Деловые соглашения и нравственные нормы
По мере того как глобализация бизнеса все чаще заставляет менеджеров разных культур садиться за один стол, мы, анализируя представления и ценности, все больше убеждаемся в том, что почти ничего нельзя понимать буквально. Так, слово "контракт" легко переводится с одного языка на другой, но его смысл имеет множество толкований. Для жителя Швейцарии, Германии, Скандинавских стран, США или Великобритании это некий документ, который подписан сторонами для того, чтобы затем соблюдать его условия. Подписи сторон придают ему смысл окончательного и бесповоротного решения. Но японец смотрит на контракт как на предварительный документ, который может быть изменен или написан заново в зависимости от изменившихся обстоятельств. Южноамериканец убежден, что договор — это недостижимый идеал, который принимается сторонами, чтобы избежать лишних споров.
Представители большинства культур считают себя высоконравственными людьми, но их этические представления могут оказаться прямо противоположными. Американцы называют японцев бесчестными партнерами, если те разрывают контракт. Японцы обвиняют в нечестности американскую сторону, настаивающую на соблюдении договора в изменившихся условиях. У итальянцев очень гибкий подход к тому, что считать этичным и что неэтичным; это заставляет североевропейцев сомневаться в их честности. Когда итальянцы гнут правила под себя или обходят какие-либо законы и постановления, они считают себя меньшими идеалистами, чем, скажем, швейцарцы, и в настоящий момент лишь исходят из реального положения вещей. Они не признают себя коррумпированными или аморальными и не считают, что допускают беззаконие. Существует немало "серых зон", в которых действие напрямик в глазах итальянца является малоразумным поведением. В стране, где избыточный бюрократический аппарат может остановить бизнес на несколько месяцев, заискивание перед чиновником есть проявление здравого смысла.
Здравый смысл
С самим понятием "здравый смысл" следует обращаться осторожно, ибо оно не столь однозначно, как кажется. Английский словарь определяет его как суждение, вынесенное в большей степени из опыта, чем из теории; в американском лексиконе под ним понимается разумное, но незамысловатое суждение. Ученых здравый смысл беспокоит, поскольку он приходит к тем же выводам, что и они, но на несколько месяцев раньше. Однако не следует надеяться на то, что эта грубо сколоченная мудрость объединит нашу многонациональную толпу. Здравый смысл при всей своей фундаментальности и простоте не может быть нейтральным. Он вырабатывается на опыте, но последний, в свою очередь, обусловлен культурой. В Германии и Швеции здравый смысл заставляет людей соблюдать очередь при посадке в автобус. В Неаполе и Рио-де-Жанейро в соответствии со здравым смыслом каждый пытается сесть в автобус раньше других. Здравый смысл должен был бы принудить японцев отказаться от китайской письменности, которая отличается от их языка и дается детям ценой десяти лет напряженных занятий, но они до сих пор пользуются ею. При всем этом в Японии, стране приличий, полицейские позволяют человеку мочиться на стены общественных заведений, если он не может более сдерживаться, и отвозят домой, если, напившись, он не в состоянии вести машину. На вопрос, почему они так снисходительны в подобных случаях, японцы отвечают, что поступают в соответствии со здравым смыслом.
Сплетни
Слово "сплетни" носит негативный оттенок в Северной Европе и едва ли имеет добрую репутацию в англосаксонском мире. Но сплетни значат для нас гораздо больше, чем нам кажется на первый взгляд. В деловых кругах многих стран это жизненно важный источник информации. В таких обществах, как испанское, итальянское, бразильское и японское, сплетни дополняют и опережают факты и статистику, становятся связующим звеном между политикой и принятием деловых решений, облегчают бесценный обмен мнениями среди тех, кто не встречается в официальной обстановке.
Итальянская болтовня (chiacchiera) или испанское прогуливание (paseo) могут считаться уделом женщин и молодежи, но кафе Мадрида и Лиссабона переполнены деловыми людьми, японские менеджеры принимают ключевые решения каждый вечер с 6 до 10 часов в барах токийской Гинзы, а вся Центральная и Южная Америка оживленно "тусуется" с 1 до 2 часов ночи.
Коридоры власти в Брюсселе, где неизбежно переплетаются европейский бизнес и политическое законотворчество, перенасыщены сплетнями. И те европейские страны, которые лишены доступа к этому источнику информации, оказываются в весьма невыгодном положении.
У сплетен долгая история: как позитивная сторона социальной жизни они, так сказать, идут в ногу с нашей естественной эволюцией. Профессор Лондонского университетского колледжа Робин Данбар полагает, что, поскольку люди живут в гораздо более многочисленных, чем другие приматы, группах, язык вырабатывается в качестве социального клея, который связывает всех вместе. Хотя некоторые животные достаточно эффективно общаются малыми группами, едва ли они могут сплетничать, т. е. обсуждать третью сторону. В то же время именно эта способность позволяет нам образовывать группы количеством до 150 человек; это численность, характерная для древних "кланов", вооруженных формирований (рота) и даже современных фирм. Когда штат сотрудников компании перерастает за эти пределы, приходится рассредоточивать его по отделам, в противном случае снижается управляемость организации. Обостренный интерес к тому, что делают другие люди, получение от своей "группы" последних новостей о третьей стороне расширяют сферу нашего общения, позволяют соответствующим образом просчитывать собственные отношения и реакции. Так что романские народы, арабы и жители Азии знают, что делают!
Молчание
Молчание можно интерпретировать по-разному. Американскому, французскому, немецкому, североевропейскому и арабскому менеджерам молчание в ответ на деловое предложение покажется формой отказа. В таких не похожих друг на друга странах, как США, Перу и Кувейт, беседа представляет собой двусторонний процесс, при котором один участник говорит, а другой слушает, а затем наоборот. Пауза между высказываниями в Британии и Германии длится две-три секунды, в Кувейте и Греции — еще меньше, а во Франции, Италии и Америке паузы почти незаметны. Тем не менее для "слушающих культур" Восточной Азии молчание в ответ не означает ничего предосудительного. "Кто знает — молчит, а кто не знает — говорит", — гласит древнекитайская поговорка. Японцы и одна из европейских наций (финны) не станут оспаривать это утверждение. В этих культурах молчание не равнозначно прекращению коммуникации, напротив, оно является необходимой частью социального взаимодействия. Важным считается то, чтоне высказано,и паузы в разговоре воспринимаются спокойно, дружественно и с пониманием. Молчание означает, что вы слушаете и усваиваете;
многословие же скорее всего будет воспринято как умничание или проявление эгоизма и высокомерия. Молчание защищает вашу индивидуальность и независимость, оно также свидетельствует об уважении к личности другого. В Финляндии и Японии считается невежливым и неприличным навязывать свое мнение другим, там более уместно кивать головой в знак согласия, хранить спокойную улыбку, избегать самоуверенных выступлений и открытого спора.
Мощные барьеры сознания
С развитием международной торговли и глобальных связей в области науки и политики растут усилия ученых, мультинациональных организаций и даже правительств разных стран, направленные на то, чтобы углубить взаимопонимание и наладить диалог. Все очевиднее становится тот факт, что для этого требуется не только более интенсивное и полномасштабное изучение иностранных языков, но и понимание чужих обычаев и культур, сочувственное отношение к ним. С этой целью было создано множество двусторонних и многосторонних международных организаций; кадровые и учебные отделы многих крупных корпораций затрачивают внушительные денежные суммы на проведение кросс-культурных и международных программ и инструктажей для тех сотрудников, которые должны представлять их за рубежом.
В этом случае закономерен вопрос о том, могут ли кросс-культурный тренинг и желание людей приспособиться к иным культурным условиям привести к желаемому, принимая во внимание жесткую взаимосвязь между языком и мышлением. Я далек от того, чтобы сомневаться в полезности кросс-культурных тренингов, напротив, я горячий сторонник их проведения, и тем не менее полезно рассмотреть, как ментальные барьеры снижают нашу способность к изменению своих установок и формированию новых подходов.
В детстве мы находимся под влиянием множества различных воздействий, среди которых не последнюю роль играют поведение и наставления родителей, учителей и общества в целом. Но мы, как и наши наставники, постоянно, находимся под глубоким и властным "гипнозом" тайного деспота— нашего общего языка.
Многие лингвисты разделяют теорию или гипотезу Бенджамина Уорфа о том, что язык, на котором мы говорим, не только выражает наши мысли, но и в значительной степени определяет их ход. Иными словами, японец и немец ведут себя так, а не иначе прежде всего потому, что мысли каждого из них находятся под влиянием того языка, на котором они мыслят. Испанец видит мир иначе, чем житель Британии, поскольку один мыслит на испанском, а другой — на английском. Точно так же человек, выросший на британских островах, живет и действует, направляя свою мысль по англосаксонской "колее", а она не совпадает с романской, японской или китайской.
Англичанин, немец и эскимос могут переживать одно и то же событие, но переживание представляет собой калейдоскоп впечатлений, пока их не упорядочит сознание. А оно делает это в основном при помощи языка. Поэтому в конечном счете эти три человека видят три разные вещи. То, что британец называет "честной игрой", для немца может оказаться чем-то другим, поскольку ему надо переводить это понятие в других словах, а в обществе, где нет организованных игр, это выражение и вовсе теряет смысл.
Англичанин и зулус
Поскольку "честная игра" может показаться чем-то абстрактным, я проиллюстрирую свою мысль на другом примере, где одно и то же фундаментальное понятие воспринимается совершенно по-разному двумя далекими друг от друга по культуре народами. Представим себе англичанина и зулуса. Несмотря на очевидное глубокое расхождение между их культурами, в данном случае определяющим фактором является язык.
Как вам, быть может, известно, у зулусов есть 39 слов для обозначения зеленого цвета, тогда как у англичан — только одно. (Для указания на разные оттенки зеленого в английском языке используются словосочетания, например, "темно-зеленый", "ярко-зеленый".) Я заинтересовался тем, как зулусам удалось разработать столь широкую терминологию для одного цвета, и довольно долго обсуждал это с бывшим зулусским вождем, защитившим докторскую диссертацию по филологии в Оксфорде. Прежде всего он объяснил мне, зачем зулусам потребовалось 39 слов для обозначения зеленого. Во времена, когда еще не существовало автомобильного транспорта и транснациональных шоссе, жителям Южной Африки приходилось часто совершать долгие переходы по зеленой саванне. Не было ни карт, ни дорожных указателей, а путешественникам нужно было описывать пройденные ими места. И вот язык сам адаптировался к нуждам тех, кто на нем говорил. Англичане оперируют такими понятиями, как "конечный срок выполнения контракта" и "фьючерсный контракт"', в зулусском их нет. Несмотря на это, африканцам и американским индейцам английский язык кажется бедным и неточным. Их наречия, напротив, изобилуют филигранно отточенными, удивительно логичными описаниями сущности объектов, причинности, повторов, длительности и результата.
— Приведи хотя бы несколько примеров из вашей "зеленой" лексики, — настаивал я.
Мой друг взял древесный лист и задал вопрос:
— Какого он цвета?
— Зеленого, — ответил я.
Светило солнце. Он подождал, пока его закроет облако, и спросил:
— Какого цвета стал листок?
Срочные сделки на биржах, представляющие собой куплю-продажу сырьевых товаров, золота, валюты, финансовых и кредитных инструментов по фиксируемой и момент заключения сделки цене с исполнением операций через определенный промежуток времени.
— Он зеленый, — повторил я, уже понимая свою неточность.
— Но ведь это другой зеленый, верно?
— Да, цвет изменился.
— В зулусском языке для него есть особое название — "цвет влажных листьев днем".
Вновь выглянуло солнце, и нужно уже другое определение — "цвет-мокрой-листвы-при-лучах-солнца".
Мой собеседник, держа в руке листок, отошел на 20 метров и спросил, не изменился ли цвет.
— Действительно, он опять другой! — воскликнул я.
— У нас есть для него особое слово, — сказал он улыбаясь. Затем он рассказал мне, как зулусы обозначили бы цвет древесной листвы, листьев кустарника и листьев, дрожащих на ветру, а также реки, лужи, ствола дерева, крокодила... Так мой друг без труда перечислил все 39 оттенков зеленого цвета.
В оковах языка
Было очевидно, что я и мой собеседник смотрели на мир разными глазами. Дело было даже не в глазах. Каким бы "интернациональным", "мультикультурным" и "всезнающим" я ни старался быть, я не мог воспринимать и чувствовать мир так же, как он,ибо у меня не было для этого языковых средств. Я мог знать обычаи его народа, предпочтения и табу, мог даже усвоить его верования и философию, но только изучение его языка позволило бы мне сбросить (в отношении способности описывать мир) оковы родного языка и воспринимать реальность столь же полно, как он.
Точно так же, как два глаза дают нам стереоскопическое зрение и чувство перспективы, мышление на двух языках открывает перед нами дополнительные измерения реальности. Показателен в этом отношении пример живущих в Швеции финнов. Если французский язык (у которого очень много общего с английским) дает британцу дополнительные 10% нюансов миропонимания, то при изучении "примитивного" языка, совершенно отличного от нашего, со своей логикой и системой допущений, нам должны открыться такие вещи, какие нам и не снились!
Нетрудно понять (коль скоро мы знаем о феномене лингвистических барьеров), что японцы, например, с их обратным порядком слов в предложении организуют свои мысли совсем иначе, чем европейцы. Если внимательно присмотреться даже к жителям Европы, обнаруживается, что англичанин, испанец и француз используют язык и мыслят совершенно по-разному и, хотя порой кажется, что они понимают друг друга, один не знает, что сказал другой или что он в действительности имел в виду.
Неадекватность перевода
Греки — первый народ, основательно исследовавший человеческое мышление и его логику, — признали язык универсальным и неотъемлемым элементом разума. Они полагали, что это явление свойственно всем представителям человеческого рода, и были убеждены, что в руках образованного человека язык становится мерой сравнения идей, опыта и реальности. Они не сомневались в том, что любую мысль можно с легкостью перевести с одного языка на другой. Но это верно только в определенной степени. Действительно, шведская речь просто переводится на английский, но вот в случае с финским и английским сделать это намного сложнее.
Даже те из нас, кто изучал иностранные языки в школе, наверняка замечали, с каким трудом наши учителя переводили на английский значение таких слов, как panache (Плюмаж, султан — украшение из перьев (фр.), esprit de corps(Корпоративный дух, чувство плеча (фр.), Gemutlichkeit(Уют, спокойствие, добродушие (нем.) и Zeitgeist(Дух времени (нем.). Переводчики в аппарате ООН каждый день сталкиваются с подобными проблемами даже при работе с родственными языками. Известен случай, когда на английском языке было сказано "я допускаю", на французский было переведено "я пришел к выводу", а затем в переводе с французского на русский это прозвучало как "я считаю", так что изначальный смысл предположительности был утерян!
Разные миры
Если несоответствие обнаруживается в переводе с трех близких индоевропейских языков, то два таких далеких друг от друга языка, как английский и навахо, должны находиться в буквальном смысле в двух разных мирах. Думаю, для деловых людей очень важно хорошо представлять себе, что из этого следует. Не все наблюдатели, сталкиваясь с одной и той же физической реальностью, приходят к одной и той же картине мира, но только те, кто говорит на близких или не очень отдаленных друг от друга языках. Английский, французский, немецкий, русский и другие индоевропейские языки еще как-то сопоставимы (пусть и не всегда в удачном переводе), но как найти соответствие между китайским, индонезийским, финским и японским языками? Если структура языка влияет на понимание реальности и поведение в отношении окружающего мира, то можно столкнуться с людьми, которые видят мир по-сино-тибетски, по-полинезийски, по-алтайски, по-японски, т. е. по-разному, и ведут себя соответственно.
Внутренняя речь
Есть немало научных подтверждений гипотезы о том, что высшие мыслительные процессы обусловливаются языком. Язык можно рассматривать как внутреннюю речь. Большинство из нас произносит про себя внутренний монолог, часто сопровождающийся рядом зрительных образов. И чем более начитан и образован человек, тем сложнее и изысканнее его внутренняя речь. Только в Средние века люди научились читать про себя. Сегодня обращение к своему "Я" или самоубеждение стали совершенно естественными, и, без сомнения, в большинстве случаев для этого используются слова, произносимые про себя или вслух.
Можно предположить, что немецкий, итальянский и малайзийский бизнесмены делают то же самое на своем языке. Когда они говорят, нам видна только верхняя часть айсберга их вербальной активности, большую часть которой мы никогда не
обнаружим. Если это верно, то придется согласиться с другим:
то, что говорит вам партнер, является сокращенной проекцией его внутреннего мира. Его речь может быть безукоризненно правильной или, в крайнем случае, с ошибками, но она всегда окрашена в тона той картины мира, которая, в свою очередь, обусловлена жесткой структурой родного языка.
Мои рассуждения могут показаться несколько односторонними, — разумеется, наша мысль тоже влияет на способ изъяснения, — и, для того чтобы пояснить их, я приведу несколько примеров.