Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 12 страница

При умышленных преступных деяниях субъективная виновность за­ключается в сознательном и водимом направлении действия или бездейст­вия на учинение преступного деяния, в положительно злой и вредной воле; но в чем заключается субъективная преступность самонадеянных или неб­режных действий, преступность этой недостаточно правомерной воли?

Ответы, даваемые на этот во многих отношениях интересный вопрос криминалистами, представляются весьма различными.

Прежде всего существуют попытки, хотя и стоящие совершенно особ­няком в доктрине, обосновать ответственность за неосторожные деяния исключительно на объективных условиях действия. Так, Рупп видит основания ответственности за неосторожное учинение преступного деяния не в воле, не в субъективности виновного, так как таковая отсутствует, а в причинной связи преступного деяния и деятельности или бездействия виновного. Но эта попытка в существе своем представляет возвращение к теории фактического вменения древнего права: причинность существует и в действиях умалишенного, и в явлениях, вызванных действиями живот­ного или силами природы, и основывать преступность и наказуемость только на существовании причинности — значит ниспровергнуть основы современного учения о преступности и наказуемости.

Обращаясь к субъективному моменту неосторожной вины и в особен­ности к проявленному действующим недостатку внимательности, вдум­чивости, некоторые криминалисты, в особенности прежние, хотели видеть основание наказуемости в порочности и преступности рассудочной де­ятельности, в недостатке разумения. Но недостатки разумения, будут ли они зависеть от прирожденных недостатков действующего, или от недо­статочности его развития, его познаний, от неспособности напрягать свои умственные силы и т.п., сами по себе не имеют значения для уголовного права, так как его веления и запреты относятся к деятельности лица, а не к актам психической жизни: архитектор, построенный по начертаниям которого свод обвалился и раздавил рабочих, привлекается к ответствен­ности не за то, что он не знал теории кривых линий и потому сделал неверный расчет и чертеж, а за то, что, не обладая надлежащими све­дениями, он занимался практической деятельностью, требовавшей тако-

вых, и в силу того не только поставил в опасность, но и причинил вред правоохраненному интересу; только неустранение вреда, происходящего от действия лица, который это лицо при известном напряжении своей пси­хической деятельности могло бы устранить, обосновывает ответствен-" ность за неосторожность.

Нормы права, определяя условия и границы нашей правовой деятель­ности, разбивают всю эту деятельность на правомерную и неправо­мерную. Согласие наших действий с требованиями права составляет цель нашей юридической деятельности; но достижение этой цели, по справед­ливому замечанию Биндинга, требует соответствующих средств, а потому оно возможно только при тщательной обдуманности наших поступков, и притом как в момент выработки плана действия, так и в момент выпол­нения его. Юридический порядок налагает на нас обязанность не только не нарушать его приказов и запретов, но и напрягать нашу умственную деятельность, быть внимательными.

На том положении, что неосторожная вина есть неисполнение обязан­ности быть внимательным, была построена своеобразная и любопытная конструкция неосторожной вины у Фейербаха, хотевшего характеризо­вать ее как особый, самостоятельный тип преступных деяний. Теория психического принуждения, оправдывавшая наказуемость только невоз­действием угрозы наказанием на преступную решимость, естественно должна была привести к отрицанию возможности неосторожных правона-рушений,_так как для того, чтобы деяние было вменено деятелю, он дол­жен был сознательно пренебречь угрозой закона, т.е. действовать умыш­ленно. Но как же тогда поступить с существующими во всех кодексах неосторожными деяниями? Это разрешает Фейербах признанием самосто­ятельной группы преступных деяний, заключающих в себе умышленное нарушение обязанности быть внимательным и не причинять вреда извест­ным, в законе указанным, интересам. Следовательно, рядом с законом, воспрещающим посягать на жизнь другого, должен стоять новый закон, требующий быть внимательным при учинении деяний, могущих причинить кому-либо смерть; неосторожное причинение смерти, как и умышленное, предполагает сознание нарушения закона, т.е. предполагает умышленное нарушение специального закона. Практическая непригодность этой кон­струкции очевидна сама собой; в особенности при этом трудно объяснить, почему для наказуемости неосторожности закон требует наступления вреда, а размер ее наказуемости зависит от размера вреда.

К другой конструкции неосторожности, хотя на тех же основаниях превращения ее в особый вид умышленной виновности, приходит извест­ный современник Фейербаха — Штюбель. Без сознания деяния, включи­тельно с его непосредственными и посредственными результатами, без сознания, что это деяние запрещено уголовным законом и подходит под действие закона, не существует преступного деяния, нет, следовательно, преступления без умысла. Но что же такое будут неосторожные проступ­ки и нарушения? Если кто-либо, говорит Штюбель, предполагает право-нарушительные последствия своего деяния как необходимые или хотя только как вероятные, но им одобряемые, то он выполняет умышленное преступное деяние в тесном смысле; если же действующий не желает

предусматриваемого им вероятного последствия, а желает только опас­ного деяния, как такового, то мы имеем второй вид умысла, или вину неосторожную. Этот вид умысла может быть определен как решимость на деяние с сознанием, что из него, вероятно, может возникнуть другое, запрещенное уголовным законом деяние, но без намерения учинить по­следнее. Вопрос о том, возникло ли из опасного деяния правонаруши-тельное последствие или нет, не имеет никакого значения, так как это случайное обстоятельство ничего не изменяет в природе опасного деяния. Таким образом, Фейербах конструирует неосторожность как умышлен­ное бездействие, а Штюбель — как умышленное опасное деяние. Это последнее воззрение имеет сторонников и в новейшей литературе, между прочим, Н. Сергеевского, хотя его весьма неопределенное построение теории неосторожности примыкает вместе с тем к указанной выше объек­тивной теории Руппа. "Юридическая конструкция вменения неосторож­ности, — говорит он, — установляется следующим образом: закон, обра­щая свои запреты к гражданам, повелевает им воздерживаться не только от поступков, наносящих вред, но и от действий, заключающих в себе опасность вреда ... однако никакой закон не в состоянии был до сих пор перечислить и определить состав всех опасных действий, воздержание от которых желательно в интересах общежития и частной безопасности. Поэтому во всех законодательствах установляется еще наказуемость таких действий, которые, без умысла со стороны деятеля, повлекли за собой какой-либо запрещенный в законе вред и тем доказали свою опасность. Таким образом, в положительном праве возникают две группы преступных деяний, имеющих своим содержанием опасность вреда: опас­ные деяния, именно указанные в уголовном законе, и опасные деяния, в законе именно не указанные, доказавшие свою опасность своими резуль­татами. Закон, прибегая к такому приему, должен указать судье, какой именно вред считает он достаточным доказательством опасности действия для наказания этого последнего ... Однако, определив тот вред, который считается достаточным доказательством опасности действия для его наказания, закон не останавливается на этом: наказание всех действий, вызвавших указанный в законе вред, независимо от условий и обстановки их совершения привело бы к величайшему стеснению деятельности всех и каждого. Известные ограничения необходимы. Закон вводит их, облагая наказанием не всякое такое действие, а лишь те из них, которые по свой­ству своему — по обстановке, условиям и способам совершения — заклю­чали в себе известную вероятность наступления вредного последствия, определяемую по данным общежитейского опыта; другими словами, облагает наказанием те действия, которые не только т сопсгею, в данном специальном случае, доказали свою опасность своими результатами, но и вообще, независимо от специальной обстановки этого отдельного случая, заключали в себе опасность их возникновения; эта последняя группа и есть неосторожность, си!ра... Таким образом, по внешности, рядом с вме­нением деяний умышленных, поставляется как бы вменение деяний не­умышленных; но в действительности наказываются здесь не последствия, вызванные без умысла, а действия, их причинившие, — действия умыш­ленные или относящиеся к разряду таких, в которых закон неумышленное

' 251

•а!

совершение приравнивает к умышленному". Основываясь на этих посыл­ках, автор делает, далее, несколько пожеланий, например, чтобы законо­датель увеличивал возможное число прямо определенных в законе опас­ных деяний, а уменьшал число случаев наказуемой неосторожности; что­бы при наказуемости неосторожности законодатель обращал внимание не только на опасность объективную, но и на опасность субъективную и чтобы самое вменение за си!ра допускалось только в том случае, когда наступивший вред свидетельствует об опасности деяния вообще, а не только о его вредоносности в отдельном случае.

Но с такой конструкцией неосторожности, по моему мнению, нельзя согласиться ни с точки зрения действующего права, ни еще более с точки зрения реформы законодательства. Автор противополагает опасные дея­ния, особо запрещенные законом, опасным деяниям, которые наказуемы не сами по себе, а только как неосторожное причинение вреда, и пола­гает, что этой последней группой исчерпывается объем неосторожности; но во всех законодательствах существует еще обширная группа нака­зуемой неосторожности причинения вреда деяниями, прямо запрещенными ввиду их опасности: хозяин дома не чистил це'лый год печные трубы, или мужик оставил во время топки ригу без надзора; от этого сгорел дом и имущество квартиранта или сгорела рига: как мы накажем виновного? Конечно, не за опасное деяние, а за вред, причиненный по неосторож­ности. Тот же вывод получится, если мы обратимся к тем случаям, когда деяние само по себе не воспрещено законом, а причиненный им вред наказуем: кто-нибудь, необдуманно придя в чужую квартиру, схватил ви­севшее на стене ружье, прицелился в находившегося в квартире посе­тителя, спустил курок, выстрел, однако, не последовал, хотя ружье и было заряжено, произошла осечка — опасное действие не наказуемо; выстрел произошел и причинил смерть — виновный отвечает по уложе­нию; за что же мы наказываем его: за опасное действие или за причи­ненное по неосторожности последствие? Далее, положение автора, что при наказуемости неосторожного последствия мы всегда наказываем "действия умышленные и опасные", также неверно, так как опасные действия, особо запрещенные в законе, для их наказуемости вовсе не требуют умышленности: кто-нибудь, разведя костер среди леса, ушел, оставив его непотушенным, и причинил лесной пожар; нужно ли для применения наказания доказывать, что ушедший умышленно оставил костер непотушенным?

Также несостоятельна эта теория отнесения неосторожного вреда к группе опасных деяний и с точки зрения законодательных изменений. Уве­личение числа прямо запрещенных опасных деяний нисколько не умень­шит объема наказуемой неосторожности, так как одни постановления вовсе не покрывают других: причинение по неосторожности пожара, увечья, неосторожное лишение жизни, вероятно, и в ближайших будущих кодексах будут облагаться личными наказаниями — арестом и даже тюрьмой; но, конечно, такие наказания немыслимы за нарушение правил осторожности при обращении с огнем, даже при нарушении большинства правил, ограждающих личную безопасность.

Все предшествующие замечания одинаково относятся как к теории

Н.Д. Сергеевского, так и к ее прототипу — теории Штюбеля; но первая вызывает и иные самостоятельные возражения. По теории Сергеевского, неосторожными должны быть признаны те особо указанные в законе опасные деяния, опасность которых свидетельствуется их результатом; этим положением его учение примыкает к вышеуказанной теории Руппа: причинение вреда — вот основание наказуемости; но чем же мы отличим при такой постановке неосторожное убийство от случайного, так как и в последнем есть вред, свидетельствующий об опасности вызвавшего его деяния?

Сущность неосторожной вины и основы ее наказуемости, по мое­му мнению, могут быть выведены из понятия об охране нормами интересов жизни и из общих вышеуказанных условий вменения и винов­ности.

Беря под свою охрану какой-либо интерес, государство налагает на каждого гражданина обязанность воздерживаться от сознательного и волимого причинения вреда этому интересу или от поставления его в опас­ность; но весьма нередко ввиду важности правоохраненного интереса го­сударство идет далее и налагает на каждого обязанность в его деятель­ности или бездействии, которые соприкасаются с этим интересом, кото­рые могут быть причиной его повреждения, быть возможно осторожным и внимательным, угрожая за повреждение этого интереса по невнима­тельности наказанием; таким образом, основа наказуемости случаев этого рода лежит в неисполнении обязанности действовать осторожно, в недо­статке правомерной воли: виновный мог предвидеть, что из его действия произойдет вред правоохраненному интересу, но не оказал надлежащей заботливости, вред произошел, а потому он и отвечает за него в уго­ловном порядке.

Жизненный опыт свидетельствует нам, что условия общественной жизни с ее взаимно переплетающимися интересами вызывают значитель­ное число таких посягательств на правоохраненные интересы, не желае­мых и даже не допускаемых лицом, учинившим такое посягательство; но, как я заметил выше, по общему правилу, в современном праве такой вред не почитается еще достаточным основанием уголовной ответственности, пока в этом причинении мы не откроем субъективной виновности дей­ствующего. Поэтому мы и разделяем все неумышленные посягательства на правоохраненный интерес на вменяемые и невменяемые. Подобно тому как признаком умышленных деяний является действительное проявление элементов дееспособности в деянии, так характеристическим признаком неумышленных, но вменяемых деяний ставится возможность проявления этих элементов, т.е. возможность сознания и возможность правомерного хотения, при известном напряжении или изменении психической деятель­ности; напротив того, характеристическим признаком невменяемых деяний должна быть признана невозможность такового проявления.

Учинивший неумышленное, но вменяемое деяние нарушает обязан­ность, имеющую не только религиозно-нравственный, но и юридический характер, не совершать ничего, вредящего правоохраненным интересам, обязанность, совмещающую в себе как момент обязанность сознательно не посягать на этот интерес.

10. ТаганцевН.С. 1 том

10*

При таком воззрении проявления виновности умышленной и неосто­рожной представляются в основных чертах аналогичными.

Стоя на почве теории подчиненности человеческих действий закону достаточной причины, мы говорим, что лицо, сознательно и волимо осуще­ствившее мотив, в данный момент преобладающий в его психическом настроении, по соображениям, которые будут изложены далее в учении о наказании, подлежит уголовной каре; по тем же соображениям должно подлежать наказанию и лицо, не воспользовавшееся своими психическими средствами, влияющими на определение деятельности, хотя и находив­шееся в условиях, допускающих возможность такового пользования.

Предполагая далее, что неосторожность, как и умысел, суть только оттенки субъективной виновности, выразившейся в посягательстве на правоохраненный интерес, я не могу, конечно, видеть в неосторожности преступного действия, так как она может быть элементом как посяга­тельства на запреты, так и посягательства на требования закона; еще менее можно, по моему мнению, конструировать неосторожность как правоопасное деяние, так как она всего чаще является элементом деяний, причиняющих правоохраненным интересам вред, а не только ставящих их

в опасность.

Посягательство на всякий правоохраненный интерес может быть учи­нено умышленно и неосторожно: норма "не убей" заключает в себе и воспрещение сознательно посягать на жизнь другого и воспрещение быть причиной чьей-либо смерти в силу легкомыслия и небрежности. Но это общее положение получает в законодательствах существенные ограни­чения, частью — в силу условий состава преступных деяний, частью — в силу прямого указания закона, так что область вины неосторожной, срав­нительно с умышленной, представляется несравненно меньшей.

Такое неосторожное причинение вреда заключает в себе все те эле­менты общественной и государственной опасности и вредоносности, ко­торые служат основанием применения уголовной кары. Наказывая неосто­рожность, государство осуществляет общие задачи наказания: с одной стороны, побуждая наказываемого быть более внимательным к своим действиям и их возможным результатам, а с другой — укрепляя в обще­ственном сознании идею о необходимости быть внимательным и об опас­ности непредусмотрительности, и, наконец, успокаивают общественное сознание, взволнованное проявлением легкомыслия, самомнения, неряшли­вости, повлекших десятки, а иногда и сотни жертв.

148.Неосторожная вина дополняет собой вину умышленную, вместе с ней противополагаясь деяниям невменяемым; поэтому она характери­зуется двоякого рода признаками, отличающими ее от умысла и от деяний

невменяемых.

Первого рода признаком является отсутствие сознания учиненного посягательства на правоохраненный интерес и притом или вообще, или по отношению к конкретным условиям деяния при так называемой само­надеянности.

Отсутствие сознания преступности учиненного свидетельствует о на­личности у действующего неведения и заблуждения об условиях его дей-

ствия, которые, устраняя умышленную вину, создают в то же время вину неосторожную, если, конечно, эта ошибка по своему объему и значению не устраняет самого вменения.

На этом основании все изложенное выше учение об ошибке вполне применяется к установлению границ умысла и неосторожности, а потому, не повторяя высказанных уже положений, я позволю себе резюмировать их в применении к неосторожности.

Таким образом, источником неосторожной вины могут быть характер и личные свойства действующего, его легкомыслие, отсутствие привычки сосредоточивать внимание на своих поступках, неловкость и непово­ротливость в действиях, леность, мешавшая ему приобрести сведения, необходимые для правомерной деятельности в данном случае, излишняя самоуверенность, самомнение и т.д.; или источник неосторожности может лежать во временных условиях действия, требовавшего быстрого реше­ния, в аффектированном состоянии, в запальчивости и раздражении, или, наоборот, в притуплении психической деятельности, в апатии, лени ду­мать и т.п., или же, наконец, в действиях третьих лиц, сделавшихся притом источником такой ошибки бессознательно или сознательно.

Это отсутствие сознания учиненного, определяющее бытие неосторож­ной вины, может относиться к совершенному в полном его объеме или к его частям; оно может относиться или к фактической обстановке дейст­вия, или к причинному соотношению, вызванному сознательными и, мо­жет быть, обдуманными действиями лица. Далее, это отсутствие сознания может относиться к юридической обстановке деяния; так, например, человек, сжегший вещь, почитаемую им своей, но оказавшуюся чужой, не может отвечать за умышленное истребление чужой собственности, но мо­жет быть наказан за неосторожность.

Но, во всяком случае, эта ошибка должна относиться к существенным условиям деяния, так как только тогда уничтожается умышленная вина и, следовательно, может возникнуть вопрос о неосторожности.

В силу этого соотношения между умыслом и неосторожностью вопрос об объеме и даже об определении неосторожности стоит в прямой зави­симости от значения, придаваемого теорией и практикой неведению и заблуждению относительно запрещенное™ данного деяния.

Таким образом, сторрнники учения, признающего, что неведение и заблуждение относительно запрещенности учиненного или, наоборот, от­носительно его правомерности устраняют умышленность преступного деяния, должны несравненно шире определять объем неосторожной вины, чем сторонники положения 1§погап1ш ]иш яетрег посе1, так как, например, лицо, нарушившее требование закона, которое оно не знало, но которое оно могло узнать, если бы о том позаботилось, по первой теории отвечает за неосторожность, а по второй — за умысел.

Другим признаком неосторожности, отличающим ее от невменяемых, а в особенности от случайных деяний, является возможность сознания учи­ненного и возможность предвидения последствия.

Для уразумения этого еще более важного условия неосторожности необходимо прежде всего иметь в виду неоднократно уже указанное поло­жение, что основой ответственности при неосторожной вине является не

самый факт незнания и непредвидения, а то поведение лица, та его дея­тельность, которой обусловливается последствие этого незнания и непред­видения, его неблагоразумие; поэтому человек, обращающийся неосто­рожно с заряженным ружьем, думая, что оно не заряжено, и причиняющий вред, отвечает не за то, что он не знал, что ружье заряжено, а за то, что он действовал без надлежащей внимательности, благодаря чему у него не оказалось необходимых в данном случае сведений. В силу этого большая степень знаний, даже их специальность, не всегда уменьшает шансы ответственности за неосторожность, а иногда даже увеличивает их, рас­ширяя круг предъявляемых действующему требований.

Но как же определить размер благоразумия, который мог бы служить основанием уголовной ответственности за неосторожность и вместе с тем быть признаком, отграничивающим ее от случая? Доктрина граждан­ского права, как старая, так и новая, держится в этом отношении объ­ективной мерки, установленной еще римским правом: это — мерка благоразумия расточительного отца семейства (<1Ш§еп8 ра1ег ГатШа$, Ми81еппапп), понимая под этим, разумеется, не одну общую и неизменную мерку благоразумия, во всех условиях и положениях действующего, но при данной юридической обстановке; степень благоразумия рачитель­ного отца семейства будет, конечно, иная, когда он только защищает свои права, или же когда он совершает действие, хотя и правомерное, но в то же время прямо или косвенно соприкасающееся с интересами дру­гих.

Возможно ли перенесение этого принципа и в уголовное право? Дей­ствительно, мы встречаем такую попытку даже у новых криминалистов, но с таким положением трудно согласиться не только потому, что эта мерка имеет только кажущуюся определенность, но и потому, что она не соответствует общим основаниям уголовной ответственности. Падая на личность, имея в виду данного индивидуума, она должна сообразоваться с его индивидуальными условиями, его трусливостью, ограниченностью, находчивостью и т.д. Только в одном случае суд при определении не­осторожной вины может отправляться от объективной мерки, когда осно­вой небрежности является отсутствие знаний, и в особенности, специаль­ных, требуемых той деятельностью или профессией, которой занимался виновный, так как тогда объем обязательных знаний, конечно, может быть определен по объективному масштабу.

В этом смысле определяет неосторожность и наше уголовное уложе­ние: виновный не предвидел преступного деяния (в смысле первой статьи), хотя мог или должен был оное предвидеть. В пояснение употребленного в определении двойственного признака "мог" и "должен" объяснительная записка указывает, что наказание за небрежность может быть назначаемо или исключительно ввиду отдельного акта, или по соображению отно­шения этого факта к специальной деятельности: лицо, неосторожно обра­щавшееся с заряженным ружьем, думая, что оно не заряжено, нака­зывается потому, что оно могло узнать об этом обстоятельстве; архитек­тор, у которого рухнул неправильно построенный свод, наказывается за то, что он, принимая руководство постройкой, должен был знать, как строят своды.

Если данное действие произвело несколько результатов, одинаково не предвиденных действовавшим, то для вменения учиненного в неосто­рожную вину необходимо доказать возможность предвидения по отноше­нию к каждому из этих результатов.

Положительно злая воля, выражающаяся в умысле, сама по себе представляет опасность для правового порядка, а потому проявивший таковую может иногда подлежать ответственности, хотя задуманное им и не было довершено; но иначе ставится вопрос о недостатке благоразумия, определяющем бытие неосторожной вины; сама по себе неосторожность не имеет никакого юридического значения; только сделавшись вредонос­ным или опасным деянием, она получает таковое; иногда только благо­даря этим последствиям мы можем даже определить и самое бытие такого неблагоразумия. Поэтому неосторожная вина получает наказуемый харак­тер только в том случае, когда она проявилась в действительном нару­шении требований или запретов закона, причем безразлично, будет ли таким проявлением самое преступное содеяние или неосторожными будут наступившие преступные результаты: кучер, пустивший лошадь в карьер и смявший прохожего, отвечает не за неосторожную езду, а за неосто­рожное причинение увечья или смерти, но только в том случае, если эти последствия действительно произошли. При этом, конечно, в тех случаях, когда виновному вменяются вызванные его неосторожностью последст­вия, каждый раз должна быть доказана причинная связь неблагоразумных действий и преступного последствия.

149.Это ограничение ответственности за неосторожную вину наводит и на другой, столь же важный практически вопрос: все ли типы преступ­ных, деяний допускают действенную форму виновности — умысел и не­осторожность?

С точки зрения охраны интересов, казалось бы, ответ должен быть утвердительный, так как всякий интерес может пострадать как от умышленного, так и от неосторожного деяния; но рассмотрение законода­тельных определений отдельных преступных деяний указывает нам целый ряд посягательств, которые, по их конструкции, исключают возможность неосторожного учинения. Конечно, точное определение этих деяний отно­сится к особенной части; но некоторые указания должны быть сделаны и при обрисовке общего учения о неосторожной вине.

Так, сюда относятся те деяния, при которых причинение вреда извест­ному интересу, даже его уничтожение, считается преступным и наказуе­мым только в том случае, когда оно сделано с особой, в законе указанной целью: как, например, поджог собственного имущества с целью получить страховую сумму; подделка метрического свидетельства с целью скрыть права состояния и т.д. Учинение подобных деяний по неосторожности, конечно, юридически немыслимо.

То же нужно сказать и относительно деяний, для состава которых хотя и не требуется специальная цель, но при которых преступность посяга­тельств на известный интерес обусловливается сознательностью дейст­вий, определяющих состав преступного деяния, как, например, обида, клевета, преступные захваты и т.д.

Наконец, к этой группе должны быть отнесены те деяния, самый спо­соб учинения которых предполагает наличность умышленности, таковы: подделка монеты, подлоги, бунт и т.п.

Таким образом, с точки зрения, нас интересующей, все преступные посягательства распадаются на две группы: одни, по их составу, всегда предполагают наличность умышленной вины, другие допускают учинение их и по умыслу, и по неосторожности.

В тех случаях, где наказуема и неосторожность, за исключением нару­шений, размер ответственности за неосторожные деяния должен быть меньшим, так как самонадеянность и беспечность не могут быть прирав­нены к злой воле, с ее разнообразными оттенками.

Наш Свод законов допускал наказуемость неосторожной вины в двух случаях: или на основании особых постановлений закона, или же по усмот­рению суда, согласно с обстоятельством дела и состоянием виновного; но Уложение о наказаниях 1845 г. изменило эту систему, и ст. 110 прямо говорит: "Строгость определенного в законе наказания за преступление, учиненное без намерения, увеличивается". Таким образом, по тексту зако­на, для наказуемости неосторожности было недостаточно, чтобы деяние вообще было запрещено и неосторожное совершение его было возможно, а был необходим специальный запрет неосторожных поступков как та­ковых.

Несколько иначе решал этот вопрос Устав о наказаниях. Статья 9 устава постановляла: "За проступки, совершенные без наме­рения, мировым судьям предоставляется делать виновным, смотря по об­стоятельствам, выговор, замечания и внушения. Более строгие наказания определяются за ненамеренные проступки только в следующих случаях:

1) когда сим уставом назначено наказание именно за неосторожность и

2) когда проступок состоит в неисполнении по небрежности какой-либо особой обязанности, возложенной законом".

Первая часть этой статьи не содержала никакого определения неосто­рожной вины, а давала мировому судье право привлекать к ответст­венности за всякий неосторожный поступок, причем, несмотря на то, что это постановление помещено в общей части, устав придавал ему характер специального проступка, нарушения гражданской обязанности быть вни­мательным, с самостоятельной санкцией.

Уголовное уложение приняло такую постановку вопроса, что тяжкие преступления наказываются лишь при наличности вины умышленной, т.е. деяния, учиненные по неосторожности, ни в коем случае не могут быть тяжкими преступлениями и, следовательно, наказываться смертной каз­нью, каторгой или поселением; преступления также по общему правилу предполагают наличность умысла; но могут быть, однако, и преступления, в силу особого указания закона представляющие проявление неосторож­ности, как, например, неосторожное лишение жизни, поджог; наконец, все проступки наказываются как при наличности умысла, так и при неосто­рожности, если только закон не сделал в этом отношении каких-либо исключений; там, где одно общее постановление объемлет и умыш­ленную, и неосторожную вину, различение их тю наказуемости будет вполне зависеть от усмотрения судьи.