Начало дипломатического пути 13 6 страница

Далее Хрущев отвечал на озабоченность президента Кеннеди, переданную его братом (в беседе с советским послом) по поводу советско-американских отношений. Мы огорчены, говорилось в послании, но обострение посеяно не нами. Мешают очаги международной напряженности, являющиеся источником постоянных трений между на­шими странами. Их необходимо устранить, и прежде всего ликвиди­ровать ненормальное положение в Западном Берлине. Сейчас мы решили „заморозить" германский вопрос до окончания выборов, но мы намерены продолжить диалог по этому вопросу. Единственный вопрос, по кото­рому у нас остались разногласия, как мы считаем, - это вопрос о пребывании иностранных войск в Западном Берлине. Лучше всего было бы разместить там войска ООН, резюмировал Хрущев свою позицию по этому вопросу.

Я имел хорошую беседу с Вашим министром внутренних дел Юдалом, продолжал Хрущев. (Юдал был __ в Москве вместе со своим другом, известным поэтом Робертом Фростом. - А.Д.) И никак не ожидал, что в этот момент Вы примите решение обратиться в конгресс с просьбой разрешить призвать 150 тысяч резервистов. Вы мотивировали этот свой шаг накалом международной обстановки и необходимостью для Вас в связи с этим искать возможность быстро реагировать на опасности, могущие возникнуть в любой части „свободного мира". Каждый понимает, что накал якобы создается другой стороной, т. е. нами, Советским Союзом. Но ведь мы не предпринимаем ничего, что могло бы дать повод для этого. Мы никакой мобилизации не проводим, ни с какими угрозами не выступаем.

Ваше выступление, г-н президент, с угрозами против Кубы - это просто невероятный шаг. Мы были вынуждены ответить заявлением ТАСС, а затем в выступлении на Генеральной Ассамблее ООН. Если бы не было Вашего выступления по Кубе, то мы, естественно, не стали бы ничего говорить о Западном Берлине. Мы сожалеем, что эта опасная линия продолжается и сейчас. Самые серьезные последствия может иметь резолюция сената по кубинскому вопросу. Содержание этой резолюции дает основание сделать вывод, что США, видимо, готовы взять на себя ответственность за развязывание ядерной войны. Резолюция говорит об отказе США в помощи любой стране, которая торгует с Кубой. Это полный произвол!

Мы и сейчас надеемся, что нам удастся нормализовать наши отношения. Но для этого США должны перестать вмешиваться в дела других стран. Мир

сугубо
56 доверительно

разделен на два лагеря - на капиталистический и социалистический. Единственно правильной политикой является политика мирного сосуществования.

Хочу обратить Ваше внимание, г-н президент, на продолжающиеся облеты американскими самолетами наших судов. В августе имело место 140 случаев таких облетов. Американские военные корабли в открытом океане пытаются останавливать наши суда. Хочу еще раз сказать Вам: советские суда, которые следуют по заданному правительством курсу, имеют указание не уступать никаким пиратским требованиям в международных водах и идти своим курсом, если даже им будут угрожать открытием огня. Пусть попробуют задержать или потопить наши суда - это будет началом войны, потому что мы ответим тем же. У нас достаточно подводного флота, который может постоять за честь своей Родины. Наше государство располагает и другими средствами. Аналогичными средствами располагаете и Вы. Так зачем же устраивать такие провокации, зачем же угрожать друг другу?

Мы не проводили мобилизацию и не думаем проводить ее, но мы были вынуждены дать нашим вооруженным силам приказ находиться в наивысшей боевой готовности. Вы вынудили к этому нас своей мобилизацией и другими действиями, предпринятыми Вами в последнее время. Может быть, все это делается в связи с предвыборной конъюнктурой в Вашей стране. Но это очень опасно, так как уже выходит за пределы конъюнктуры внутри страны; такие действия накаливают международную обстановку, создают угрожающее положение.

Поэтому я просил бы Вас, г-н президент, правильно понять наше беспокойство и не предпринимать ничего, что могло бы еще более накалить атмосферу и даже взорвать мир. Мы со своей стороны вновь заверяем Вас, что мы ничего не предпримем в отношении Западного Берлина до выборов в США. После выборов, видимо, уже во второй половине ноября, надо бы, по нашему мнению, продолжить диалог. Большое значение для отыскания путей решения как этой проблемы, так и других Неотложных международных проблем имеют личные контакты государственных деятелей на самом высоком уровне. Мы должны будем прийти к необходимости достижения соглашения по Западному Берлину, чтобы ликвидировать этот опасный очаг, который все время портит наши отношения, такими словами Хрущев заканчивал свое послание.

Когда я ехал к Роберту Кеннеди с этим посланием Хрущева, то готовился к неприятному и, возможно, бурному разговору с ним. К моему удивлению, он лишь несколько мрачновато сказал, что сегодня же передаст послание президенту.

В обсуждение каких-либо вопросов он не стал вступать, согласившись с тем, что хорошо бы, конечно, взаимно не предпринимать ничего, что могло бы накалить обстановку перед выборами в конгресс США. Это главное.

Следует иметь в виду, что положение вокруг Берлина к началу осени 1962 года было напряженным. Хрущев усиливал свой нажим, в том числе и на коммуникациях Западного Берлина с внешним миром. Президент Кеннеди часто совещался со своими военными советниками о мерах по укреплению американских вооруженных сил в этом районе в целях противодействия советскому давлению. Обе стороны поставили во главе

ПРЕЗИДЕНТСТВО

Д.КЕННЕДИ 57

своих войск в Германии боевых генералов: в Западной Германии генерала Клея, в Восточной маршала Конева.

К счастью, у обеих сторон хватило разума и выдержки не прибегать к оружию. Были приняты меры, чтобы такое противостояние не усиливалось, но положение все же оставалось достаточно сложным.

Ретроспективно я спрашивал себя: была ли эта напряженность вокруг Берлина умышленным маневром Хрущева, чтобы отвлечь внимание Кен­неди от Кубы, где размещались советские ракеты?

Возможно, это так и было, хотя у меня нет конкретных доказательств на этот счет, нет таких данных и в наших архивах. Но я подозреваю, что он увязывал эти два вопроса, надеясь таким путем оказать на Кеннеди соответствующее давление в надежде добиться от него определенных уступок.

Эти иллюзии рассеялись с кубинским кризисом.

В середине октября я встретился за ланчем с советником госде­партамента Томпсоном для сугубо неофициального обсуждения сложив­шегося положения. Мы знали друг друга давно и могли говорить достаточно свободно. Томпсон лишь недавно вернулся с поста посла в Москве, где он пользовался уважением и авторитетом - члены советского руководства охотно беседовали с ним на государственных приемах. Это был внимательный, приятный и знающий профессионал, хорошо говоривший по-русски и умевший расположить к себе людей. Он был сторонником улучшения наших отношений; идеологические соображения у него проявлялись гораздо реже, чем у многих других американских послов. Пожалуй, это был лучший американский посол в СССР в период „холодной войны".

Запомнился один забавный случай, связанный с его деятельностью на посту посла в Москве. 4 июля он устроил большой прием в своей резиденции по случаю национального праздника США. Гости могли выходить в небольшой сад на территории его резиденции. Там выделялся участок с отлично выращенной кукурузой. На нее сразу же обратил внимание Хрущев, который был на приеме. Кукуруза была его „хобби", и он старался привить ее в России, где только можно было, и даже там, где она не росла. Москва по климатическим условиям, как считали наши специалисты, не подходила для этой культуры. А он им не очень верил.

И когда Хрущев увидел кукурузу Томпсона, он тут же потребовал позвать к себе нашего министра сельского хозяйства. А когда тот явился, то стал его при всех критиковать: Томпсон дипломат, а не фермер, но вот смог же вырастить такую хорошую кукурузу, а министр уверяет его, что в Подмосковье это сделать нельзя.

Уже после приема Томпсон, посмеиваясь, признался мне, что с его кукурузой (с каждым стеблем индивидуально) работал советник посольства по сельскому хозяйству, чтобы при случае удивить Хрущева. Такой случай и представился.

Но вернемся к нашей встрече с Томпсоном в Вашингтоне. Самым интересным в политической части этой беседы с Томпсоном было то, что администрация Кеннеди в этот период основную угрозу кризиса в советско-американских отношениях видела в берлинском вопросе, а не в кубинских событиях, которые разразились буквально через несколько дней.

СУГУБО

58 доверительно

2. КУБИНСКИЙ КРИЗИС (ОКТЯБРЬ 1962 ГОДА)

После провала интервенции на Кубе в апреле 1961 года, предпринятой кубинскими контрреволюционерами, США продолжали оказывать всесторонний нажим на Кубу. В январе 1962 года они добились исключения Кубы из Организации американских государств и прибегли к экономической блокаде.

Летом и осенью 1962 года обстановка в Карибском бассейне еще более обострилась. К берегам Кубы направлялись американские корабли, в воздухе в этом районе круглосуточно находились самолеты стратегической авиации США. ЦРУ и Пентагон разработали долгосрочный план под кодовым названием „Мангуста". Он был направлен на подрыв и свержение режима Кастро. План был одобрен президентом Кеннеди.

Усиливался психологический „прессинг" на Кубу, а также пропагандистская кампания против СССР в связи с оказываемой Москвой военной и экономической помощью Кубе.

В заявлении ТАСС от 11 сентября 1962 года Советское правительство осудило ведущуюся в США враждебную кампанию против СССР и Кубы и подчеркнуло, что „сейчас нельзя напасть на Кубу и рассчитывать, что это нападение будет безнаказанным для агрессора".

Хрущев предлагает Кубе ядерные ракеты; Ф.Кастро соглашается. О чем думал Хрущев?

Здесь следует сказать о важных конфиденциальных договоренностях, которые, начиная с мая 1962 года были достигнуты в строжайшей тайне между советским руководством и Ф.Кастро.

Советник нашего посольства на Кубе А.Алексеев (сотрудник КГБ), поддерживал дружественные доверительные связи с Кастро, и последний охотнее общался с ним, чем с послом Кудрявцевым, не сумевшим установить должный контакт с кубинским руководителем (что не осталось незамеченным в Москве). В начале мая Алексеев был неожиданно вызван в Москву и приглашен к Хрущеву. Как рассказывал впоследствии сам Алексеев, Хрущев сказал ему следующее: „Мы назначаем Вас послом на Кубе. Ваше назначение связано с тем, что мы приняли решение разместить на Кубе ракеты с ядерными боеголовками. Только это может оградить Кубу от прямого американского вторжения. Как Вы думаете, согласится ли Кастро на такой наш шаг?"

Алексеев был поражен таким оборотом дела и несколько растерялся. После некоторой паузы он сказал, что Фидель строит всю свою стратегию защиты кубинской революции на солидарности с ней народов Латинской Америки и вряд ли согласится с нашим предложением. Советское военное присутствие на Кубе будет использовано американцами для полной изоляции Кубы на латиноамериканском континенте.

Через день, в воскресенье, Хрущев собрал у себя на даче почти всех членов Президиума ЦК КПСС, Громыко и нескольких военачальников. Хрущев сказал присутствующим: „Вот Алексеев говорит мне, что Фидель

ПРЕЗИДЕНТСТВО

Д.КЕННЕДИ 59

Кастро испугается нашего решения и вряд ли согласится на размещение ракет. Я думал над этим и пришел к выводу, что, может быть, нам не следует говорить ему об уже принятом решении, а заявить, что для спасения кубинской революции требуется смелый шаг. Поскольку в этом регионе мира соотношение сил не в нашу пользу, Советское правительство могло бы рассмотреть даже вопрос, если Фидель сочтет это приемлемым, о размещении на Кубе советских ракет. Ракеты необходимо доставлять и размещать незаметно, с соблюдением всех мер предосторожности, чтобы поставить американцев перед свершившимся фактом". „Важно, - добавил он, - избежать утечки сведений в прессу до окончания в США промежуточ­ных выборов - 4 ноября, чтобы не обострять обстановки там. Когда же выборы пройдут и накал предвыборной борьбы стихнет, то американцам ничего не останется, как проглотить эту горькую пилюлю. Ведь мы же вынуждены мириться с американскими ракетами, размещенными -вблизи наших границ в Турции". Затем он отметил, что мысль о размещении наших ракет на Кубе пришла ему в голову, когда он недавно был на отдыхе в Варне (Болгария) и размышлял о средствах, которые позволили бы защитить кубинскую революцию от прямой американской агрессии.

Как вспоминает Алексеев, Фидель, к его удивлению, спокойно воспринял советские соображения. Он немного задумался, а затем заявил следующее: „Это очень смелый шаг, и, чтобы сделать его, мне необходимо посоветоваться со своими ближайшими соратниками. Но если принятие такого решения необходимо социалистическому лагерю, я думаю, мы дадим свое согласие на размещение советских ракет на нашем острове. Пусть мы будем первыми жертвами в схватке с американским империализмом". Его еще раз заверили, что единственная цель сделанного предложения - это защита Кубы от возможной американской агрессии.

И все-таки, какая необходимость двигала поступками Хрущева, когда он принимал такое опасное решение, как доставка советских ракет с ядерными боеголовками на Кубу? Защита Кубы от постоянной угрозы нового вторжения контрреволюционных сил при поддержке, а то и при прямом участии США? Несомненно, это было одной из главных причин.

В своих мемуарах Хрущев называет только эту причину, как основной мотив. Могу, однако, засвидетельствовать, что у него вызывал тревогу стратегический паритет с США, который в ту пору явно складывался в пользу американской стороны, в виду ее большого преимущества в ракетно-ядерном потенциале (СССР имел тогда 300 ядерных боеголовок против 5000 американских). На Политбюро он не раз вспоминал слова Сталина, сказанные незадолго до смерти: „Когда меня не будет, американцы свернут вам шею как цыплятам". Установкой ядерных ракет на Кубе, которые могли бы поразить значительную часть территории США, Хрущев рассчитывал определенным образом выправить военно-стратегический паритет с США. При этом, он, разумеется, думал не "о ракетно-ядерной войне, а о получении дополнительного политического статуса в отношениях с США, дополнительного веса в переговорах с ними по разным сложным вопросам, в том числе и по Западному Берлину.

Надо сказать, что Хрущев сильно надеялся на то, что Кеннеди проглотит, как он говорил, „горькую пилюлю", когда узнает о советских ракетах. Ведь сами американцы уже разместили свои аналогичные по дальности ракеты в Турции, Италии и. Англии. И Москве пришлось это стерпеть, так как с международно-правовой точки зрения ничто не

СУГУБО
60 ДОВЕРИТЕЛЬНО

препятствовало США сделать это с согласия правительств стран, где такие ракеты размещались. А теперь Куба давала такое же согласие Москве. Почему не поступить так же, как американцы? - так примерно рассуждал Хрущев. Но он не учитывал важный психологический фактор: американцы делали это открыто, а он пытался сделать это в глубокой тайне, да еще прибегая к умышленной дезинформации правительства Кеннеди, чем усиливал подозрения Вашингтона в отношении намерений Хрущева. Интересно, что сам Кастро понимал этот фактор и первоначально предлагал Хрущеву сделать все это открыто, заключив соответствующее советско-кубинское соглашение. Но Хрущев не хотел неизбежных длительных публичных споров с США, решив поставить их перед свершившимся фактом.

Аджубей рассказывал, что когда Хрущев принимал в Крыму на своей даче у моря гостей из западных стран, то любил порой их спрашивать, не видят ли они противоположный, турецкий берег. Гость вглядывался в горизонт, не понимая, к чему клонит хозяин, и отвечал отрицательно. Хрущев разводил руками: „Ну, это у вас близорукость. Я прекрасно вижу не только турецкий берег, но даже наблюдаю за сменой караулов у американских ракетных установок, нацеленных в сторону СССР. Наверное, на карту нанесена и эта дача. Как вы думаете?"

Шутки шутками, но, как свидетельствовал Аджубей, Хрущев все чаще задавался вопросами, отчего американцы узурпировали право ставить ракеты так близко к нашим границам? Почему США окружили нашу страну военными базами? Почему Вашингтон может держать своего соперника, мир в постоянном страхе, а мы не можем?

Эти мысли толкали Хрущева к поиску ответного решения. На Кубе, например, есть американская военная база в Гуантанамо. Отчего не быть здесь и советской? Для равновесия. Тем более что такие базы не противоречат международным правовым нормам. Хрущеву, судя по всему, очень хотелось, чтобы с ним во всем мире больше считались, может быть, даже так, как в свое время со Сталином.

В июне в Москву прибыл с рабочим визитом Рауль Кастро, который вместе с министром обороны Малиновским парафировал секретный договор о размещении на Кубе советских ракет. Затем в Москве побывал Че Гевара, который сообщил поправки Кастро к парафированному договору. Все поправки были безоговорочно приняты Хрущевым, но формально соглашение так и не было подписано, так как вскоре начались тревожные дни кубинского кризиса.

По свидетельству генерала Грибкова, непосредственно осуществляв­шего переброску ракет, всего на Кубе было установлено 42 ракеты средней дальности, которые обслуживались 40-тысячным контингентом советских войск. Больше того, эти ракеты, как выяснилось лишь много лет спустя, имели ядерные боеголовки, способные уничтожить крупнейшие города Америки. Мощность боеголовок равнялась бомбам, сброшенным на Хиросиму и Нагасаки, а пара боеголовок была в несколько раз больше. К счастью, в тот момент правительство США не знало о таком вооружении наших ракет, иначе весь конфликт мог перерасти в крупнейший и даже катастрофический кризис.

Надо сказать, что все эти шаги держались в глубокой тайне не только от общественности, но и от всей дипломатической службы СССР. Даже я, посол СССР в США, и постоянный представитель СССР при ООН Зорин были в полном неведении на этот счет. Более того, у нас была инструкция общего

ПРЕЗИДЕНТСТВО

Д.КЕННЕДИ 61

порядка: на все возможные расспросы о ракетах отвечать, что на Кубу поставляем только „оборонительное оружие", не вдаваясь ни в какие детали.

Короче, Москва умышленно в целях сохранения тайны не только не информировала меня о таком драматическом развитии событий, как поставка ядерных ракет на Кубу, но и фактически сделала своего посла невольным орудием обмана, поскольку я упорно повторял американским собеседникам, что на Кубе находится только „оборонительное оружие", а ведь в моих верительных грамотах, врученных президенту Кеннеди, правительство СССР призывало его „верить" всему, что будет говорить посол от имени правительства! В еще более нелепом положении оказался наш посол в ООН Зорин, который до последнего дня говорил об этом же, но публично, на заседаниях Совета Безопасности ООН.

Через несколько лет Раек рассказывал мне, что сразу же после кубинского кризиса в Белом доме даже обсуждался вопрос о том, не потребовать ли моего отзыва с поста посла в Вашингтоне за то, что сознательно вводил в заблуждение правительство США. Однако в результате обсуждения у президента Кеннеди пришли к выводу, что посол сам не был информирован о действиях своего правительства, и поэтому ему несправедливо предъявлять подобные обвинения.

Любопытен и такой эпизод. Весной 1989 года в Москве проходил советско-американский семинар по кубинскому кризису. В нем участвовали в числе других Громыко и я. Один из американских участников спросил, был ли я информирован заранее о ракетах на Кубе. Я ответил отрицательно, переадресовав вопрос Громыко. Последний сказал, что, конечно, „странно, что не информировали; секретов от посла не должно было бы быть".

Громыко не говорил правду, а она заключалась в том, что вся операция с ракетами считалась исключительно секретной, и о ней знал очень узкий круг людей. К тому же, не зная всего этого, мы, т. е. Зорин и я, могли бы уверенно защищать фальшивую версию о ракетах. Цинично? Да. Но это было именно так.

Для общего настроя в Белом доме накануне кубинского кризиса довольно показателен закрытый брифинг о международном положении, который провел в середине октября для группы ведущих редакторов президент Кеннеди. Характерно, что говоря о возможном источнике нового кризиса, упор он больше сделал на Берлине, а не на Кубе.

Буквально через пару дней Кеннеди пришлось срочно переоценивать кубинскую ситуацию. 14 октября американские самолеты У-2 засекли на Кубе стартовые площадки, предназначенные для ракет средней дальности. 16 октября фотоснимки и заключение военных экспертов были представлены президенту США. В Белом доме начались лихорадочные заседания созданной при президенте „кризисной группы", куда, как позднее стало известно, входили: Р.Кеннеди, Макнамара, Раек, директор ЦРУ-Маккоун, председатель Комитета начальников штабов генерал Тэйлор, специальные помощники президента Банди, Соренсен и Ачесон, заместитель госсекретаря Болл, постоянный представитель США при ООН Стивенсон, бывший посол США в СССР Томпсон*.

* Кстати, только недавно стало известно, что Кеннеди, как и Никсон, имел у себя секретную записывающую аппаратуру. Однако она включалась не автоматически, а после незаметного нажатия президентом соответствующей кнопки.

, сугубо

62 доверительно

Насколько можно судить по опубликованным позднее материалам и мемуарам, наиболее агрессивную позицию в „кризисной группе" занимали Тэйлор, Ачесон, Маккоун и отчасти Банди. Они пользовались полной поддержкой генералитета Пентагона и лидеров конгресса и выступали за немедленную бомбардировку обнаруженных стартовых площадок и, возможно, высадку на Кубу американских войск. Некоторые генералы допускали вроде даже возможность использования ядерного оружия (но всерьез этот вопрос не ставился).

Судя по всему, президент Кеннеди после колебаний пришел к выводу, что при решении возникшей проблемы предпочтение должно быть отдано прежде всего дипломатии, переговорам и компромиссам, при одновременном использовании силового нажима.

В беседах, которые Р.Кеннеди вел со мной по поручению президента, он делал намеки по поводу эмоциональной атмосферы, царившей в „кризисной группе", хотя порой казалось, что он несколько сгущает краски, чтобы в драматическом свете представить нажим военных и добиться советского согласия на вывоз ракет. Однако в целом, я думаю, он достаточно правдиво передавал напряженную обстановку в Белом доме, и мои сообщения об этом показывали Хрущеву серьезность всей ситуации.

Встреча Громыко с президентом накануне кризиса

Именно в момент лихорадочной закулисной активности американской администрации вокруг кубинских дел 18 октября состоялась встреча президента Кеннеди с министром Громыко, который приехал в Вашингтон из Нью-Йорка с сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Я присутствовал на этой далеко не ординарной встрече. Беседа с Кеннеди, как признавал позже в своих мемуарах Громыко, была, пожалуй, самой сложной из тех бесед, которые ему пришлось вести за 48 лет с каждым из всех девяти президентов США.

Беседа изобиловала резкими поворотами, недоговоренностями. И Кеннеди, и Громыко нервничали, хотя внешне старались этого не показывать. Разговор в значительной степени шел вокруг Кубы и политики США и СССР в этой связи. Президент вел дело к тому, что обострение обстановки произошло из-за действий СССР, осуществляющего поставки оружия Кубе. Впрочем, он не проявлял особой воинственности. Даже повторил свое признание, сделанное еще в Вене; что вторжение на Кубу в прошлом году было ошибкой.

Диалог шел в рамках довольно привычной дискуссии об „оборонительном" и „наступательном" оружии на Кубе, т. е. без ссылок с обеих сторон на ракеты. Следует отметить, что президент на протяжении всей беседы ни разу не поднял вопрос о наличии на Кубе советского ракетного оружия (хотя, как позже выяснилось, снимки стартовых площадок советских ракет у него лежали в столе). Следовательно, и мне, писал, оправдываясь, в своих мемуарах Громыко, не надо было давать ответ, есть на Кубе такое оружие или нет.

Почему промолчал президент Кеннеди? Ответа на это нет у меня, но думается, что он не имел еще ясного отработанного плана действий, а без этого он вряд ли хотел вступать в бесцельную дискуссию с Громыко.

ПРЕЗИДЕНТСТВО

Д.КЕННЕДИ 63

Обсуждались, как обычно, и германские дела с Западным Берлином.

По ходу беседы Громыко исполнил „поручение Москвы": передать президенту Кеннеди предложение советского руководства о проведении советско-американской встречи на высшем уровне для урегулирования спорных международных проблем и рассмотрения вопросов, вызывающих расхождения между СССР и США.

Хотя непосредственно во время беседы Кеннеди положительно реагировал на это предложение, позже, в тот же день, Громыко было сообщено, что, по мнению американской стороны, указанная встреча, если бы она состоялась в ноябре 1962 года, носила бы неподготовленный характер и вряд ли привела бы к положительным итогам. Таким образом, Вашингтон, не отрицая возможности встречи на высшем уровне, отложил ее на неопределенное время.

Громыко, будучи введенным в заблуждение довольно спокойным поведением Кеннеди, в целом остался доволен беседой с президентом. Весьма показательно его „оптимистическое" сообщение об этой важной встрече с президентом США, которое он сразу отправил в Москву.

Все то, что нам известно о позиции правительства США по кубинскому вопросу, докладывал Громыко, позволяет сделать вывод, что обстановка, в общем, вполне удовлетворительная. Это подтверждается как официальными заявлениями деятелей США, включая президента Кеннеди, в том числе заявлением последнего в беседе с нами 18 октября, так и всей информацией, которая доходит до нас по неофициальным каналам. Есть основания считать, что США сейчас не готовят вторжение на Кубу и сделали ставку на то, чтобы путем помех экономическим связям Кубы с СССР расстроить ее экономику и вызвать голод в стране, а тем самым и восстание против режима. Главная причина занятой правительством США позиции, продолжал министр, состоит в том, что правительство США поражено смелостью акции СССР по оказанию помощи Кубе. Оно рассуждает так: Советское правительство отдает себе отчет в том, какое большое значение американцы придают Кубе и ее положению и насколько болезненным для США является этот вопрос. Но раз СССР, зная об этом, идет на оказание такой помощи Кубе, значит, он полон решимости дать отпор в случае американского вторжения на Кубу. Нет единого мнения в том, как и где будет дан этот отпор, но что он будет дан - в этом не сомневаются.

В последние дни, писал далее Громыко, острота антикубинской кампании в США несколько уменьшилась и, соответственно, стала больше выпячиваться острота вопроса о Западном Берлине. Газеты шумят о надвигающемся кризисе в связи с Западным Берлином, о предстоящем чуть ли не в самое ближайшее время подписании мирного договора с ГДР и тому подобное. Цель такого изменения в деятельности пропагандистской машины и состоит в том, чтобы несколько отвлечь внимание общественного мнения от кубинского вопроса. Все это делается не без участия Белого дома. Есть даже слух о том, что СССР будто бы дает понять, что он сможет смягчить свою позицию в кубинском вопросе, если Запад смягчит свою позицию по Западному Берлину.

Полностью, конечно, нельзя и теперь быть застрахованным от неожиданностей и авантюр со стороны США в кубинском вопросе, заключал он. И все же, учитывая объективные факты и сделанные нам соответствующие официальные заверения об отсутствии у США планов вторжения на Кубу (что их, бесспорно, во многом связывает), можно

СУГУБО
64 ДОВЕРИТЕЛЬНО

сказать, что в этих условиях военная авантюра США против Кубы почти невероятна.

Таков был в целом успокоительный вывод Громыко накануне кубинского кризиса. Я попытался убедить его дать более осторожную оценку ситуации. Он не согласился: видимо, ему хотелось сделать приятное Хрущеву.

Начало кризиса. В центре событий

22 октября я вылетел в Нью-Йорк, чтобы проводить Громыко, который улетал в тот же день в Москву. Но и тогда он не сказал мне, что на Кубе размещаются советские ракеты с ядерными боеголовками (много лет спустя он заявил мне, что „исходил тогда из того, что я уже знал об этом").

Как только в полдень улетел самолет Громыко, ко мне на аэродроме подошел сотрудник американской миссии при ООН и передал просьбу Раска посетить его в госдепартаменте в тот же день, в 6 часов вечера. Поскольку у меня была уже назначена деловая встреча в Нью-Йорке вечером того же дня, я попросил американца узнать у Раска, нельзя ли перенести нашу с ним встречу на следующий день. Однако этот сотрудник сразу же сказал, что у него твердые инструкции от госсекретаря обеспечить эту встречу обязательно сегодня вечером. Мне стало ясно, что речь идет о чем-то очень серьезном, ибо Раек никогда до этого так категорично не настаивал на определенном часе наших встреч, соглашаясь на взаимоприемлемое время. Внутренний голос подсказывал - произошло нечто важное, но что именно я не знал - то ли этот вызов связан с Кубой, то ли с Западным Берлином.

Я срочно вылетел в Вашингтон и был у Раска в назначенное время, т. е. в 6 часов вечера 22 октября.

Госсекретарь сказал, что у него есть поручение президента передать через меня личное послание президента Хрущеву по кубинскому вопросу, а также вручить для сведения текст обращения президента к американскому народу, с которым он намерен выступить в 7 часов вечера по радио и телевидению. Раек предупредил далее, что у него на этот раз имеются инструкции не отвечать ни на какие вопросы по тексту обоих документов и не комментировать их. „Эти документы, - добавил он, - говорят сами за себя".