Ф. Энгельс (фото 60-х годов XIX века). 3 страница

На вершине холма стояла все та же харчевня Джека Строу, и из окна, излюбленного Карлом и Женни, открывался вид на Хангейтское кладбище. Сквозь невысокие деревья белели памятники и надгробья. Карл поспешно уводил Женни на противоположный конец уютного дома, усаживал подле камина и угощал ее черным пивом и бутербродами с сыром. Женни ласково улыбалась, и Карл забывал о ее болезни. Обоим им казалось, что они не два больных, старых человека, а влюбленные молодожены, вступающие в жизнь. Женин в эти годы медленной агонии продолжала живо интересоваться политическими событиями. Часто прикованная к постели, она не могла сама в них участвовать, но когда болезнь бывала к ней милостива и она не чрезмерно страдала физически, то просила мужа, чтобы к ней заходили посещавшие его единомышленники, и охотно слушала их разговоры и сама принимала участие в спорах.

Рисунок американского художника Гуго Геллерта к «Капиталу» К. Маркса.

После того как Бисмарку удалось провести в немецком рейхстаге жестокий закон против социалистов, деятели Социал-демократической партии подверглись преследованиям и арестам, их семьи остались без крова и пищи. Женни близко к сердцу приняла все эти события и, пользуясь своим большим опытом подпольной работы и нелегальной рассылки литературы, давала много советов посещавшим Маркса соратникам из Германии. Она радовалась, что, несмотря на произвол и террор на ее родине, ожесточенная борьба продолжалась. По указаниям Маркса и Энгельса была создана подпольная организация, и Бебель с Либкнехтом повели партию в новое наступление. Создавались нелегальные типографии, печатавшие листовки и воззвания. Возникали женские и молодежные организации, и снова в глубоком подполье собирались рабочие. Это было нелегко и опасно, но зато выковало мужественное племя революционных бойцов. Женни постоянно читала «Социал-демократ» – газету, издававшуюся в Швейцарии для немцев. Она была еще жива, когда в маленьком швейцарском городке Виден собрался первый нелегальный съезд Германской социал-демократической партии.

Революционная борьба немыслима без жертв. Германские тюрьмы были переполнены, в стычках с полицией гибли участники демонстраций протеста, некоторые революционеры оказались вынужденными бежать за границу. В Лондоне умирающая Женни всем чем могла, как уже много раз в жизни, помогала им из своего дома.

За год до смерти она попросила мужа ввести к ней приехавшего в Англию руководителя германских социал-демократов Августа Бебеля. Женни лежала в постели, и Маркс, боясь утомить больную, просил гостя не говорить с ней более четверти часа. Однако беседа оказалась настолько занимательной, что Бебель позабыл о времени.

Тяжело было Энгельсу смотреть на угасавшую жизнь Женни. Он был ее близким другом и понимал, чем была она для Карла и как убийственна будет ее потеря. Все, что было в силах, он делал для больной и требовал, чтобы Мавр не жалел для нее денег.

Незадолго до трагической развязки согласно желанию Женни муж и Елена Демут повезли ее во Францию, в Аржантейль, к старшей дочери и внукам. В это время в семье Лонге было уже четыре сына, старший из которых, Джонни, часто гостил в Лондоне и был всеобщим баловнем.

Великая сила воли дала Женни возможность не только перенести сравнительно легко путешествие, но и порадовать своим пребыванием всех дорогих ей людей. Она снова ездила в экипаже по Парижу, где все напоминало ей давно минувшие годы. Елена Демут, заменившая больной мать, сестру, друга, не оставляла ее ни на минуту и своим умелым уходом вместе с Карлом облегчала ей трагическое предсмертное время.

Здоровье Маркса было также очень плохо, как он ни старался крепиться. Однажды, когда Женни не могла уже более подниматься с постели, он занемог. И так как долго скрывал свой недуг, болезнь приняла дурной оборот. Обнаружилось жестокое воспаление легких. Преданный всей семье домашний врач Донкин счел положение Маркса почти безнадежным. Ленхен и Элеонора, едва державшиеся на ногах от переутомления, самоотверженно ухаживали за двумя тяжелобольными. Они не раздевались и почти не спали три недели.

В первой комнате лежала Женни, рядом с ней в маленькой спаленке – Карл. Оба они беспокоились и тосковали друг о друге. Отличный уход спас Марксу жизнь, он одолел болезнь и почувствовал себя несколько лучше. Свидание с женой было нежным и полным юношеской влюбленности, хотя встретились старик, надломленный болезнью, и умирающая старая женщина. Они как бы прощались перед скорой вечной разлукой. Но едва Женни заметила скорбь на лицах Элеоноры и Ленхен, она тотчас же принялась подшучивать над ними и заверять, что никогда не чувствовала себя такой бодрой и намерена жить дольше Мафусаила вопреки всем предсказаньям врачей. И, только оставаясь одна, Женни погружалась в печальные мысли о том, каким горем для Карла и семьи будет ее исчезновенье. Она вспоминала слова Нинон де Ланкло, этой мудрой и легкомысленной Аспазии XVII века, которая, умирая, с улыбкой говорила оплакивающим ее друзьям: «Разве вы не смертны?»

Закрывая усталые глаза и едва справляясь с мучительной физической болью, Женни видела перед собой коммунарок, павших на баррикадах, молодых и сильных.

«Они умерли такими юными. Увы, все живое обречено на ту же участь, – думала она. – Я прожила не худшую из жизней и не хотела бы иной»

Она беспокоилась не о себе, а о том, сумеют ли спокойно и легко, как она, перейти конечный рубеж Карл и все, кого она так крепко любила.

Чем ближе подступала смерть, тем больше любви и сострадания пробуждалось в ней.

«Силы, силы, как много их нужно, только бы они мне не изменили», – тревожилась она и продолжала радоваться бытию и успокаивать окружающих.

С покорной тихой грустью прощалась Женни с небом, которое любила больше всего в природе за его краски, величье и безбрежность, с деревьями, цветами, с жизнью во всех ее больших и малых проявлениях. Снова, в последний раз, вызвала она в памяти дорогие лица и голоса умерших родных, детей, друзей Она уносила их с собой, как и они, исчезая, забрали частицу ее. Людвиг фон Вестфален умирал как истый философ и дал ей высокий образец того, как уходят из жизни люди. Но пока не наступило небытие, казавшееся ей только глубоким, непробудным сном без видений, Женни не сокращала оставшиеся дни бесцельным страхом. Наоборот, она старалась, вобрать в себя все от жизни и радовалась общению с любимыми и дорогими существами. Как узник, потерявший свободу, она оценила заново всю прелесть земли и природы. Даже дождь и туман казались ей отныне прекрасными. Они были частью жизни. Тем более интересовали ее действия людей и их идейная борьба. С детским нетерпением ждала Женни итогов выборов в германский рейхстаг и обрадовалась чрезвычайно, узнав о победе социал-демократов. Она старалась смеяться и шутить, силясь развеять грусть друзей. Но Карла ничто не могло обмануть, и он невыносимо страдал.

Как-то темным, унылым декабрьским днем, когда Женни было особенно плохо, а Ленхен тихо вязала у ее изголовья чулочки для своего любимца Джонни, раздался стук молотка по входной двери. Служанка впустила в прихожую двух молодых русских. Один из них, Лев Гартман, уже не раз бывал у Маркса, другой, тоже, как и он, член подпольной организации «Народная воля», только что приехал из России. Он отрекомендовался Николаем Морозовым. Небольшие светло-серые глаза его все время улыбались и жадно разглядывали окружающее. Так как Маркс был еще в читальне Британского музея, пришедших приняла Элеонора. Разговор с хорошенькой девушкой начался на английском языке, но скоро перешел на французский, которым русские владели значительно увереннее. Элеонора расспрашивала о России. Гости охотно рассказывали о своей родине.

На следующий день двое русских встретились с Марксом в его кабинете. Морозов со свойственной ему непосредственностью и прямотой сказал о том, что творец «Капитала» разительно похож на свой портрет. Маркс засмеялся и ответил, что часто слышит об этом.

Морозов был поражен, что в столь выдающемся я знаменитом человеке, каким был Маркс, не заметил никакой надменности и замкнутости. Простота его была ошеломляющей. Разговор между Марксом, Гартманом и Морозовым шел о причинах раскола «Земли и воли» на две партии «Черный передел» и «Народная воля». Маркс был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в России, и заметил, что борьба с царским самодержавием представляется ему. порой чем-то похожим на действия в фантастических романах. От имени партии «Народная воля» Морозов просил Маркса сотрудничать в ее печатном органе, который должен был издаваться в Женеве.

Несмотря на ранний час, в комнате горела лампа под зеленым абажуром, так как за окном было совершенно темно от черного тумана. На прощание Маркс подарил Морозову несколько своих книжек и обещал написать предисловие к той из них, которую народовольцы выберут для перевода. Последние слова Маркса, запомнившиеся Морозову, были:

– Царя провозгласили главою европейской реакции. Теперь он – содержащийся в Гатчине военнопленный революции, и Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе.

Эти же слова Маркса появились в его и Энгельса предисловии к русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» двумя годами позже.

За свою жизнь Маркс написал множество писем. Он не жалел на это времени, так как при разбросанности по всему свету изгнанников-революционеров после поражения революции 1848–1849 годов Маркс считал весьма важным делиться со своими друзьями и соратниками мыслями по всем вопросам текущей политики, экономики и философии. Письма Маркса сохранили приметы времени, неизменный интерес ко всему, что происходило в мире и особенно в России. Его переписка с русскими людьми продолжалась около четырех десятилетий. Все без, исключения в этой полуфеодальной стране волновало его мысль. К 70-м годам относится переписка Маркса с народником

Лавровым, так и не понявшим никогда его учения, а также с Верой Ивановной Засулич, одной из деятельнейших социал-демократов того времени.

В 1881 году русская революционерка Вера Засулич, недавно эмигрировавшая в Швейцарию, обратилась с письмом к Марксу. Засулич просила автора «Капитала» высказать свое мнение о русской сельской общине и ее значении в преобразовании общества на социалистических началах. Великий труд Маркса к этому времени уже был хорошо известен в кругах интеллигенции и вызывал всегда горячие споры.

«Следили ли Вы за ожесточенной полемикой в русской литературе этого года вокруг имени Маркса? – писал в августе 1878 года Лавров Энгельсу. – Жуковский (ренегат) и Чичерин выступают против Маркса, Зибер и Михайловский за него. И все это длинные статьи. Я думаю, что нигде в другом месте не было так много написано о его работе. Полемика еще не закончена: Зибер, которого я видел несколько дней тому назад в Париже, сказал мне, что он готовит ответ Чичерину… Работа Зибера о теории Маркса будет опубликована отдельно, вероятно, в конце года».

Полемика, о которой идет речь в письме Лаврова, между «Вестником Европы» и «Отечественными записками» привела к тому, что «Капитал» и его автор стали широко известны в России. Труды Маркса и Энгельса оказали огромное влияние и на Веру Ивановну Засулич. Она перевела на русский язык «Нищету философии» и горячо проповедовала идеи научного социализма.

«Уважаемый гражданин! – писала Засулич Марксу в своем первом письме к нему. – Вам небезызвестно, что ваш «Капитал» пользуется большой популярностью в России. Несмотря на конфискацию издания, немногое количество оставшихся экземпляров читается и перечитывается широкими кругами более или менее образованных людей нашей страны, и серьезные люди изучают его. Но что вам, вероятно, неизвестно, – это роль, какую играет ваш «Капитал» и наших спорах об аграрном вопросе в России и о нашей сельской общине».

Рассказывая Марксу о различных взглядах на сельскую общину, сложившихся в это время в России, Засулич сообщала:

«В последнее время мы часто слышим мнение, что сельская община является архаической формой, которую история, научный социализм – словом, всё, что есть наиболее бесспорного, – обрекает на гибель. Люди, проповедующие это, называют себя вашими подлинными учениками, «марксистами». Их самым сильным аргументом часто является: «Так говорит Маркс».

Вы поймете поэтому, гражданин, в какой мере интересует нас ваше мнение по этому вопросу и какую большую услугу вы оказали бы нам, изложив ваши воззрения на возможные судьбы нашей сельской общины и на теорию о том, что, в силу исторической неизбежности, все страны мира должны пройти все фазы капиталистического производства…

Примите, гражданин, мой почтительный привет.

Вера Засулич».

Маркс, чтобы ответить русской революционерке, глубоко изучил материалы по экономике пореформенного сельского хозяйства России и примерно месяц спустя направил ей письмо.

В 10-ю годовщину Парижской коммуны в Лондоне состоялся славянский митинг под председательствованием Льва Гартмана. Маркс и Энгельс послали этому собранию приветствие, в котором указывали на успехи международного рабочего движения как на доказательство того, что дело Коммуны не погибло и дало свои плоды.

Оба они внимательно следили и за событиями в России – процессом Желябова, Перовской, Кибальчича и других народовольцев. Мужество этих людей вызвало у них чувство восхищения.

«Когда Парижская коммуна пала после свирепой бойни, устроенной защитниками «порядка», победители никак не предполагали, что не пройдет и десяти лет, как в далеком Петербурге произойдет событие, которое в конце концов должно будет неизбежно привести, хотя бы и после длительной и жестокой борьбы, к созданию российской Коммуны», – писали Маркс и Энгельс.

2 декабря 1881 года умерла Женни Маркс. До последней минуты она сохраняла сознание. Когда ей стало трудно говорить, она, чтобы ободрить близких, попыталась пожать им руки. Ее последние слова, сказанные по-английски, были обращены к тому, кого она любила больше всего в жизни:

– Чарли, силы мои сломлены.

Глаза, устремленные на мужа, на миг стали снова яркими и лучистыми, как в юности, и в последний раз отразили величье и глубину сердца этой необыкновенной женщины. Любовь облегчила ей смерть.

Когда умерла Женни, Карл как бы перестал чувствовать и мыслить. Сила удара была чрезмерна. Так шум, производимый движущейся Землей, настолько оглушителен, что его не воспринимает человек. Горе свалило этого титана. К тому же он все еще не вылечился от воспаления легких. Ввиду этого врачи и родные настояли на том, чтобы он не провожал умершую жену на кладбище.

Женни Маркс похоронили на неосвященной земле кладбища Хай Гейт, на которое так часто она смотрела с вершины Хемстедских холмов. Сильно заикаясь от волнения и не стыдясь слез, над открытой ее могилой с прощальным словом выступил Энгельс.

– Друзья, – начал он и окинул взглядом скорбные, плачущие фигуры собравшихся, – женщина прекрасной души, которую мы хороним, родилась в Зальцведеле в 1814 году…

Энгельс остановился. Горько плакала, склонившись над гробом, Ленхен. Было темно. Черно-желтый туман наползал на Лондон.

Энгельс между тем рассказывал о Женни, делившей судьбу Маркса, о ее вдумчивости и отваге в революционной борьбе, о силе духа в изгнании, о жертвах, принесенных ради рабочего движения.

– То, что эта жизнь, – продолжал Энгельс, – свидетельствующая о столь ясном и критическом – уме, о столь верном политическом такте, о такой страстной энергии, о такой великой самоотверженности, сделала для революционного Движения, не выставлялось напоказ перед публикой, не оглашалось на столбцах печати. То, что она сделала, известно только тем, кто жил вместе с ней. Но одна я знаю: мы не раз еще будем сожалеть об отсутствии ее смелых и благоразумных советов; смелых без бахвальства, благоразумных без ущерба для чести.

Мне незачем говорить о ее личных качествах. Ее друзья знают их и никогда их не забудут. Если существовала когда-либо женщина, которая видела свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других, – то это была она.

Не только в Германии, но и во Франции рабочее движение, несмотря на поражение Парижской коммуны и бесчеловечную расправу буржуазии с ее защитниками, снова окрепло. Дряхлый Тьер ошибся, когда объявил социализм навсегда умершим. Жестоко расправившись со 100 тысячами коммунаров, он все же просчитался. Уже в 1876 году, невзирая на военные суды, расстреливавшие каждого заподозренного, в Париже заседал первый рабочий конгресс. И хотя- повестка его работ была самой безобидной, французский пролетариат вновь напомнил о своем существовании и сплоченности.

По всей стране росли фабрики и заводы, а с ними и количество промышленных рабочих. У них появились и новые руководители. Одним из них был Жюль Гед, отличавшийся зажигательным красноречием, ярким полемическим даром, остроумием. Собрался второй рабочий конгресс в Лионе, испугавший, однако, правительство и фабрикантов, так как вовсе не походил на первый, отличавшийся покорностью и готовностью сговора. Гед и его товарищи не сдались, несмотря на начавшиеся преследования, и в Марселе на третьем съезде, имея большинство, выступили как Социалистическая партия Франции.

Весной 1880 года Гед приехал в Лондон, чтобы с Марксом, Энгельсом» Лафаргом составить проект избирательного документа молодой партии. После долгих споров сошлись на общей программе-минимум. В ней после небольшого введения, посвященного объяснению целей коммунизма, перечислялись требования, проистекавшие из особенностей рабочего движения.

Маркс считал программу средством рассеять туман из пустых фраз, которые долгое время мешали рабочим понять действительное положение вещей. Судя по возражениям и по сочувствию, вызванному программой, Маркс пришел к выводу, что, наконец, во Франции возникло настоящее, организованное рабочее движение вместо хаотических сект. Он одобрил решение Поля Лафарга и Шарля Лонге, двух изгнанников Коммуны, вернуться на родину. Французское правительство в это время объявило об амнистии коммунарам.

Поль Лафарг в Париже начал работать вместе с Гедом, а Лонге занял пост редактора газеты «Справедливость», издаваемой Клемансо. Он поселился вместе с семьей в маленьком городке Аржантейль, расположенном в 20 минутах езды от столицы.

В ту пору вернулся в Париж из тюрьмы амнистированный Огюст Бланки. Ему было уже 74 года, из которых более 30 он провел в заключении.

За год до своей смерти он основал газету, назвав ее «Ни бога, ни господина». В первых же ее номерах начал печататься роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

Для гениев нет старости. Маркс с годами становился все более мощен духовно. Но смерть жены нанесла ему тяжелый удар. Он уподобился орлу с раздробленным крылом.

– Смерть – несчастье не для умершего, а для оставшегося в живых, – грустно повторял он слова Эпикура.

Всю нежность, которой так много было в сердце Маркса, он перенес на дочерей и внуков. Он всегда горячо любил детей. Все ребятишки прилегающего к Мэйтленд-парк-род квартала знали, что в карманах Маркса для них обязательно найдутся леденцы и сахар. Оставшись без Женни, Карл надеялся заполнить бездонную пустоту, образовавшуюся в его сердце, обязанностями дедушки.

У Женни Лонге подрастали четыре мальчика. Самый старший, Жан, прозванный на английский лад Джонни, был любимцем Маркса, в доме которого живал подолгу.

«Расскажи Джонни, – просил в письме Маркс дочь, – что когда я вчера гулял в парке – нашем собственном Мэйтленд-парке – ко мне вдруг подошел величественный сторож парка, чтобы узнать новости о Джонни».

Несмотря на горячее желание Маркса жить среди своих детей, это не осуществилось. Здоровье его непрерывно ухудшалось. Климат Лондона был очень неблагоприятен для легочных и горловых заболеваний. Пришлось поехать на остров Уайт, в приморский курортный городок Вентнор. Но и там погода точно ополчилась на людей. Ливни и пронзительно холодные ветры не унимались. Маркс, и без того больной, схватил плеврит и слег. Подле него находилась Элеонора. После смерти матери она была все еще крайне подавлена и печальна. Ее мучили бессонница и нервные конвульсии. Маркса огорчало, что слабая девушка вынуждена быть при нем чем-то вроде сиделки. Он, впрочем, скрывал от дочери эти горестные мысли. Элеонора была впечатлительна и, несмотря на кажущуюся силу духа, легко ранима. Она не нашла еще своего назначения в жизни и металась, не зная, остановиться ли на театре, где она изредка уже выступала с некоторым успехом, стать ли писательницей или посвятить себя общественной и педагогической деятельности. Склад характера и дарования открывали перед ней все эти дороги. У Элеоноры был прекрасный, низкий, гибкий голос, четкая дикция, хорошая внешность. Ей нравилась трагическая актриса Эллен Терри, которой гордилась Англия, как век назад великой Саррой Сидонс. Выступая на сцене в тех же ролях шекспировских героинь, Элеонора старалась голосам, интонациями, чуть вздрагивающими и, неестественно-глубокими, а также-пластической жестикуляцией. походить на этих актрис. Маркс не возражал против того, чтобы она посвятила себя театру и для этого училась у известного педагога мадам Юнг. Но, страстно любя театр, Элеонора отказалась от него, направив всю кипучую энергию и талант на политическую деятельность. Ее чарующий голос пригодился на трибуне, на собраниях. Она стала одним из лучших пропагандистов бессмертных идей Маркса. И как некогда молодого Карла труженики называли «отец», так тридцатилетнюю Элеонору английские работницы прозвали «наша матушка».

В поисках тепла и солнца больной Маркс отправился один в Алжир. Но и там погода в это время оказалась для него очень вредной. Более 12 лет не бывало такой погоды в этих местах. Жаркие дневные часы сменялись холодными ночами, ветер приносил едкую пыль из Сахары, начались песчаные бури, затем дожди, закончившиеся изнуряющим сирокко. Зима – опасное, климатически предательское время в Африке. Маркс почувствовал себя еще хуже; его душил режущий кашель. Он испытывал гнетущее ощущенье тупой боли в боку, его подавляла тоска. Он признавался в этом Энгельсу:

– Ты знаешь, что мне более чем кому-либо чужд показной пафос; тем не менее было бы ложью отрицать, что моя мысль поглощена воспоминаниями о жене, о лучшей поре моей жизни.

Маркс поселился на гористой улице Верхний Мустафа, в гостинице «Виктория». Тенистые сады, алые от плодов граната, спускались к морю террасами, как легендарные сады Семирамиды. Комната Маркса на втором этаже выходила на крытую галерею, с которой открывалась чудесная приморская панорама. Как-то он услышал цокающие резкие звуки и вышел посмотреть, откуда они доносятся. У террасы нищий негр, перебирая металлическими кастаньетами, то извивался, то замирал в пластических позах, имитируя восточные ритуальные танцы. По мнению Маркса, любой алжирский мавр превосходил величайшего европейского актера в искусстве драпироваться плащом и в умений выглядеть естественным, изящным и полным благородства, двигался ли он или стоял неподвижно.

«Когда они едут на своих мулах или ослах, – писал Маркс дочери, – или, что очень редко, на лошадях, они сидят на них не верхом, как европейцы, а опустив обе ноги на одну сторону, и являют собою воплощенную ленивую мечтательность».

Из Алжира Маркс выехал на французскую Ривьеру и остановился в княжестве Монако, в Монте-Карло. Осматривая все достопримечательности этого города игроков, расположенного на крутом обрыве над Средиземным морем, Маркс побывал и в казино, где мужчины и женщины, съехавшиеся со всего мира, в умопомрачении азарта ставили на рулетку все свое состояние в надежде обогатиться. Позади казино, в кипарисовой аллее, находился «выступ самоубийц».

Рассматривая залы казино и людей, охваченных лихорадкой наживы, Маркс вспомнил слова Гёте: «О боже, как велик твой зверинец!» В читальне, подле игорных комнат, он нашел интересовавшие его итальянские и французские газеты, что показалось ему самым значительным достижением Монте-Карло.

Немного подлечив плеврит, Маркс приехал в Аржантейль, к дочери Женни и внукам. Там, среди детей, он несколько ожил душевно. Лечение верными ваннами в соседнем Энгиенне к тому же помогло его больному горлу.

В каждом новом городе его лечили одинаково. Мушки на спину, выпотные втирания, компрессы и без числа микстуры и настой утомляли его больше, нежели приносили облегчение.

Вместе с дочерью Маркс поехал на шесть недель в Веве на Женевское озеро. Но, устав от кочевого образа жизни, он рвался домой. Наконец медики разрешили ему вернуться в Англию, с тем чтобы время туманов он провел на южном побережье острова. Маркс мечтал приняться за работу и набело переписать II том «Капитала». Он решил посвятить этот свой труд покойной жене.

Уже в ноябре 1882 года из-за ядовитой осенней погоды Маркс вынужден был снова отправиться в Вентнор на острове Уайт. Но и там слякоть и холод только ослабили его; одна простуда следовала за другой. Вынужденный оставаться дома, часто в постели, Он заметно терял силы, а подчас и работоспособность, но старался перебороть себя и продолжал много читать. Особенно интересовали его опыты физика Депре по передаче электрической энергии на большие расстояния. Едва здоровье его становилось лучше, в краткие перерывы между болезнями, Маркс напряженно работал над подготовкой третьего немецкого издания I тома «Капитала», изучал математику и экономические вопросы. Одновременно он читал по- русски книгу Воронцова «Судьбы капитализма в России».

Жизнь, однако, готовила ему еще один смертельный удар: 11 января внезапно умерла Женни Лонге.

Получив страшное известие о смерти сестры, Элеонора поехала к отцу в Вентнор. Много пришлось ей тогда пережить горьких минут, но вряд ли они могли сравниться с тем, что перечувствовала она, пересекая на маленьком катере море. Ей предстояло быть вестницей огромного несчастья. Покойной Женни Лонге минуло 39 лет. Она была полна сил и желания жить, четверо ее сыновей были еще очень малы, а совсем недавно у нее родилась дочь, названная тоже Женни.

«Я везу отцу смертный приговор», – думала Элеонора в мрачный, дождливый день, входя в гостиницу.

Она молчала, не зная, как подготовить отца к столь неожиданному и горестному известию, но измученные, как бы оголенные нервы Маркса, его нечеловеческая проницательность были таковы, что, взглянув на искаженное отчаяньем лицо дочери, он вытянул вперед руки и, задыхаясь, произнес:

– Наша Женнихен умерла…

С этого часа началась душевная агония Маркса. Но он внешне все еще владел собой. Собрав последние силы, Маркс велел Элеоноре немедленно ехать в Париж к осиротевшим детям. Тщетно пыталась она возражать, боясь оставить отца одного. Маркс был непреклонен. Уже через полчаса Элеонора пустилась в безрадостный путь на континент. Вскоре в Лондон вернулся Маркс. Тоненькая цепочка, соединявшая его с жизнью после смерти жены, начала рваться.

Энгельс и Елена Демут, которую в доме вот уже несколько лет звали «Ним» (так окрестил ее маленький Джонни Лонге), делали все, чтобы сласти Маркса, но, едва вернувшись домой, глубоко надавленный, замкнувшийся в себе, он слег в постель. Его мучили бронхит и воспаленье гортани, от которых он лишился не только голоса, да и возможности глотать. Маркс, стоически переносивший величайшие страдания, предпочитал питаться ненавистным ему молоком, нежели принимать твердую пищу, такие боли она ему причиняла. Маркс потерял аппетит и худел катастрофически. Силы его стремительно падали, и впервые за свою сознательную жизнь он не мог более читать. Мысль об умершей дочери добивала его. Утомленный, он равнодушно ждал вечной ночи.

Два верных друга, однако, упорно боролись за его жизнь и не теряли надежды. Ни одна мать не могла бы лучше ухаживать за своим ребенком, нежели это делала Елена Демут, окружившая больного внимательнейшей заботой. Энгельс призвал к постели Маркса всех лучших врачей Лондона и советовался со многими научными светилами. Не довольствуясь этим, он изучил все относящееся к легочным нарывам и гангрене. Для него не осталось более тайн в области легочных заболеваний. В течение шести недель, каждое утро, поворачивая за угол Мэйтленд-парк-род и приближаясь к полукруглому скверу, где жил Маркс, он в смертельном страхе, едва усмиряя отчаянно бьющееся сердце, смотрел, опущены или нет шторы на окнах дома № 41.

14 марта Маркс проснулся, чувствуя себя лучше. Он с удовольствием выпил вина, молока и поел супа. Природа в последний раз собрала остаток сил и, как это часто бывает перед концом, обманула на одно мгновение мнимым выздоровлением. Вспышка надежды осветила дом, у Ним распрямились плечи, Тусси впервые за долгие месяцы улыбалась. Но вдруг все переменилось. У Маркса появилось кровохарканье. Все засуетились, растерялись, заплакали. Только больной остался по-прежнему безразличен. Так как ему легче дышалось, когда он не лежал, близкие усадили его В большом кресле, подле незатухающего камина. Предельно ослабев от потери крови, он, казалось, задремал, когда Ленхен, стараясь не нарушать его отдыха, в мягких туфлях сошла вниз навстречу Энгельсу. Выло около трех часов дня.

– Вы можете войти, он в полусне, – сказала она шепотом и пропустила друга вперед.

За ней в комнату больного вошла на цыпочках и Элеонора. Маркс сидел в кресле, откинувшись на спинку, как две минуты до того, когда Елена вышла из комнаты. Веки его были опущены. Он выглядел безмятежно спокойным, погруженным в размышления, счастливым. Маркс скончался.

«Человечество стало ниже на одну голову, и притом на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало», – писал Энгельс соратникам.