Первопоселенцы: состав, время и причины переселения
В сочинении Ари Торгильссона чётко указывается на время начала заселения Исландии — 870 год, когда Ингольв Арнарсон, традиционно считающийся родоначальником исландского народа, «поселился на юге в Заливе Дымов / byggði suðr í Rejkjarvík» (Íslb., 1). Данный источник сообщает, что этот северянин (maðr nórrœnn) первым прибыл из Норвегии в Исландию. Landnámabók содержит сведения о более ранних плаваниях к этом пустынному острову посреди Атлантики, совершаемые, в основном, разными викингами. О времени открытия и заселения страны здесь говорится так:
Когда Исландию открыли и стали заселять норвежцы (северные люди), папа Адриан, а за ним папа Иоанн Пятый занимали апостольский престол в Риме. Людовик сын Людовика был императором Германии, а Лео и его сын Александр правили в Византии. Харальд Прекрасноволосый был конунгом Норвегии, Эйрик Эймундссон и его сын правили Швецией, а Горм Старый Данией. Альфред Великий и его сын Эдуард правили в Англии, конунг Кьярваль в Дублине, а ярл Сигурд Могучий на Оркнейских островах (Landb., 2).
Первым, кто добрался до Исландии, в «Книге о взятии земли» называется Наддад Викинг. Согласно тексту этого памятника, его занесло туда случайно, так как он хотел попасть из Норвегии на Фарерские острова, но его корабль отнесло к западу в море и он наткнулся на большую землю (land mikit). Интересно отметить, что экспедиция Наддада не была единственной подобного рода — в источнике подразумеваются, что были и другие, когда путешественники сбивались с пути. От Наддада, как утверждается в Ланднаме, остров и получил своё первое имя — Снежная страна (Snæland) (Landb., 3).
Далее в «Книге о взятии земли» идёт речь о Гардаре Сваварсоне, шведе родом, достигнувшем Исландии с помощью провидческого дара своей матери. «Hann kom at landi fyrir austan Horn it eystra. Þat var þá höfn. Garðar sigldi umhversis landit ok vissi, at þat var eyland. Hann var um vetr einn norðr í Húsavík á Skjálfanda ok gerði þar hus / Он достиг страны с востока у Хорна Восточного. Там тогда была гавань, куда могли заходить корабли. Гардар прошёл на своём корабле вокруг страны и удостоверился, что это был остров. Он провёл одну зиму на севере в Хусавике (Домовом Заливе) на Скьялдфанде и построил там себе дом», — говорится в тексте. Гардар не остался на острове и весной отбыл назад в Норвегию, где и рассказывал всем о своём путешествии. Интересным в связи с Гардаром мне представляется упоминание о Наттфари, человеке, который уплыл на лодке от корабля и поселился в месте, которое называется Залив Наттфари (Náttfaravík). Впоследствии о нём ничего не будет сказано (Landb., 4).
Флоки Вильгердарссон — третий скандинав, о котором говорится в Landnámabók, и последний из предшествующих Ингольву. Он характеризуется как великий викинг (víkingr mikill). Отправившись из Смьёрсунда, зайдя в Хьяльтланд, он достигает Исландии. Поселившись там в Широком фьорде, он проводит на острове зиму, но из-за холодной весны и смерти всего скота Рапна-Флоки (Ворон-Флоки) вынужден покинуть страну. Но он даёт ей название, которое уже закрепится за ней навсегда: «Vár var heldr kalt. Þá gekk Flóki upp á fjall eitt hátt ok sá norðr yfir fjöllin fjörd fullan af hafísum. Því kölluðu þeir landit Ísland, sem þat hefir síðan heitit / Всю весну было холодно. Флоки взобрался на одну высокую гору и увидел, что весь фьорд на севере полон айсбергов. Поэтому назвали они страну Исландией — Ледовой землёй, как она с тех пор всегда и называлась», — сообщает Landnámabók (Landb., 5). После Флоки повествование переходит уже к Ингольву.
Я не случайно дал здесь краткий обзор того, что написано в «Книге о взятии земли» о ранних плаваниях в Исландию. Даже если все эти истории не более, чем легенды, возникшие столетия спустя, определённая тенденция, на мой взгляд, в них всё же отражается или, по крайней мере, иллюстрируется. Первые социальные группы, достигавшие Исландии, — были команды викингов с организацией, которая впоследствии, по всей вероятности, будет окончательно оформлена в форме сотоварищей-félag, широко засвидетельствованных позднее в рунических камнях десятого века эпохи викингов. Корабли викингов бороздили тогда почти все моря омывающие европейский континент, и поэтому предположение, подтверждённое кстати в Landnámabók, что какие-то из них могли случайно быть отнесены в Исландию выглядит весьма правдоподобным. Тем более, что в данный период (вторая половина 9 века) наибольшей интенсивности действия викингов достигают в районе Северного моря и Атлантического океана, проходит окончательное завоевание северной части Англии и Ирландии[43].
Кстати время, на которое указывают Íslendingabók и Landnámabók, воспринимается не всеми исследователями так однозначно. Йоун Йоуханессон, например, указывает на позицию, смысл которой заключается а том, что ни Ари Торгильссон, ни другие исландские авторы не могли установить точной хронологии Харальда Прекрасноволосого. В рамках относительной хронологии период открытия и начала заселения устанавливался в связи с годами правления этого конунга, что, видимо, прочно вошло в исландскую традицию, а так как рождение Харальда, по мнению некоторых специалистов, произошло на 16 лет позже указываемого в источниках срока, то и экспедиции первооткрывателей стоит перенести в более поздний период[44].
Из экзотических теорий по этому поводу можно привести точку зрения Маргрет Херманнс Аудардохтир, которая относит начало колонизации аж к седьмому веку нашей эры, причём отводит роль освоения острова кельтам[45].
Мне кажется, что с той или иной степенью уверенности можно выделить последнюю треть восьмого столетия, как время открытия (подразумевается, что Исландия становится довольно известной) и начала заселения страны, не делая акцентов на какие-то более точные даты. Хотя возможно какие-то более ранние плавания скандинавов в Исландию и могли иметь место, они не представляют здесь какого-либо особого значение, в отличие от тех, которые дали посылку для массовой миграции туда в указываемый период.
Викингам, как представителям определённой социальной категории, безусловно, принадлежит заслуга открытия Исландии, но не более, так как первопоселенцы прибывали сюда уже в совершенно другом качестве. Форма организации викингских дружин, успешно работавшая в землях, где приходилось иметь дело с туземным населением и его имуществом, не имела никакого практического смысла на пустынных просторах Исландии. На континенте и на Британских островах викинги будут активно взаимодействовать с локальными общественными и политическими институтами, подчас занимать место местных элит, а в самой Скандинавии на известной стадии развития оказывать огромное влияние на становление будущих государств. В Исландии такого влияния не будет, и не случайно почти не известно походов, организованных только исландцами и из Исландии — как говорят источники, последние принимают участие, в основном, в экспедициях организованных жителями Скандинавского полуострова, Дании и других регионов, а сами предпочитают отправляться в исключительно торговые поездки.
В связи проблемой поселенцев встаёт вопрос о том, из каких областей Северной Европы, прибыло большинство из них. Несмотря на огромное культурное единство, имевшее место быть у всех северогерманских племён на протяжении эпохи викингов (скандинавской цивилизации у Тойнби), региональная специфика не должна быть забыта, так как она тоже несомненно представляет огромную важность, ведь административное деление в различных районах Скандинавии имело свои особенности. Второй пункт здесь — это проблема кельтского влияния и участия в колонизации, служившая зачастую полем для многих безосновательных теорий и спекулятивных заявлений.
Говоря об этническом происхождении колонистов, делать вывод о сколько-нибудь заметном кельтском элементе не приходится. Многие учёные, базируясь на данных ономастики, свидетельствах различных источников и данных антропологии делали выводы о том, что участие кельтов — ирландцев и других — в формировании исландского народа довольно сильно, и превышает значительно их роль в истории других регионах Северной Европы. На подобных позициях стоял Йоун Йоуханнессон, приводя ряд имён ирландского происхождения: Avangr, Behen, Bjöllah, Njall, — а также прозвищ: bjólan, feilan и др. — и делая краткий экскурс в антропологию[46]. Также здесь стоит опять отметить исследования Маргрет Херманнс-Аудардохтир и точку зрения Г. (Гуннара?) Сигурдссона[47].
На мой взгляд, кельтский элемент, который всё же имел место быть, стоит рассматривать в контексте общескандинавских контактов с кельтским миром, и выделять какую-то особую роль Исландии здесь не стоит. Безусловно, что люди с той или иной степенью кельтской крови принимали участие в освоении острова, как они появлялись и в других местах Северной Европы в виде потомков норманнских жителей колоний Британских островов и рабов, вывозимых оттуда. Особого же влияния на культуру, политическое и социальное устройство они не оказали, и все эти институты являются продуктом северогерманского общества. Прекрасным доказательством тому служит сам исландский язык, сформировавшийся на основе древненорвежских диалектов, бывших родными для большинства поселенцев, и не испытавший достаточно сильного влияния кельтских языков, чтобы говорить о каком-то значительном кельтском влиянии на развитие исландского общества.
И «Книга об исландцах», и «Книга о взятии земли» содержат фрагменты о существовании неких pappar в Исландии до прибытия туда норманнов. В обоих источниках говорится, что они были христианами и ирландцами (Íslb., 1; Landb., 1). Вероятней всего они были монахами-отшельниками, хотя существуют мнения, что это были общины кельтских переселенцев. Кое-кто полагал, что именно информация, полученная от pappar навела норманнов на Исландию. Тем не менее, вполне обоснованным будет считать, что эти люди не оказали никакого влияния на историю Исландию, так как их число было очень мало, и при появлении викингов они исчезли или были просто перебиты.
Гораздо более важной здесь предстаёт проблема того, представители каких именно регионов Скандинавии являлись доминирующими в составе первопоселенцев. Ведь Северная Европа в то время представляла сложный конгломерат различных племён, начинающих объединятся вокруг определённых центров, дающих импульс для появления будущих национальных государств. Landnámabók, видимо следуя определённой традиции, ясно указывает на то, что большинство поселенцев прибыло из юго-западной части разрозненных земель, позже объединённых под названием Норвегия. Стоит отметить, что данные территории находились довольно близко к развитой сети торговых путей, и уровень их экономического развития был несколько выше чем в остальных частях Норвегии[48].
Среди учёных наиболее распространённым является мнение, что основная часть исландских первопоселенцев происходила именно из этого региона. Специалисты с той или степенью вариаций помещают их родину в Норвегии и частично на Британских островах, делая оговорку, что в принципе могли встречаться и представители восточной части Скандинавии.
В. Гудмундссон, в точности следует указаниям Landnámabók и помещает родину колонистов в Норвегии[49]. Продолжая в подобной традиции, Олавур Ларуссон относит подавляющее их число к выходцам с Юго-Запада и из района Вика[50]. Барди Гудмундссон, хоть и относит место отбытия большинства переселенцев к юго-западной Норвегии, утверждает, что они принадлежали к датскому правящему классу, иммигрировавшему туда веком ранее, и один из аргументов, приводимых им в доказательство этому, что институт goði, широко распространённый в Исландии, зафиксирован именно в Дании, а не в Норвегии. В то же время он признаёт, что были также представители Трёндалага, Швеции, Британских островов и Ирландии[51]. Сигурдур Нордаль, также немного отходя от общепринятых канонов, полагал, что происхождение поселенцев было более рассеянным с самого начала. Кто-то прибыл из Норвегии, напрямую или через Британские острова, кто-то из Дании и Швеции, котором уделяется особое внимание, кто-то был ирландского происхождения[52]. Йоун Йоуханессон, не считая его позиции по поводу кельтского влияния, в общем придерживался традиционной точки зрения, отдавая лидерство в процессе заселения норвежцам. Интересными выглядят его соображения по поводу параграфа о Гардаре Сваварссоне: «Имена Garðar, Svávar и Nattfari восточно-скандинавского происхождения, зафиксированные преимущественно в Швеции. Представляется маловероятным, что норвежцы применили бы имя hólmr (остров) к земле такой величины, как Исландия. С другой стороны такое применение найдено в восточной части Скандинавии, например о. Борнхольм»[53].
Несколько отходя от классических представлений, археолог Бьярни Ф. Эйнарссон настаивает на том, что ключевую роль играли колонисты происходившие из Северной Норвегии. Как определённый индикатор этого он приводит экологическое наследие. «Под экологическим наследием, — пишет он. — Я понимаю, что люди, живущие, как и их предки, в данной окружающей среде аккумулировали знание, в большой степени специфичное для той среды, знание, сохранённое через поколения. Это знание, как информация о природных условиях базируется не на реально существующей (правдивой) среде, а на воспринятой (испытанной)». Он отмечает, что климат, характерный для северной четверти Исландии (зона 68а, средний север Исландии) довольно схож с климатом Северной Норвегии (Трондхейм, зона 44), и поэтому, продвигаясь в новую климатическую среду, такую как Исландия, они могли снизить значительно цену адаптации, выбрав места, где природные условия максимально соответствовали бы оставленным на родине. Отсюда Бьярни выводит предположение, что люди, колонизирующие зону 68 в Исландии, могли происходить из Северной Норвегии. В то же время он не отрицает и присутствия поселенцев из других различных частей Скандинавии.[54]
В свете всего сказанного выше, мне бы хотелось всё-таки высказать мнение, что традиционная точка зрения о юго-западном регионе Норвегии, как месте, откуда прибыло большинство первопоселенцев, несмотря на все аргументы против, выглядит весьма достоверно. На протяжении существования Исландского Сообщества, эта часть Норвегии во многом воспринималась скорее как продолжение обитаемого пространства исландцев, нежели, чем чужой территорией, а конунги из рода Фолькунгов-Инглингов всегда были чем-то вроде единственных легитимных правителей, несмотря на то, что многие исландские авторы, Снорри Стурлусон в частности, придерживались позиций строгой независимости от них. Даже в наше время, как показывают данные социологических опросов, исландцы выделяют норвежцев как иностранную нацию, меньше всего похожую на исландцев, что может свидетельствовать, по мнению Ричарда Томассона, о том, что многие исландцы не рассматривают норвежцев, как иностранцев вообще[55]. Тем не менее, естественно, нельзя полностью отрицать присутствия представителей и, в первую очередь, из северных провинций Норвегии, и из других мест, где существовало скандинавское население.
Многими учёными отмечалось явное несоответствие похоронных обрядов юго-западной Норвегии, где широкое распространение получила кремация, и Исландии, где кремация была почти неизвестна и использовалось трупоположение (более 300 захоронений до 1000 года) [56]. Йоун Йоуханессон объясняет это христианским влиянием колонистов с Британских островов[57], хотя отмечает, что такое могло случиться и просто из-за переезда на новые земли. Возможно, здесь играет роль социальный статус поселенцев, о котором речь пойдёт далее.
Среди социальных групп, упоминаемых в Landnámabók, можно выделить: 1) выходцев из правящего слоя: потомки и многочисленные родственники херсиров, ярлов и даже конунгов; 2) бондов; 3) окружение и тех, и других. Нельзя забывать, что в «Книге о взятии земли» уделено внимание далеко не всем поселенцам, а только самым именитым из них, к которым по традиции возводили свой род лица, причастные к её созданию. В Íslendingabók говорится о четырёх именитых поселенцах, из которых двое характеризуются, как nórrœnn и maðr nórrœnn, то есть можно сделать вывод, что они являются фермерами, а двое других причисляются к аристократии. Hrollaugr сын ярла Рёгнвальда из Мёри и, весьма занимательно, женщина Ауд — дочь Кетиля Плосконосого, херсира из Норвегии (Íslb., 2)[58].
Говоря о представителях аристократии среди колонистов, стоит отметить возможную тенденциозность источников по этому поводу, которая будет заключаться в двух вещах. Во-первых, это конечно то, что представители тех или иных влиятельных исландских фамилий, причастные к созданию имеющихся у нас сейчас источников наверняка пытались, может даже и неосознанно без всякого злого умысла, подчеркнуть знатность происхождения, как людей, к которым они возводили свой род, так и вообще народа Исландии. Ари Торгильссон вообще приводит родословную, согласно которой он является потомком Ингви-Фрейра и конунгов Упсалы (Íslb., 12). Ещё одним популярным предком для многих исландцев считался легендарный Рагнар Кожаные Штаны, о чём можно прочитать во многих параграфах Lanámabók.
Второй аспект будет заключаться в том, какой смысл вкладывали люди XII–XIII веков в термины, обозначающие положение человека в социальной иерархии. Язык сохранял слова: конунг, ярл, херсир, — но смысл, вкладываемый в них, подвергался естественной трансформации, ведь наивно полагать, например, что власть конунгов Норвегии (как их именуют древние памятники) IX-X веков была такая же, как у норвежских конунгов XII-XIII веков, когда составлялась подавляющая масса ценных для подобного исследования источников. В восприятии же исландцев того времени, не имевших развитого представления о прогрессе, древние конунги, ярлы, херсиры и т.д. могли наделяться полномочиями, присущими их коллегам в более позднее время. В IX – начале X века в Норвегии не было ещё столь яркого статусного различия между простыми бондами и представителями более высших слоёв — они только нарождались. Исландец же XII века без особых замешательств со своей стороны такие различия древности может приписать, и это не будет «неправдой» в его понимании, так как данная реальность всё же имеет место быть в современной ему Норвегии, и почему же не быть так тому и тремя веками раньше.
Известно, что для исландского общества на протяжении всей его истории был характерен эгалитаризм. Об этом очень обстоятельно пишут Томассон и Байок в своих работах. В доказательство этому приводится договор между конунгом Олавом Святым и исландцами, где у норвежцев уже существуют градации по выплате виры за различные категории свободных людей, а у исландцев нет[59].
Поэтому доверять информации о наличии большого количества тех, кого можно причислить к аристократии, следует с очень большой осторожностью. Несомненно, что в Landnámabók преувеличено число выходцев из неё, о чём, например, писал ещё Йоун Йоуханессон[60]. Смысл же, который могли вкладывать её создатели в социальное положение этих персонажей, которые совсем не обязательно могут быть фикцией и полной легендой, как полагают некоторые, несколько отличался от того, что существовал в IX веке.
К тому же большинство представителей высших слоёв, племенных верхушек, представляли из себя в первую очередь военных вождей, а в Исландии воевать было не с кем, и поэтому их роль в освоении острова никак не зависела от их положения.
Проблема социального состава первопоселенцев тесно соприкасается с вопросах о причинах миграции. Выражается эта связь будет в том, какие конкретные причины заставляли те или иные группы отправляться в путешествие в поисках нового дома. К тому же, выявив те или иные причины, можно с гораздо большей уверенностью говорить и о самом социальном составе.
Традиционно древняя исландская историография называет основной причиной миграции агрессию конунга Харальда Прекрасноволосого. В Landnámabók и в сагах можно найти огромное количество упоминаний о людях, вынужденных покинуть свою родину из-за экспансивной политики этого короля. Так, например, херсир Вечерний Волк (Kveldulfr) и его сын Лысый Грим (Skallagrímr) — дед и отец знаменитого скальда Эгиля — переселяются в Исландию именно из-за распри с Харальдом (Эг.; Landnb. 29–30). Сразу стоит отметить, что такая позиция поддерживает аристократическое происхождение колонистов — лидеров локальных фюльков, проигравших в борьбе с конунгом и оставивших свою землю.
В. (Вильямур?) Гудмундссон и Барди Гудмундссон причисляли мигрантов именно к высшему правящему слою, хотя их позиции и расходились в вопросе об их этнической принадлежности (см. выше). В. (Вилямур?) писал: «Поселенцы принадлежали к группе норвежских вождей, причём являлись наиболее непреклонной, упрямой частью аристократии… Вряд ли существовало ещё общество, в отношении к своему размеру с таким большим количеством великих родов, с таким большим количеством людей благородного происхождения и хорошей крови, как Исландия первых столетий после колонизации»[61].
Йоун Йоуханессон указывает на частые преувеличения социального статуса поселенцев в Landnámabók[62]. И здесь сразу же возникают идеи о более сложном комплексе причин, нежели простое давление Харальда.
Прежде всего, продолжая политическую линию, нельзя не отметить, что агрессивная политика в Норвегии конца IX века проводилась не только Харальдом Прекрасноволосым, конунгом Вестфольда, но и ярлами севера, правителями Трёндалага. Недаром в Landnámabók встречаем героев, которые иммигрируют именно из-за давления властителей севера. Такая ситуация наносит удар по позиции, что только деятельность Харальда могла являться причиной переселения. В более широком смысле нужно сказать, что Юго-Западная Норвегия и Трёндалаг представляли из себя два центра, консолидирующие вокруг себя разрозненные фюльки, и, что между ними уже намечались контуры соперничества во время, когда началось освоение Исландии. В таком случае лидеры многих племён могли оказаться между двух огней, двух крупных, набирающих силу образований в крайне трудном положении, и какая-то часть из них вместе со своим окружением могла покинуть нажитые места. Но массовая эмиграция данного слоя представляется маловероятной.
Исследователями много раз отмечалось, что только политическими событиями объяснять переселение в Исландию, как это делали сами древние исландцы, было бы неправильно. Прежде всего в Landnámabók можно найти свидетельства о том, что среди прибывающих были и друзья конунга, и следовательно они не могли уехать из Норвегии из-за его неограниченных амбиций. В этом уже прослеживается некоторое противоречие. Потом имеет ещё определённое значение и беспрестанное желание норвежских конунгов в XII и особенно XIII веке подчинить себе Исландию и крайне негативное отношение к этому желанию многих видных исландцев, которые в большинстве своём и оставили нам письменные памятники. В пример хотя бы можно привести того же Снорри Стурлусона. Понятно поэтому, что образ конунга-агрессора приобретает первостепенное значение, отметая все другие сюжеты в сознании тех людей.
Йоун Йоуханессон указывал, что в первую очередь сыграли свою роль причины экономические[63]. Здесь, на мой взгляд, стоит их поместить в контексте тех причин, что вызывали обширную экспансию скандинавов на протяжении всей эпохи викингов. Хозяйственный кризис, постигавший скандинавов на континенте, заставлял их искать новые земли для проживания, и они находят их: происходит довольно крупная оккупация обширных территорий в Англии и Ирландии, где остаются навсегда крупные сообщества норманнов, сохраняя свои устои и традиции ещё на целые столетия. Исландия и Фарерские острова были возможно привлекательны прежде всего тем, что они были пустынны, и не нужно было прилагать никаких военных усилий — приходи и владей безо всяких проблем. С другой стороны климат и природные условия там были потяжелее, чем на юге, хотя весьма подходящие для разведения скота — традиционного занятия северных германцев. В общем, вариант Исландии был оптимален для определённых социальных групп на континенте.
Данной социальной группой, я берусь утверждать, будут те, кого принято называть бондами. В «Песни о Риге» (приводить такой пример возможно будет слишком смело и рискованно здесь, но я всё же пойду на этот риск) — это Карл со своими потомками (Rígsþ., 21). Именно такие фермеры в большинстве своём и наличествовали в среде первопоселенцев.
В пользу этого будет свидетельствовать само развитие исландского общества, в котором не существовало место для военного вождя. Безусловно на это есть свои особенности и географического положения Исландии, где отсутствовала какая-либо внешняя угроза, а потому не могло сложиться предпосылок для эволюции данного института, и особенностей колонизации. Но с другой стороны дополнительным основанием к этому может послужить тот факт, что их просто-напросто было очень мало среди иммигрантов. Ведь в свою очередь сложно представить, что какой-нибудь херсир или даже ярл будет рад потере привилегий и значимости, которые приносит ему его звание. Поселение в Исландии им будет просто невыгодно — гораздо лучше, ощутив давление со стороны Харальда Прекрасноволосого, набрать команду головорезов-викингов и отправиться искать удачу, славу, богатство и земли куда-нибудь в Ирландию, например. Прекрасный вариант и для сыновей, и для их многочисленных родственников.
Другое дело бонды. Для них Исландия, где всё лежит прямо под рукой, была очень заманчива. Выходцы могли спокойно оставлять свои одали, где их экономические и в какой-то мере политические перспективы были весьма сомнительны, снаряжать суда и отбывать к новым землям. Стоит отметить, что бонд сам по себе тоже имел немаленький социальный статус, что видно будет впоследствии из исландских законов. В Норвегии бонд был главой большого патрилинейного рода, представлявшего собой довольно крупное сообщество, в которое входили собственно члены этого рода, а также разные другие домочадцы и рабы. Соответственно, переезжая, фермер брал с собой хотя бы часть этого сообщества, если не всех, а потому, прибывая на новые земли, обретал весьма высокое положение.
Экономическая целесообразность переезда в Исландию находит своё отражение в Landnámabók. Прекрасной иллюстрацией её могут служить действия того же Ингольва Арнарсона, который вместе со своим названным братом Хьёрлейвом исследует остров на предмет хорошей земли, но в отличие от последнего не отправляется в викингский поход, а употребляет всё своё богатство на переселение в Исландию, на юге которой, по его мнению, находится действительно добрые земли (Landb., 6). Позже и Хьёрлейв вовлекается в это предприятие.
Бонд должен обладать приличными средствами, чтобы снарядить корабль, и возможно часто приходилось делать всё в складчину, когда каждой обладал частью корабля. Впрочем, такой возможности при переселении в источниках пока не замечено, хотя в сагах можно встретить немало свидетельств, когда речь заходит о торговых поездках.
Отсутствие в Исландии богатых погребений эпохи викингов, характерных для высшей военной аристократии[64] также может также свидетельствовать о том, что в среде колонистов преобладали выходцы именно из среды бондов.
Безусловно, каждая экспедиция имела предводителя или нескольких, которыми подчас становились те самые бонды-главы патрилинейных родовых организаций. Вокруг них группировались в первую очередь ближайшие родственники, друзья, слуги-работники, значительную часть которых, по-видимому, составляли рабы. Упоминания о последних без труда можно обнаружить в тексте Ladnámabók. Поэтому, оседая в Исландии, бонд становился центральной фигурой в микро-сообществе, которое формировалось из этого самого окружения. И пока плотность населения была мала, статус бонда был очень высок, по всей вероятности выше, чем он имел у себя на родине.
Итак, подводя итоги, на мой взгляд, можно с определённой долей уверенности утверждать, что Исландия начала активно заселяться в конце девятого века, что преобладали среди колонистов выходцы из областей Юго-Западной Норвегии, и по социальному положению в большинстве своём являлись бондами и окружением этих бондов. Такая этническая и социальная палитра безусловно во многом определила дальнейшее развитие островного общества. Исландия была обществом бондов.