Социальный (сословный) мезальянс

Это классический вид мезальянса, когда в брак вступают люди, семейства которых принадлежат социальным группам, находящимся на разных ступенях единой иерархии сословий. Патриции и плебеи, аристократы и актрисы, купцы и бесприданницы — вот примеры сословного мезальянса, и классические сюжеты памятников литературы и искусства, красноречиво говорят о драме, порождаемой таким неравенством. Однако ошибочно видеть страдательной стороной мезальянса только бедную инженю. Об этом в своих эпиграммах писал еще Марциал, римский поэт (ок. 40 — ок. 102 гг.).

Зачем я на жене богатой не женюсь?

Я выйти за жену богатую боюсь.

Всегда муж должен быть жене своей главою,

То будут завсегда равны между собою.^[231]

Однако не равенство положений в семье — равенство ценностей, которые несут с собой оба супруга, — вот ключевая материя в рассматриваемом контексте. Драма далеко не исчерпывается отношениями молодых супругов и их фамилий. Может быть, главными жертвами становятся дети таких брачных союзов. Различие социального положения их родителей исключает равную эффективность формируемых молодыми супругами каналов социальной коммуникации, которым предстоит замкнуться уже на собственном потомстве.

Словом, сословный мезальянс снижает значимость ценностей, транслируемых по одному из них, подавляет их внесемейным статусом другого супруга. Отсюда, и без того неизбежная, фильтрация транслируемых идеалов, образцов, норм поведения, мысли, веры, вкуса становится еще более жесткой. А значит, и социализация — более узкой и деформированной, «перекошенной». «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння»,— сказал Козьма Прутков. Вот только в отличие от быстро проходящей опухоли, человек, травмированный воздействием искусственно разбалансированных ценностей, уже не излечивается никакими снадобьями. Во всяком случае, преодоление деформирующих личность последствий подобной социализации потребует от него огромного труда. Но чаще по вине «закупорки» одних каналов коммуникации и непропорционально расширяемой пропускной способности других он остается социальным инвалидом на всю жизнь (вспомним Григория Мелехова). К тому же ему предстоит наносить неизлечимые травмы и собственным детям.

Не случайна (пусть подсознательная, стихийная) реакция социума на этот вид мезальянса. Отрицательное отношение к нему берет свое начало еще глубокой древности.

Так в Афинах свободнорожденному человеку противопоказан брак с рабами, вольноотпущенниками, метеками (выходцами из других общин, которые проживают в городе), наконец, с ремесленниками. Это связано с тем, что указанные категории лиц были ограничены в гражданских правах. Законным считался только брак между свободным гражданином и дочерью другого свободнорожденного. Если отец или мать не имели гражданских прав, то дети от такого брака считались незаконнорожденными и лишались гражданских прав.

Такое же положение сложилось и в Риме. Но здесь существовало еще одно сословие униженных — плебеи. Несмотря на то, все они были свободными гражданами, их браки с патрициями были запрещены и дети оставались незаконнорожденными[232]. Цицерон в своем сочинении «О государстве» пишет: «И вот, вследствие несправедливости децемвиров, внезапно начались сильные потрясения, и произошел полный государственный переворот. Ибо децемвиры, прибавив две таблицы несправедливых законов, бесчеловечным законом воспретили браки между плебеями и «отцами», хотя обыкновенно разрешаются даже браки с иноземцами»[233]. Лишь к 287 г. до н.э. относится разрешение этого конфликта сословий.

Подобные ограничения никуда не исчезают и в Средние века. Так, например, обычное (т.е. не фиксированное на бумаге) право германцев запрещало браки между представителями отдельных социальных слоев, особенно между рабами и свободными. Браки с рабами влекли за собой потерю свободы, простое сожительство с рабыней наказывалось штрафом в 15 солидов, со свободной — 45. По Капитулярию I к Салической Правде, женщина, вступившая в брак с рабом, объявлялась вне закона, ее имущество поступало в казну, родственники могли безнаказанно убить ее. Раб, женившийся на свободной, подвергался колесованию. Баварская Правда более терпимо относилась к таким бракам. Если женщина «не знала», что она вышла замуж за раба, она могла уйти от него.

В известной мере это отношение сохраняется вплоть до XX столетия (вспомним сюжеты популярных оперетт Кальмана). Да и сегодня брак между представителями полярных общественных сословий встречает массу препятствий, чинимых родственниками обеих сторон.

Разновидностью сословного мезальянса является морганатический брак, т.е. «брак лица высокопопоставленного с нижестоящею особой». Происхождение термина в точности неизвестно. Первоначально так назывался брак, переносивший на жену и детей не все права мужа и не все его состояние, а лишь ту его часть, которая входила в так называемый «утренний дар». С конца Средних веков правовые ограничения морганатического брака распространились на вторых супруг владетельных особ, чтобы дети от второго брака не нарушали прав детей от первого брака. Обычай разрешал морганатический брак лишь владетельным домам и высшему дворянству (в Пруссии — также низшему дворянству и королевским советникам).^[234]

Культурный мезальянс

«Ортодоксальный взгляд на общий процесс культурной эволюции, происходящей широким фронтом, считается слишком упрощенным. Согласно альтернативной точке зрения, <…> культурная эволюция <…> представляет собой продукт конкуренции между противостоящими одна другой социальными группами с различными культурами»^[235],— писалось еще в позапрошлом веке. Но хорошо, когда конкурируют носители разных, но признаваемых равными культур: филолог и офицер, врач и учитель. Куда хуже, когда сталкиваются ценности высшего образования с ценностями Людоедки Эллочки. Брак обладателя диплома высшей школы с плохо образованным партнером, способен вести к тому, что ценности первого будут обретать дополнительную значимость, ценности другого — снижаться, и это не сможет не сказаться на социализации потомства.

Впрочем, уже XX веку становится известен и другой вид конкуренции — культурного противостояния «физиков» и «лириков». В сущности, это противопоставление культуры технократов ценностям гуманитариев. В яркой литературной форме оно было зафиксировано в середине прошлого века, и вызвало широкую общественную дискуссию чуть ли не во всем мире. Принято считать, что в нашей стране начало ей положило стихотворение Бориса Слуцкого, которое было напечатано в «Литературной газете» в октябре 1959 года.

Что-то физики в почете.

Что-то лирики в загоне.

Дело не в сухом расчете,

дело в мировом законе…^[236]

Однако еще в мае того же года Чарльз Перси Сноу, английский писатель, ученый и государственный деятель, произнес в Кембридже знаменитую лекцию, озаглавленную «Две культуры»^[237]. При этом лорд Сноу был более точен, ибо говорил о «sciences» и «humanities», т.е. о естественных и гуманитарных науках.

Нет нужды говорить, что это и в самом деле разные культуры. Их носители читают разные книги, почитают разные ценности, говорят на разных языках. То, что составляет самый смысл жизни одних, часто кажется нелепицей в глазах носителя другой культуры. Так, философские истины ничего не говорят программисту, инженеру; свойственная же им склонность алгоритмизировать все — вызывает протест у философа. Что же касается достижений современной математики, теоретической физики — то они вообще становятся недоступными никому другому, кроме, может быть, самих открывателей. Во всяком случае, про теорию относительности в свое время говорилось, что ее понимают лишь несколько человек в мире.

Противостояние ценностей продолжает обостряться, и уже школьник (не без влияния тех, кто ответствен за его социализацию) решает, что ему будет нужно в жизни, а чем разрешается полностью пренебречь. Надо думать, что это тоже имеет свои последствия для социализации, ибо формирование «флюса» о котором говорил Прутков, складывается и в этом неравенстве каналов.

Заметим, что следствия далеко не столь безобидны, как это может показаться. Сегодня целые поколения тех, кто уже в средней школе (ради избавления от лишней работы ума) делает ставку на гуманитарные дисциплины, утрачивают вкус, да и способность к точному мышлению. Значительная же часть молодежи, (во имя того же) делающая другой выбор, — способность ориентироваться в сфере общих понятий о мире, обществе и человеке. Уже это ведет к «закупорке» социо-коммуникационных каналов, в результате чего нация (в лице одних) перестает понимать себя же (в лице других). Но дело не исчерпывается и этим.

Строго говоря, «технарей» среди гуманитариев ничуть не меньше, чем настоящих философов среди инженеров, физиков и математиков. Словом, все гораздо серьезней и глубже, ибо решающим фактором оказывается вовсе не выбор образовательных ориентиров. Настоящая культура и гибкость мышления воспитываются тяжелым трудом,— механистическое же сознание, подобно сорняку, рождается само и не требует никакого ухода. Но только подлинная культура мысли способна видеть единство в противоречиях и разрешать их не одним насильственным путем, лишь ей дано наладить действенную коммуникацию в обществе. Господство же механистического менталитета и неспособность к диалектике порождают слишком упрощенный подход к человеческим ценностям даже у многих представителей социальных наук, не говоря уже о представлениях тех, кто оказывается у рулей управления, не коснувшись даже самых основ гуманитарии. Все эти ценности сводятся к двум — положительным и отрицательным, в то время как сам человек во взглядах многих уподобляется крысе с вживленными в мозг электродами. «Клавиша удовольствия» и «клавиша боли» — вот единственный инструментарий общественного развития для тех, кто видит простое «бла-бла-бла» во всем, что не укладывается в их образ мысли. (К слову, и в объяснении механизмов социализации человека долгое время господствовал подход, согласно которому она обеспечивается психологическим механизмом, работающим на основе сформулированного З.Фрейдом принципа «удовольствия—страдания» и приводится в действие с помощью вознаграждений и наказаний.)

Уже в античности — вспомним приводившееся здесь свидетельство Фукидида — сторонники одних политических идеалов предпочитали уничтожение своих противников стремлению понять их образ мысли и их ценности. В Средние века это вело к таким же кровавым расправам над всеми видами инаковерия. Так, крестоносцы четвертого похода штурмовали Константинополь отнюдь не только ради наживы: «греки» давно уже стали для католического Запада ненавистным символом такой же чужой системы ценностей, как и вера тех, в чьих руках находился Иерусалим. Варфоломеевские ночи Нового времени (если считать его от начала Реформации), якобинский террор Великой Французской революции, «белый» и «красный» террор русской… (ряд можно множить и множить) — это попытка все того же хирургического решения вечного спора о ценностях.

Таким образом, вкратце подытоживая, можно утверждать, что и в этом аспекте здоровые каналы коммуникации — это не только социальное (и нравственное) здоровье потомства, но и жизнеспособность всего социума. Поэтому в негативном отношении к культурному мезальянсу проявляется все та же стихийная «социальная гигиена».

Этнический мезальянс

Как правило, это разновидность предыдущей формы, поскольку национальные особенности обусловлены прежде всего культурными отличиями. Однако высказывается мнение о том, что здесь действуют этнобиологические факторы. В прошлом веке появляется так называемая «теория группового отбора». Ее автором принято считать Уильяма Д.Гамильтона, однако история ее возникновения началась гораздо раньше появления его математических моделей. Еще Дарвин пришел мысли о том, что отбор действует не на уровне отдельных особей, а на уровне родственных групп. К этому его подтолкнули наблюдения за социальными насекомыми. Известно, например, что у муравьев, пчел и термитов есть касты работников, не оставляющих потомства. Отбор на уровне индивидуумов не мог привести к возникновению таких каст.

Дарвин же объяснял удивительный факт распространения в популяции альтруистических признаков, невыгодных «в частной жизни», действием группового отбора: альтруистические группы получали преимущества над группами, состоящими из эгоистов, и становились более многочисленными, распространяя тем самым и, как сказали бы сегодня, «ген альтруизма».

В 50—60 гг. прошлого столетия разгорелась дискуссия между сторонниками и противниками группового отбора. Победа была одержана вторыми, но сейчас к этому вопросу возвращаются. Однозначного ответа по сию пору нет, но все же данные, свидетельствующие о том, что отбор не замыкается уровнем индивидов, множатся. Поэтому сегодня имеет смысл говорить о многоуровневом отборе (термин Д.С. Уилсона^[238]): какие-то гены распространяются в популяции за счет отбора на уровне индивидов, другие — за счет отбора на уровне групп.

Действие группового отбора прослеживается и в нашем социуме. Процент смешанных браков между ирландцами и англичанами в Ольстере еще недавно был практически нулевой, несмотря на то, что это два народа, давно живших в одном государстве и тесно соседствующих друг с другом. До 60-х годов в Америке практически не было смешанных браков между черными и белыми, и это несмотря на то, что и черные и белые американцы, каждые в отдельности, представляют собой смесь многих разных народов и живут бок о бок не менее двух веков. Более близкие для нас примеры говорят о том же. Так, русские в Риге составляют до половины населения, город говорит по-русски, и тем не менее смешанных браков гораздо меньше половины, как должно бы было быть, если бы разные народы на деле представляли собой один и тот же вид в строгих научных терминах. То же во всех других бывших республиках СССР: ни с казахами, ни с грузинами, ни с кем-либо другим не было и близко такого процента смешанных браков, какой следовало бы ожидать при столь тесном контакте и свободном скрещивании в пределах одного вида. Очевидно, что культурные, религиозные, языковые, экономические, политические и прочие различия между этносами целиком или отчасти делают смешанные браки нежелательными. При этом далеко неочевидны биологические последствия запрета на них^[239].

Но все же нельзя бросаться и в другую крайность — объяснять отличия только групповым отбором, действием этнобиологических факторов. Эксцессы расистских взглядов, эволюция которых может быть прослежена от уже приводившихся здесь высказываний Аристотеля о тех, кому «с самого часа рождения» назначена та или иная участь, через испанских конкистадоров, вдруг озаботивших себя предположением наличия души у их жертв, к газовым камерам и расстрельным рвам времен Второй Мировой войны, никогда не смогут быть объяснены объективными особенностями человеческой генетики. Культурные же отличия позволяют объединить действие биологических и социальных начал.

Таким образом, можно заключить: только взаимодействие и взаимный переход друг в друга биологических и культурных факторов способны породить комплиментарное отношение к одним (возможно и такое) и неприятие других этносов.

Поэтому отношение к этническому мезальянсу в обществе — это не «пережиток» неразвитого сознания (хотя, конечно, и он тоже), но все та же сохраняющаяся с древнейших времен форма социальной «гигиены», способ сохранения и развития собственных ценностей, хотя бы и в ущерб другим.

Возрастной мезальянс

Как правило, это брак между привлекательной женщиной и пожилым обладателем высокого статуса. Противоположное встречается сравнительно реже.

Возможно, это самая безобидная форма мезальянса. Здесь для одного брачного партнера социальный статус, как правило, сохраняется. Личная репутация, если речь идет о мужчине-обладателе высокого статуса, как правило же, не страдает. Иногда (в каких-то своих узких кругах) он даже на время возрастает, ибо в мужской среде молодая жена — это предмет гордости. Для другой стороны брачного союза рост социального статуса сопровождается заметным снижением личного, ибо страдает репутация.

Негативное отношение социума возникает там, где возрастная разница переходит черту, разделяющую поколения; в подкритической зоне оценка брачного союза, по преимуществу, нейтральна. Это вызвано тем, что еще в первобытном обществе рождается запрет на соитие родителей и детей. Такая связь исключается в первую очередь, и со временем, даже непроизвольная, она становится в общественном сознании родом преступления, за которое должен расплачиваться не только непосредственный виновник.

Унаследованные нами древние запреты и сегодня вызывают негативную реакцию социума.

Кажущаяся безобидность возрастного мезальянса иллюзорна. Снижение личной репутации одной из сторон брачного союза бросает тень на образуемую семью в целом, что может привести к снижению ее социального статуса.

Возрастной мезальянс воспринимается особенно негативно там, где младшим (во всех отношениях) партнером становится мужчина. Компрометируя женщину, он в еще большей степени компрометирует ее партнера. В этом случае страдает статус образуемой ими семьи.

В любом случае снижение личной репутации одного из супругов ограничивает возможности включения ребенка в систему социальных связей, которые замыкаются на обладателе статусной позиции, что, в свою очередь, сокращает общий потенциал каналов социальной коммуникации. Опасность возрастного мезальянса состоит так же и в том, что (вызванный понятными причинами) ранний уход из жизни способен пресечь включение не завершившего начальную социализацию молодого человека в систему социальных связей его статусного родителя.

Следствия мезальянса

А.В.Мудрик, всесторонне анализируя социализацию, считает необходимым остановиться также и на том ее аспекте, в котором человек становится ее жертвой. В ряду причин им выделяются нездоровье родителей, их пьянство, беспорядочный образ жизни, эмоциональная тупость, игнорирование ребенка и его заброшенность и т.п.[240], словом, факторы, характеризующие психическую, социальную, эмоциональную, наконец нравственную неадекватность ключевых агентов первичной социализации. По этим причинам около 25% семей в нашей стране не в состоянии позитивно социализировать детей, а до 15% формируют правонарушителей[241]. Однако, при безусловной правильности этих выводов, необходимо выделить и рассматриваемые здесь причины, ибо ребенок может становиться жертвой социализации даже при абсолютной безупречности всех параметров его семьи, за исключением одного — равенства коммуникационных каналов.

Все формы мезальянса влекут за собой дисбаланс их «пропускной способности». Но дело не только в сословных, этнических и общекультурных ценностях, известная часть которых, во имя торжества других, блокируется ими. В любой, в том числе и в «культуре в культуре» есть ценности «мужского» ряда и ценности «женского». Как правило, они могут быть переданы входящему в жизнь человеку только своим полом.

Не спится, няня: здесь так душно!

Открой окно да сядь ко мне.

<…>

Поговорим о старине.

<…>

Про ваши старые года:

Была ты влюблена тогда?

<…>

И между тем луна сияла

И томным светом озаряла

Татьяны бледные красы,

И распущенные власы,

И капли слез, и на скамейке

Пред героиней молодой,

С платком на голове седой,

Старушку в длинной телогрейке…[242]

Точно так же есть и свои ценности возраста, которые не могут быть переданы давно вышедшим из него человеком. Согласимся,

…плаксивый школьник с книжкой сумкой,

С лицом румяным, нехотя, улиткой

Ползущий в школу,

едва ли может быть понят «тощим Панталоне»:

…В очках, в туфлях, у пояса — кошель,

В штанах, что с юности берег, широких

Для ног иссохших; мужественный голос

Сменяется опять дискантом детским:

Пищит, как флейта... А последний акт,

Конец всей этой странной, сложной пьесы —

Второе детство, полузабытье:

Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего^[243].

В значительной части специфические ценности пола и возраста одинаковы для всех и могут рассматриваться как общечеловеческие. Однако складывающийся дисбаланс влияния неравноправных сторон брачного союза ведет к тому, что вместе с ценностями чужого этноса встречают препятствия к усвоению и «общеобязательные» из числа тех, которые несет с собою другой коммуникатор. Чрезмерное доминирование одного статуса влечет за собой непропорциональное повышение значимости одного ряда ценностей и норм и снижение другого. Поэтому опасность состоит не столько в противодействии влиянию элементов чужой культуры, сколько в неприятии многого из того, что является жизненно важным в составе своей собственной.

Значимых различий в выборе ценностей мужчинами и женщинами немного, но различия эти весьма показательны. Так, мужчины чаще женщин выбирают «законность», «порядок», «профессионализм», «успех», «достаток», и ряд других подобных ценностей; в то время как женщины чаще мужчин выбирают «мир», «духовность», «любовь», «дом», «согласие» и другие типично «женские» материи. У женщин гораздо более высокие ранговые места занимают цели, связанные с семьей и с детьми, у мужчин на первый план выходят цели, связанные с их самореализацией во внешнем мире.

Помимо этого, в каждой культуре существуют еще и гендерные картины мира, «совокупность представлений, составляющих такое видение человеком реальности, где вещи, свойства и отношения категоризуются при помощи бинарных оппозиций, стороны которых ассоциируются с мужским или женским началом»^[244]. При этом женская система ценностей, как правило, ориентирована на сохранение существующих идеалов и норм, мужская — на преобразование действительности и неограниченную экспансию своих ценностей.

Между тем нормальное формирование коммуниканта может быть обеспечено только гармонией «мужского» и «женского» начал. Нарушение же гармонии, как уже было сказано, подрывает возможности воспроизводства самого социума. Не случайно, по мнению Т.Парсонса, задача школы в процессе социализации человека состоит, кроме прочего, в освобождении ребенка от излишней эмоциональной привязанности к семье и интернализации общественных ценностей и норм на более высоком, чем в семье, уровне.

В завершение следует сказать, что в настоящее время мезальянс становится серьезной проблемой психиатрии. У пациентов, обратившихся за психотерапевтической помощью, выявляются разного рода психические и поведенческие расстройства: неврозы, алкогольная зависимость, аффективные расстройства, расстройства личности (психопатии), шизофрения и бредовые расстройства, органическое поражение. При этом отмечается, что психотерапия любого варианта мезальянса – это тяжелый и длительный процесс^[245].

Полная и неполная семья.

Критерий полноты семьи, как представляется автору, может быть установлен только из одного — ее способности обеспечить полноценное физическое, психическое, социальное, эмоциональное и нравственное развитие ребенка.

В этом смысле полной может быть только та, которая объединяет три поколения. Во многом слепая, рождаемая одним чувством, материнская любовь, равно как идущая исключительно от абстрактной рассудочности отцовская строгость, способны испортить ребенка. Впервые сталкивающиеся с воспитанием маленького человека, и мать, и отец совершают много ошибок. Никакое абстрактное знание не способно избавить от них, лишь

«опыт, сын ошибок трудных»

способен исправить, а во многих случаях и предотвратить их. Но, как правило, это становится реальностью только в третьем поколении. Это значит, что и дед и бабушка столь же необходимы для ребенка, сколь отец и мать. Только там, где любовь и строгость соединяются с житейской мудростью и многое испытавшим сердцем, воспитание может стать гармоничным.