Значение раннего триангулирования
Вспомним еще раз об «отчуждении» Михи (с. 114 и далее), которое говорило о том, что он совокупность приятных, но в то же время порою и неприятных переживаний интегрировал в представление об одной персоне, персоне матери. Через несколько дней или недель эти же реакции можно обнаружить и при непоявлении отца. (Время первого отчуждения зависит в большой степени от интенсивности отношений отца к младенцу.) (СНОСКА: Разумеется, эти последствия относятся к шагам развития репрезентации объекта в раннем детстве в семьях с (статично) определенным распределением ролей между матерью и отцом и другими персонами). Тот факт, что младенец улыбается отцу, Абелин (1971, цит. по Ротманну, 1978) характеризует как знак, указывающий на то, что тот научился уже отличать отца от матери. Но это в сущности означает, что мать, вернее переживания (и соответствующие ожидания), связанные с представлением о матери (первое объектоот-ношение), получили «второе лицо», «вторую фигуру». Или иначе, младенец признает мать и отца как одно целое, внешне различные персоны тем не менее объединяют общие качества. Вначале отец является не чем иным, как «другой матерью», и наоборот, в переживаниях, связанных с матерью, содержится нечто, связанное с отцом, а также и с другими персонами.
Другая характерная черта этого периода: ребенок в этом возрасте способен в одно и то же время вступать в отношения только с одной персоной. Сколько бабушек, теть и отцов чувствовали себя ранеными по той причине, что маленький ангел, который минуту назад лучезарно им улыбался, не хочет больше смотреть в их сторону, потому что мама опять появилась в комнате. С этим феноменом связано и то, что младенцу так трудно дается вдруг перейти от матери к другой персоне. Даже, если эта персона «хорошо ему знакома», в этот момент он не испытывает к ней никакого внутреннего отношения и не ощущает ничего, кроме горечи ухода от матери. Но разлука может и наоборот произойти беспроблемно, если бабушка покровительственно перенимает в данный момент роль матери в интеракции «мать-ребенок» так, что непрерывность (материнского) отношения к объекту остается ненарушенной. Если это происходит, то мать может спокойно удалиться и совсем не обязательно делать это тайком и бесшумно.
Во всяком случае дети начинают дифференцировать свое отношение к объекту. Поскольку младенец умеет опознавать мать и отца как целую персону и все же внешне их различать, он начинает каждому из них приписывать «объективную» разницу в том, как они с ним обращаются: отец разговаривает с ним иначе, чем мать, по-иному реагирует, играет в другие игры и ребенок начинает в свою очередь предъявлять к матери и к отцу разные требования и связывать с ними различные ожидания, благодаря чему отец — чаще всего к концу первого года жизни — превращается в самостоятельный, отличающийся от матери объект. Таким образом, отец остается существовать и тогда, когда младенец занят с матерью. Или он приветствует пришедшего домой папу, не забывая в этот момент о существовании матери. И он начинает учиться одновременному общению с двумя персонами.
Но триангулирование не просто привнесение «второго отношения к объекту». (В основе своей следовало бы говорить о трех объектоотношениях — отношении к матери, отношении к отцу и отношении к обоим родителям вместе.) Это соотношение создает новое равновесие, внутрипсихи-ческую систему или «структуру», по выражению Ротманна (1981), нечто, что всегда влияет на создание или изменение объектоотношения к одному из родителей (СНОСКА: Концепт триангулирования показывает, что психоаналитическое и «систематическое» мышления не являются взаимоисключающими. Что же касается представителей системно-семейно-терапевтической школы, то с психоаналитической стороны, конечно, возможности понимания распространяются только на тех ее представителей, которые готовы воспринимать «внутрипсихическую систему», а не ограничиваются лишь внешними образцами отношений и поведения). Функция освобождения от обязанностей третьего объекта, которую мы наблюдали выше на примере Кристиана (с. 94), является одним из следствий триангулярной системы объектоотношения. И мы видели, насколько удаление этого третьего объекта, отца (вместе с другими обстоятельствами), способствует возрастанию вытекающих из развода страхов разлуки и расплаты, так что приобретенная система обороны не в состоянии их преодолеть.
Обобщая работы Малера, Гринакр, Винникота и др., Рот-манн (1978) указывает на следующую, имеющую большое значение функцию раннего триангулирования: роль отца в прохождении и успехе процесса индивидуализации во время «фазы нового приближения». Для нашей темы этот аспект тройственности необыкновенно важен по двум причинам. Во-первых, после опыта первого года жизни наступает «фаза нового приближения», которая ведет к достижению константы объекта — центральному показателю в развитии той основной структуры, удачное развитие которой, по нашему мнению, лучше всего защищает от деструктивных срывов системы обороны, которые приносит с собой после-разводный кризис. Во-вторых, речь идет о той фазе, в которую (в случае таких срывов) маленькие дети (приблизительно в шесть-семь лет) регредируют после развода. Это «оживление» прошлого происходит тем не менее без отца, который когда-то был так важен для этого процесса.
Годовалый ребенок видит себя, хотя более и не физически, но духовно и душевно симбиотически связанным с матерью. Однако, когда отец, реализованный как отдельный субъект, вступает в отношения с матерью, это симбиоти-ческое единство с матерью оказывается потрясенным, поскольку ребенок вдруг видит себя в качестве объекта, отличного от матери, исключенным из этой коммуникации (Rotmann, 1978, 1981). Но ребенок одновременно знакомится таким образом и с чем-то иным: быть другим или быть отлученным вовсе не означает оказаться потерянным. Отец подает малышу пример модели отношений между автономными субъектами. «There must be an I, like him, who wants her» — реконструирует Абелин (1975, цит. по: Rotmann, 1978) (СНОСКА: Смысловой (расширенный) перевод может звучать так: «Должен существовать (совсем независимо от мамы) «Я», который, как папа, любит маму (и любим ею)»). Путем идентификации с отцом ребенок открывает для себя возможность нового, несимбиозного отношения к матери. С этим новым чувством независимости своего существования или возможности своего существования отдельно от матери вступает он в критическую фазу нового приближения, которая отмечена конфликтом между стремлением ребенка к все большей автономии и самоутверждению, с одной стороны, и его (регрессивными) желаниями безграничной заботы матери о нем и симбиотического воссоединения с нею, с другой стороны. Этот конфликт протекает в соседстве с разнонаправленными страхами: страхом перед новым воссоединением, который ребенок может переживать как вероятность оказаться поглощенным и который усиливает его стремление к автономии, и страхом перед разлукой с матерью, перед неизвестностью, перед опасностью оказаться «вне», к чему тем не менее ребенок все же стремится. Эти ожидания, неопределенность которых частично исходит от самого ребенка, скрывает в себе значительный конфликтный потенциал в отношении к объекту, в данном случае — к матери. Противоречие и потребность в новом приближении ведут к тому, что ребенок вновь и вновь воспринимает мать с разочарованием. В результате этого он в возрасте от полутора до двух с половиной лет создает два совершенно противоположных представления о матери, одно из которых соответствует абсолютно доброму, защищающему, дающему удовлетворение объекту, но в следующий момент она может восприниматься как объект абсолютно злой, отказывающий в удовольствии, преследующий и угрожающий. В отличие от партиального отношения к объекту в середине первого года жизни ребенок хотя и знает, что у него только одна мать, но ему кажется, что существуют два противоположных существа, которые стремятся взять над нею власть. Это объясняет также и то, почему дети в это время (в так называемой фазе сопротивления) иногда столь отчаянно борются за, казалось бы, пустяковые удовлетворения или реагируют на их исчезновение как на катастрофу. И здесь дело касается не столько изначальной потребности, сколько «доказательства», что мама (все еще) остается «хорошей мамой» или возможности путем ожесточенной борьбы со «злой матерью» вновь вызвать к жизни «добрую».
В такое тяжелое для матери и ребенка время на отца возлагаются две необыкновенно важные функции. Во-первых, он предлагает себя ребенку в качестве менее «контаминиро-ванного» (заряженного) (Крис), т.е. менее конфликтного объекта, способного освободить ребенка в его конфликте желаний воссоединения и освобождения в отношении матери. Во-вторых, он выступает как представитель материнских свойств (см. выше), так и «внешнего мира», «мира иного, чем мать». Это свойство, которое уже в фазе упражнений играло столь большую роль, сейчас получает новое значение. Отец представляет собой, так сказать, надежный остров, к которому можно отважиться пристать, бежав от «материка матери». В этом случае освобождение от матери является не фактом «ухода вон», а «уходом куда-то», а именно: к (несущему в себе часть матери) отцу. Таким образом, тройственная структура отношений на втором и третьем году жизни создает для ребенка такие же важные условия для завершения процесса индивидуализации в области психики, как когда-то размещение объектов, которое дало ребенку возможность принять решение отважиться сделать первые самостоятельные шаги: от одного доверенного лица — в объятия другого. Абелин характеризует отца как катализатор для развития зрелого отношения к объекту матери, в котором на месте разделения (однажды) очень хорошего и (однажды) очень злого «образа матери» вступает интегрированная материнская объекторепрезентация, которую ребенок способен отличить от собственного представления о себе, от своих мыслей и чувств и для которой свойственны одновременно как злые, так и добрые свойства, — то, что психоанализ характеризует как константу объекта. Поскольку ребенок пришел к уверенности, что мать любит его и защищает даже в те моменты, когда она на него сердится или отказывает ему в удовольствии, то тем не менее исходящая от нее угроза удерживается в рамках. Исходя из этого, Ротманн считает триангулярную структуру отношений к объекту также условием для «созревания», что называется, требующим окончательного развития, эдиповым конфликтом. Конфликт между ревностью и любовью к однополому родителю создает, во-первых, условие для того, чтобы ребенок способен был поддерживать (не симбиозные) любовные отношения с двумя объектами, и, во-вторых, чтобы эдипов соперник был не только ненавидимым и поэтому устрашающим, но и оставался достижимым в качестве «доброго объекта». Там же, где раннее триангулирование не имело возможности развиться, на место ревности вступает, по утверждению Рот-манна, конфликт лояльности: любые отношения кажутся предательством и одновременно уничтожением других отношений. От обманутого объекта, однако, можно ожидать только мщения. Это делает предэдипально структурированные конфликты лояльности весьма угрожающими.
Если мы еще раз окинем взглядом трудности процесса развития в первые три года жизни, то увидим, что успех процесса индивидуализации зависит в известной степени от следующих важных условий:
* Во-первых, от достаточно доброго первого объектоотношения, которое ребенок строит на первом году жизни. Если же оно не удалось, то он теряет большую часть уверенности, которая ему так необходима, чтобы постепенно освободить себя от связи с матерью и обратиться к «внешнему миру». Также появляется опасность, что ребенок прибегнет к борьбе, чтобы сохранить удовлетворение, в котором ему было отказано и придет к хотя и агрессивно окрашенной, но еще большей зависимости, в то время как «насыщенный» ребенок в высшем ощущении своих вновь приобретенных способностей (ползать, ходить) завоевывает мир в увеличивающемся отдалении от матери («фаза упражнений») (СНОСКА: Нередко дети отвечают на ранние разочарования сдвигом развития. Они бегут в определенной степени из (неверного) симбиоза в модус объекто-отношений большей автономии и дистанции от материнского объекта. Клинически это означает, что особенно впечатляющие успехи детей между 10-м и 24-м месяцами жизни прежде всего в области, служащей автономии функции «Я» (речь, моторика, контроль за выделениями), могут быть как результатом удовлетворяющего, так и разочаровывающего опыта объектоотношений. Зависимость (или иначе говоря, потеря автономии) и самоконтроль могут оказаться для таких детей (людей) постоянным источником массивных страхов (перед новым воссоединением с матерью, страхом оказаться ею «поглощенным»)).
* Независимо от доброты первого объектоотношения к матери очень важно, чтобы в процессе конфликтов индивидуализации на втором и третьем году жизни ребенка мать могла отпустить ребенка, строя свои отношения с ним не слишком амбивалентно, т.е. без (подсознательной) агрессивной окраски; она не должна быть раздражительной, а, наоборот, постоянно проявлять терпение и источать благодушие. Необходимо, чтобы мать оставалась постоянно доступной для ребенка, также и по прошествии первого года жизни, чтобы сохранить непрерывность (еще не закрепленных) отношений в той мере, чтобы ребенок в своих попытках индивидуализации не боялся потерять ее. Даже мы, взрослые, только тогда в состоянии безболезненно расставаться, уезжать, если уверены, что у тех, кого мы любим, все в порядке и мы их не потеряем. Для уверенности в этом чувстве мы можем использовать почту или телефон. Ребенку же нужно частое, с недолгими интервалами, возвращение к матери, прежде чем он снова «отправится в путешествие».
* В-третьих, ребенку нужен отец, уже в первый год жизни младенца необходимо его присутствие, он должен заниматься с младенцем для того, чтобы первое объекто-отношение у того могло расширяться от матери к отцу, как это уже было отмечено в качестве важного условия раннего триангулирования.
* Физическая и эмоциональная доступность отца приобретает совсем особенное значение во время «фазы упражнений» (примерно от 8 до 18 месяцев) и «фазы нового приближения» (примерно от 18 до 30 месяцев). Слишком большая неравномерность в интенсивности отношений между ребенком и отцом или долгое отсутствие последнего подвергают опасности тройственность отношений. Таким образом у ребенка создаются трудности в использовании отца в качестве объекта разрядки напряжения и идентификации в конфликтах освобождения от связи с матерью.
* Наконец, исследования Малера, Абелина, Ротманна и других убедительно указывают на то, какое огромное значение имеют позитивные либидинозные отношения родителей между собой для развития раннего триангулирования и как от этого зависит облегчение процесса индивидуализации. Если таких отношений нет, то у ребенка отсутствует модель и вместе с этим и представление о возможности несимбиозных любовных отношений. Итак, при определенных обстоятельствах преимущественно агрессивные отношения между родителями сигнализируют ребенку опасность, что отказ от симбиозной связи с матерью означает одновременно потерю матери как любящего объекта.
Исходя из изложенного выше, легко понять, что второй и третий годы жизни относятся к особенно критическим этапам развития каждого ребенка. Как часто отношения матери и ребенка переживают резкое нарушение непрерывности только потому, что декретный отпуск подошел к концу и мать вынуждена снова идти работать! Как часто весь груз по уходу за ребенком и воспитанию лежит на плечах матери и отцы не имеют понятия о том, какое огромное значение имеют они для развития ребенка! Второй год жизни по причине ускоренного моторного развития детей предъявляет к родителям завышенные требования со стороны внимания и терпения. Особенно к матерям, которые измотаны нагрузками первого года и подвергаются еще большим нагрузкам в связи с возвращением к профессиональной деятельности и испытывают (сознательно или подсознательно) большую потребность наверстать упущенное, желание получить возможность подумать о себе и находятся столь далеко от «состояния благодушия», о котором мы уже говорили. Чаще всего воспитание чистоплотности дополнительно обременяет уже и без того тяжелые конфликты «фазы нового приближения». Многие дети начинают в двухлетнем возрасте посещать детский сад и вынуждены переживать разлуку с матерью именно в то время, когда на основе регрессивных потребностей «фазы нового приближения» они особенно неспокойны. Также рождение нового ребенка в «фазе нового приближения» переживается как особенно угрожающее событие, отнимает у ребенка значительную «часть» матери (время, регрессивную нежность, терпение, проникновенность). Но именно второй год является, как правило, излюбленнейшим для рождения нового ребенка.
В семьях с общественно-средними жизненными условиями у детей не соблюдены или, в лучшем случае, лишь частично соблюдены единичные из названных условий для нормального развития в первые три года жизни ребенка. Если к обычным нагрузкам добавляется супружеский кризис, то от этих условий в большинстве случаев почти ничего не остается. Нарушения в первом объектоотношении к матери как следствие и катализатор супружеского конфликта, отсутствующий или отстраняющийся отец, перетруженная и несчастная мать и отсутствие модели зрелых любовных отношений между родителями приводят непременно к ответным ударам в борьбе ребенка за его автономию. Чем больше ребенок привязан к матери, тем драматичнее конфликты объектоотношения, тем больше разочарование, которое переживает дитя. Разочарование, которое переживается как агрессия против самого себя, и эта агрессия путем проекции и идентификации обоюдно усиливают агрессию против (злой) матери и осложняют таким образом интеграцию разделенной на позитивную и негативную личности материнской репрезентации объекта, как и дифференцирование репрезентации самого себя и объекта, что означало бы достижение способности различать, относятся ли аффекты и фантазии к собственной персоне (в качестве желаний и чувств) или к объекту (как его особенности).
Читательница или читатель, должно быть, уже отметили, какую схожесть эти описания конфликтов индивидуализации прежде всего в поздней «фазе упражнений» и в «фазе нового приближения» имеют с характеристикой конфликтов объектоотношения в послеразводной фазе. Поскольку из психоаналитического опыта мы знаем, что особенно обремененные конфликтами фазы развития образуют притягивающие точки (фиксации) для регрессий в ходе поздних психических конфликтов, то эта похожесть, собственно, не должна нас удивлять. Послеразводный кризис может активировать такие ранние конфликты отношения к объекту не только у ребенка, но и у матери. Во-первых, потому что — во всяком случае у маленьких детей — этот отрезок жизни был отмечен, как мы могли видеть, в большинстве случаев значительными конфликтами и, во-вторых, потому что внутренние и внешние условия, в которых находятся дети и родители в послеразводной фазе, очень похожи на ранние этапы развития. Теперь мы можем создать себе теоретическое представление, почему особенная «драматургия» послеразводного кризиса варьируется от ребенка к ребенку, независимо от внешних обстоятельств, и почему дети так по-разному реагируют; почему так отличаются по величине и доминирующему содержанию страхи, фантазии, желания и агрессии; почему травматический срыв обороны — с заключительной новой («посттравматической») обороной — наступает у одних детей раньше, у других позже и так далее. Наконец, мы видим, как убедительно подтверждается сформулированное в изложенном выше материале предположение о том, что конфликтные отношения родителей перед разводом занимают значительное место в реакциях на развод.