Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше (лат.). - Ред 6 страница

Сюда же может быть отнесена дисциплинарная власть, обусловленная поддержа­нием порядка в известных собраниях или помещениях. Ее возникновение опреде­ляется необходимостью принятия мер быстрых, дающих возможность прекратить на­чинающиеся беспорядки, волнения: она всегда имеет в виду не лицо, а известные дей­ствия.

Из представителей этой группы можно указать, например, на власть председа­тельствующего на суде. Все находящиеся в заседаниях обязаны строго соблюдать правила благопристойности, порядка и тишиньГ, беспрекословно повинуясь в этом отношении распо­ряжениям председателя. Виновный в нарушении этих правил может быть удален или выведен из зала или же подвергнут задержанию на срок не свыше 24 часов, а если нельзя различить виновных, то из зала может быть удалена и вся публика.

В тех случаях, когда нарушение порядка в заседаниях имеет характер преступный или заключает в себе, например, нанесение оскорбления частным лицам, принятие мер дисцип­линарных отнюдь не исключает ответственности виновного по общим уголовным законам.

Своеобразную дисциплинарную власть имеют над своими членами артели, т.е. общества, составленные для отправления служб, работ или промыслов, силам одного человека несоразмерных; размеры и формы проявления этой власти определяются уставами от­дельных артелей, а самая ответственность может быть назначаема не только за иму­щественный вред, причиненный артели неисполнением ее членами своих обязанностей, но и за нерадение и дурное поведение.

21. Наконец, особый вид дисциплинарной власти составляет право отдельных частных лиц подвергать взысканиям за известные нарушения лиц, находящихся по отношению к ним в состоянии подчиненности вследствие особых государственных или общественных условий. С наиболее широким объемом выделялась из этой группы властей патримониальная власть помещика над своими крепостными, исчезнувшая у нас только с положением 1861 г. Эта власть по самому закону была прямой заместительницей власти государственной, облеченной весьма обширной карательной властью.

Другой вид дисциплинарной власти этой группы составляет власть хозяина над прислугой и работниками, в особенности над прислугой в тесном смысле, т.е. над лицами, прожи­вающими совместно с нанимателем и притом не только для исполнения работ по хозяйству и домоводству, но и для личных услуг.

Прислуга проживает у нанимателя, в силу чего последний, как охранитель порядка и спокойствия в доме, по необходимости должен иметь известную власть для этой охраны, а потому необходимые меры, принятые против буйства, проявления распутства, пьянства прислуги в доме хозяина, как осуществление естественно принадлежащего ему дисциплинар­ного права, должны быть признаваемы ненаказуемыми. Вместе с тем нельзя забывать, что более или менее рачительное исполнение прислугой хозяйских поручений прямо и непосредственно отражается на имущественных интересах последнего и что он в то же время отвечает перед другими за имущественный ущерб, причиненный его слугами и работниками, а потому такая обязанность отвечать за прислугу естественно должна вызывать и право надзора за действиями прислуги.

22. Столь же важным представляется вопрос о взаимных отношениях и границы неправды гражданской и уголовной.

Неплатеж должником долга или процентов в установленный срок, неисполнение арендатором договора, невыполнение воли умершего относительно оставшегося после него имущества, выраженной в сделанном им завещании, и т.п., так же, как и тайное взятие чужой вещи, убийство или поджог, заключают в себя неисполнение велений авторитетной воли, регулирующих отношения граждан, являются посягательствами на интересы, охра­няемые нормами, хотя тем не менее мы относим их совершенно к различным категориям правонарушений, различая их по их последствиям и по их юридической конструкции.

Но вместе с тем грань, отделяющая даже в современной юридической жизни эти два вида неправды, представляется весьма тонкой и иногда даже едва уловимой; таково, например, различие между обманом гражданским и обманом уголовно наказуемым, между самоуправством гражданским и уголовным. В тех случаях, когда одно и то же юридическое событие, кража, поджог, увечье являются производящим фактором и неправды гражданской и неправды уголовной, каких-либо второстепенных условий, часто даже процессуальных, достаточно, чтобы придать всему событию характер неправды или исключительно гражданской, или исключительно уголовной.

Еще более тесную связь между обоими видами неправды мы встречаем в древнейшие эпохи права¹. С одной стороны, те посягательства, которым мы ныне придаем бесспорное значение преступных деяний и даже преступлений, являлись с обликом, свойственным ныне неправде гражданской, с обликом частного вреда. На первом плане стоял ущерб, причи­ненный лицу, непосредственно пострадавшему от деяния, или отразившийся на интересах его близких, его сородичей. Только мало-помалу развивалось понятие о том, что за пострадав­шим стоит общество, властно определяющее взаимные отношения отдельных граждан, га­рантирующее отдельному лицу неприкосновенность его благ и интересов, требующее от каждого подчинения своим запретам, что поэтому за конкретным вредом, причиненным пре­ступным деянием лицу, стоит идеальный вред, причиненный общественному миру и порядку.

С другой стороны, по своим последствиям неправда, ныне почитаемая бесспорно гражданской, являлась с несомненным уголовным характером: должник, оказавшийся без всякого злого умысла несостоятельным к уплате, отдавался в полную власть кредитора, мог даже подвергнуться "рассечению на части", как и тяжкий преступник. В законах устанавливались уголовные наказания за неисправность, забывчивость при исполнении сделок и договоров.

Трудность отграничения привела даже некоторых писателей к тому выводу, что между обоими видами неправды нет в действительности границ, или, другими словами, что эти границы нужно искать не в идее или понятии, а только в указаниях действующего права. "Точное теоретическое разграничение, - говорит А. Кистяковский (№ 114), - между гражданской и уголовной неправдой в смысле общего понятия, а не в смысле отдельных преступлений или отдельных конкретных случаев не вызывается необходимостью и в конце концов невозможно".

Такая отсылка к положительному праву не только оставляет без всякой помощи законодателя, долженствующего установить границы уголовной неправды, но не дает руководящего начала и суду в наиболее затруднительных случаях, при установлении, например, границ гражданского и уголовного обманов.

Между тем простое сопоставление отдельных случаев обоих видов неправды сейчас же укажет нам, что различие между ними отнюдь нельзя признавать случайным и формальным, выражающимся в различии подсудности и порядка разбора; оно лежит в условиях и отчасти содержании этих видов неправды.

Ответственность уголовная стоит главным образом в зависимости от характера и свойств проявленной преступной воли, ответственность гражданская - от размера причиненного вреда и ущерба; оттого наказуемость, например умышленного поджога и неосторожного причинения пожара обитаемого дома, представляет такое громадное различие, как при­менение каторги и ареста, а ответственность гражданская за вред, от разрушения здания

¹ Ср. указания по нашему праву Чебышева-Дмитриева о преступном действии по русскому допетровскому праву, 1862, с. 78 и след. В обычном праве кавказских горцев и ныне не существует различия уголовных и гражданских посягательств: всякое преступное деяние рассматривается как посягательство на материальные интересы потерпевшего, а потому всякое уголовное дело может оканчиваться примирением.

происшедший, остается неизменной, и, наоборот, покушение на умышленный поджог, хотя бы виновный был захвачен прежде, чем началось повреждение дома, наказывается почти так же, как и поджог оконченный, а между тем, с точки зрения гражданской, такое безрезультатное покушение даже вовсе не может быть основанием иска.

В случае учинения преступного деяния несколькими лицами совместно, каждый из них понесет положенное в законе наказание полностью, но ответственность гражданская за вред, от такого деяния происшедший, распределяется по частям между ними равномерно.

В делах уголовных каждый несет ответственность только сам за себя, а в вознаграждении вреда могут отвечать и другие лица, и притом не только соучастники в случае несостоятельности одного из них к уплате своей части, но и лица, совершенно учиненному посягательству непричастные, как хозяева за слуг, предприниматели за своих агентов, родители за детей, даже наследники за наследодателя.

Неправда гражданская влечет только материальные, имущественные последствия - вос­становление нарушенного владения, возвращение вещи, уплату расходов; неправда уго­ловная влечет по преимуществу лишение личных благ или возможности пользоваться ими.

Уголовная ответственность назначается, за ничтожными исключениями, в интересах общественных, гражданская - в интересах частных.

Наконец, наказание отличается от вознаграждения за вред не только в своих прояв­лениях, в различии благ виновного, им порождаемых, но и в самих целях, им преследуемых: гражданское вознаграждение стремится только к удовлетворению потерпевшего, к устранению материального вреда, наказание является одним из средств, которые служат государству для осуществления его основной цели - общественного развития.

23. Столь существенные черты различия привели со своей стороны доктрину к попытке рассматривать оба вида неправды как принципиально различные понятия, причем, впрочем, признаки деления ставились крайне разнообразно, так что, не вдаваясь в подробное рассмотрение всех отдельных теорий, я ограничусь только указанием главнейших из них.

Все теории принципиальное различие уголовной и гражданской неправд сводят обычно к трем группам: субъективной, объективной и смешанной.

Теория субъективная, первая, поставившая этот вопрос на общую теоретическую почву, была последовательно проведена Гегелем в его Философии права 1821 г., а затем в учебниках уголовного права, в особенности его немецкими последователями - Кестлином и Бернером¹. Субъективная теория ищет различия неправд в отношении субъекта пося­гательства к праву. Гражданская неправда есть неправда несознательная (ипЬегап§епе!> ШгесЫ), а неправда уголовная - сознательная. Воля в неправде гражданской или не сознает совершаемого ею нарушения права, или, по крайней мере, скрывает это перед собой, а потому восстановление права возможно даже тем, что заблудившемуся будет объяснено его заблуждение, что он будет убежден в необходимости исполнить должное требование, возвратить взятый предмет и т.д.

Теория объективная ищет различия в том, на что посягает виновный.

Так, проф. Спасович (ст. 4) говорит: "Преступления гражданские суть нарушения прав чьих-либо частных, поставленных в полную зависимость от частного произвола, нарушения, которые только рождают обязанность вознаградить владельца права, но не касаются общественного быта. Общество охраняет права частные лишь настолько, насколько требует этого сам владелец. Преступления уголовные, или, иначе, общественные, суть нарушения учреждений, установленных в интересах общественного порядка и признаваемых необхо­димыми условиями общежития"².

¹ Из русских криминалистов - Максимович (Речь об уголовных наказаниях в России, 1853, § 5) и в особенности Власьев (О вменении по началам теории и древнего русского права, 1860, с. 40 и след.); этого же воззрения держался я в моем исследовании "О повторении преступлений", 1867, с. 19.

² Впрочем, в другом месте своего учебника (с. 63) проф. Спасович ставит иную границу этих понятий: "Есть правонарушения, в которых главный элемент составляет внешняя их сторона и центр тяжести лежит в материальном, причиненном Ими ущербе... есть пра­вонарушения, которых главный элемент заключается не в материальном вреде, а в проглядывающей в действии злой воле, так что в ней собственно лежит центр тяжести преступления. Они не могут быть покрыты одним вознаграждением".

"Ближайшими причинами или условиями права, - говорит Н. Неклюдов, - являются внешние предметы и отношения людей между собой по поводу этих последних... Неправда есть правонарушение, т.е. посягательство на то или другое из правовых условий. Уголовная неправда, или преступление, есть посягательство, направленное на самый объект права, на самого конкретного представителя его, так сказать, на самый корпус права, все равно, личный или вещный... Гражданская неправда есть посягательство на установившиеся между людьми отношения по поводу каких-либо объектов прав, личных или вещных, но не посягательство на самые объекты непосредственно... Полицейская неправда не заключает в себе никакого правонарушения, а только возможность его... возможность вредных или невыгодных последствий, как для объектов прав т согроге¹, так и для существующих по поводу их отношений".

К этой же группе должны быть отнесены попытки различать уголовную неправду, как посягательство на объективно существующий правовой порядок, и гражданскую, как пося­гательство на имущественные управомочия, безусловно подчиненные свободному распоряже­нию ими индивидуальной воли, попытки характеризовать первую как непосредственное посягательство на право, а вторую - как посредственное, учиняемое путем посягательства на чье-либо субъективное право.

Наконец, группа смешанных теорий ищет основания принципиального различия неправд в обстановке самого посягательства, признавая при этом не одно, а несколько подобных оснований.

Ближайшее рассмотрение всех этих попыток приводит к тому убеждению, что указанные признаки могут быть основой видовых, а не родовых отличий, могут послужить к уста­новлению различных элементов неправды, а не к признанию принципиального различия неправд.

Для доказательства этого необходимо, однако, точнее обозначить область общего понятия неправды.

Говоря об отношениях неправды гражданской и уголовной, мы должны иметь в виду только случаи посягательства на норму в ее реальном бытии, неисполнение велений права.

Неправда в родовом своем понятии непременно предполагает виновное посягатель­ство на норму, неисполнение требования права тем, к кому оно обращается, тем, кото­рый может выполнить, но сознательно или по небрежности не выполняет это требо­вание.

При такой характеристике неправды в родовом ее значении, конечно, трудно подыскать принципиальное различие гражданской и уголовной неправды в субъективных условиях вины. И жизнь, да и закон несомненно знают вполне сознательную, хотя и гражданскую, неправду. С другой стороны, мы не можем характеризовать неправду уголовную как неправду исключительно сознательную, как скоро к ней мы относим и неосторожные деяния, характеризуемые отсутствием сознания, невнимательностью, легкомыслием, а вместе с тем мы не можем себе представить и в ближайшем будущем, чтобы кодексы отказались от уголовной наказуемости неосторожности и ограничились бы в случаях этого рода только взысканием вреда. Наконец, указание на то, что в гражданской неправде исключительное значение имеет внешняя сторона, а в уголовной - внутренняя, оттенки вины, также не может иметь решающего значения, так как в гражданском кодексе мы встречаемся с постановлениями о злостном нарушении прав, а в группе преступных деяний мы можем отыскать такие, в которых преобладает элемент вреда, а не свойство вины: для мирового судьи, назначающего пеню за курение в недозволенном месте, безразлично, закурил ли виновный папиросу умышленно или по небрежности.

Также трудно построить различие на противоположении посягательств на отношения и посягательств на самый корпус права. Не говоря уже о неясности этой попытки с точки зрения общего учения о праве и его элементах, она также не применима к тому объему уголовной и гражданской неправды, который мы застаем в современных законодательствах. Уголовная неправда, говорит защитник этой доктрины, есть посягательство на вещи, существующие сами по себе осязательно, однако мы знаем, что вовлечение в невыгодную сделку составляет преступное деяние, равно как и принуждение отказаться от какого-либо права.

Еще менее можно искать принципиального различия неправд в условиях посягательства.

¹ В полном составе (лат.). - Ред

Конечно, большинство преступных деяний предполагает активное вторжение в сферу охра­ненных прав, но существование преступного бездействия устраняет возможность придавать этому признаку принципиальное значение. Наконец, можем ли мы говорить, что преступное деяние есть неправда абсолютная, когда все кодексы знают разнообразные учения о причинах, уничтожающих преступность, вроде необходимой обороны, крайней необходи­мости и т.п.

24. Эти соображения и побудили современную доктрину отказаться от попытки принципиально различать оба вида неправд, а вынудили ее поставить иное положение: что неправда едина и что то, что мы называем неправдой уголовной и гражданской, составляет только различные моменты или стороны одного и того же правонарушающего посяга­тельства.

Всякая неправда, как посягательство на правовую норму, заключает в себе уголовный момент, т.е. виновное посягательство на охраненный правом интерес, неисполнение велений права может вызвать применение карательного права государства; но, как было уже указано выше, не всякая уголовная неправда вызывает такое применение, не всякая" неправда наказуема: для этого необходимо известное нарастание вреда и опасности, известное значение неправды для общественного порядка и спокойствия. Такое посягательство может иногда не затрагивать ничьих материальных имущественных интересов, может соп­ровождаться вредом идеальным, или хотя и реальным, но не имеющим имущественного характера, или же такое посягательство сопровождается, прямо или косвенно, разрушением или повреждением имущества или имущественного интереса, сопровождается ущербом или убытком. Этот момент посягательства и составляет неправду гражданскую, и подобно тому, как уголовный момент требует устранения и возмещения ущерба наказанием, так гражданский требует или восстановления нарушенного права, или уплаты вреда и убытков. С этой точки зрения неправда гражданская не есть новый род неправды, а только ее момент; она или конкурирует с наказуемой неправдой, или конкурирует с неправдой уголовной, но не наказуемой.

Если в неправде заключается как наказуемое посягательство на норму в ее реальном бытии, так и причинение имущественного ущерба, то мы имеем сложную неправду, заключающую в себе и уголовно наказуемую, и гражданскую неправду, таковы, например, случаи кражи, поджога; если неправда заключает в себе только наказуемое посягательство на норму без имущественного ущерба, то мы говорим о неправде чисто уголовной -богохуление, покушение на убийство; наконец, если в посягательстве, имеющем имущест­венный характер, момент уголовный признается маловажным, ненаказуемым, то деяние будет исключительно неправдой гражданской, как, например, неосторожное повреждение вещей, неплатеж долга и т.п.

Далее, так как граница между неправдой уголовно наказуемой и уголовно безразличной изменяется исторически, зависит от культурных условий данного народа, то понятно, что и границы, отделяющие неправду сложную, т.е. заключающую в себе и момент наказуемой неправды, и момент гражданский, от неправды чисто гражданской, определяются также исторически¹.

' Так же, по моему мнению, конструируется отношение неправд уголовной и гражданской к другим видам неправд - процессуальной и даже дисциплинарной, поскольку последняя совмещает в себе нарушение норм права, а не норм нравственности или требований добрых нравов и общепринятого житейского обихода. Особеьность интересов процесса или известного единения людей, образовавшегося в силу родства, единства религии, занятий, обязанностей и т.д., интересов, нарушаемых каким-либо посягательством на охраняющую их правовую норму, вызывая последствия карательно-процессуальные или дисциплинар­ные, создает особый момент этого рода посягательства или особую их сторону, но не образует особого, принципиально отличного от уголовно наказуемого рода неправды. Если в нарушении заключается неправда уголовно наказуемая, гражданская и дисциплинарная, то мы имеем неправду смешанную; если первые два момента отсутствуют, то мы имеем неправду исключительно дисциплинарную и т.д.

§ 3. Виды уголовно наказуемой неправды

25. Уголовно наказуемая неправда составляет только вид преступного посягательства на юридические нормы. Но рассматривая в современных кодексах область деяний, запрещенных под страхом наказания, мы найдем между ними крайнее разнообразие как по размеру определяемого за них наказания, так и по их юридической структуре; по тому отношению, в котором они стоят к охраняемым интересам, по самой природе этих ин­тересов, даже по тем условиям, при наличности которых к этим пося­гательствам применяется наказание.

Конечно, разнообразие преступных деяний дает множество признаков, могущих служить основой их классификации; но в дальнейшем изложении я остановлюсь только на тех делениях, которые имеют значение в тео­ретическом или практическом отношении, сводя их к трем группам: по содержанию деяний, по их наказуемости и по условиям уголовного пре­следования.

В первой группе первое место занимает попытка различения уголовных преступлений и полицейских нарушений, попытка, придававшая иногда полицейской неправде значение самостоятельного рода неправды, почему многие немецкие писатели, а за ними и наши даже делили неправду во­обще на три типа: уголовную, гражданскую и полицейскую, причем на этом принципиальном различии неправд строился ряд выводов по отно­шению к конструкции отдельных учений общей части уголовного права, в особенности учения о неосторожной вине, о покушении, соучастии и т.д. Эта доктрина имела свое выражение и в законодательствах, например, в немецких партикулярных кодексах начала прошлого столетия, а равно -и в нашем уложении 1845 г. Но ныне в доктрине это деление отошло на второй план, а вместе с тем за признанием его практической несущест­венности исключено из новых кодексов, и в том числе и из нашего дейст­вующего уложения.

Основания для такого принципиального разделения неправды уголовной и полицейской указываются весьма различные. Неправда уголовная, го­ворят сторонники этого деления, есть неправда материальная, неправда полицейская - формальная, сходная в этом отношении с неправдой граж­данской: там, где речь идет об убийстве, поджоге, изнасиловании и т.п., существенным моментом, определяющим преступность и наказуемость, является преступная воля; мы не только резко различаем по наказуемости убийство умышленное и неосторожное, но и в умышленном существенно оттеняем запальчивость и хладнокровие, различаем мотивы, руководив­шие убийцей: корысть и ревность, отплата за нанесенное оскорбление, все это является условиями, влияющими на меру ответственности; но можем ли мы представить себе, чтобы судья, определяющий наказание за ку­рение в недозволенном месте или за неочистку хозяином дома выгребной ямы, занялся исследованием того, было ли это нарушение выражением злой воли или простой небрежности, а тем более остановился бы на уста­новлении оттенков умысла, мотивов. Далее, в уголовных преступлениях наказания падают на личность виновного и притом на важнейшие из благ личности, каковы, например, жизнь, свобода, правоспособность, а нака-

зания полицейские главным образом состоят из денежных взысканий или из маловажных ограничений свободы; поэтому, налагая большинство уго­ловных наказаний, государство не только заботится об интересах общест­венных, но пытается воздействовать и на личность преступника, но каки­ми пенитенциарными целями может задаваться оно, назначая 5 или 10 руб. пени или сажая на 3 или 5 дней под арест? Воспрещения закона, относящиеся к убийству, подделке монеты, изнасилованию, одинаково распространяются на все части государства, равным образом действуют и в городах, и в селах; мало того, большая часть таких велений имеет меж­дународное значение, потому что охрана-важнейших благ личности уста-новляется одинаково всеми европейскими кодексами; но можно ли то же сказать о нормах полицейских? Правила надзора за благочинием и по­рядком, конечно, зависят от места, к которому они относятся: нельзя себе представить одинаковые правила о соблюдении чистоты на улицах для Петербурга и какой-либо деревни. Наконец, поджог, убийство в основных условиях своего состава остаются ныне теми же, какими их знало уло­жение царя Алексея Михайловича; а как много раз изменялись в какие-нибудь двадцать пять лет нарушения правил акцизных или благоуст­ройства; общая сумма уголовных преступлений остается в кодексах почти неизменной, а число полицейских нарушений растет непрерывно.

Однако ближайшее рассмотрение оснований, на которых пытались по­строить принципиальное различие неправды уголовной и полицейской, приводит к убеждению, что здесь можно только найти различие оттенков наказуемых деяний, а отнюдь не родовое принципиальное различие.

Йеправда уголовная, говорят другие сторонники отличия неправды по­лицейской, посягает на самые интересы, охраняемые правом, вся сущ­ность ее заключается в причинении вреда этим интересам; неправда по­лицейская создает для них только опасность; уголовная неправда есть деяние вредоносное, а полицейская - опасное. Ее существенным призна­ком является не вред, а непослушание.

Уголовные и полицейские посягательства представляются особой груп­пой уголовно наказуемых деяний, а отнюдь не отдельными родами не­правды. Уголовно наказуемые деяния могут посягать на юридические ин­тересы, признаваемые существенными условиями данного общежития, или же они могут являться противодействием мерам правительства, предпри­нимаемым для охраны этих интересов или для поддержания порядка и спокойствия в государстве; в первом случае можно говорить об уголовных правонарушениях, а во втором о полицейских, но и в установленных размерах это деление скорее имеет теоретическое, а не практическое

значение.

Указание на необходимость различия полицейской и уголовной неправ­ды в законе было внесено в наше право только при составлении уложения о наказаниях 1845 г.

В нем эти постановления (ст. 1 и 2) были редактированы так: "Всякое нарушение закона, через которое посягается на неприкосновенность прав власти верховной и установленных ею властей или же на право или безопасность общества или частных лиц, есть преступление; нарушение правил, предписанных для охранения определенных законами прав и

общественной или же личной безопасности или пользы, именуется про­ступком".

Таким образом, как видно и из самой конструкции статей, это деление приобретало не только доктринальное, но как бы и практическое зна­чение: слова "преступление" и "проступок", определенные в этих стать­ях, получали значение юридических терминов и на первый взгляд давали применителю закона право в дальнейших статьях уложения, где встре­чались эти слова, придавать каждому из них указанный выше ограни­ченный объем.

Но такое толкование при ближайшем рассмотрении уложения представ­лялось лишенным основания, потому что в уложении 1845 г. не сущест­вовало твердо выдержанной терминологии. Даже поверхностный обзор первого раздела уложения 1845 г. указывал, что выражения "преступ­ление" и "проступок" употреблялись в нем то в видовом значении, то для выражения понятия о преступном деянии вообще.

С изданием в 1864 г. Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, это различие потеряло последнюю почву, так как в ст. 1 устава слово "проступок" было употреблено для обозначения всех маловажных преступных деяний. Поэтому эти статьи и не вошли в издания уложения 1866 и 1885 гг.

Другое деление преступных деяний также по их содержанию основы­вается на различии интересов, охраняемых юридическими нормами. Как было замечено выше, блага или права, охраняемые нормами, могут при­надлежать или частным физическим или юридическим лицам, или разного рода общественным единениям, или целому государству, отчего и пре­ступные деяния могут быть сводимы к трем группам: частные, общест­венные и государственные. Далее, различие может заключаться в субъек­тах, для которых доступно посягательство на известный интерес, почему возможно различие общих преступных деяний, учинение которых воз­можно для каждого гражданина, и специальных, предполагающих особое положение в государстве лица, их учинившего, и т.д. Но все эти деления не представляют интереса 'для общего учения о преступлении ни в прак­тическом, ни в теоретическом отношении и могут быть приняты во вни­мание только при изучении отдельных видов преступности.

26.Более практическое значение имеет деление преступных деяний по их наказуемости.

Наше старое право, конечно, не могло выработать деления преступных деяний по наказуемости, оно даже не имело особого термина для их обозначения: в древнейших памятниках в более общем смысле употребля­лось выражение "обида"; в эпоху судебников - "лихое дело", "головщина"; в эпоху уложения царя-Алексея Михайловича - "воровство". При Петре Великом появляются слЪва "преступление" и "проступок"; далее, цри Екатерине I употребляете^ выражение "злодеяние", под которым подра­зумевались богохульство и церковный мятеж, слова противные на го­сударя и его фамилию, смертоубийство, разбой и кража с поличным.

Свод законов уголовных в ст. 2 принял такую формулу: "Деяния, запрещенные под страхом легкого телесного наказания или полицейского