наших двух стран очень важно иметь ясное „взаимопонимание" по указанным вопросам. Чувство­валось, что он придавал всему этому большое значение. Из беседы с госсек­ретарем у меня создалось впечатление, что весь этот разговор был, скорее, его инициативой, а не президента. Вэнс стремился как-то предотвратить полный развал советско-американских отношений под влиянием эмоцио­нальной атмосферы в Белом доме. И видимо, Вэнсу стоило немало трудов получить санкцию Картера на такой разговор со мной. В то же время самого

ДЖ.КАРТЕР:
КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 461

Картера, конечно же, интересовали наши намерения в отношении Пакистана, Ирана, а также Югославии. Как-никак, он, видимо, верил в „грандиозные советские замыслы".

„Доктрина Картера"

23 января Картер выступил с ежегодным посланием „О положении страны" на заседании конгресса, сосредоточив основное внимание на событиях вокруг Афганистана и курсе администрации в этой связи. Он оправдывал политику санкций в отношении Советского Союза; подтверждал свое намерение наращивать военную мощь США и их союзников; проводить активную дипломатию, чтобы „заставить любого агрессора заплатить дорогую цену за свои действия".

В послании Картер сделал также заявление, которое потом получило название „доктрины Картера", по поводу „рамок региональной безопас­ности". Он объявил: „Любая попытка внешних сил установить контроль в Персидском заливе будет рассматриваться как посягательство на важные интересы США, и такое посягательство будет отражено путем использо­вания всех необходимых средств, включая военную силу". Эти формулиров­ки Картера-Бжезинского фактически следовали образцу известной доктри­ны Трумэна 1947 года. Провозглашение „доктрины Картера" знаменовало собой, по существу, поворот мышления самого президента в пользу военной силы как главного элемента в отношениях с Советским Союзом.

Такая радикальная реакция администрации на события в Афганистане вызвала совершенно противоположную реакцию в Москве. Советские руководители были уверены, что Афганистан не является жизненно важным районом для США. И тем не менее реакция администрации была такова, как если бы в Вашингтоне именно так рассматривали Афганистан. Поскольку советское руководство в своих расчетах исходило из того, что оно не соби­рается угрожать важнейшим интересам США в районе Персидского залива, оно не склонно было серьезно воспринимать все объяснения администрации в оправдание „доктрины Картера" или антисоветских санкций. Больше того, оно считало их в значительной степени надуманными.

В Москве - я могу это засвидетельствовать - были убеждены, что афган­ские события (имеющие, по ее мнению, ограниченный, локальный характер) служили лишь удобным предлогом для Вашингтона, чтобы возобновить масштабную гонку вооружений, усилить американские позиции в Персид­ском заливе и на Ближнем Востоке, начать общее антисоветское наступ­ление. А это грозило окончательно разрушить процесс разрядки.

Никто никому не верил. Брежнев и его коллеги считали, что в формуле „сотрудничество или конфронтация" Картер умышленно сделал свой выбор в пользу последней. Сам же Картер был убежден, что вторжение в Афганистан и конфронтация - это осознанный выбор Москвы.

Громыко отклоняет предложение Вэнса о встрече

Вэнс хотя и осуждал вторжение в Афганистан, но все же явно стремился найти пути к ослаблению напряженности. В беседе со мной 2 февраля он поднял вопрос о возможной встрече министров иностранных дел обеих стран

сугубо

ДОВЕРИТЕЛЬНО

в ближайшее время. Я лично, сказал Вэнс, очень боюсь за будущее наших отношений. Вот почему считаю свою встречу с Громыко не только полезной, но и желательной. При этом упор должен быть сделан не на взаимные обвинения, а на перспективы решения проблем.

Я в принципе согласился с подходом Вэнса. Ведь под лежачий камень, как говорится, и вода не течет.

Вэнс просил информировать Москву о сделанном им предложении и срочно сообщить ответ. Однако через час он позвонил мне и сказал, что только что разговаривал' с президентом, который находился в Кэмп-Дэвиде. Последний выразил желание еще раз обсудить этот вопрос о встрече министров. Вэнс попросил не сообщать пока в Москву о сделанном им предложении. Короче, госсекретаря осадили.

Но он не отказывался от намерения продвинуть свою идею о встрече двух министров. Спустя неделю, 8 февраля, он сказал, что президент в принципе одобрил эту идею.

Вэнс передал мне личное письмо для Громыко, выразив надежду, что обмен письмами создаст необходимые предпосылки для их встречи в марте. Он, конечно, не знает, насколько успешной будет встреча с Громыко, но это - по его глубокому убеждению - единственный путь, который может привести „к спасению" советско-американских отношений. Президент Картер, по его словам, склоняется к этому же.

В сугубо доверительной форме он сказал, что согласен с Громыко, заявившим послу США в Москве, что Амин был негодяй, но он не был американским агентом. В этом он может - неофициально - дать мне слово.

В нашей беседе был затронут и китайский вопрос. В Москве, сказал Вэнс, в свете последнего решения администрации поставить китайцам некоторое военное оборудование „несмертоносного" характера (грузовики, станция приема передач с американских спутников и т. п.), видимо, пришли к выводу, что США отошли от своей ранее провозглашенной позиции „равноудаленности" от СССР и Китая в вопросе о военных поставках.

„Разве такой вывод неверен?" - спросил я и сослался на визит в Китай министра обороны Брауна.

Нет, в данном конкретном случае вывод правилен, признал госсекретарь. Соответствующее решение о поставках перечисленного оборудования было принято президентом в значительной степени под влиянием эмоций из-за афганских событий, хотя в администрации, как можно догадаться, сторонники такого решения имелись и до этих событий.

Согласившись далее с тем, что эмоции - плохой советчик в политике, Вэнс признал, что, к сожалению, ныне китайский фактор постоянно присутствует в разработках политики администрации в отношении СССР. Он утверждал, что сам не очень доверяет китайцам, которые ведут собственную игру. Вначале им было удобно идти вместе с СССР. Теперь - с США, чтобы модернизировать свою экономику. А затем они будут делать то, что нужно им, а не США или СССР.

Я, продолжал Вэнс, постоянно говорю об этом президенту. Он соглашается со мной, когда размышляет спокойно. Однако эмоции и советы других помощников, особенно в момент ухудшения советско-американских отношений, порождают у него колебания и побуждают уступать эмоциям.

ДЖ.КАРТЕР: .

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 463

Вэнс особо подчеркнул, что, пока он госсекретарь, Америка не будет поставлять оружие китайцам, которое можно было бы использовать против СССР. Его можно было понять и так, что на данном этапе он пользуется пока какой-то поддержкой президента в этом вопросе.

Однако военные и политические связи между США и Китаем продолжали активно развиваться в течение всего 1980 года (к тому времени и Вэнс ушел в отставку). Администрация (особенно Бжезинский) обсуждала с китайцами разные аспекты реакции на советское вторжение в Афганистан. В марте 1980 года США и Китай договорились „о взаимно усиливающихся действиях" против СССР в Афганистане. Об объявленной ранее стратеги­ческой концепции Картера о „равноудаленности" от СССР и Китая практически ничего не осталось.

Сдвиг Вашингтона в сторону расширения военных контактов с Китаем наносил серьезный удар по политике разрядки и делал советско-американскую конфронтацию более опасной.

Эмоциональное восприятие в Москве действий Картера вокруг Афганистана отразилось в ответном письме Громыко. В нем министр ясно дал понять, что советское руководство не видит сейчас целесообразности во встрече руководителей внешнеполитических ведомств ввиду очевидного намерения администрации выхватить из общего контекста двусторонних отношений лишь одну проблему (Афганистан). Дальнейший выбор пути за США, так заканчивалось письмо Громыко.

Вэнс был заметно обескуражен таким ответом. Ну, что же, будем ждать, куда нас заведут дальнейшие события, сказал он.

Через две недели Вэнс снова пригласил меня. Он сказал, что в течение последних дней несколько раз наедине беседовал с президентом об ухудше­нии советско-американских отношений. Если это будет продолжаться и дальше, то этим отношениям будет нанесен такой ущерб, что даже во время всего второго срока нахождения у власти Картера уже ничего нельзя будет исправить и весь этот второй срок неизбежно станет периодом конфрон­тации, а не сотрудничества с СССР.

Таков логический исход расширяющейся пропасти между ним и советским руководством.

Госсекретарь далее отметил, что президент после нескольких дней раз­мышлений пришел сам „к несколько необычному решению, отвечающему, по его мнению, необычной ситуации, сложившейся в отношениях с Москвой". По словам Вэнса, суть этого решения заключается в том, что президент просит Брежнева лично принять его посланца, который привезет с собой конфиденциальное послание. Таким доверенным лицом президента будет Шульман, советник госсекретаря по советско-американским делам. Он мог бы вылететь в ближайшие дни.

Надо сказать, что в беседе со мной на другой день Бжезинский, касаясь вопроса о посылке Картером Шульмана в Москву, заметил, что и он сам был в числе кандидатов, но было решено не делать этого, учитывая „его репу­тацию в глазах русских".

На вопрос, что нового должен сказать Шульман в Москве, Бжезинский ответил, что речь не идет „о больших сюрпризах", а лишь о поиске точек соприкосновения на ближайший период. Впрочем, добавил он, я не совсем уверен, что Шульман тот человек, который может провести такой важный обмен мнениями, поскольку он „не очень близок к президенту". Чувствовалось, что сам Бжезинский не одобрял эту поездку.

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

Я также не был уверен в целесообразности подобного шага, ибо о чем конкретно мог договариваться в Москве Шульман, не пользовавшийся большим влиянием в Белом доме, если на самом высоком уровне и на уровне министров был полный тупик?

Так или иначе, затея с миссией Шульмана в Москву оказалась плохо продуманной и она не была осуществлена так, как это было задумано первоначально.

Бжезинский: президент готов начать поиск путей нормализации отношений

Хотя пропагандистская вакханалия вокруг Афганистана продолжалась в США, президент Картер, похоже, понимал, что не в его интересах вести предвыборную кампанию на крикливой антисоветской ноте (эту нишу уже заняли его оппоненты из республиканской партии).

Такой вывод напрашивался после беседы с Бжезинским, который пригласил (8 марта) меня на ужин к себе домой за городом. Он сказал, что президент Картер „в общих чертах" знает, о чем будет идти речь в этот вечер.

Бжезинский заявил, что президент хочет, чтобы отношения между нашими странами выправились. Он опасается, что нынешняя напряженность в этих отношениях может даже усилиться не только в период предвыборной кампании, но и в последующие четыре года, если Картер останется в Белом доме на повторный срок. Более того, негативное состояние наших отноше­ний может перехлестнуть и его четырехлетний период, захватив все 80-е годы. В конце концов, эти отношения должны, конечно, выровняться, ибо США и СССР вряд ли пойдут на прямой военный конфликт, но лет десять они потеряют, затратив к тому же огромные деньги на вооружения. Я согласился с ним в этом.

Бжезинский заявил далее, что президент готов исподволь, еще до окон­чания предвыборной кампании, начать поиск путей постепенной нормали­зации отношений. Главное - добиться приемлемого решения афганской проблемы.

Далее в течение двух часов мы обсуждали только эту тему. Бжезинский сказал, что пока высказывает „общие идеи" и не вдается в детали. В целом его высказывания представляли определенный интерес, отражая, видимо, ход мыслей в Белом доме и зондаж возможного компромисса по афганскому вопросу. Не исключено, что это были лишь собственные мысли Бжезин-ского. От госсекретаря Вэнса я их никогда не слышал.

Целям безопасности южных границ СССР, говорил Бжезинский, отвечал бы строгий нейтралитет Афганистана. Однако если Москва стремится создать из Афганистана коммунистическое государство и твердо решила сохранить Кармаля, который не пользуется поддержкой населения, то США будут и дальше выступать против этого.

Бжезинский достаточно четко сформулировал позицию администрации: США за нейтральный, дружественный Советскому Союзу Афганистан по типу Финляндии, но они решительно против превращения его во вторую Монголию.

США готовы дать гарантии невмешательства извне в дела Афганистана. Однако они хотели бы знать, в течение какого срока будут выведены

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ

советские войска: месяц, два или речь идет о годах. Почему бы СССР не согласиться на замену своих войск войсками дружественных СССР мусуль­манских государств типа Алжира, Сирии и т. п. В крайнем случае можно подумать даже о возможности сохранения права какого-то возврата совет­ских войск, если с территории Афганистана будет возникать угроза СССР.

Оглядываясь назад, следует сказать, что высказанные Бжезинским идеи могли бы послужить базой для серьезных переговоров по афганскому урегулированию, если бы тогдашнее советское руководство не поддержи­вало так упорно режим Кармаля; когда же Горбачев, значительно позже, отказался от него, то было уже поздно вести такого рода переговоры.

Бжезинский высказался также о гарантиях нейтралитета для Ирана и Пакистана. США, сказал он, готовы принять и соблюдать такой статус в виде негласной советско-американской договоренности, если сами эти страны заявят о своем нейтралитете. Однако США не готовы идти на совместные официальные гарантии такого нейтралитета. Во-первых, не следует создавать в мире впечатление о каком-то советско-американском кондоминиуме в этом районе. Во-вторых, такие совместные гарантии, если говорить откровенно, как бы выводят СССР с согласия США на берег Персидского залива, чего не было до сих пор.

Администрация Картера сама не ставила и не ставит вопрос о каких-то советских гарантиях безопасности путей доставки нефти из Персидского залива в западные страны (хотя пресса США и поднимает такой вопрос), продолжал он. Администрация полагается на общую ситуацию и на другие возможности, как, видимо, сделала бы это и сама советская сторона.

В целом в высказываниях моего собеседника по двум последним вопросам сквозило явное нежелание сделать эти вопросы предметом дипломатических переговоров, тем более с привлечением указанных госу­дарств, ибо это могло бы затруднить проводимую администрацией линию на наращивание военного присутствия США в Персидском заливе и Индийском океане, сбить антисоветский накал вокруг афганских событий. Бжезинский явно предпочитал конфиденциальный канал, что, в общем-то, было понятно.

Что же касается Китая, то Бжезинский сам признал, что администрация отошла от ранее провозглашенной ею политики „равноудаленности" от СССР и Китая в пользу сближения с Китаем. Мотивировал тем, что администрация, мол, неоднократно обращала внимание Москвы на то, что в США болезненно воспринимают использование кубинцев против американ­ских интересов в различных частях света. Москва, однако, полностью игнорировала эти обращения. Теперь администрация „решила аналогичным образом использовать китайцев".

Сказано все это было Бжезинским прямолинейно и достаточно откровенно. Мне нравилась эта черта его характера, хотя это и не всегда способствовало уравновешенному ходу бесед с ним.

Бжезинский говорил далее о необходимости поддержания контактов и проведения „прямого откровенного диалога" между Картером и советскими руководителями. Вместе с тем он выразил „личное мнение" (в противовес Вэнсу, хотя он и не упоминал его имени), что на данный момент встреча двух министров была бы малорезультативной, ибо нет еще точек соприкосновения в позициях сторон по афганскому вопросу. А неудачи такой встречи допустить никак нельзя. Надо заранее обеспечить „необходимый минимум" успеха.

От этой интересной беседы с Бжезинским у меня сложилось впечатле­ние, что помощник президента рассчитывал оказать давление на нас в

сугубо

466 доверительно

афганских делах. Но в то же время впервые как бы прощупывал возмож­ности урегулирования конфликта (к сожалению, Москва не реагировала на это, ни в чем не веря больше Картеру). Вместе с тем в Белом доме, видимо, начинали опасаться, не перебарщивает ли Картер в своей нынешней антисоветской риторике, которая создает у населения определенную тревогу в отношении конфронтации с СССР. А это было плохо для предвыборной кампании самого Картера. Соответственно заметно стало стремление администрации сохранить контакт и диалог с советским руководством, не рвать, а поддерживать „на плаву" канал связи с Москвой. Этому, судя по всему, администрация и сам президент придавали определенное значение. Не случайно к этому делу подключался то Вэнс, то Бжезинский.

В целом же создавалось довольно странное впечатление от двойст­венного поведения администрации: в контактах со мной ее представители выступали в роли лиц, озабоченных ухудшением наших отношений; пуб­лично же все действия администрации лишь разрывали эти отношения.

Так, Картер официально высказался за бойкот Олимпийских игр в 1980 году в Москве, призвав все американские компании и фирмы воздержаться от участия в делах, связанных с Олимпиадой.

В марте у меня состоялась еще одна продолжительная беседа с Вэнсом. Речь опять шла об ухудшающихся отношениях между США и СССР. В ходе достаточно пессимистических высказываний госсекретарь не скрывал, что у президента сейчас на первом плане явное желание „наказать СССР за Афганистан".

В целом из беседы было видно, что команда Картера-Бжезинского основательно „подрезала крылья" Вэнсу. Сыграли тут и мы свою роль, по существу, заблокировав его предложение о встрече министров. Вэнс говорил уже о более ограниченной цели: встрече министров в мае в Вене во время празднования 25-й годовщины подписания Государственного договора о восстановлении независимой и демократической Австрии.

Вылетаю в Москву для консультаций

В начале апреля меня вызвали в Москву для консультаций в связи с резким ухудшением советско-американских отношений из-за афганских событий.

В Москве я услышал две разные точки зрения на основной вопрос: почему президент Картер так бурно реагировал на ввод советских войск в Афганистан? Практически все в советском руководстве сходились во мнении, что Афганистан не является страной, жизненно важной для интере­сов США. Одни (меньшинство) поэтому считали, что сверхреакция США была прежде всего результатом личной „эмоциональной неустойчивости" самого Картера, который, дескать, из-за диссидентов и прав человека в СССР был готов еще до этого пойти на серьезное ухудшение межгосударст­венных отношений.

Другие (большинство) исходили из того, что в администрации в принципе взяла верх антисоветская линия Бжезинского, противников разрядки, кото­рая и повела за собой президента. Афганистан был лишь удобным предлогом.

Когда я заявил, что в Вашингтоне есть влиятельные и серьезные люди, которые действительно верят в наличие далеко идущих экспансионистских

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 46 /

устремлений Советского Союза в районе Ближнего и Среднего Востока, вплоть до Индийского океана, то этот аргумент был воспринят как надуманный нашими противниками, так как в Москве не было и нет таких планов (в Москве действительно не было подобных замыслов, а раз так - такова была их логика - никто не мог ставить это под сомнение).

После горячего обсуждения в Кремле было решено продолжать доби­ваться разрядки там, где это можно, особенно на европейском направлении. Одновременно разоблачать курс администрации на подрыв разрядки. Что касается самого Афганистана, то было признано нереалистичным ожидать какой-либо конструктивной роли США в будущем политическом урегули­ровании в Афганистане, учитывая „нежелание" американского руководства считаться с интересами СССР на его южных границах.

Таким образом сверхъэмоциональная и конфронтационная оценка Вашингтоном советских намерений привела к не менее негативной оценке Москвой намерений США. А это наложило свой конфронтационный отпечаток на наши отношения на весь оставшийся период президентства Картера и даже после него.

Ни в коей степени не оправдывая тогдашнюю интервенционистскую политику советского руководства в Афганистане, надо в то же время признать, что, увязав практически все проблемы отношений с Советским Союзом с афганским вопросом, администрация Картера свела всю свою пропаганду и политику в отношении СССР к решению одного лишь этого вопроса, хотя, реально говоря, было трудно ожидать в тот момент скорого вывода советских войск из Афганистана.

Верил ли в возможность такого быстрого решения сам Картер? Я затрудняюсь ответить. Думаю, что, скорее, нет. Но по практическим предвы­борным соображениям подобная публичная позиция его вполне, видимо, устраивала.

Усиленные попытки администрации Картера сделать Афганистан глав­ным пробным камнем в отношениях с СССР не встретили фактически под­держки со стороны европейских союзников США. В Европе все меньше про­являли доверия к политическому лидерству Америки. 19 мая французский президент Жискар д'Эстен без всяких консультаций и даже уведомления Вашингтона встретился для бесед с Брежневым в Минске. В конце июня канцлер Шмидт посетил Москву, несмотря на недовольство, выраженное Картером. Начались переговоры на высшем уровне о расширении торговли между СССР, Францией, ФРГ, Италией, а также Японией. Короче, союзники США предпочитали поддерживать политику, разрядки. Озабоченный Картер выступил с новым публичным „предостережением" в адрес своих союзников против „ошибочной веры" в то, что они могут сохранять с СССР нормальные отношения, пока советские войска остаются в Афганистане.

Откровенные беседы с Вэнсом

Вскоре после моего возвращения в Вашингтон Вэнс пригласил меня к себе для неофициальной беседы за чашкой кофе. Естественным было желание госсекретаря узнать о настроениях в Москве от советского посла, который только что вернулся в Вашингтон после консультаций с руководством своей страны. Поэтому Вэнс сразу спросил, какой сейчас

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

общий настрой в Москве и в стране в целом. Не чувствуется ли рост антиамериканских настроений?

Я ответил, что антиамериканских настроений нет. Но если говорить от­кровенно, то антикартеровские настроения усиливаются. Сказал далее, что на разных уровнях меня спрашивали, что происходит с Картером и каким он следует курсом в отношениях с СССР. Отмечают, с долей иронии, что всю свою энергию он сейчас направляет на организацию бойкота Олимпийских игр, считая, видимо, это своим приоритетом в международных делах.

Вэнс заметил, что Картер находится сейчас в состоянии повышенной возбудимости и эмоциональной неустойчивости главным образом из-за предвыборной кампании и двух вопросов: американские заложники в Иране и советские войска в Афганистане. Вэнс не стал, однако, как-то защищать или оправдывать своего президента.

Затем, после некоторой паузы, он несколько неожиданно стал говорить о том, насколько предвыборные соображения господствуют в США над всеми другими интересами, насколько политически коррумпирован Вашинг­тон, где нет настоящих человеческих отношений, а идет постоянное подси­живание друг друга, беспощадная борьба за власть или иллюзию власти.

Для меня все это прозвучало как результат каких-то длительных невеселых раздумий госсекретаря. После паузы Вэнс, глубоко вздохнув, высказал надежду, что он все же встретится с Громыко в середине мая в Вене. Сказано это было им необычным для него тусклым тоном, без выражения каких-либо пожеланий или надежд в связи с этой встречей.

20 апреля я снова встретился с Вэнсом. Я не знал в то время, что Вэнс уже серьезно думал об уходе с поста госсекретаря. В то же время мне было ясно, что в последнее время при каждой нашей с ним встрече он говорил все более и более пессимистично в отношении перспектив советско-амери­канских отношений. Однако он впервые в тот день признал, что США вряд ли ратифицируют договор об ОСВ-2 в этом году. Картер, откровенно сказал Вэнс, слишком занят своими перевыборами и практически не в состоянии совершить „чудо": продолжать резко критиковать Советский Союз и одно­временно уговаривать ратифицировать договор с ним. Впрочем, президент сейчас договором и не занимается.

Вэнс с тревогой отзывался о будущем наших отношений не только в текущем 1980 году, но и в последующие годы. Я должен с сожалением признать, что моя личная борьба за улучшение отношений между нашими странами не дала позитивных результатов, сказал госсекретарь.

В США верх берут другие силы, впервые так откровенно заявил госсекретарь. Он был необычно задумчив и как бы погружен в какие-то свои внутренние мысли. Вообще весь разговор был далек от официальной рутины.

Вэнс подает в отставку. Прощальный ужин

Через несколько дней стало известно, что Вэнс 21 апреля передал президенту Картеру заявление о своей отставке. Причина - несогласие с секретно планировавшейся попыткой освобождения американских заложни­ков в Иране силами коммандос. Вэнс с самого начала считал, что такая попытка чревата серьезными осложнениями с Ираном и может вызвать гибель заложников. Он был к тому же возмущен и обижен, что ответствен-

ДЖ.КАРТЕР: КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ

ное решение президента об операции было принято на созванном в Белом доме совещании в пятницу, 11 апреля, т. е. когда его не было в Вашингтоне (он находился в эти дни с женой на кратковременном отдыхе во Флориде). Его последующая попытка переубедить президента окончилась неудачей.

24 апреля в обстановке строжайшей секретности в пустынной местности, недалеко от иранской столицы, была высажена американская десантная группа с целью освободить заложников. Однако уже в 7 часов утра 25 апреля по американскому телевидению было передано драматическое выступление президента, в котором он брал на себя всю ответственность за отмену операции в связи с „техническими неполадками", возникшими на месте высадки десантников. Восемь десантников погибли и пять были ранены при столкновении вертолета с военно-транспортным самолетом США.

Уход Вэнса в отставку вряд ли можно связывать только с иранскими событиями. Скорее, этот эпизод стал лишь последней каплей, переполнив­шей чашу неудовлетворенности госсекретаря общим курсом администрации в условиях международной напряженности и усиливающихся в этот период разногласий внутри администрации. В условиях, когда президент все чаще отказывался поддерживать позицию госсекретаря, Вэнсу было трудно эффективно выполнять свои обязанности. Добровольная отставка Вэнса во многом символизировала и резкое изменение советско-американских отно­шений после Афганистана.

28 апреля президент официально принял отставку госсекретаря Вэнса. На следующий день я встретился с ним. Он пригласил меня для прощальной беседы. Настроен он был довольно мрачно, что было вполне понятно.

Вэнс сказал, что, уходя с поста госсекретаря, он по-прежнему считает советско-американские отношения определяющими не только для наших двух стран, но и для всего мира. Об этом он хотел сказать мне лично еще раз. Он сожалеет, что вынужден уйти со своего поста в момент, когда эти отношения остаются напряженными, без видимого просвета на ближайшее будущее.

Поясняя причины решения уйти в отставку, Вэнс сказал, что дело тут не в единичном неудавшемся рейде по освобождению заложников, а в политике, которую этот рейд олицетворяет. Я считал и считаю, что освобождение заложников должно вестись мирными средствами, путем переговоров. В свое время именно так нам удалось вернуть невредимыми американских заложников в Северной Корее после захвата американского судна „Пуэбло". Сейчас же вся внешняя политика США (включая отноше­ния с союзниками и с самим Ираном на дальнюю перспективу) ставилась на карту во имя сомнительной военной операции. Об этом я прямо говорил президенту, сказал Вэнс. Однако другие советники убедили его в успехе такой операции, что с точки зрения предвыборной кампании, конечно, больше привлекало президента, чем длительные переговоры.