Языковые игры в политической коммуникации
Известна мысль французского философа Р. Барта, вынесенная им в заголовок одной из статей, «миф – это слово». Далее он развивал ее, говоря о том, что мифом может являться и вербальный, и невербальный текст. Слово, таким образом, толковалось им расширительно, как высказывание посредством и визуальных знаков. Но в основе коммуникации тем не менее лежит слово, в основе же мифа как такового, лежит по Р. Барту деполитизированное слово (Барт, 1996, с. 233, 269). Задачей мифа является преобразование исторической интенции в природу, другими словами – преходящего в вечное, – писал он. Философ отождествляет далее миф с идеологией, прежде всего – с буржуазной, так как миф по самой своей форме оптимально приспособлен к характерному для этой идеологии созданию перевернутых образов. На всех уровнях человеческой коммуникации миф осуществляет превращение «антикризиса» в «псевдофизис».
Для нас не столь важно, что Ролан Барт, исходя из исповедуемых им в 50-х годах марксистских идей, видел у левых в их в языке и мышлении меньше мифологичности, чем у правых. Он обосновывал это тем, что слово угнетенного не может не быть скудным, роскошь метаязыка ему пока недоступна. Тем не менее, он описывает и однолинейные, схематичные мифы левых, например, – миф о Сталине.
Перевернутые образы в вербальной и визуальной коммуникации, мифы письменных, устных и визуальных текстов получили в последние десятилетия мощный импульс для своего развития ввиду процессов «обуржуазивания» массового сознания и «капитализации» экономической жизни. Одновременно мифологизация языка массовой коммуникации проходила и по линии «заимствования» партийно-советского опыта. Не только заимствования, но и щедрого использования в новой социально-исторической обстановке, с новыми прагматическими целями.
Так, уже отмечалось, что одним из приемов мифологизации социально-экономических процессов является замалчивание, утаивание определенных аспектов явлений с целью предохранения от опасности подрыва веры в политические и экономические действия. Р.Барт называет такой прием, такую риторическую фигуру «прививкой».
В первые годы Советской власти одним из проявлений подобной фигуры было употребление в публичных речах и в печати заимствованных, неизвестных широким слоям слов, чаще всего – латинского происхождения. Это делалось для обозначения явлений и процессов, известных народу под своими исконными именами. В ряде работ уже приводился пример лозунга «экспроприация экспроприаторов», что в основе своей означает не что иное, как «грабь награбленное».
Благодаря многим открытым теперь историческим документам стало известно, что стояло в ряде случаев за, казалось бы, прогрессивными и невинными понятиями, такими как «национализация», «военный коммунизм», «коллективизация», «индустриализация» и т.д.
Как пишет известный российский историк и фольклорист А.Н. Афанасьев (Афанасьев, с. 22), в древности значение корней было осязательно, присуще сознанию народа, который с звуками родного языка связывал не отвлеченные мысли, а те живые впечатления, какие производили на его чувства видимые предметы и явления. «Забвение корня в сознании народном отнимает у всех образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы». Если слово вообще выбрасывается из лексики и заменяется чужим, не образным и доходчивым, непонятным в своем корне словом, то создается миф, уводящий сознание в сторону от истинного смысла обозначаемого явления или процесса.
В нашей истории были и примеры придумывания слов на метафоричной основе родного языка с целью придания обозначаемому нового смысла. Например – «кулак», то есть хозяйственный крестьянин, фермер по нынешнему.
Потом был запущен термин «раскулачивание» – вдвойне миф, оправдывающий те беззакония, которые проводились в 30-е годы. Рядовые слова русской лексики «перегиб», «ударник», «отличник» и ряд других в результате массированного воздействия через прессу, радио, посредством наглядной агитации приобретали дополнительную концептуальность и в дальнейшем воздействовали на сознание уже как миф о допущенных перегибах или о всесилии романтического самоотверженного труда. Понятие «продразверстка» тоже пришло из родного, великого и могучего языка. Обозначенная им система заготовок излишков хлеба и других продуктов привела к массовому голоду во многих районах России. А ведь слово «разверстка» обозначает вполне безобидное распределение. Так сказать, – всем сестрам по серьгам.
В наше время на смену «национализации» пришла «приватизация». Это чуждое для себя, неживое слово народ быстро переделал в более понятную «прихватизацию». Приватизация заменила собой страшное по своей непроизносимости слово «разгосударствление», на котором сломал язык не один ведущий телевидения.
Народная этимология так же быстро раскодировала, демифологизировала понятие «демократия», обозначающее демократию в том виде, в котором она была осуществлена в России в противовес существовавшей при Советской власти авторитарности. Частое употребление слова в пропагандистских текстах СМК стало своеобразным мифотворчеством политиков и журналистов и обусловило появление переосмысленного по своему слова «дерьмократия». Эта же судьба ожидала и запущенный СМИ слово-миф «либерализация», что было переделано в «либерманизацию».
Кстати, о мифологизации слова «совет». У этого коренного русского слова оказалась большая судьба. На первых порах существования Советской власти данное слово, на наш взгляд, еще не выступало в виде мифа, а несло свой изначальный смысл, исходящий из корня «вед» (весть, вещий, совесть, совещание). В дальнейшем слово стало концептом, обозначающим органы власти и сущность всей российской государственности. В процессе возрастания роли партии, когда Советы все более становились придатком партийных органов, рассуждения о руководящей роли Советов, Верховного Совета уже становились мифотворчеством.
Что такое концепт? Слово используется прежде всего в логике (от латинского conceptus – понятие). Здесь оно обозначает целостную совокупность свойств объекта. В естественном языке под концептом понимается то абстрактное содержание, понимание которого является необходимым условием адекватного употребления данного имени.
В.П. Руднев трактует это понятие как «затертый до дыр советский текст или лозунг, речевое или визуальное клише» (Руднев, 1999).
Массовая коммуникация придает тем или иным словам функцию концепта именно в силу массовости коммуникации. Слова «перестройка» и «ускорение» не выражали ничего более, как «переделка», «перестроение» в первом случае и «убыстрение» во втором. Но приобрели совсем неожиданные, концептуальные и – выше – мифические сущности. В одни исторические периоды кадры решали все, в другие – техника решала все, в 80-е годы ВСЕ должны были решить сначала перестройка, ускорение, потом – демократизация, либерализация.
У этого феномена современного языкотворческого процесса были свои исторические прецеденты.
Известный русский литературный критик и искусствовед, политэмигрант П. Муратов так писал об языкотворчестве начала века, имея в виду «изобретение» на несвойственной русскому языку основе слов «большевик» и «меньшевик». «Нет, видно у слов есть своя странная и особенная судьба, и она не зависит даже от того, удачно или неудачно (уж чего неудачнее) было однажды сказано слово. Да и слово такой фантастической судьбы, как слово «большевик», перестает быть, в сущности, человеческим разумным словом. Оно становится криком бессмысленным и, однако, очень могущественным в силу соединенных с ним разнообразных страстей. Не следует поддаваться, однако, всем этим обманам слов». П. Муратов писал это в 1927 г. в статье «Запретные слова» (Муратов, 174). В статье он далее исследует и судьбу таких «запретных слов», которые по воле идеологов и ведомых ими СМИ приобретают несвойственную им изначально концептуальность. Например, слово «империалист», которому в советской печати придавался умышленно двойной смысл. Это, во-первых, империалист – угнетатель (по К. Марксу) и доморощенный смысл империалиста-помещика, жаждущего восстановления в прежнем виде российской императорской власти.
Как отмечает П. Муратов, это была умышленная большевистская отсебятина. В 1917 г. русскому мужику и солдату весьма мало было дела до «угнетенных цветных народов». Слово «империалист» как инвектива было пущено именно во втором смысле и сыграло свою роковую для большевистской оппозиции роль.
Аналогичный прием был использован и так называемой демократической прессой в дни октябрьского противостояния в Москве в 1993 г., когда в СМИ в качестве характеристик для сторонников Верховного Совета РФ были запущены такие концепты как «красно-коричневые», «национал-большевики», «трудороссы», призванные воздействовать на массовое сознание угрозой рецидивов фашизма и авторитаризма. Из свежих концептов – «цензурирование канала», запущенный Е. Киселевым в своих апрельских тезисах 2001 г.
Следует указать и на манипуляции с устоявшимися понятиями для придания им новой концептуальности посредством дополнительной префиксации и суффиксации. Примеры – в использовании разного рода суффиксов к корню «интернационал», «гуман» (интернационалистский, гуманитарный, гуманистический). Суффикс придавал концепту оттенок классовости, партийности концепта, выводя из ряда общечеловеческих понятий.
Можно поразмышлять и над «неправильностью» образования качественного прилагательного «советский», приведшего к дополнительной концептуальности. Исходя из грамматических норм вернее было бы «советовский». Переводы на иностранные языки корректируют наши идеологически обоснованные допущения.
Префиксация также придавала старым словам новую концептуальность, способствующую мифологизации обозначаемых явлений и процессов. Как видим мифы и концепты делали одно дело. Во время кампании, развернутой СМИ в поддержку Б. Ельцина и инициируемых им реформ, был пущен в оборот концепт «младореформатор». Россия уже устала от реформ и реформаторов. Приставка (морфема) «младо» должна была влить в старые мехи новое вино (по известным образцам – младогегельянец, младотурок, младограмматизм). Определение «рыночник», заменившее собой презрительное «торгаш», поставило перед необходимостью ввести и концепт «антирыночник», характеризующий противников реформ. Появились неоконсерваторы, неолибералы.
Ситуации, причины которых власть и пресса не могли толково разъяснить массам, стали называться закритическими (как это было в освещении трагедии подводной лодки «Курск»). Был введен для придания большей значимости принимаемым мерам по спасению экономики термин «реструктуризация». Собственно, это та же перестройка, но по форме звучит более глубокомысленно.
В период минувших в России выборов мощным концептом стало слово «медведь», сложившееся без префиксов и суффиксов, как аббревиатура, создание которой приписывают Б. Березовскому – МЕжрегиональное ДВижение ЕДинство. Тут вновь мы видим воссоединение мифологизации и концептуализации. Пропаганда движения, ставшей ныне партией, в средствах массовой информации осуществлялась таким образом, чтобы создать положительный образ «Медведя» – сильного Шойгу, Карелиным и Гуровым, и отрицательный имидж движению «Отечество – Вся Россия» (сокращенно ОВРаг). Эта аббревиатура была создана в качестве отрицательного концепта лужковского блока. Интересно заметить, что 12 апреля 2001 г. в СМИ прошла информация о слиянии этих двух движений, на что «Независимая газета» ответила в заголовке одной из статей новой аббревиатурой – «ЕДИОТ». Впрочем, к февралю 2003 г. в газетах появилась для обозначения партии «Единая Россия» аббревиатура «ЕДРО». Намек на ядро? На «ядреность»?
Условно, с учетом поляризации возможных степеней свободы личности, политические режимы исследователи подразделяют на демократические и антидемократические. Более конкретно можно говорить о трех разновидностях режимов: демократической, авторитарной, тоталитарной. Авторитарный режим можно считать, как рекомендуют некоторые обществоведы, промежуточным или переходным (Мигранян, Клямкин).
Отметим характерные, на наш взгляд, признаки перечисленных разновидностей, что должно помочь в исследовании современных особенностей политической коммуникации.
Авторитарный режим (авторитаризм) – государственно-политическое устройство, основу которого составляет сильная личная диктатура. Авторитарный режим всегда предполагает персонификацию власти по вертикали. В своих крайних формах это есть режим насилия, не ограниченный правом власти единоличного правителя. Главными разновидностями авторитарных режимов современности являются олигархический и конституционно-авторитарный режим.
Тоталитарный режим (или тоталитаризм) – государственно-политическое устройство общества, характеризующееся полным, всеохватным (тоталитарным) контролем государства над всеми сферами жизни общества. Тоталитаризм – наиболее изощренная форма авторитаризма. Ему свойственно огосударствление не только общественной, но и в значительной мере – частной собственности, максимальное ущемление прав и свобод граждан. Тоталитаризм противоречит принципам гражданского общества, так как политическая система функционирует посредством жесткой связи «Власть – Общество – Человек», где власть строго предписывает человеку стандарты социальной интеграции.
Демократический режим – это государственно-политическое устройство общества, в котором управленческие функции основаны на признании народа в качестве власти, то есть его права участвовать в решении государственных дел в сочетании с широким кругом гражданских прав и свобод каждой личности. Отличительным признаком демократического режима является признание равенства всех граждан, провозглашение и соблюдение всех прав и свобод, выборных представительных органов, установленного всеобщего избирательного права. При переходе к демократическим обществам в конце 80-х, начале 90-х годов от авторитарных и тоталитарных режимов отношения личности и власти менялись и меняются от формулы «Человек – Власть – Общество» до формулы «Человек – Общество – Власть». Тем самым осуществляется переход сначала к сознательному использованию власти («очеловеченной» в целях изменения и осуществления открытости общества), а затем к положению, когда властные отношения сведутся к защитным, организационно-хозяйственным и экономическим функциям.
Однако как бы нам не хотелось констатировать укоренение в жизни современной России последней из отмеченных схем, отношения данных субъектов находятся на предшествующих витках общественного развития, все время сползая к отношениям, характеризующим авторитарный режим. Обществу диктует власть, человеку диктует общество. СМИ выступают проводниками этих силовых взаимодействий. Даже в случае со спонтанно-организованным протестом НТВ против запрета канала человек был растворен в массе, уже сформированной властью и обществом. Над одной частью массы витали призраки репрессий, концлагерей и духовной цензуры и она поддерживала НТВ, глубоко не вдаваясь в суть конфликта и внутренние пружины политической акции. Другая часть воспринимала происходящее с традиционной точки зрения: «власть всегда права» (тем более, если мы за нее голосовали). Огорчительно, но власть, общество еще не создали средства массовой коммуникации для свободного от всякой предвзятости и политической ангажированности искреннего и откровенного разговора с человеком.