Жалость к себе скоро оборачивается безжалостностью к другим».

Рина застыла у дверей. Так они и стояли: две грозовые тучи – одна в дверях, другая за столом.

– Когда? – спросила Рина, глядя не на Кавалерию, а на висевший на стене портрет Митяя Желтоглазого.

Глаза у Митяя на портрете были не желтые, а скорее серые. Лицо молодое, с румянцем, и редкая бородка, как у двадцатилетнего иконописца.

– Чего когда? – подняла брови Кавалерия.

– Уходить. Но имейте в виду: я хочу попрощаться с пегами. Ясно?

Директриса посмотрела на ее рюкзак, лежащий у ноги. Потом на прыгающие губы.

– Мне-то ясно, – невозмутимо признала она.

– Чего вам ясно? – Рина не пыталась быть вежливой. Вежливость хороша для случаев, когда есть время размазывать кашу по тарелке.

– Наломала дров и уходить?

Подаренный Гамовым нож сорвался с пояса и упал. Рина даже не наклонилась его поднять.

– Так значит… вы меня не выгоняете?

Кавалерия покачала головой:

– Когда ребенок, расшалившись, разобьет одну тарелку – его можно прогнать в другую комнату. Но если он перебьет вообще всю посуду – мудрее дать ему веник и заставить убраться.

Рина расплакалась. Плакала она неумело, точно скулил щенок: не так призывно-громко, как Лара («Эй, мужское население Земли, ослепли? Девушка страдает!»), не так надрывно, как Алиса («Всех покрошу – одна останусь!»), и не с такой досадой, как Фреда («Опять не пустили в генералы, ну ничего: на коленях приползут, умолять будут!»).

Кавалерия не стала вскакивать и обнимать ее. Это было не в ее стиле. Все же она подошла и мягко коснулась плеча Рины.

– Иди распаковывайся! Гепард не первый уникум , оказавшийся у ведьмарей. Армию убивает не поражение, а бегство. Человека растаптывает не ошибка, а отчаяние, – негромко сказала она.

Рина больше не плакала. Но на нее напала икота.

– А… ик… закладка?

Кавалерия отошла к окну, озабоченно выглянула в него и, параллельно думая о чем-то другом, сказала:

– Что ты желаешь услышать? Будто ничего страшного? Увы, страшно. Закладка у ведьмарей. «Царевна-лебедь» потеряна. Внешний охранный периметр, образованный четырьмя точками, нарушен… Гиелы не боятся больше летать над нашими зарядными закладками. Раньше это их хоть как-то сдерживало… К сожалению, милая, простить кого-то и исправить последствия его действий – далеко не синонимы.

Рина уставилась в пол. Чувство вины вновь навалилось на нее. Ей казалось, внутри ее точат десять тысяч древесных жучков.

– А как быть с нерпью ? – выдавила она.

– Нерпь тебе выдадут другую. Я понимаю, что Кузепыч будет не в восторге, но жизнь – не сладкий пирог, а строгий баланс радостей и гадостей. Но, когда разберешься, что все к лучшему, гадостей становится меньше, – Кавалерия усмехнулась.

Рина хотела поблагодарить, но опять икнула.

– Теперь тебе придется учиться ездить на Гавре без гепарда . Это сложнее, но и полезнее. Не забывай переодеваться, когда идешь после Гавра к пегам. Лучше заведи для каждого свою одежду… Кстати, кто тебе сказал? – внезапно спросила Кавалерия.

– О чем сказал? – не поняла Рина.

– Что тебя выгоняют.

Рина смущенно молчала. Ей не хотелось никого закладывать.

– Значит, Гоша. Он один был рядом, когда мы с Кузепычем спорили, как с тобой поступить, – безошибочно определила директриса.

– Нет, это не Гоша, но…

Кавалерия досадливо поморщилась и махнула рукой.

– Марш отсюда! Надоело слушать вранье! Найди Сашку и успокой его! Его страдающая тень надоела мне еще вчера!..

Вечером, когда шныры-первогодки укладывались спать, их потревожили ужасные скребущие звуки. Казалось, внизу кто-то пилит железную бочку. Все прильнули к стеклу. Под окнами с лопатой бродил непризнанный гений Гоша и с омерзением к физическому труду сгребал с дорожки снег.

* * *

До завтрака Рина заскочила к Сашке. На двери у мальчишек очень мелко, чтобы не бросалось в глаза Кузепычу, фломастером было написано: «Ферма по производству свиней неблагодарных» . Почерк, кажется, Данин. Да и высота тоже его, потому что пишут обычно на уровне глаз, а тут надпись располагалась у дверной коробки.

– Привет! – сказала она Сашке.

Он ответил открытой и радостной улыбкой, которая сразу сделала ненужными все тяжелые объяснения.

Весь день они провели в пегасне. Рине казалось: Сашка просто чудо. Она любила и его, и ШНыр, и даже бездонную лужу, в которую, проломив лед, провалилась ботинком. Небольшая, но яркая радость: Ул великодушно позволил им то, чего не позволял никому, – проехаться на Азе.

Новички и средние шныры уже смотрели на Рину без досады и орали на нее, как на свою, когда она забыла запереть денник Митридата и он удрал в проход. Шныры не умеют дуться долго. Слишком хорошо всем известно, что любое затаенное раздражение легко может задержать в болоте .

«Ну что, былиин, отлегло от сердца? У нас всегда так. Если шныры не убили тебя сразу – считай, что ты прощен!» – улыбаясь, подытожил Ул, помогая Рине спрыгнуть с Азы.

Правда, существовало нечто, царапавшее совесть Рины. Сашке очень понравились ее новые ножи. Он в них буквально влюбился. Вышел на улицу и минут двадцать метал в деревянный щит у пегасни. Ножи летали как перышки. Мягкие, насосавшиеся влаги доски они пробивали насквозь. Рина выжимала улыбку и понимала, что не может сказать Сашке, откуда эти ножи у нее взялись. Одна ложь прицепом потянула за собой другую. На вопрос Сашки, где ее прежняя выкидушка, Рина брякнула, что потеряла.

Вечером после разговора с Кузепычем Макс умчался куда-то, прихватив с собой трех средних шныров, Оксу и решительную барышню Штопочку. Произошло это в столовой, и там же всезнающий Гоша сообщил Рине, что Макса послали отдавать лошадей.

– Каких лошадей? – спросила она по инерции и тотчас, еще до ответа Гоши: «Здрасте! Твоих!» – все поняла.

А Гоша уже торопился вывалить подробности. Нашелся человек из Мурома, родной брат одного из друзей Кузепыча, который согласился продержать лошадей до весны. Помещение у него вроде есть, кое-какие возможности тоже, проблемы только с кормом и с тем, как доставить лошадей на новое место. Но вроде как Кузепыч нашел выход.

– А ведьмари? – спросила Рина, вспоминая страшный приказ Тилля сжечь коней.

– Да вроде как не возбухают. Приехали на двух машинах, покрутились. Один сам любителем лошадей оказался. Бегал, ловил, даже руку поранил, – с наслаждением сообщил Гоша.

Рина вздохнула. Последнее время она ничего уже не понимала. Ни в шнырах, ни в ведьмарях, ни в самой себе. А еще меньше, откуда ведьмари могли так хорошо узнать ее, что именно ей забросили удочку с этими лошадьми во Владимирской области? Или все дело в уникуме, который был именно на ее укороченной нерпи ? Но все равно это ровным счетом ничего не объясняло.

Глава 11

МЕРКУРИЙ И ВАДЮША

Мы часто путаемся со словом «любовь». Тащить в ветеринарку кусающуюся от страха уличную псину с гниющей ногой – это любовь. Жить с надоевшим до тошноты спившимся родственником и стараться, чтобы он хотя бы не замерз, – тоже любовь. А остальное – это так, слюнообмен!

Кавалерия. Из лекции по шныровской этике

Следующее утро началось с обычного обмена мнениями. У Алисы и Фреды оказались одинаковые зубные щетки – зелено-белые, примерно одинаковой степени изношенности.

– Ты опять спутала мою щетку, слепая! Не собираюсь болеть сифилисом! – заорала Алиса. Ее оружием был истерический наскок.

Страдала Фреда сифилисом или нет, в данном случае значения не имело. Удар достиг цели. Фреда начала медленно наливаться сизой кровью. Она заводилась не так быстро, зато была злопамятной и могла месяцами пилить за мелкий промах.

Рина лежала в кровати и без удивления слушала перепалку. От Яры она знала, что когда новичок приходит в ШНыр, из него с дикой силой начинает переть грязь. Оно и понятно: пока человек пребывает в комфортных условиях, живя в вате и кушая мармелад, он вполне может казаться себе хорошим. А тут поишачь в пегасне, походи в мокрых ботинках, поживи в одной комнате с четырьмя такими же живоглотами – сразу узнаешь сам о себе массу нового.

Алиса и Фреда еще некоторое время покричали, потом успокоились и рука об руку отправились в столовую. За ними потянулись Лара, Рина и Лена, лениво заплетавшая на ходу тяжелую косу. Кирюша подкрался к Лене сзади и, используя пальцы как ножницы, сделал вид, что отрезает ей волосы. Лена только зевнула и, по-матерински оглядев Кирюшу, застегнула ему пуговицу.

– Не прыгай так, а то ножку подвернешь! – сказала она.

Уже две недели все шныры-новички сидели вдесятером, сдвинув столы и заняв пространство между колоннами. Кавалерия отнеслась к этому спокойно. Она уже привыкла, что младшие и средние шныры вечно устраивают со столами всякие перестановки.

Завтрак прошел в шныровских традициях. Та же суета дежурных, те же фокусы Макара, достававшего Даню; те же наушники в ушах Кирилла; та же продуманная и всех опережающая ленца движений Лены.

Из кухни доносились вопли, будто там кого-то резали. Это Суповна объясняла Гоше и Наде их прямые обязанности.

– Суповна на них орет, – сказал Кирилл.

– Она всегда орет, – отозвался Даня.

– Она что, чего-то за ними знает?

– Внимайте интонации, господа! Она орет профилактически. Опыт показывает, что каждый средний шныр хоть в чем-нибудь да виноват.

Влад Ганич не присаживался. Пчелкой перелетал от стола к столу, шептался и комбинировал что-то с теми из средних шныров, которые начали нырять самостоятельно. Не так давно Влад открыл для себя, что на двушке есть не только закладки, на которые посягать нельзя. Всякие мелкие предметы, приносимые оттуда – кусочки коры, траву, хвою, семена цветов, – оказывается, можно успешно выменивать на шоколад, растворимый кофе, чипсы, новые носки и прочие подобные вещи.

Рина заметила, что Кузепыч, всегда очень обстоятельный при поглощении пищи, сегодня то и дело отвлекался и посматривал на дверь. Кавалерия дважды появлялась в столовой и исчезала. Среди старших шныров царило оживление. Кроме того, преподавательский стол был накрыт на четверых.

Рина начала бросать горошины в Яру, чтобы привлечь ее внимание и узнать, в чем дело, но тут в столовой в очередной раз появилась Кавалерия. С ней вместе шли двое незнакомых Рине мужчин.

Первый был маленького роста, похожий на гнома. Заросли спутанной бороды, черной с легкой проседью. Громадный красный нос. Плечи такие, что в ширину он казался больше, чем в длину. И огромные детские голубые глаза, неожиданные на таком устрашающем лице.

«Натуральный цыган! Рубахи красной не хватает», – подумала Рина.

Его спутник был смешной, порывисто передвигающийся молодой человек лет тридцати. Полноватенький, немного смахивающий на выбритую морскую свинку или пингвинчика Лоло из старого мультика. Одет он был необычайно тщательно. Особенно кокетливо выглядела желтая, попугайских оттенков куртка. То и дело молодой человек останавливался и зорко оглядывался, точно проверял: не смеется ли кто над ним.

В тишине громко и бестактно прозвучал вопрос Фреды:

– А это кто?

Кавалерия и два неизвестных человека мельком оглянулись на Фреду. «Цыган» улыбнулся. «Пингвинчик» мнительно задергал подбородком, внося Фреду в памятную книжечку.

К столу новичков подбежал Витяра:

– От ты дуся! Вы что, не знаете? Это же просто-навсего Вадюша и Меркурий Сергеич!

– Че? – озадачился Макар. – Шныры?

– И еще какие! Преподаватели! Попали в телепортационную ловушку и полтора года провели на острове. Островок – просто-навсего вулкан, но с Меркурием где угодно выживешь. Кавалерия смогла найти их только сейчас, когда отыскала нужную закладку.

«Вот оно что!» – Рина вспомнила две четверки гиел, которые пытались перехватить Кавалерию на выходе из нырка. Так вот какую закладку ведьмари так усиленно пытались не пустить в наш мир. Она одна могла вернуть Вадюшу и Меркурия Сергеича из места заточения. Скорее всего, первыми о ценности закладки пронюхали эли, когда Кавалерия проходила болото, и через опекуна заставили Гая шевелиться.

– А! – откликнулась Лара, любящая мыслить отдельными звуками. Мысли же у нее были такие: «О!», «Уй!», «Э!», «Уди!» и другие подобные. – А неприличный вопрос можно? – продолжала Лара. – А этот, молодой, он…

– Не женат! – насмешливо влез Кирюша, знавший всю шахматную последовательность мыслей богини.

Но – о чудо! – вместо е2–е4 богиня сделала внезапный ход конем:

– …что преподает?

Витяра схватился за ухо и прокрутил свою красную баранку на пол-оборота.

– Вадюша? Философию и историю ШНыра.

Лара не уважала мужчин «вумных» профессий. Они сразу сказывались на фигуре.

– Какой-то он напуганный, – сказала она неожиданно зорко, хотя Вадюша выглядел вполне браво.

Витяра оглянулся на преподавательский стол. Опасался, что могут услышать.

– Вадюша – неныряющий шныр, – прошептал он.

– Что? Вообще никогда не нырял?

– Нырял. Но его сбили, он потерял пега и веру в себя.

– А Меркурий ныряет? – спросила Рина.

– Еще бы! Не хуже Кавалерии! – с гордостью сказал Витяра, умевший радоваться за других не меньше, чем за себя. Редчайшее качество, даже в ШНыре.

– А преподает что?

– Боевой пилотаж.

Рина невольно вспомнила Гамова.

– Разве боевой пилотаж не у берсерков? – спросила она удивленно.

Витяра так возмутился, что отпустил ухо, и оттопыренная верхушка медленно приняла прежнее положение.

– От ты дуся! У берсерков! А у кого ведьмари почерпнули саму идею боевого пилотажа?

– Теперь понятно, почему осенью занятия такие кривые были. Кто попало заменял что придется. Ну что ж… посмотрим, что изменится! – деловито сказала Фреда и, прежде чем откусить, подвергла ломоть хлеба строгой инспекции.

* * *

Фреда как в воду глядела. Прежняя «кривизна» шныровских занятий объяснялась тем, что преподавать было некому, и Кавалерии действительно приходилось заменять кого угодно кем попало.

Уроки Меркурия Сергеича и Вадюши начались со следующего дня. Грустный Вадюша, неныряющий шныр, преподающий философию и историю ШНыра, оказался помесью романтика и зануды. Алиса уверяла, что его пчела свалилась в коньяк, после чего и выбрала Вадюшу.

Вадюша был скромняга, окружавший себя ореолом таинственности и выдумывающий сердечные победы. Он покупал кучу спортинвентаря, которым никогда не пользовался. Знакомясь с новыми ученицами, каждой говорил: «Фреда? Фреда – мое любимое имя! Лена? Надо же! Лена – мое любимое имя… Рина? Нет, ну бывает же такое! Обожаю имя Рина!»

Еще Вадюша был обидчив настолько, что при нем нельзя было улыбнуться: он моментально принимал это на свой счет и мрачнел. Лекции давал под диктовку. И горе тому несчастному, который не помнил имени какого-нибудь первошныра или в дате переставлял две крайние цифры.

Слово «женщины» Вадюша произносил так: «Дженьтьщини». Когда выходил из себя, заламывал руки и начинал стонать: «Гады-гады-гады!» На столе у него лежала пачка розовых бумажек, на которые он записывал разные дела.

Но существовали и плюсы. На каждое занятие Вадюша непременно приносил вкусный подарочек, который поедал с учениками в последние десять минут урока.

– Вот я принес вам зимнее чудо – арбуз! Конечно, от арбузов бывает холера, водянка, размывание кальция и засор кишечника, но с другой стороны… – говорил он в понедельник.

Во вторник его речь звучала так:

– Вот я принес вам шоколад! Конечно, от шоколада случаются ожирение, приступы астмы и кофеиновая зависимость, но с другой стороны…

– Ну как можно быть таким придурком? – простонала Алиса после очередного занятия.

– Для тебя придурок каждый, кто пытается найти с тобой общий язык, – сухо отрезала Фреда.

Ей Вадюша нравился. Рина подозревала, что Фреда, как и Вадюша, считает трагедией, если от полей тетради не отступили одну клетку, а Кику Златовласого назвали Кузей Златоносым.

Меркурий Сергеич был полной противоположностью Вадюши. Первое занятие он провел на поле у пегасни, а учеников рассадил на вкопанных шинах. И хотя шел снег, сам Меркурий был без шапки, в расстегнутой шныровской куртке. И мало тревожился, что Лара обкручена шарфом до глаз, а Кирюша свалился с обледеневшей шины и ушиб копчик. На бороду преподавателя садился снег. Ближе к губам он таял, а по краям покрывался льдом. Через несколько минут борода уже звенела. Зрелище фантастическое.

Говорил он хрипло, коротко, по существу, помогая себе рубящими движениями ладони. Паузы делал грозные. Красный нос мерцал, как вызревшая среди снежной равнины одинокая клубника.

– Боевой пилотаж для шныра. Способ выжить. Или задирай ручки. Или втыкайся головой в бетон. Они готовы. Вы нет.

– Почему нет? – возмутился Сашка.

Меркурий ткнул в него каменным пальцем.

– Ты из болота . Пег в желтой пене. У тебя озноб. Желудочные судороги. Часто рвота. Желание: сдохнуть. А их четверо. Свежие гиелы. Выход.

– Перестрелять! – подал голос Макар.

– Бесполезно. У тебя – шнеппер. Двадцать метров. У них арбалеты. Бьют дальше.

– Улететь!

– На тот свет. Гиелы маневреннее. У них больше соображения в голове. Что может пег.

Новички не сразу поняли, что это вопрос. Вопросительных и восклицательных интонаций Меркурий не признавал.

– У пега выше скорость горизонтального полета. Площадь крыльев больше, – выпалил Даня.

Меркурий зазвенел бородой. Сорвал сосульку и отбросил. В сосульке остался толстый черный волос.

– Чушь. Твой пег загнан. Поставь на копыта. Упадет. А ты – лететь, – презрительно ответил он.

Других вариантов не было.

– Пег. Если заслужили. Доверяет человеку безоговорочно. Понимает. Сам по себе он обречен. Согласен раствориться. В вашей воле. Умножается на человека. Это шанс.

– А гиела?

– Гиела. Редко доверяет. Слушается или голой боли. Или инстинктов. Гиела умнее. Но не умножается. Потому что не верит.

Меркурий помолчал, позволил мысли впитаться и четко, точно вбивая гвозди в головы учеников, продолжал:

– Запомнили. Гиела атакует снизу, сверху или сбоку. Никогда со стороны морды или хвоста. Причина?

– Морда кусается, а зад лягается, – вспомнила Рина вечную присказку Ула.

– Верно. Гиела перед вами. Не разворачивайте пега. Не успеете. Направляйте на гиелу. Если пег доверяет – послушается.

– Да не! Глупо таранить! – недоверчиво отозвался Макар. – А зубы? А топор? А шнеппер?

Меркурий перестал ходить взад и вперед и внезапно кинул в лицо Макару свою перчатку. Макар, не ожидавший этого, не успел защититься и от неожиданности упал с шины.

– Почему не кусался. Топором не размахивал. Из шнеппера не стрелял. Перчатка легкая. Летит медленно. Пег. Восемьдесят три метра. В секунду. А вес. Сам знаешь, – сказал Меркурий с укором.

Макар, не отвечая, тер лоб. Шныровский принцип, что шишки человек понимает лучше, чем слова, действовал и тут.

– Завтра. Практика. Уход от преследования. Перемещение по карте. С учетом рельефа местности. Избежать боя. Не подвергать закладку опасности. Подвиды боя. Один на один. Шныр против двойки ведьмарей. Против четверки ведьмарей. На сегодня – все.

Меркурий повернулся и пошел, ни с кем не прощаясь. Рина помчалась следом. Вместе они шли до самого ШНыра. Сашка, верный ее спутник, брел позади – ему не хватало ширины расчищенной дорожки.

Рина вспомнила день, когда она с земли наблюдала, как выныривает Кавалерия.

– А шныр против двух четверок ведьмарей? Такое мы проходить будем?

– Опыт. Единственное заметить первым. Попытаться ускорить пега. Изменить точку выхода. Все, – отрубил Меркурий, обозначая конец каждой фразы рубящим движением.

– А бывает такое, что шныры нападают на ведьмарей?

– Дураки. Да. Родион, – без улыбки подтвердил Меркурий.

– А бой-девица Штопочка?

– Зверь безбашенный. Штопочка тоже. Слышала историю Штопочки.

– Нет, – торопливо сказала Рина.

– Дедушка-циркач. Пьяница и брюзга. Задира. Отовсюду гнали. А в цирке народ не сахар. Умел работать бичом и метать ножи. Перед смертью слег. Не мог дотянуться до столика. Нужна сигарета или рюмка – доставал бичом. Не проливал водку. Не ронял сигарету. Штопочка росла с ним с шести месяцев. До пятнадцати лет. В школу не ходила. Была ассистентом. Стояла у щита. Бросал в нее ножи. Сшибал с головы яблоко бичом. Даже не моргала.

Меркурий Сергеич остановился у ступеней ШНыра. Возникла неловкая пауза, какая обычно бывает перед прощанием.

– А у вас дети есть? – неожиданно брякнула Рина.

Вопрос не до конца прозвучал, а Рина уже почувствовала, что он не к месту. Небесные глаза Меркурия потемнели, как штормовое море.

– Взрослый сын. Устроен. Всем доволен. Благополучен, – отчеканил он.

– А пеги?.. Он не?.. – выдохнула Рина.

– У него машина. Машина удобнее пегов. Можно оставлять поседланную. Под окнами. На любое время.

Меркурий Сергеич постучал о ступеньку носком ботинка, отряхивая отсутствующий снег, и скрылся за дверью ШНыра. Рина вспомнила, что утром она видела Меркурия в конюшне. Он обнимал морду Митридата и дышал ему в ноздри. Для человека, безумно любящего лошадей, больно быть отцом человека, который к ним равнодушен.

* * *

Суповна была скрытая пиратка. Проявлялось это в любви к платкам диких расцветок. Зная это, шныры на все возможные праздники дарили Суповне все новые и новые платки. При этом старались найти поинтереснее – с черепами, с костями или, на худой конец, с надписью «МИРНЫЙ АТОМ».

Сегодня, когда она подозвала к себе Сашку, на Суповне был платок с укуренным хиппи, за которым Гоша телепортировал чуть ли не в Турцию.

– Эй, малый, сгоняй на дальный склад! Одна нога там, другая обратно! Вот список! – велела старушка.

Сашка знал, что на складе у Кузепыча хранились продукты, которые Суповна отказывалась держать в кухне, чтобы не загромождать.

Сашка по списку отобрал и сложил в рюкзак продукты. Закинув рюкзак за спину, собрался уходить, когда услышал доносившиеся от двери голоса. Кавалерия разговаривала с кем-то, в ком он с запозданием узнал Вадюшу. Сашка замешкался, а потом ему стало неловко: решат еще, что подслушивал. И чтобы так не подумали, Сашка остановился, оперся рюкзаком о полку и… действительно оказался в положении подслушивающего.

– Мы били из лука чаек. Они там повсюду. Смотрит на тебя и ничего не соображает – жалко даже. Никогда не думал, что у них такое противное мясо. Единственный способ их есть: закоптить. Хотя это старые… Молодые бывают ничего, – Вадюша сидел на коробке и из банки ел тушенку, вытаскивая ее ножом. Хотя прошло немало времени, бедняга все никак не мог наесться.

Голос у Вадюши звучал иначе, чем на уроках. В нем не было напускной важности. Сашка не в первый раз убеждался, что преподаватели тоже люди, особенно когда вылезают из учительских доспехов.

– Я другого не пойму… Как вы вообще оказались в том тоннеле? – спросила Кавалерия. – Последний раз на связь Меркурий выходил с «Площади Революции». Вы ничего не сказали толком.

– А что мы могли сказать из метро? Меркурий вспомнил, что в тех местах были тайные тоннели первошныров. Если предположить, что метро где-то пересеклось с их ходами… Вы когда-нибудь бывали в тех тоннелях?

– Не люблю Подземье. Мне хватает неба, – строго перебила Кавалерия.

– Я тоже больше не буду любить Подземье! – пообещал Вадюша. – Мы поднялись в город, отжали железную дверь и спустились через вентиляционную шахту. Метров триста пришлось ползти на животе. У Меркурия был с собой фонарь. Мы пробились в шныровский тоннель, и тут стали происходить непонятные вещи… Эх, надо было сразу вернуться!

– Вы что-нибудь чувствовали? – быстро спросила Кавалерия.

– Ощущение болота : затхлость, гниль, наплывы жутких мыслей. Ну а потом мы попали в ловушку. Все произошло мгновенно. Думаю, мы замкнули ее на себя, и она исчезла. Ловушка была одноразовая, – с досадой сказал Вадюша.

Кавалерия присела на корточки, оказавшись на одном уровне с Вадюшей. От Сашки ее отделял стеллаж, доверху заставленный ящиками.

– Болото под Москвой? Такого не может быть! Чтобы попасть в болото , надо нырнуть!

Вадюша ножом тронул отогнутую крышку банки. Жесть издала смазанный струнный звук.

– А у меня другое из головы не идет. Тоннели первошныров выглядят заброшенными, но не совсем. Кто-то там регулярно бывает, – сказал он.

Глава 12

ЦАРАПИНА НА САПЕРКЕ

У любящих людей обиды друг на друга тоже случаются. Только они мгновенно перегорают в огне любви. Чем она ярче, тем любая обида мизернее. Что значит для огромного пылающего костра стакан воды? А для хилого костра он может быть губителен.

Из дневника невернувшегося шныра

Бутерброд посмотрел на Ула укоризненным колбасным зраком. Ул посмотрел на него и сунул в сумку. Здесь, на двушке, есть обычно не хотелось. Только пить. Все равно болото на обратном пути вытряхнет из тебя все, что возможно. Так что лучше уж с едой вообще не связываться.

Ул просто лежал на траве и отдыхал. Отточенная, как ятаган, саперка, резавшая землю как масло, была воткнута в глинистый склон у ручья.

Это был первый нырок, когда Ул отдыхал. Смотрел в небо. Там, в Подмосковье, была зима, то холод, то сырость и грязь, а тут все зеленое, и теплый ветерок касается лица. Не верится, что такое возможно.

Здесь, на двушке, у Ула всегда возникало ощущение сверхреальности. Он не пытался сформулировать его для себя как понятие – принимал как данность. Мир здесь имел особенную плотность, весомость, бессмертие, и они возрастали тем больше, чем дальше шныр прорывался от границы к центру двушки . Даже здесь, относительно недалеко, всего лишь у первой гряды, предметы, принесенные Улом из человеческого мира, – сумка, саперка, холщовый пакет с бутербродами (полиэтиленовый сразу бы расплавился) – казались менее реальными, чем трава, земля, деревья, небо. Осязаемыми, вполне настоящими, но все равно какими-то не такими, неплотными, фальшивыми. Двушка не выталкивала их, но ясно подчеркивала их чужеродность.

Аза – это был первый ее нырок после болезни – благодарно паслась рядом. Все же Ул стреножил ее и надел на крылья фиксирующий ремень. На двушке Аза может перестать в нем нуждаться. Это ее мир. Здесь нет гиел, болезней, изгородей из ржавой колючки, тесного денника. А ведь Азе скоро придется возвращаться туда, где всего этого предостаточно.

Неподалеку синели Скалы Подковы. Сегодняшнюю закладку он будет искать там. Нырок был рядовым. Ул не ожидал сюрпризов. Мальчик шести лет не различает запахов, не чувствует вкуса и температуры. Недавно залпом выпил кипяток, обжег пищевод. Сейчас в больнице. Нужна алая закладка, любая – подойдет даже слабая: ягода, гриб, плод, цветок, мох. Неважно, что попадется первым. Ул любил алые закладки. Нет такой дотошной возни, как с синими. Взял – и в сумку.

Ул решил, что часик поваляется – пускай Аза попасется на хорошей траве, – а потом полетит к Скалам Подковы. А то в ШНыре что ее ждет? Три строительные каски овса и порция сена, которое из-за сырой погоды невозможно толком просушить.

Ул лежал и думал о Яре. Последние дни она какая-то странная. Вроде и ласковая, и все время с ним, но в ней что-то отрешенное, чужое. Сегодня перед нырком Ул случайно поймал на себе ее взгляд. Испытующий, острый. Страшно, когда на тебя так смотрит человек, который давно тебя знает и который соединен с тобой навеки.

А вчера Яра неожиданно ударила Бинта. Конечно, Бинт не сахар. И хитрит, и работать не желает, и хватить исподтишка может, но все же раньше Яра руку на него никогда не поднимала. Правда, она быстро успокоилась, а Бинт и удивиться толком не успел. Ну оно и понятно. Бинтяра не Аза – его шлепком не обидишь. Его надо лопатой обижать.

Ул задремал. Спал он не особенно долго, едва ли больше получаса. Двушка не позволяет расслабляться. Отдохнуть – да, но никакой лени или провисания. Ул вытер со лба пот. Что такое? А, ясно! Это такой тонкий намек, что пора отправляться к гряде. Ул послушно встал и внезапно ощутил, как защемило сердце. В сознании была ясность, которая наступает только сразу после сна и потом исчезает, вытесненная дневной суетой, одебелевшая от еды и случайных псевдоважных забот.

Он повернул лицо к ветру и почувствовал, как тот шевелит ему волосы. Ул понял, что даже во сне думал о Яре. Только мысли эти ушли в сон, как уходит под землю река, чтобы вынырнуть потом из земли в другом месте. И это будет та же река, но уже процеженная глиной и очищенная песком. Так прояснились и мысли Ула.

– Если Яра не выдержит испытания, пусть я один все понесу! Пожалуйста!.. А потом и она… когда-нибудь. А пока пусть я! – попросил он.

Слова эти вырвались сами. Непонятно кому адресованные, они оторвались от самого сердца, будто вывернувшегося наизнанку. И в бесконечной краткости прозрения Ул понял, что услышан. Несколько секунд спустя он ни о чем уже не помнил.

Фыркая, как лошадь, умылся в ручье, потом подхватил саперку и побежал к Азе. Хватит! И так много времени потеряно: пора искать алую закладку.

* * *

Змейка прорастала в Яре постепенно. Первые дни Яра носила ее как браслет. Если змейка и вползала под кожу, то не чаще, чем Яра сама прибегала к ее услугам. Она была вкрадчива, тиха, незаметна, как приживалка, которая не стала пока своей в доме и потому осторожничает. Вскоре Яра принимала помощь змейки как нечто само собой разумеющееся.

Зачем вопить через всю столовую, узнавая у Насты, расковала ли она Лану? Достаточно на мгновение скользнуть к Насте в сознание, и ответ будет получен мгновенно. Если же не расковала – достаточно немного изменить течение мыслей Насты (подкинуть один-два внешне случайных образа), и она умчится расковывать посреди ужина, в то время как в разговоре ее надо уламывать часа два, и то результат сомнителен.

Никогда в жизни у Яры не было столько друзей. Она всегда немного дичилась людей, а тут вдруг к каждому ей подсказали верный ключик. Оказалось, чтобы люди тебя любили, долгих речей не надо. Достаточно нескольких ключевых слов или прикосновения. Одному взъерошить волосы, другого, затюканного, обнять, третьему крикнуть: «Швеция победила 3:2!» («Ух! Откуда змейка знает счет?»), а у серой, незаметной, чуть злобненькой девочки похвалить прическу.

И шныры потянулись к Яре. Две средние шнырки поссорились за право сидеть с ней рядом. Только Ул поглядывал на нее задумчиво, с невысказанным вопросом в глазах. Да и Кавалерия, пожалуй, стала чуть прохладнее.

«Как змейка может находиться в ШНыре? Как наша защита ее пропускает?» – задумывалась иногда Яра и понимала, что дело не в змейке. Змейка сама по себе ничто, просто смычок, которому, чтобы воспроизвести звук, нужна скрипка. Змейка лишь усиливает и проращивает то, что есть в самой Яре.

«Ничего! – успокаивала себя Яра. – Будем рассуждать логически: разве я приношу ШНыру вред? Открываю ведьмарям секреты? Ничего подобного! Заставляю лентяев старательнее чистить пегов. Ободряю неуверенных в себе людей. Исправляю – ну самую чуточку! – чужие мысли… Ну не все, конечно, а вредные».

Змейка стала ее собственностью. Ее правом самой определять, что добро и что зло, не принимая ничьих советов. Ее обузданной опасностью. Ее контролируемым всесилием. Ее любимой опасной игрушкой.

Но все же совесть у Яры была нечиста. Ее мучило то, что она неоткровенна с Улом и Кавалерией. Привыкнув жить прозрачно, без завонявшихся затончиков в душе, она теперь ощущала в себе такой затончик. Яра несколько раз собиралась идти к Кавалерии и обо всем ей рассказать, но всякий раз ее что-то останавливало.

«Я хочу быть полезной… а Кавалерия… она притормозит!.. Не поверит, что артефакт ведьмарей может служить свету! А ведь может, может!.. И потом, ее наверняка заинтересует, почему я молчала так долго… Знаю я все эти охлаждающие взглядики, этот жест, как она выдергивает очки из кармана жилета… Ну хорошо, даже пусть обойдется! Но браслет у меня точно отберут. А потом? Положит она змейку в стол, и что дальше?»

Шли дни. Однажды посреди ночи Яра проснулась оттого, что задыхалась. Змейка поднялась ей в шею и стояла в артерии, перекрывая доступ крови в мозг. От ужаса Яра дико заорала. Змейка торопливо выскользнула из ее тела и целый день послушно пролежала под подушкой, не претендуя даже на роль браслета. Видно, и сама жалела, что поспешила. Вечером Яра взяла ее и вернула на запястье: без змейки казалось как-то непривычно. Люди опять перестали ее понимать: она твердит им одно, безусловно правильное, а они артачатся, тормозят и делают другое. Бедлам!

Еще через день Яра поняла, что змейка начинает с ней разговаривать . Это была не речь, а нечто иное. Яра ощущала, как сквозь шум и помехи ее сознания, сквозь пульсацию крови и дневные заботы пробивалось порой что-то из прошлого.

Яра увидела школьный класс в весенний день и островки солнца на линолеуме, разделенные рамой на правильные четырехугольники. В островках солнца – осколки. В углу у раковины заплаканная девочка прижимает к разбитому носу запачканную мелом тряпку. Нос ей боднул толстый мальчик, а она, чтобы его не наказали, сказала, что ударилась сама. Автоматически получилось, что и дорогой стеклопакет разбила она, потому что одноклассник, протаранивший ее лбом, потом влетел и в него.

И вот девочка наказана и за свой нос, и за стекло, а этот мальчик, кстати, ей совсем не нравится, так что любая романтическая версия исключена. Да и вообще мальчик давно убежал домой и никогда потом не угрызался по этому поводу. Вырос, стал втрое толще и учится сейчас на юриста, на третьем курсе. Эту историю Яра знала назубок и со всеми продолжениями. Вот только девочку с разбитым носом никогда не видела со стороны, потому что девочка была она сама.

И вот змейка спрашивала у Яры: согласилась бы она и теперь поступить так же? Яра хотела брякнуть, что нет, потому что в ней жила старая досада, но вдруг в картине, которую так ярко, словно мазок на холст, бросила ей змейка, увидела неточность. Мелкую, но заставившую задуматься.

В тот раз, когда маленькая Яра прижимала к разбитому носу тряпку, она ощутила сильную боль у глаза. Что-то оставшееся незамеченным выползло из тряпки, обожгло ее и сразу исчезло. Яра помнила, как схватилась за щеку. Ей было страшно и дико больно. Эта же девочка-двойник не схватилась. Почему?

Расхождение было ерундовое, но Яре оно не давало покоя. До вечера она вымучивала себя, припоминая малейшие детали, а на другой день, когда Ул ушел в нырок, собралась и отправилась в единственное место, где могла получить ответ.

Под Москвой есть город Электросталь. Когда смотришь на него со спины пега, видны одни заводы. Но Яра редко смотрела на Электросталь сверху. Чаще добиралась на электричке. А сегодня телепортировала, потому что забыла расписание.

Яра материализовалась в полутора метрах над землей, и ей сразу пришлось падать, потому что силы притяжения никто не отменял. Впрочем, Яру это не смущало. Она всегда телепортировала с запасом, потому что лучше чуть-чуть свалиться, чем чуть-чуть застрять.

Дом, возле которого она находилась, за десять лет почти не изменился. Разве что для утепления его заковали в псевдомраморный доспех на уголках и каркасах. А в остальном все то же. Те же надписи на железной двери подъезда, тот же медлительный, уставший лифт, который, доставив человека на этаж, долго испытывает его терпение, прежде чем открыть двери. Яра поднялась на шестой этаж и пальцем ткнула в знакомый звонок.

Ей открыла БаКла – бабушка Клава – широкая и очень бодрая, в канареечном халате и зеленых мягких тапках. БаКла стояла на пороге и, не пуская Яру в квартиру, внимательно всматривалась в ее лоб.

– Как ты себя чувствуешь? Голова больше не болит?

– Нет! – торопливо ответила Яра.

Года два назад она случайно пожаловалась БаКле на головную боль и теперь всякий раз об этом жалела. В тот раз она забыла, что, когда она была маленькой, БаКла, как пчелка, облетала врачей и повсюду собирала отрицательные диагнозы. Если кто-то из докторов говорил, что Яра здорова, БаКла начинала его люто ненавидеть и больше к нему не ходила. Разумеется, вскоре это привело к естественному отбору: рядом с ними остались только те доктора, кто соглашался получать от БаКлы шоколадки и считать Яру опасно больной.

БаКла потащила Яру на кухню, налила ей огромную тарелку горячего борща и вручила ложку.

– Привет, дед! – радостно поздоровалась Яра.

Напротив нее за столом сидел дедушка ВикСер – Виктор Сергеевич. ВикСер – полная противоположность БаКле. Он добрый, смешной и сухонький. БаКлу любит, Яру любит, на работе всех любит. И без халтуры любит, на полную катушку. Ни о ком никогда плохо не отозвался. Все у него хорошие люди. Если же о каком-то человеке никак нельзя сказать, что он хороший, тогда ВикСер говорит, что он несчастный. Иногда Яра не понимает, как в нем, таком тощем, помещается столько любви. Вокруг позвоночника она, что ли, обматывается?

Еще ВикСер носит с собой желтенькие таблеточки в длинном стеклянном пузырьке с крышкой, которые называет «пентрицитинчик». Когда кто-то волнуется, или плачет, или давление, ВикСер моментально достает их и услужливо предлагает:

– Пентрицитинчику?

Как-то Яра попыталась найти такое лекарство в медицинском справочнике, но безуспешно. «Пентрицитинчик» есть только у дедушки. В остальных местах явные подделки.

Яра послушно глотала борщ, а БаКла постоянно подливала ей половником и повторяла, что от Яры «остались одни глаза» и неплохо бы ей пройти полное обследование.

– Я здорова!

– Это ты думаешь, что здорова. Все так думают до полного обследования! – с торжеством воскликнула БаКла.

Яра мысленно застонала. У БаКлы слишком живое воображение. Все представленное она воспринимает как свершившуюся реальность. Так, например, вообразив однажды, что Яру выгнали из школы, она связалась с плохой компанией, подсела на иглу и умерла, она принялась в голос рыдать и швырять в мойку посуду. И неважно, что живая и здоровая Яра при этом спокойно читала в соседней комнате.

За едой Яра молчала и старательно загребала гущу. При БаКле вообще ничего сказать нельзя: она сразу начинает развивать бурную деятельность. Убедившись, что Яра ничего не рассказывает и лечиться не собирается, БаКла с досадой обрушилась на ВикСера, раздирать которого в клочья она уже сорок четыре года считает главной супружеской обязанностью.

ВикСер грустно вздыхал, рассеянно улыбался Яре и мечтал поскорее удрать в свой контейнер на строительном рынке, торгующий водопроводными кранами и пластиковыми трубами. Контейнер такой маленький, что в нем работают только двое – сам ВикСер и его школьный друг БорБор (Борис Борисыч), тишайший и добрейший человек, вечно говорящий о своей даче.

За всю жизнь БорБор и ВикСер ни разу не поссорились. Когда сердятся, то говорят друг другу грустными голосами: «Виктор, я тебя не понимаю!» или «Борис, ты сегодня сам себе противоречишь!»

Когда ВикСер окончательно собрался в свой контейнер, Яра улизнула с ним вместе, расцеловав БаКлу в румяные щеки. Внизу под окнами ВикСер достал щетку и стал сметать снег с грузовой «Волги»-«санитарки». Удобная машина, когда все время приходится возить трубы.

– Дед! Помнишь тот год, когда я тут училась?

– Ну, – ВикСер скребком счищал лед с лобового стекла.

– А когда я пришла домой с разбитым носом? Было такое?

ВикСер перестал скрести лед и выпрямился. Воспоминания разложены у него по ящичкам, как шаровые краны, в одном ему известном порядке.

– Пришла она! Как же! Я сам тогда тебя привез! У нас тогда «девятка» была инжекторная. Хорошая машина, только в багажник ничего не лезет. А чего такое?

– Ты не помнишь, меня в тот день кто-то кусал?

ВикСер засмеялся. Лицо у него покрылось непредсказуемыми морщинами.

– А ты забыла? Ну дела! Всю щеку раздуло, а она не помнит! Да БаКла с тобой все больницы города объехала! Требовала, чтобы тебя положили! А тебя не кладут, и все тут! Обычный, говорят, пчелиный укус. Нечего нагнетать! Ну и злилась же она!

– ПЧЕЛИНЫЙ?

– Ну да. Хотя подумаешь, так откуда в марте пчелы? Разве психованная какая проснется раньше времени… – подтвердил ВикСер и снова стал скрести лед. За ночь лобовое стекло покрылось панцирем.

Обратно Яра добиралась на электричке. Зарядить в Электростали нерпь было негде. Размещение по подмосковным городам зарядных закладок еще только входило в планы шныров.

Яра смотрела на ползущие за окном вагона снега. Змейка ее не тревожила, понимая, что сейчас лучше не соваться.

«Неужели моя пчела нашла меня уже тогда… а потом исчезла на долгие годы? Выходит, пчела находит шныра в момент поступка? А потом ждет, пока он готов?» – думала Яра.

* * *

Вечером Яра ждала возвращения Ула у пегасни. Она мерзла и дула на руки. Ей было тревожно. Она знала, что Ул вот-вот должен вернуться из нырка. А он все не возвращался. Меркурий Сергеич возился с новичками. Сегодня начиналась практика боевого пилотажа – правда, пока на земле и на нелетающих пегах.

Шныры-первогодки выводили лошадей из пегасни. Икар, обычно само смирение, сегодня капризничал. Не позволял затягивать подпругу и хватал Алису зубами. Алиса психанула и ответила ему тем же: укусила Икара за шею. Икар жалобно заржал, страдальчески вытянув морду. Алиса отплевывала шерсть.

К Алисе подошел Меркурий и молча остановился рядом. Алиса перетрусила. Она знала, что и Ул, и Родион уже погнались бы за ней с первым, что попало им в руку. Меркурий же отнесся ко всему спокойно. Все же Алиса выбрала атаку как лучший способ защиты.

– Я смертельно устала! А этот урод издевается! – заорала Алиса.

– Когда кто-то злится. Устал не смертельно, – заметил Меркурий и назначил Алисе тридцать приседаний.

Сашка и Макар переглянулись. Тридцать приседаний – это мелочи. Кавалерия за такое назначила бы пять дежурств.

Но Алиса осталась Алисой. Смириться с наказанием, даже с самым пустяковым, для нее нереально. Она стала корчить рожи, плеваться и получила еще двадцать приседаний. Алиса присела и эти двадцать, ужасно ругаясь и шипя.

– Садист старый! Гном! Найди себе Белоснежку! – так, чтобы было слышно, прошипела она. Бросила повод Икара и, смешно подпрыгивая, как трясогузка, умчалась к ШНыру.

Даня и Кирилл стали шепотом спорить, вылетит Алиса из ШНыра или нет. Однако Меркурий предпочел сделать вид, что слова относились не к нему.

– В чем дело. Уведите Икара. Остальные – по коням, – скомандовал он.

Яра вернула Икара в пегасню.

– Выведи мне Митридата, – крикнул ей вдогонку Меркурий.

Икар грустил, что ему не дали пробежаться. Привычная последовательность действий нарушилась. Вернувшись с Митридатом, Яра подвела его к Меркурию. «Гном без Белоснежки» улыбался, поглядывая на дорожку, по которой умчалась Алиса.

– Пока она приседает. Это ничего. Не застыла как глина, – сказал он, не объясняя, о ком идет речь. Яра сообразила и сама.

– А что будет плохо? – спросил Сашка.

– Плохо, если однажды откажется. Приседать. Это будет ее конец. Как шныра. Многие так сломались. Сказали «я больше не могу!» и отвердели. На этом. Хотя на самом деле сил у них полно.

Меркурий вскочил на Митридата, и жеребец, приплясывая, понес его по полю, ломая подмерзшую корку на нетронутом снегу. За ним, гикая, скакали новички. Первыми, конечно, Рина, Сашка и Макар. Замыкал Даня на бородатенькой Лане.

– Эй, шестиногая лошадь! С другой стороны заходи! Не тормози! – крикнул ему Кирилл.

Рина засмеялась. И правда казалось, будто у Дельты шесть ног. Стремян Даня не уважал. Его огромные ступни почти касались снега. Вчера Меркурий обучал падать с коня, обвязывая наездников кордой и сдергивая на скаку. Проще всего оказалось, как ни странно, Дане. Он просто сшагивал с коня, а при случае, как пошутил Меркурий, мог и «Перешагнуть. Через. Лошадь».

Правила были несложными. Девять новичков пытались загнать Меркурия Сергеича и коснуться его. Это означало бы их победу. Меркурий лавировал на Митридате, гикал, откидывался назад, нырял за крыло, заставлял жеребца пятиться – и всякий раз оказывалось, что новички только мешают друг другу.

Минут через двадцать вошедший в азарт Сашка, подбадриваемый воплями Рины, ухитрился коснуться Меркурия, прыгнув на него с седла. Это было не по правилам, но лошади подустали, и тренер заявил, что на сегодня хватит.

Когда Меркурий прохаживал разгоряченного Митридата, Яре захотелось заглянуть к нему в сознание. Хотя бы на мгновение. Желание было сильным, авантюрным. Прежде Яра никогда бы на такое не решилась, но теперь…

Змейка привычно скользнула в ладонь.

Яра приготовилась. По предыдущим опытам она знала, что это похоже на нырок в воду с вышки. Отталкиваешься, короткий полет, а потом тебя, как пузырьки воздуха, окружают чужие мысли. Хаотичные, часто оборванные. Маленькие пузырьки – быстро рассеивающиеся мысли-однодневки (пойти, купить, что-то кому-то сказать). Вытянутые в цепочку прозрачные пузырьки, которые ходят по кругу, как поезда по Кольцевой линии, – долгоиграющие мысли-стремления. Поступить в институт, выучить греческий язык. И, наконец, огромные слипшиеся пузыри с мутью внутри – то, что мучает человека давно. Туда лучше не соваться, иначе чужая страшная мысль может затянуть тебя и уничтожить.

Змейка скользила в крови у Яры, готовая к прыжку. Яра мысленно слилась с ней, позволила змейке нырнуть и…. внезапно обнаружила, что потеряла равновесие. Колючий снег щиплет щеки и забивается за ворот. Яра привстала и увидела змейку. Она невинно притворялась браслетом. Яра поняла, что змейка оказалась бессильной. Меркурий для нее неуязвим. Она не смогла найти малейшую лазейку и проникнуть внутрь, поэтому Яру и отбросило. Прежде такое случалось только с Кавалерией.

Впервые за все время, что у нее была змейка, Яра усомнилась в ее могуществе. Если змейка может все – почему Меркурий для нее закрытая книга? О том, чтобы подзеркаливать Кавалерию, Яра даже не задумывалась. Что-то подсказывало ей: змейка окажется бессильной.

Глава 13