Век абсолютизма. 1648-1789 гг

Время с 1517 по 1648 год было периодом религиозных смут и борьбы. Это первый из трех больших периодов, на которые принято разделять новейшую историю. Вестфальский мир, заключенный в 1648 году, знаменует собой тот факт, что европейские державы, то есть их государи и руководители, словом все, несшие на себе непосредственную политическую ответственность, а не укрывавшиеся за облаками фимиама^[20], как римские пастыри и подобные им лица, признали свершившийся факт основного разрыва с Церковью. Стыдно подумать, что для усвоения посредственностью (которая и составляет большинство) понятий, кажущихся столь простыми нашим современникам, потребовалось так много времени и так много крови. Лишь теперь, через много лет после смерти Лютера, после тридцатилетней, сверх всякой меры губительной войны, это понятие получило право на существование, и было засвидетельствовано многими европейскими договорами. В тот же момент в Англии восторжествовало направление, начертавшее на своем знамени свободу совести, притом из побуждений более высоких, нежели навязанная извне необходимость.

Для верующего и для богослова Церковь продолжала существовать, и этот достойный уважения идеализм, как и бессмысленная политическая фразеология, говорит и поныне о «Церкви» не просто как об известном понятии, но как о действительности. В сущности, к этому времени сформировались так называемые «разные» Церкви: римско-католическая, греко-восточная, несколько евангелических различных оттенков, как лютеранская, кальвинистская, англиканская и пр. Религиозные идеи не утратили своей силы ни в ближайшем периоде времени, ни в позднейшую эпоху, а если такое и случалось, то в ограниченных пределах и на короткий срок. Но дело было в том, что эти идеи не владели уже миром преимущественно или исключительно, и это составляло огромный прогресс. Вместо церковной идеи выступала теперь идея государственная. Она заявляла о себе даже в гугенотской войне, в «тридцатилетней» и в английской революции, проводимая с настойчивостью такими могучими личностями, как, например, кардинал Ришелье.

Сословно-аристократический элемент склонялся перед ней, и так как всякая идея ищет ургана, видимого образа, в который может воплотиться, то она нашла себе этот выход в сильной монархической власти. Поэтому полтора века, прошедшие со времени подписания Мюнстерского мира до нового созыва французских Etats generaux, после двухсотлетнего гражданского мира (1648-1789 гг.) справедливо называются веком абсолютизма. Это название можно рассматривать как кличку, ярлык, но понятно, что это слово не включает в себя понятие всех сил эпохи, что оно не характеризует, а лишь обозначает ее. Самым первым в ряду блестящих деятелей этого периода стоит французский король Людовик XIV; последним – король Пруссии Фридрих II. Они выражают собой успех, сделанный человечеством в течение четырех или пяти поколений, и позволяют разделить весь этот период на три части:

1. От Вестфальского мира до смерти короля испанского Карла II, 1648-1700 гг.

2. От смерти этого последнего испанского Габсбурга до воцарения прусского короля Фридриха II, 1700-1740 гг.

3. От воцарения Фридриха Великого до собрания сословных чинов в Версале, т. е. до начала французской революции, 1740-1789 гг.

Людовик XIV

Первый из этих периодов принято называть веком Людовика XIV. Это эпоха преобладающего влияния Франции и ее завоеваний, а потому личность этого короля и его могущество занимают, по праву, первое место в истории этого времени.

Правление Мазариии

Первые годы царствования Людовика, вступившего на престол пятилетним ребенком, знаменуются именем кардинала Мазарини, успешно продолжавшего внешнюю политику Ришелье, которая завершилась заключением Вестфальского мира. Но воплощение идей Ришелье и во внутренней политике, утверждение королевской власти,– что означало, для Мазарини, и его собственную на все время регентства,– представляло собой для кардинала большие затруднения. Старинный французский государственный строй с его особенностями, притязания принцев крови, знатных домов, духовенства, парламента и магистратуры, составляли элементы оппозиции, действовавшей иногда в разнобой, иногда соединенными силами, часто успешно, и расшатывали его положение.

Эта оппозиция известна под общим названием Фронды, хотя происхождение этого названия остается невыясненным. Война и подготовка выгодного мира требовали денег, особенно возросли тайные расходы. Однако при существовавшей тогда системе взимания податей и при алчности всех близко стоящих к кормилу правления, большая часть доходов не достигала казны. Отовсюду раздавались жалобы на налоговый гнет и на управление финансами, равно как и на финансовые проекты правительства, и очагом этих жалоб был парижский парламент – могущественнейшая из семнадцати французских судебных корпораций. Везде, где упоминается о «парламенте» в единственном числе, подразумевается всегда лишь этот парижский парламент.

На первом плане стояли во Франции, как и в Англии, вопросы принципиальные. Парламент оспаривал закономерность финансовых планов и операций правительства, поскольку они не были рассмотрены им, парламентом, и не внесены в его регистры, в качестве законоположений. Правительство выходило из затруднения при помощи весьма своеобразного учреждения, известного под названием Lits de justice. Эдикт прочитывался в присутствии короля, после чего этот эдикт не мог уже подвергаться обсуждению. В 1645 году таким порядком были проведены 19 эдиктов о новых налогах, благодаря тому, что семилетнего ребенка-короля приводили в парламент, и он произносил там звучные слова: «Мой канцлер передаст вам мою волю». То же самое повторилось и в 1648 году, но встретило уже энергичное сопротивление – парламент не соглашался на безусловное подчинение личному королевскому слову ввиду малолетства короля.

Возраставшее всевластие короля угрожало столь многим интересам, что и здесь стали популярными те идеи, которые так восторжествовали в Англии, и парламент стал изучать свои права, стараясь привести их в стройную и прочную систему. Абсолютизм казался пригодным лишь для скифов и варварских племен. В особенности восставал парламент против произвольных арестов, которые позволяло себе правительство, и требовал обеспечения личной свободы. Правительство то проявляло твердость, то делало разные уступки, которые так и не восстановили спокойствия. Тем временем оппозиция становилась опасной, благодаря демагогическому таланту ловкого, хитрого, безнравственного духовного сановника, парижского коадъютора Поля Гонди, известного под именем кардинала Ретца.

Его пороки и распутная жизнь не казались ни ему самому, ни курии препятствием для столь высокого духовного сана. Но ему не удалось занять влиятельного положения при дворе, и он завидовал иностранцу Мазарини. На этом иностранце сосредоточилось общее недовольство. Под влиянием коадъютора город Париж был настроен угрожающе в отношении Мазарини. Дело дошло до баррикад, до торжественного шествия парламента в Лувр с просьбой об освобождении заключенных. Изгнанная английская королева, нашедшая себе убежище во Франции и видевшая эту сцену, говорила, что эта демонстрация была грознее тех, которые предшествовали низвержению королевской власти в Англии. Двор, чтобы избежать насилия, переехал в Сен-Жермен. Парламент требовал его возвращения, настаивая на отмене произвольных арестов и права короля задерживать кого-либо из подданных в заключении долее двадцати четырех часов, не подвергнув дела расследованию.

Мазарини счел за лучшее уступить. Все требования парламента были исполнены, за исключением только отмены lits de justice, королевских заседаний. Мир был восстановлен, но возникли новые недоразумения в связи со ссорой Мазарини с принцем Людовиком Конде, который во время последних смут был на стороне правительства. Этот принц, известный своими военными способностями и подвигами и, обладая, притом громадным состоянием, надеялся занять самое влиятельное положение во Франции. Мазарини, искусно поселяя раздор между своими врагами, сблизился с парламентской партией, захватил врасплох Конде и его брата, принца Конти, и заключил обоих в Венсене. Тогда партия Конде, не задумываясь, вошла в соглашение с Испанией. Испанские войска перешли французскую границу, в Гюэне вспыхнуло восстание. Испанцы ожидали также восстания гугенотов под предводительством Тюренна, бывшего еще в то время протестантом и сторонником принца. Но Мазарини оказался решительнее, чем от него ожидали: подобно Ришелье он лично выступил в поле с королевскими войсками и разбил Тюренна при Ретеле, который отвоевал обратно у испанцев.

Людовик, принц Конде («Великий Конде») Гравюра работы Пуайльи, 1660 г.

Фронда

Но этот успех пробудил опять тревогу среди парламента и магистратуры. Парламент, с президентом Моле во главе, просил об освобождении принца (январь 1651 г.), а герцог Орлеанский, дядя короля, настаивал на том, чтобы королева-регентша рассталась с ненавистным министром. Мазарини успел ловко избежать бури: покинув столицу в то время, когда принцы в нее вернулись и парламент составлял приговор о его изгнании, он отправился во владения архиепископа Кёльнского, а именно в Брюль, и подавал оттуда королеве свои советы. Она чувствовала себя перед принцем Конде в положении какой-то узницы, который в течение известного времени был всесильным. Кардинал посоветовал ей войти в союз с вождями Фронды против этого принца, что было не трудно, потому что Конде, беззаветно храбрый, вовсе не был государственным человеком – тем более царедворцем. При этом он был крайне самолюбив и наживал себе всюду врагов.

Положение его затруднялось теперь обещаниями, данными им Испании. Вскоре он осознал, что всеми покинут, и даже его личность не находится в безопасности, и уехал из столицы. Но, вернувшись через непродолжительное время, он позволял себе дерзко обращаться с королевой и королем. В самой судебной палате едва не дошло до кровопролития между его свитой и королевскими сторонниками, к которым, среди этих смут и интриг, перешел и кардинал Ретц.

В сентябре этого года (1651 г.) четырнадцатилетний король был объявлен совершеннолетним. Королева могла уже не оглядываться в своих действиях на принца Конде и герцога Орлеанского. Конде тотчас же уехал из Парижа и вступил в открытую борьбу с правительством. Снова возникла междоусобица. К новому «королю Аквитании», как прозвал его Мазарини, спешили сторонники, побуждаемые слухом о возвращении кардинала, которого, действительно, призвала королева. Конде вошел в тесный союз с Испанией, а герцог Орлеанский с герцогом Лотарингским.

Франко-нидерландское войско, снаряженное на испанские деньги, соединилось со спешившим из Лотарингии, но Мазарини, собрав тоже достаточные военные силы, прибыл в королевский лагерь, приведя с собой ценного сподвижника, Тюренна, который перешел на сторону короля. Королевская армия была сильнее, поэтому Конде уклонился от боя и бросился в Париж, население которого делилось на две партии. Но всем было понятно, что будет значить победа Конде. Между тем, королевские войска приближались. Принц, отступая, остановился в Сент-Антуанском предместье и здесь завязался страшный бой между двумя достойными друг друга вождями. Дрались и в поле, и на улицах, положение Конде казалось уже безвыходным, если бы ему не удалось снова отступить в город.

Этим спасением он был обязан одной из знатных дам, которые принимали очень важное участие в политических смутах того времени. Благодаря этой женщине, герцогине Монпансье, войска Конде нашли себе путь через открытые перед ними внутренние городские ворота и перешли через «Новый мост» на другую сторону Сены. Положение дел было критическое, Конде господствовал в столице, парламент признал герцога Орлеанского наместником, все высшие должности были замещены приверженцами партии принцев, и в то же время испанское войско из 25 000 человек перешло франко-нидерландскую границу. Но в стране и самом Париже было много сторонников короля и противников принцев. Конде ни во что не ставил расположение мирных буржуазных кругов, полагая, что его главной силой является общая ненависть к Мазарини.

Однако хитрый кардинал лишил его этой основы, вторично покинув двор и уехав в Седан, откуда ему было еще легче, нежели из Брюля, руководить действиями правительства. В столице начинались уже враждебные принцу демонстрации. Народ требовал возвращения короля. Когда Людовик, по совету Мазарини, приблизился к Парижу, требования эти стали настойчивее и Конде не захотел подвергать себя риску и покинул столицу (октябрь 1652 г.). Через неделю в нее въехал король, встреченный с восторгом. Герцог Орлеанский, лично ничего из себя не представлявший, дал слово удалиться на следующий же день. Оставался только один опасный сеятель смут – кардинал Ретц. Мазарини имел все основания ему не доверять и поступил с ним тоже лукаво: по его совету Гонди был обласкан при дворе, что усыпило его подозрения, но прибыв однажды в Лувр, он был неожиданно арестован (декабрь). Тем самым положение дел изменилось настолько, что Мазарини счел возможным для себя возвратиться в Париж (февраль 1653). Король выехал ему навстречу и население его радушно приветствовало. Его ум и монархический абсолютизм одержали победу.

Но не все препятствия еще одолел Мазарини: часть дворянства стояла за принца Конде, большинство духовенства усматривало в изгнании кардинала Ретца посягательство на Церковь, хотя этот прелат приносил мало чести Церкви своими деяниями. Вновь вводимые налоги утверждались фрондирующим парламентом не иначе, как насильно, посредством королевских lits de justice. В связи с этим нередко рассказывается забавный случай о появлении короля в парламенте прямо с прогулки верхом в Венсене, с хлыстом в руке. Но под управлением Мазарини внешние дела шли прекрасно. Испанцы напрасно надеялись достигнуть выгодного мира, благодаря сильному положению принца Конде. Эти надежды не оправдались и в последующих кампаниях: 1654, 1655 и 1656 годов.

Принц Конти, брат Конде, перешел на сторону короля и женился на одной из племянниц всемогущего министра. В 1657 году Мазарини успел заключить против Испании союз с великим человеком, правившим тогда Англией, Оливером Кромвелем. Шесть тысяч человек отборнейшего английского войска соединились с французской армией под командованием Тюренна (июнь 1657 г.). В мае 1658 года испанцы были разбиты у Дюнкирхена, и эта крепость, равно как и многие другие важные пункты, перешла в руки союзников.

Пиренейский мир, 1659 г.

Могущество Испании рушилось, но она могла предложить хорошую плату за мир – руку инфанты Марии Терезии, дочери Филиппа IV, для молодого французского короля. В августе 1659 года начались переговоры по этому вопросу на нейтральном острове, лежащем на пограничной между Испанией и Францией реке Бидассоа. После двадцати пяти совещаний между Мазарини и испанским министром, дон Люисом де Гаро, был заключен так называемый Пиренейский мир (7 ноября 1659). Франция возвращала Каталонию, оставляя за собой только Русильон; гребень Пиренеев должен был считаться границей между обоими государствами; в Италии Франция сохраняла только Пинероль, как входной пункт, без всякой прилегающей территории. Она также возвращала Испании Франш-Контэ, но удерживая на севере его почти весь Артуа с Аррасом. Герцог Лотарингский был восстановлен в своих правах, но должен был уступить Франции некоторые укрепления и уничтожить крепостные верки в Нанси. Принцу Конде возвращались все его прежние почести. Важнейшей статьей для будущей политики был брак французского короля с инфантой, после отречения последней от ее прав на престолонаследие. Мария Терезия прибыла в Париж в июне 1660 года, и Мазарини мог по справедливости гордиться этим миром, увенчавшим его политику. Он дожил до 1661 года, удерживая в своих руках огромную и непоколебимую уже власть, наслаждаясь своими богатствами, значительную часть которых он употреблял на собирание своей громадной библиотеки и картинной галереи. Мучимый припадками подагры и, предчувствуя свой близкий конец, он переговорил с молодым королем о государственных делах, потом, по уставу римской Церкви, призвал к себе духовника, ради спасения своей души – ему, конечно, было в чем покаяться. Умер он 9 марта.