Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше (лат.). - Ред 3 страница

Ч.Д.(Чебышев-Дмитриев), Очерк теории уголовного права, в юрид. жур. Салманова;

Жирнев. Уголовное право. Часть общая, в Ю.В. 1863 г.;

В. Спасович. Учебник уголовного права. Часть общая, 1863 г. [Они] отводили русскому праву второстепенное место. Даже у Спасовича разбор общей части Уложения о наказаниях сделан в виде особой дополнительной главы.

Иначе поставлен этот вопрос в позднейших трудах:

П. Калмыков. Учебник уголовного права, 1866 г. (посмертное издание лекций, читанных в училище правоведения, сделанное Любавским);

А. Лохвицкий. Курс русского уголовного права, 1-е изд. 1867 г.; 2-е изд. 1871 г.

Н. Неклюдов. Общая часть уголовного права, 1875 г.

Н. Таганцев. Курс уголовного права, 3 выпуска, 1874-1880 гг. (содер­жит только учение о преступлении).

А. Кистяковский. Элементарный учебник общего уголовного права. Часть общая. 1-е изд. 1875 г.; 2-е изд. 1882 г.

Н. Сергеевс/смй. Русское уголовное право (пособие к лекциям), 1887 г.; 4-е изд. 1900 г.

Владимиров. Учебник русского уголовного права, 1889 г.

И. Фойницкий. Учение о наказаниях в связи с тюрьмоведением, 1889 г.; Часть особенная. 1-е изд. 1890 г.; 2-е изд. 1893 г.

В. Есипов Очерки русского уголовного права. Часть общая, 1894 г.; 2-е изд. 1898 г.

' Иван Мокеевич Наумов, бывший в Москве стряпчие казенных дел, открыл в июне 1812г. Дом практического правоведения, в котором желающие могли бы получить образование в практической юриспруденции или в стряпчестве.

Комментарии к кодексам указаны при изложении источников дей­ствующего уголовного права.

Из юридических журналов и газет особенное значение имеют¹: Журнал Министерства юстиции с 1859-1871 г., вновь возобновлен с 1895 г.; Судебный вестник с 1866-1872 г.; Юридический вестник с 1867-1892 г.; Юридическая летопись с 1890-1892 г.; Журнал гражданского и уголовного права с 1871 г., с 1899 под именем Вестник права; Право с 1898 г.; Тюремный вестник с 1892 г.

¹ Первым русским юридическим журналом, кроме указанного выше Театра судоведения Новикова, был журнал правоведения барона Беллинсгаузена (1812. Вып. 1); второго выпуска нет в публичной библиотеке. С 1813 Наумов стал издавать журнал для практического правоведения по предмету образования стряпчества; вышло два томика. А затем наступает в нашей юридической литературе любопытный показатель эпохи -перерыв до 1859 г.

Глава первая

ПОНЯТИЕ И ОБЪЕМ ПРЕСТУПНОГО ДЕЯНИЯ

§ 1. Преступное деяние как посягательство на правовую норму

5. Предметом уголовного права как науки юридической является изучение юридической природы известной группы человеческих отноше­ний, именуемых преступными, и началом такого изучения должно быть установление общего юридического понятия о преступном деянии.

Как показывает само наименование "преступление", "проступок", "пре­ступное деяние", "нарушение", такое деяние должно заключать в себе пе­реход, преступление за какой-то предел, отклонение и разрушение чего-либо¹. Но что же переступает или нарушает лицо, учинившее преступное деяние?

Ответы на это представляются в доктрине уголовного права весьма разнообразными.

Наиболее простым и наиболее точным с практической точки зрения, говорит Ортолан (№ 590), определением преступного деяния будет при­знание таковым "всякого нарушения закона уголовного"; преступление, говорит В Спасович (§ 34), есть деяние, запрещаемое законом под стра­хом наказания, иными словами, оно есть нарушение закона уголовного. Следовательно, с этой точки зрения, предел, переступаемый преступни­ком, составляет уголовный закон. Но, как остроумно заметил Биндинг, этот ответ заключает в себе очевидное недоразумение: положение уго­ловного закона, на основании которого приговаривается преступник, отождествляется с юридическим положением, которое преступник нару­шает. Всякий закон уголовный содержит в себе описание преступного деяния (диспозитивная часть) и назначенное за него наказание (санкция), но описание логически не может быть нарушено; напротив того, для при­менения закона уголовного безусловно необходимо, чтобы учиненное было юридически тождественно с диспозицией закона, с его определением; неисполнение же или, вернее, неприменение санкций возможно, конечно, только со стороны органов судебной власти, а не со стороны право­нарушителя. Несомненно, что "закон, который нарушается, логически в идее и даже фактически по времени (обыкновенно, хотя и не всегда) должен предшествовать закону, по коему наказывается нарушитель"

Это указание естественно ведет к иной характеристике пределов, переступаемых виновным. В предшествующем определении, говорят дру­гие, заключается неточность выражения, а не мысли: преступным дёя-

¹ Еще Цветаев (гл 1) говорит "Преступление значит переход за кон, те за границу, за пределы, таково же этимологическое значение немецких терминов УегЬгеспеп, Уег§епеп, значение слов йеЬсСит, Йе1|| — уклонение от прямой линии, от права

нием нарушаются законы определительные, которые находят в законах охранительных или уголовных свою санкцию. "Преступление, - говорит проф. Кистяковский (§ 106), - есть нарушение закона, установленного для ограждения безопасности и благосостояния граждан".

Но и это определение, представляясь более точным сравнительно с предшествующим, оказывается неполным. Для значительного числа за­конов уголовных, анализируя их диспозитивную часть, мы действительно найдем соответственные определительные законы, помещенные, напри­мер, в том или другом из томов нашего свода законов. Но какую статью, какого тома нарушает, например, лицо, виновное в убийстве, изнаси­ловании, измене? Где найдем мы определительные законы, заключающие в себе веления о неприкосновенности жизни, здоровья, свободы частных лиц или целостности и независимости государств?

Очевидно, что веления права, те приказы и запреты, неисполнение ко­торых описывается в диспозитивной части законов уголовных, могут быть двух порядков: или это будут веления правопроизводящей воли, облечен­ные в форму закона, или на законе основанного постановления или распо­ряжения - писаное право, или это будут веления, не облеченные в закон или законное постановление, - право неписаное, коего бытие мы распо­знаем или из описаний его нарушений в законах уголовных, путем извле­чения их из диспозитивной части закона, или посредством анализа условий и признаков различных юридических институтов права публичного или даже частного, или даже путем обобщения фактов общественной жизни.

Отношение между велениями права писаного и неписаного изменяется в различных законодательствах, так что мы знаем примеры, что многие нормы, относящиеся к велениям права неписаного, находили прежде себе прямое выражение в законе: таковы постановления еврейского законо­дательства, выраженные в десяти заповедях; такие же данные дает нам древнеримское законодательство.

Эти правовые веления современная доктрина объемлет общим наиме­нованием норм или заповедей. Таким образом, преступное деяние будет нарушением или неисполнением норм, т.е. приказов и запретов автори­тетной воли, определяющих и направляющих деятельность людей в об­щежитии.

6. Ближайшее рассмотрение жизненных отношений людей указывает нам, что такие заповеди или нормы, определяющие весь строй нашей жизни, относятся к трем порядкам: нравственному, религиозному и пра­вовому. Какие же из этих норм нарушает преступное деяние, или, дру­гими словами, в каком отношении друг к другу находятся понятия: безнравственного, греховного и преступного?

Наиболее спорным почитается и ныне выдвинутый школой естест­венного права вопрос об отношениях морали к области наказуемых деяний. Не следует ли наказывать всякую безнравственность, и притом только безнравственность, или не следует ли признавать преступными все важнейшие случаи безнравственности, определяя важность или значение безнравственности по признаку несомненности, общепризнанности?

Конечно, не здесь место для исследования важнейшего из вопросов

этики об отношениях морали и права, но и обойти его нельзя, не затемнив самого понятия о преступном.

При рассмотрении же существа вопроса нельзя прежде всего терять из виду, что области безнравственного и преступного не покрывают друг друга. Область безнравственного шире области преступного. Мораль оп­ределяет не только наши обязанности к другим людям, но и к самому себе, даже и к окружающему нас миру, а право имеет дело только с людскими отношениями: безнравственным может быть и нарушение обя­занностей к самому себе, но такое нарушение не составляет преступного деяния. Области преступного и безнравственного представляют два круга, находящие друг на друга, но взаимно не покрывающиеся.

Далее, и в тех пределах, где области преступного и безнравственного совпадают, оценки деяния, его сущности и значения представляются ины­ми в морали и в праве. Нравственность, установляя должное и спра­ведливое, творит обязанности и через то создает соответственные права; право, установляя правомерное и справедливое, творит права и через то создает соответственные обязанности. Нравственность имеет всегда и исключительно в виду внутреннюю сторону деяния, его мотивы и по­буждения; нравственные заповеди определяют душевный строй лица, безотносительно к его внешнему выражению; внешнее действие есть случайная оболочка, не изменяющая существа вменения и оценки поступ­ка; право прежде всего имеет в виду объективные свойства и значение совершенного, определенные внешние проявления содеяния или бездейст­вия и только от них восходит к внутренней стороне поступка; виновность имеет значение только при внешней вредоносности или опасности учиненного. Оттого действие вполне правомерное может быть тем не ме­нее глубоко безнравственным: внешняя набожность как средство обмана, раздача милостыни из-за получения ордена не будут заключать ничего, преступного, но можно ли признать их деяниями нравственными? Наобо­рот, воровство, учиненное единственно с целью оказать помощь лицу, глубоко нуждающемуся, спасти другого от нравственного падения, будет деянием наказуемым, но всегда ли заклеймим мы учинившего эпитетом безнравственного человека? Конечно, было бы глубокой ошибкой зако­нодателя перенести на почву условия нравственного вменения: у право­судия человеческого нет тех средств исследования истины, нет того неподкупного, неумолимого, а главное всевидящего судьи, какова наша совесть. Да и нуждаются ли веления нравственности в той внешней охране, в том внешнем принуждении, какими являются все казни и взыскания человеческого правосудия, когда, говоря словами поэта:

И в будущем такой нет казни лютой,
Как та, которою душа карает •
Сама себя!

Наконец, еще важнее различие самой сущности норм права и морали, хотя бы и воспрещающих деяния однородные. Нравственность деяния состоит в согласии его с совестью деятеля, царство нравственности немы­слимо без признания нравственной свободы других, без признания верхо­венства личной совести над нравственными понятиями, хотя бы и боль­шинства.

Не таковы веления права, норм юридических. Как обязательное Пра­вило нашей деятельности они связывают всех и каждого независимо от убеждений лица в рациональности или нерациональности этих требований: йига 1ех, хеё 1ех'.

Конечно, и веления права не всегда осуществляются принуждением; они могут быть исполняемы, да и исполняются всего чаще по доброй воле граждан, но за ними стоит возможность принуждения. Если бы исполнение правовых требований зависело только от совести и усмотрения отдельных граждан, то на место порядка и мира, необходимых условий развития всякого общества, водворились бы беспрестанные столкновения и все беспорядки анархии.

Заповеди нравственности субъективны, а нормы права объективны. Коренясь в одном и том же источнике - человеке, они идут и развиваются различными путями. Нормы права даются нам в руководство извне, нормы нравственности суть жизненный уклад, создавшийся у лица, сооб­разно с его развитием, со средой, в которой он родился и Живет, нацией и эпохой, к которым он принадлежит.

Если мы говорим о нравственных понятиях известного кружка, среды, общества, эпохи, об общечеловеческих нравственных идеалах и прин­ципах, за которые гибли, шли на казнь и проклятие мученики и борцы человечества, об идеалах, давших им великую силу, сдвигавшую горы человеческого невежества, суеверия и животности, сделавшую их свето­чами мира, то мы все-таки говорим о принципах, хотя и выражающих, может быть, унаследованные следы умственной и нравственной жизни родичей, хотя и сложившихся под данными условиями развития челове­ческой культуры, но все-таки выращенных и воспринятых отдельны­ми лицами, о принципах, которые, с нашей точки зрения, должны бы быть нравственными принципами каждого человека, потому что он человек. Да и много ли насчитаем мы нравственных истин, которые в дей­ствительности суть законы совести каждого в окружающем нас об­ществе!

Право и нравственность, объединяясь общим стремлением осуществить в земной юдоли, в поступательном движении человечества неумирающий идеал разумной организации общественного строя, водворить в мире царство правды и свободы, разнствуют в путях и средствах достижения этих идеалов, различно претворяя в жизнь живую действительность, вековечные ргаесер1а унтлшз².

Оттого преступное не может и не должно быть отождествляемо с безнравственным: такое отождествление, как свидетельствуют горькие уроки истории, ставило правосудие на ложную стезю; вносило в область карательной деятельности государства преследование идей, убеждений, страстей и пороков; заставляло земное правосудие присваивать себе атрибуты суда совести³.

' Суровый закон, но закон (лат.) — Ред.

² Предписания нравственности (лат.) - Ред.

³ В этом отношении нельзя не вспомнить, что первый из великих мыслителей XVII в., теоретически развивший учение о различии областей нравственности и права, Христиан Томазий явился в общественной жизни поборником религиозной и нравственной свободы.

7. Сходно решается вопрос об отношениях понятий греха и преступ­ления. Хотя в противоположность нравственности веления религии как догмы, подобно велениям права, имеют объективный, а не субъективный характер, суть веления авторитетной воли, налагающей на каждого верующего обязанности, но тем не менее области религии и права также не покрывают друг друга, вменение религиозное также не тождественно с юридическим.

Нормы религиозные, как и нравственные, регулируют не только взаимные отношения людей, но и отношения человека к самому себе и к Богу; в этом смысле область греховного, как нарушения обязанностей религиозных, шире области преступного. С другой стороны, если между преступными деяниями существуют такие, которые не затрагивают принципов нравственности, то еще более найдем мы между ними деяний религиозно безразличных: нарушаются ли требования религии при боль­шинстве так называемых полицейских нарушений, при нарушениях уста­вов акцизных и т.д.?

К тому же религии по необходимости конфессиональны¹, их заповеди стоят в прямом соотношении с основами того или другого ве­роучения, и, конечно, мы не можем признать тождества правил жиз­ни и поведения, предписываемых христианством и язычеством, маго­метанством и еврейством; а веления права, коих нарушение образует область преступного, запрещают и приказывают безотносительно к религиозным верованиям тех^ к кому обращается авторитетная воля го­сударства.

Также глубоко различен и принцип вменения. Суд божеский, как и суд совести, зрит тайные помыслы людей, зрит то, что скрыто для суда земного, и одинаково почитает виновным и прелюбодея и трго, кто "еже воззрить на жену, во еже вожделети ея", потому что и он "уже любо-действова с нею в сердце своем". Оттого и последствия нарущения ре­лигиозных заповедей имеют такой же внутренний характер: религия требует от согрешившего покаяния и раскаяния, и притом не видимого и внешнего, а исходящего из сердца; об истинном суде церкви говорит Иоанн Златоуст: "Здесь врачебница, а не судилище, здесь не истязуют, а дают прощение во грехах".

Между тем в истории уголовного законодательства смешение грехов­ного и преступного встречалось нередко, одинаково вредя и церкви и государству, внося вражду и насилие в царство любви и свободы. Примеры такого смешения у нас, например, мы встретим не только в эпоху судебников, но и позднее, в эпоху уложения царя Алексея, когда забвение божьего страха ставилось существенным условием преступ­ности.

Да и действующее наше право далеко не безупречно в этом отноше­нии. В Уставе о предупреждении и пресечении преступлений² издания 1890 г. на гражданское и военное начальство возлагается (ст. 20 и след.) наблюдение за тем, чтобы православные ежегодно исповедовались и

¹ От лат. сопГе88Ю - исповедование. - Ред

² См. Свод законов Российской империи, 1892. Т. XV, № 1284. - Ред

причащались в пост или иное время и детей старше 7 лет приводили к исповеди и причастию, а о нераскаянных грешниках, не исполняющих христианского долга, епархиальные власти сообщают гражданскому на­чальству на его рассмотрение; закон предписывает гражданам, чтобы они по праздникам воздерживались наиболее от беспутной жизни и ходили в церковь к слушанию службы Божией, и особливо литургии (ст. 23); чтобы на святках, по некоторым старинным идолопоклонническим преда­ниям, игрища не заводились и чтобы граждане, наряжаясь в кумирские одеяния, по улицам пляски не производили и соблазнительных песен не пели (ст. 28).

В соответствии с этими запретами уложение о наказаниях 1845 г. знало особое отделение "о уклонении от исполнения постановлений церкви", а в число карательных мер вносило церковное покаяние, назначаемое то как самостоятельное, то как дополнительное наказание; и только действую­щее уложение освободилось от этого вторжения светской власти в недосягаемую для нее сферу Божьего устроения.

8. Таким образом, преступное деяние есть преступление или нарушение норм или заповедей права, велений авторитетной воли, которыми регули­руются наши юридические отношения друг к другу или к целому, т.е. к обществу или государству, определяются в интересах целого границы сво­бодной деятельности каждого.

Но такое определение преступного деяния при ближайшем его рас­смотрении представляется недостаточно полным и формальным.

(_Норма права сама по себе есть формула, понятие, созданное жизнью, но затем получившее самостоятельное, отвлеченное бытие. Норма может получить жизненный облик, стать реальным элементом юридической жиз­ни, но не всегда существуют необходимые для этого условия, а между тем преступное деяние есть всегда и безусловно жизненное явление/) Норма, охраняющая неприкосновенность авторских прав, может быть преступно нарушена только при существовании авторского права опреде­ленного лица, охраняемого этой нормой; всякая юридическая норма, как отвлеченное положение, может быть оспариваема, критикуема, непризна­ваема; но только норма, имеющая реальную жизнь, может быть нарушае­ма. Только жизненность делает норму практической силой, не только наставляющей, но и руководящей жизнью общества и государства.

Конечно, учение о юридических нормах, теория их образования, рас­познавания, анализ их структуры, относясь к общему учению о праве, выходят за пределы моего курса, но некоторые указания в этом отно­шении необходимо сделать и здесь для выяснения юридического понятия о преступном деянии.

9. Как проявление повелевающей воли, содержащее приказ или запрет, норма права заключает в себе требование и ограждение: в одном на­правлении она ограничивает, а в другом защищает, для одного создает должное — обязанность, для другого возможное — право в субъективном смысле; первое есть отрицательный, второе - положительный момент нормы.

3. Таганцев Н.С. 1 том

3*

Соответственно этому возникло двоякого рода определение преступ­ных деяний: как нарушения субъективной обязанности или как посяга­тельства на субъективное право.

Первое воззрение выдвигали особенно те писатели, которые более или менее отождествляли понятие преступного и безнравственного. Так, Росси (рус. пер., с. 194 и след.) говорит: существенным элементом преступ­ления является нарушение обязанности. Каковы бы ни были страдания, нет преступления, если не было нарушения обязанности; но если было такое нарушение, то каковы бы ни были наслаждения, является необхо­димо преступление, причем, определяя понятие нарушаемой обязанности, Росси ограничивает ее двумя признаками: "существенно необходимой" и "во вред обществу или индивиду".

Но даже и с этими ограничениями такое определение является прежде всего неясным. Какую юридическую обязанность нарушает преступник:

общую или особенную?

Если общую, то какую именно? Обязанность ли подчиняться требова­ниям авторитетной власти, нормам права, или обязанность не вредить ближнему? При таком воззрении все разнообразие преступной деятель­ности сводится к одному типу - неповиновению закону или причинению вреда; но как же объяснить тогда существующее различие уголовных

правонарушений?

Если же понятие обязанности понимать в смысле специальном - на­рушения обязанности не убивать, не красть, исполнять санитарно-об-щественные требования и т.д., то и тогда определение преступного дея­ния сохранит свою отвлеченность, так как при таком определении от­ходит на второй план или и вовсе исчезает индивидуальная объективная сторона учиненного, придающая то или другое значение деянию и его

карательной оценке.

Нарушение обязанности не имеет непосредственного отношения к наступившим от такого нарушения последствиям и даже по времени может не совпадать с ними, затрудняя определение момента окончания преступных посягательств. А что сказать о процессуальных последствиях такого определения преступления? Можно ли допустить такую формули­ровку обвинения в убийстве: виновен ли Иванов в том, что в ночь на 25 сентября с обдуманным заранее намерением нарушил свою обязанность не лишать жизни Петрова, - взамен ныне употребляемой формулы: виновен ли Иванов в том, что в ночь на 25 сентября с обдуманным заранее намерением лишил жизни Петрова? Что станется при таком определении преступления с потерпевшим, его правами и интересами?

Необходимо, следовательно, обратиться к другому, положительному, моменту нормы, к установляемым и охраняемым ею правам.

Положительное и есть тот жизненный элемент нормы, на который посягает нарушающий норму. Но ближайшая характеристика этого мо­мента в доктрине представляется различной, Одни, исходя из того, что понятию субъективной обязанности противополагается субъективное право, в посягательстве на последнее видят существенный и даже ис­ключительный признак преступного деяния. Так, А. Фейербах (§ 21) опре­деляет преступление как деяние, нарушающее угрозу уголовного закона и

посягающее на чье-либо право. В. Спасович в своем учебнике (с. 84) рядом с разобранным выше практическим определением преступления ставит другое — теоретическое: "преступление есть противозаконное пося­гательство на чье-либо право, столь существенное, что государство, счи­тая это право одним из необходимых условий общежития, при недоста­точности других средств охранительных ограждает ненарушимость его наказанием". Преступное деяние заключается по этому взгляду или в уничтожении чьего-либо права, или в воспрепятствовании к пользованию им, или в невыполнении чьих-либо законных требований.

Но и такое определение, на мой взгляд, представляется неверным по форме и односторонним по существу.

Прежде всего, говоря о субъектах прав, на которые посягает винов­ный, мы придаем этому понятию совершенно своеобразное значение. Понятие субъекта в этом определении не ограничивается право- и дееспособными факторами юридических отношений, о которых говорит право гражданское, не ограничивается лицами физическими и юридичес­кими, но это понятие распространяется на такие фиктивные единения, которые иногда не имеют никакой определенной юридической структуры; таковы: семья, церковь, в смысле единения верующих, край, находящийся в голодной нужде, все общество и т.п. Представление о субъекте прав, охраняемых уголовным законом, создается путем искусственного отвле­чения от описанных в диспозитивной части уголовного закона признаков преступного деяния. Недаром же творец этой доктрины Фейербах в § 22 относит свое определение только к преступлениям в тесном смысле (К.есЬ15Уег1е1гип§еп), не распространяя его на полицейские нарушения, в которых нарушается только право государства на послушание, причем объем этой последней группы у него представляется весьма широким; да и в первой категории Фейербаху пришлось допустить такую произволь­ную классификацию некоторых преступных деяний, которая давно отверг­нута и теорией и практикой; таково, например, отнесение богохуления к обидам, прелюбодеяния - к нарушениям прав, из договоров вытекающих, и т.д.

Далее, даже и в той группе, где преступное деяние нарушает права определенных субъектов в юридическом смысле этого слова, посяга­тельство на субъективное право составляет не сущность, а только средство, путем которого виновный посягает на норму права, на которой покоится субъективное право. Одним из существенных признаков субъек­тивного права является уполномочие его обладателя на пользование или непользование им, на его защиту от нападения, на восстановление нарушенного права; но не то мы видим при преступных деяниях. Конечно, существуют преступные деяния, преследование которых возможно только по воле и усмотрению пострадавшего, но они составляют исключение: воровство, мошенничество несомненно заключают в себе посягательство на субъективное имущественное право, но вор, мошенник подлежат, однако, наказанию, хотя бы пострадавший простил виновного, не имел желания восстановить нарушенное право. Да и в тех случаях, когда возбуждение преследования зависит от воли пострадавшего, нередко само преследование ведется уже от имени государства, его органами (напри-

мер, при изнасиловании), а наказание во всяком случае налагается во имя и ради государственных интересов.

Наконец, разбираемое определение не точно и в том отношении, что право в субъективном смысле в свою очередь представляет отвлеченное понятие, как и норма, а потому само по себе, по общему правилу, не может быть непосредственным объектом преступного посягательства, пока оно не найдет выражения в конкретно существующем благе или интересе. Каждое лицо в государстве может быть субъектом авторского права или права владеть и пользоваться движимостями и недвижимостями и т.п., но для преступного посягательства на такое право, за немногими исключениями, когда преступность заключается именно в захвате непри­надлежащего виновному права или только в отрицании принадлежащего другому права, необходимо посягательство на проявление этого права; для бытия преступного деяния необходим определенный, материально или идеально существующий, правопроявляющий предмет. Субъективное право делается доступным для посягательства ча него только тогда, когда оно реализовалось, воплотилось в сочинении, картине, доме, поместье и т.п.

10.Таким образом, жизненным проявлением нормы может быть лишь то, что вызывает ее возникновение, дает ей содержание, служит ей оправданием - это интерес жизни, интерес человеческого общежития, употребляя это выражение в широком собирательном значении всего того, что обусловливает бытие и преуспеяние отдельного лица, общества, государства и всего человечества в их физической, умственной и нравст­венной сферах¹. Жизнь общественная в ее индивидуальных и обществен­ных проявлениях творит интересы и вызывает их правоохрану, в силу чего эти интересы получают особое значение и структуру, облекаются в значение юридических благ (КесЬ18§и1ег) и как таковые дают содержание юридическим нормам и в то же время служат их жизненным проявлением, образуя своей совокупностью жизненное проявление правопорядка. При этом нельзя забывать, что, обращая интерес жизни в правовое благо, право не только признает бытие этого интереса, не только дает ему охрану и защиту, но видоизменяет его в объеме, форме, иногда даже в содержании, сглаживая его частный, индивидуальный характер и придавая ему социальное, общественное значение. Основной принцип разумной государственной жизни, служащий оправданием бытия государства, - це­лое для частного и каждый для всех - всего рельефнее выражается в этой творческой работе права, в созидании правовых благ, и чем разумнее и целесообразнее государственный строй, тем сильнее и полнее вносимые правом изменения. Эти изменения находят свое проявление в интересах частных, общественных, государственных, в интересах личных, а в осо­бенности имущественных. Интересы самоудовлетворения, извлечения пользы, наслаждения из находящихся в нашем обладании, приобретенных,

¹ Интересом может быть не только все то, что служит к удовлетворению потребностей, но и то, что дает возможность, облегчает, а иногда устраняет или затрудняет их удов­летворение и т.п.; коль скоро такое благо ставится в известное отношение к лицу, получает для него известное значение, оно обращается в интерес жизни.

заработанных нами или перешедших к нам предметов материального мира, обращаясь в объекты юридического пользования, владения, в объ­екты права собственности, теряют свой эгоистически-личный характер, подвергаясь, хотя, может быть, и далеко не в достаточном объеме, аль­труистически-общественным ограничениям¹.