Всевидящее око 5 страница

Пару часов спустя, понежившись в восхитительно жесткой, отделанной мрамором ванне, выпив крепкого французского кофе и откушав котлет а-ля Мэнтенон [[141]], переодевшись в хозяйское, чрезмерно накрахмаленное белье, он был препровожден в кабинет месье Арсло.

– Мистер Олифант, сэр, – приветствовал его Арсло на превосходном английском, – какая радость! Весьма сожалею, что заставил вас столько ждать, но...

Он указал на просторный стол красного дерева, заваленный папками и бумагами. Из-за закрытой двери доносился мерный перестук телеграфа. На одной из стен висела гравюра в рамке, изображавшая “Великого Наполеона”, – бессчетные, непомерно огромные колонны шестеренок, надежно защищенные стеной из зеркального стекла и стали.

– Оставьте, Люсьен. Я только благодарен, что у меня было время в полной мере воспользоваться вашим гостеприимством. У вашего повара исключительный талант по части котлет; даже не верится, что столь божественное мясо могло вырасти на земной овце.

Арсло улыбнулся. Лет сорока и почти одного с Олифантом роста, он был шире его в плечах и подстригал седеющую бородку по имперской моде. Его галстук был расшит крохотными золотыми пчелами.

– Я, разумеется, получил ваше письмо.

Он вернулся к столу и опустился на высокий, обитый темно-зеленой кожей стул. Олифант занял кресло напротив.

– Должен сознаться, Лоренс, что меня мучит любопытство, над чем вы сейчас работаете. – Арсло сложил пальцы домиком и поглядел поверх них, подняв бровь. – На первый взгляд, суть вашей просьбы едва ли оправдывает все эти предосторожности...

– Люсьен, я никак не позволил бы себе злоупотреблять нашим знакомством без самой настоятельной к тому причины.

– Да бросьте, Лоренс, о чем вы, – махнул рукой Арсло. – Среди коллег, в нашем с вами кругу, это считается сущей безделицей. А я любопытен, это один из многих моих пороков. Вы пересылаете мне личное письмо в имперской дипломатической вализе – что само по себе уже достижение для англичанина, хотя я знаю, что вы близки с нашим общим другом Байяром. В своем письме вы просите оказать вам помощь в розысках некоей английской авантюристки, и всего-то. Вы полагаете, что она может проживать во Франции. И все же настаиваете на строжайшей секретности. В частности, предостерегаете меня не связываться с вами ни по телеграфу, ни обычной почтой. Вы пишете, чтобы я ждал вашего прибытия. Ну, и какой же вывод мне из этого сделать? Что вы – наконец-то – попали в сети какой-нибудь женщины?

– Увы.

– Очень хорошо вас понимаю – при нынешних-то стандартах английской женственности. Слишком многие из ваших дам мечтают подняться на уровень мужской интеллектуальности. Они выше кринолинов, выше жемчужных белил, выше того, чтобы дать себе труд быть хорошенькими – или хотя бы на что-то похожими! Что за ужасную, утилитарную, уродливую жизнь предстоит со временем вести англичанину, если эта тенденция не пресечется! Но тогда как же это вышло, спрашиваю я себя, что вы пересекли пролив в поисках английской авантюристки? Не то чтобы мы испытывали недостаток в подобных особах... Не говоря уже о происхождении, – улыбнулся Арсло, – нашей императрицы [[142]].

– Сами вы так и не женились, Люсьен, – заметил Олифант, пытаясь переменить тему.

– Но вы только взгляните на супружескую жизнь! Кто может указать единственный разумный выбор среди девятисот девяноста девяти грубых ошибок? Как найти единственного угря в бочке со змеями? Как знать, может быть, девушка, которую я вчера обдал, проезжая, грязью из лужи, – единственное во вселенной существо женского пола, способное составить мое счастье. Как знать? Нет, – рассмеялся Арсло, – я не женился, а ваша миссия – политического свойства?

– Разумеется.

– Дела в Британии обстоят не слишком хорошо. Я знаю это и без наших британских агентов, достаточно газет. Смерть Байрона...

– Сейчас, Люсьен, решается вопрос о будущем политическом курсе Великобритании, даже о ее стабильности. Мне нет нужды напоминать вам о первостепенной важности взаимопонимания и взаимной поддержки наших народов.

– А что же дело этой мисс Джерард? Не хотите ли вы сказать, что оно некоторым образом может повлиять на дальнейшее развитие ситуации?

Достав портсигар, Олифант выбрал одну из Бидоновых сигар. Его пальцы коснулись сложенного вчетверо листка. Он закрыл портсигар.

– Вы не возражаете, если я закурю?

– Прошу вас.

– Благодарю. Все проблемы, замыкающиеся на Сибил Джерард, имеют сугубо внутренний, британский характер. Если они и могут оказать какое-то влияние и на Францию, то лишь крайне опосредованным образом.

Олифант обрезал кончик сигары.

– Вы совершенно в этом уверены?

– Абсолютно.

– А я вот нет. – Арсло поднялся, чтобы подать Олифанту медную пепельницу с ореховой подставкой; затем он вернулся к своему столу, но остался стоять. – Что вы знаете о жаккардинском обществе?

– Кажется, это что-то вроде нашего Общества парового интеллекта, не так ли?

– И да и нет. Внутри жаккардинцев есть другое тайное общество. Они называют себя “Сынами Вокансона”. Кто-то из них – анархисты, другие в союзе с Марианной [[143]], третьи – со Вселенским братством, это перечисление можно продолжать и продолжать. Конспираторы классовой борьбы. Встречаются там и самые обыкновенные уголовники, да вы ведь и сами все это знаете.

Олифант вынул люцифер из коробка с изображением “Бессемера” и раскурил сигару.

– Вы говорите мне, что женщина, известная вам как Сибил Джерард, не имеет никакого значения для Франции, – сказал Арсло.

– А вы полагаете иначе?

– Возможно. Скажите, что вы знаете о затруднениях с “Великим Наполеоном”?

– Очень немногое. Об этом упоминал Уэйкфилд из Центрального статистического. Машина дает сбои, верно?

– Ordinateurs, хвала Всевышнему, – не моя специальность. Насколько мне известно, в большинстве случаев “Наполеон” работает с обычной скоростью и точностью, но его тончайшие функции поражены какой-то странной, почти мистической неопределенностью... – Арсло вздохнул. – Учитывая то, что эти высшие функции стали предметом национальной гордости, я был вынужден проштудировать горы самой темной технической прозы. И как оказалось, совершенно зря, поскольку злоумышленник уже в наших руках.

– Злоумышленник?

– Человек, не скрывающий своей принадлежности к “Сынам Вокансона”. Имя его не имеет значения. Он был арестован в Лионе по обычному делу о мошенничестве, связанному с муниципальным вычислителем. Некоторые моменты в его показаниях привлекли внимание Комиссии специальных служб и тем самым – наше. Во время допроса вскрылась прямая причастность этого человека к нынешнему плачевному состоянию “Великого Наполеона”.

– Так он что, признался в саботаже?

– Нет. В этом он не признался. Отказывался до самого конца. Он признал только то, что прогнал через “Наполеона” некую последовательность перфокарт, некую математическую формулу.

Олифант смотрел, как дым его сигары спиралью поднимается к лепному потолку.

– Формула доставлена из Лондона, – продолжал Арсло. – Он получил ее от некоей англичанки. По имени Сибил Джерард.

– Вы пытались произвести анализ этой формулы?

– Нет. Она была украдена, как утверждал наш жаккардинец, женщиной, известной ему как Флора Бартелл, американка.

– Ясно.

– Так скажите же мне, что вам ясно, поскольку сам я блуждаю в потемках.

Всевидящее Око. Невыносимое давление его взгляда.

Олифант медлил. Столбик сигарного пепла обломился и упал на ковер.

– Мне еще надо повидаться с Сибил Джерард, – сказал он наконец, – однако может статься, что я буду в состоянии предоставить вам информацию по упомянутой вами формуле. Или даже ее копию. Я не могу давать никаких твердых обещаний, пока не побеседую с упомянутой леди, наедине и не торопясь.

Арсло молчал, его застывшие глаза глядели куда-то очень далеко, сквозь Олифанта.

– Мы можем это устроить, – кивнул он наконец.

– Насколько я понимаю, она не под стражей?

– Скажем так, мы знаем обо всех ее передвижениях.

– Вы оставляете ей видимость свободы, ни на секунду не выпуская из виду?

– Совершенно верно. Если мы возьмем ее сейчас и она ничего не покажет, ниточка оборвется.

– Ваши методы, Арсло, как всегда, безупречны. И когда может быть устроена эта встреча? Око, давление, грохот пульса в ушах.

– Сегодня вечером, если пожелаете, – сказал месье Арсло из Полис-де-Шато, чуть поправляя широкий, шитый золотом галстук.

* * *

Стены “Кафе де л'Юнивер” украшали живописные полотна, зеркала с гарвировками и эмалированные таблички, прославляющие вездесущую продукцию Перно.

Картины представляли собой либо кошмарную мазню, выполненную, похоже, в подражание машинной печати, либо странные геометрические экзерсисы, приводящие на ум беспрестанное движение кубиков кинотропа. Наблюдались здесь и некоторые творцы этих, с позволения сказать, произведений искусства: длинноволосые парни в бархатных беретах, чьи вельветовые брюки были перемазаны краской и табачным пеплом. Но основная часть посетителей – если верить спутнику Олифанта, некоему Жану Беро, – состояла из кинотропистов. Эти аристократы Латинского квартала либо выпивали за круглыми мраморными столиками в компании облаченных в черное гризеток, либо разглагольствовали о теоретических вопросах перед небольшими группками своих коллег.

Беро, один из мушаров [[144]] Люсьена Арсло, называл кинотропистов “тусовка”. Одетый в коричневый, радикального галльского покроя костюм, свеженький и розовощекий, как молочный поросенок, он запивал мятный ликер минеральной водой “Виттель” и немедленно вызвал у Олифанта острую неприязнь. Кинотрописты предпочитали абсент. Олифант, благоразумно ограничившийся красным вином, с любопытством наблюдал за ритуальными перемещениями стакана, графина с водой, кусочка сахара и ложечки, похожей на миниатюрный совок.

– Абсент – самый верный путь к туберкулезу, – высказался Беро.

– Почему вы считаете, что мадам Турнашон может появиться сегодня в этом кафе, Беро?

– Она на короткой ноге с тусовкой, – пожал плечами мушар. – Мадам бывает и у Маделон, и у Батиффоль, но только здесь, в “л'Юнивер”, она находит нечто вроде дружеского общения.

– И почему бы это?

– Потому что она была любовницей Готье [[145]]. Нужно учитывать, месье, что он был тут чем-то вроде принца. Связь с Готье неизбежно ограничила ее контакты с обычным обществом. Он научил ее французскому – тому немногому, что она знает.

– А что она, по-вашему, за женщина?

– Довольно красивая, но вот только, – ухмыльнулся Беро, – холодная, как рыба. Не симпатичная. Типичная англичанка.

– Когда она появится, Беро... – если она появится, – вы немедленно удалитесь. – Беро недоуменно вскинул брови:

– Напротив, месье...

– Вы уйдете, Беро. Откланяетесь. – Отмеренная пауза. – Испаритесь.

Накладные плечи коричневого костюма приподнялись.

– Вы скажете кучеру, чтобы он меня ждал, и стенографисту тоже. А как этот стенографист, Беро, у него приличный английский? Мой друг – мой очень хороший друг – месье Арсло заверил меня...

– Да, вполне приличный! И месье... – Беро вскочил так быстро, что едва не опрокинул стул. – Это она!

Женщина, входившая в “л'Юнивер”, выглядела модной парижанкой вполне приличного достатка. Стройная и светловолосая, она была одета в темную шерстяную юбку с кринолином, легкий, того же тона плащ и шляпку, отороченную норкой.

Пока Беро спешно ретировался в глубины кафе, Олифант встал; глаза женщины, очень живые и очень синие, поймали его взгляд. Он подошел к ней со шляпой в руке и поклонился.

– Прошу прощения, – сказал он по-английски. – Мы не представлены, но мне нужно срочно поговорить с вами по очень важному делу.

В огромных синих глазах проступало узнавание. Узнавание и страх.

– Сэр, вы принимаете меня за кого-то другого.

– Вы – Сибил Джерард.

Нижняя губа женщины дрогнула, и Олифант испытал внезапный прилив сильной, совершенно неожиданной симпатии.

– Я – Лоренс Олифант, мисс Джерард. Вы находитесь в большой опасности. Я хочу вам помочь.

– Это не мое имя, сэр. Позвольте мне пройти. Меня ждут друзья.

– Я знаю, что Эгремонт предал вас. И я понимаю, в чем заключалось его предательство.

При звуке этого имени Сибил вздрогнула, и Олифант на мгновение испугался, что сейчас придется бежать за нашатырным спиртом, однако она тут же взяла себя в руки и какую-то долю секунды внимательно его изучала.

– Я видела вас в “Гранде”, – сказала она наконец. – Вы были в курительной с Хьюстоном и... Миком. У вас была рука на перевязи.

– Прошу вас, – сказал он, – присядьте за мой столик.

В противоречии с недавними словами Беро, Сибил заказала себе absinthe de vidangeur на вполне сносном французском.

– Вы знаете Ламартина [[146]], певца? – спросила она.

– К сожалению, нет.

– Это он его изобрел. “Абсент золотарей”. Я не могу теперь пить абсент по-другому.

Появился официант с напитком, смесью абсента и красного вина.

– Тео всегда его заказывал, и меня приучил, – сказала Сибил. – А теперь вот он... уехал. – Она выпила – красный бокал у красных губ. – Я знаю, что вы хотите увезти меня назад. И не пудрите мне мозги – уж фараонов-то я знаю как облупленных.

– Я совсем не намерен возвращать вас в Англию, мисс Джерард...

– Турнашон. Я – Сибил Турнашон. Француженка по браку.

– Ваш муж здесь, в Париже?

– Нет. – Сибил открыла граненый стальной медальон, висевший у нее на черной ленточке, и показала Олифанту дагерротипированную миниатюру красивого молодого человека. – Аристид погиб под Филадельфией, в этом кромешном аду. Он сражался на стороне Союза добровольцем. Он был самый настоящим, не такой, каких придумывают клакеры...

Сибил смотрела на крошечное изображение с неподдельной грустью, хотя Олифант догадывался, что она и в глаза не видела Аристида Турнашона.

– Насколько я понимаю, это был брак по расчету.

– Да. А вы приехали, чтобы увезти меня назад.

– Нет, мисс... Турнашон. Нет.

– Я вам не верю.

– А нужно верить. От этого зависит очень многое, и не в последнюю очередь ваша собственная безопасность. С тех пор как вы покинули Лондон, Чарльз Эгремонт стал очень влиятельным, очень опасным человеком. Столь же опасным для благополучия Великобритании, сколь он, без сомнения, опасен для вас.

– Чарльз? Опасен? – чуть не расхохоталась Сибил. – Да не может быть!

– Мне нужна ваша помощь. Отчаянно нужна. Столь же отчаянно, как вам нужна моя.

– А она мне точно нужна?

– Эгремонт сосредоточил в своих руках большие силы, целые правительственные службы, способные без труда настичь вас и здесь.

– Вы имеете в виду всю эту шайку-лейку, секретных агентов и так далее?

– Более того, я должен вам сообщить, что даже сейчас все ваши действия отслеживаются, по меньшей мере, одним тайным агентством имперской Франции...

– Это что, из-за Теофиля?

– Похоже, что так.

Она прикончила свое жутковатое пойло.

– Милый Теофиль. Такой хороший и такой глупый. Вечно в этой своей алой жилетке, и безумно талантливый клакер. Я отдала ему те хитрые карты Мика, и он был ужасно добр ко мне. Выкрутил мне брачное свидетельство и французский гражданский индекс – щелк, щелк, и готово. А потом мы должны были встретиться с ним вечером, как раз здесь...

– И..?

– Тео так и не пришел. – Сибил опустила глаза. – Он все хвастал, что нашел игорный “Модус”. Обычный для клакеров треп, но у него это было как-то слишком уж серьезно. Кто-то мог ему и поверить. Глупо было с его стороны...

– Он когда-нибудь говорил с вами о вычислительной машине “Великий Наполеон”?

– Об этом чудище? Да парижские клакеры, они все только о нем и говорят. Совсем ребята свихнулись!

– Французские власти полагают, что его испортил Теофиль Готье. Перфокартами Рэдли.

– Так, значит, Тео, он мертв?

– Да, – кивнул после некоторой запинки Олифант. – Скорее всего.

– Звери проклятые. – Лицо Сибил мучительно искривилось. – Это кем же надо быть, чтобы сцапать человека и никому ничего не сказать, чтобы он исчез, как кролик в цилиндре фокусника, а все его близкие думали, беспокоились, страдали – и не могли ничего узнать. Это низко, подло!

Олифант не решался посмотреть ей в глаза.

– В этом Париже такое случается сплошь и рядом, – продолжала она. – Послушать только, о чем шутят клакеры... И Лондон, они говорят, ничем не лучше. И еще они говорят, что это радикалы угробили Веллингтона. Что саперы спелись с радикалами и прорыли туннель под этот ресторан, а потом главный сапер своими собственными руками забивал порох и поджигал запалы... Ну а потом радикалы свалили вину на таких людей, как...

– Ваш отец. Да. Я знаю.

– И зная это, вы просите меня довериться вам. - В ее взгляде был вызов и, быть может, давно похороненная гордость.

– Зная, что Чарльз Эгремонт предал вашего отца, Уолтера Джерарда, практически убил, что он предал также и вас, смешал с грязью в глазах общества. Да, я должен просить вас довериться мне. В обмен я предлагаю вам полное, окончательное и практически мгновенное уничтожение политической карьеры предавшего вас человека.

Сибил снова опустила глаза и задумалась.

– А вы сможете? – спросила она наконец.

– Это сделаю не я, а ваши показания. Я стану лишь инструментом их передачи.

– Нет, – покачала головой Сибил, – если я обвиню его публично, то тем самым подставлюсь. Вы же сами сказали, что Чарльз – не единственный, кого мне следует бояться. Я ведь была в “Гранде” той ночью, помните? А у мести длинные руки.

– Я не предлагаю вам обвинять его публично. Хватит и шантажа.

Глаза Сибил смотрели сквозь Олифанта, куда-то в далекое прошлое.

– Они были очень близки, Чарльз и отец, или только так казалось... Возможно, если бы все сложилось иначе...

– Эгремонт не в силах забыть о своем предательстве. Это зерно постоянного раздражения, вокруг которого формируется вся его порочная политика. Ваша телеграмма гальванизировала чувство вины – и ужас перед тем, что выйдут на свет его прошлые пролуддитские симпатии. Теперь он пытается укротить зверя, взяв себе в союзники политический террор. Но мы с вами его остановим.

В синих глазах появилось странное спокойствие.

– Мне хочется верить вам, мистер Олифант.

– Я обеспечу вам полную безопасность, – сказал Олифант, удивляясь глубине своего чувства. – Оставаясь во Франции, вы будете жить под защитой могущественных друзей, моих коллег, имперских агентов. Нас ожидает фиакр и стенографист, который запишет ваши показания.

В задней части кафе одышечно захрипел маленький пневматический панмелодиум. Обернувшись, Олифант поймал взгляд мушара Беро, который курил голландскую глиняную трубку в компании оживленно чешущих языком кинотропистов.

– Мадам Турнашон, – сказал Олифант, поднимаясь, – могу я предложить вам руку?

– Она у вас уже зажила, да? – Сибил встала в шорохе кринолина.

– Совершенно, – ответил Олифант, вспоминая Эдо, полумрак, молниеносный удар самурайского меча. Он пытался утихомирить того парня стеком.

Сибил взяла Олифанта под руку, и он повел ее к выходу, осторожно огибая гризеток, поднятых на ноги машинной музыкой панмелодиума.

Навстречу им в кафе ворвалась девушка, ее голые груди были вымазаны зеленым, с талии свисали угловатые куски медной фольги, похожие на листья финиковой пальмы, аппроксимированные кинотропом. За девушкой следовали двое парней, одетые – вернее сказать, раздетые - аналогичным образом; Олифант совершенно растерялся.

– Идемте, – сказала Сибил, – неужели вы не понимаете, что это студенты-художники после бала? Здесь же – Монмартр, а художники, они умеют повеселиться.

* * *

Олифант лелеял надежду лично доставить Чарльзу Эгремонту текст показаний Сибил Джерард. Но по возвращении в Англию запущенный сифилис, симптомы которого доктор Макнил ошибочно диагностировал как “железнодорожный хребет”, на время ограничил его активность. Под видом коммивояжера из Эльзаса, родины месье Арсло, Олифант скрылся от мира в одной из брайтонских водолечебниц, чтобы поправить здоровье и разослать целый ряд телеграмм.

Новейшей модели “Зефир”, арендованный в камдентаунском коммерческом гараже, позволил мистеру Мори Аринори добраться до Белгрейвии ровно к четырем часам дня – в точности к моменту, когда Чарльз Эгремонт отправлялся в парламент, где этому выдающемуся политику предстояло произнести крайне важную речь.

Телохранитель мистера Эгремонта, приставленный к нему Отделом криминальной антропометрии Центрального статистического бюро, с автоматическим карабином под пальто, внимательно наблюдает, как Мори сходит с “Зефира”, – миниатюрная фигурка в вечернем костюме.

Мори идет по свежевыпавшему снегу, его ботинки оставляют четкие отпечатки, в которых просвечивает черный асфальт.

– Для вас, сэр, – произносит Мори и кланяется, передавая Эгремонту плотный конверт. – Доброго вам дня, сэр.

Снова надев круглые защитные очки на эластичной ленте, Мори возвращается к “Зефиру”.

– Необыкновенный персонаж, – говорит Эгремонт, разглядывая конверт. – Ну где же это видано, чтобы китайцы так одевались...

Отступать.

Повторяться.

Встать

над стылыми строчками колесных следов,

над снежными просторами улиц.

Вплестись в стогранную структуру столицы,

забывая.

МОДУС