Вл. И. Немировичу-Данченко. Дорогой Владимир Иванович!

Нью-Йорк, 20-го ноября 1923 г.

20 ноября 1923

Дорогой Владимир Иванович!

До меня дошло известие о том, что, по случаю исполнившегося 25-летия со дня основания МХТ, Совнарком пожаловал мне звание Народного Артиста. Если это действительно так, то прошу Вас выразить от меня мою глубокую благодарность в той форме, какую Вы найдете наиболее соответствующей и подходящей, имея в виду те общественные условия, в которых мы здесь находимся.

Любящий Вас

К. Станиславский

Вл. И. Немировичу-Данченко

Нью-Йорк, 20-го ноября 1923 года

20 ноября 1923

Дорогой Владимир Иванович!

Я только что получил письмо от Ф. Н. Михальского с сообщением, что Вы и я удостоены Малым театром звания почетных его членов. Известие это радостно меня взволновало и глубоко обрадовало, и я прошу Вас выразить от моего лица всему Малому театру мою самую искреннюю, сердечную благодарность за оказанную мне честь. Я твердо верю, что новый знак внимания, оказанный нам с Вами Малым театром, послужит лишним поводом для укрепления взаимной дружбы между Малым театром и МХТ.

Любящий Вас К. Станиславский

Л. Я. Гуревич

26/XI

26 ноября 1923

Нью-Йорк

Дорогая, милая и искренне любимая

Любовь Яковлевна!

Спасибо Вам за Ваше чудесное письмо. Я его получил еще в Германии и хотел ответить по чести -- большим теплым письмом. Но... дела, репетиции, администрация, представительство и главное -- книга. О! как ужасно быть литератором. Контракт, надо писать. Приходится писать совсем не то, что бы хотелось... Но самое главное -- это мои глаза. Они ведут себя неважно. Долго работать не могу -- часа три в день. Вот и приходится волей-неволей, чтобы не платить неустойки, писать в эти три часа не письма, а книгу. Подолгу оставляю без писем своих, т. е. брата и сестру, которые, спасибо им, заваливают меня письмами, да еще какими. Вот и сегодня напишу Вам только до конца страницы. Назначенная порция. Больше не могу. Так к делу.

Все мое писание, какое попадет Вам в руки, -- в Вашем распоряжении1. Имейте в виду, что там много повторений и много ненужного. Насколько помню, в шкафу "Отелло", -- все дельное. В большом шкафу -- архив. Там надо осторожно разбирать -- много повторений и лишнего.

Очень грустил о постигшем Вас горе. Знаю, что для Вас была мать. Обнимаю Вас, дочери кланяюсь.

Ваш замученный

К. Станиславский.

Только что вернулся с премьеры "Иванова"2. Огромный успех, больше, чем в "Хозяйке гостиницы". Раз двенадцать вызывали всем театром.

55 *. Из письма к М. П. Лилиной

27 ноября 1923

Нью-Йорк

Милая, дорогая Маруся!

Не сердись, что не пишу. Очень трудное время. Много приходится репетировать, в еще более ужасных условиях, чем даже в Париже. А главное -- книга. На нее единственная надежда. Переводчик -- коренной американец, издатель, редактирующий книгу, -- все уверяют, что книга будет иметь исключительный успех. Все торопят, так как переводчик должен браться за другую работу, и потерять его -- беда. Он, говорят, замечательный и перевел всего Лермонтова, не хуже самого Лермонтова1. Каждую минутку свободную пишу и забываю поэтому вас (но ради вас же). Что же делать. Книгу писать необходимо, так как на доходы от спектаклей не надо рассчитывать.

Прошли две премьеры. Успех -- огромный, быть может, больше прошлогоднего, особенно -- "Трактирщица", которая прошла небывало хорошо. Кайранский смотрел и говорит, что с Москвой нельзя и сравнивать, что Пыжова неизмеримо выше Гзовской. Последнее признает даже Екатерина Владимировна Гзовская. Но... сборы неважные. Может быть, они поправятся, хотя сомнительно, так как Гест не делает никаких прежних попыток и реклам. Не можем понять его поведения. Газеты не помещают больших статей, говоря, что Гест мало давал им объявлений. Вероятно, Гест очень взволнован расходами по постановке "Миракля" Рейнгардтом2. Он здесь и необыкновенно мил. Это неистовый поклонник МХТ и в частности меня, как актера 3. Только меня и Дузе и признает.

Дузе была на открытии, так как спектакль был в ее честь, но после 1-го акта уехала (так как на следующее утро играла), оставив мне записку со всевозможными похвалами "Карамазовым". Я счел, что это слова обычной любезности. На следующий день, т. е. 20 ноября утром, она играла, а вечером мне звонят, что она приехала и сидит в задних рядах, досматривает спектакль "Карамазовы" (это после своего утреннего спектакля). Я пошел в театр, сидел с ней. Она говорила, что выше ничего не знает, что это не театр, а церковь, что мы единственная труппа в мире. Кто же может сыграть эту сцену (кошмара), кроме Качалова4. Хвалила Тарасову5. Потом была у нее Книппер, она развивала ту же мысль и сказала, что она в последнем спектакле многому научилась. Будь она здорова, она не пропустила бы ни одного нашего спектакля и т. д.

А сборы плохие. Премьера -- 3000 долларов (по возвышенным). Второй спектакль -- 1500 долларов. Премьера "Трактирщицы" -- 1500 (по обыкновенным) и т. д. В эти недели нам уже будут платить жалованье не полным рублем, так как необходимо делать вычеты на долг.

...Сомневаюсь, чтоб Гест продлил условия. Очень вероятно, что в марте мы уже вернемся в Европу. Все это пишу под большим секретом, так как если распространится, то скажут, что мы провалились, а это не так. Мы имеем больший успех, но улица не пошла еще, так как нет никаких реклам. Фокусы Геста, может быть, для того, чтоб избавиться от нашего дела и отказаться после 4-го месяца. Ведь у него на руках одновременно 1) Дузе, 2) Рейнгардт, 3) мы, 4) Балиев6. Сейчас мода на Дузе, и все прут туда. Но ведь она играет только два раза в неделю. Не мудрено, что сборы.

...Не имею никаких известий от вас. Ни от Игоречка, ни от Киры, ни от тебя. Узнал, что ты беспокоилась, пока мы плыли, что узнала от Мелконовой7 о том, что мы приехали. Странно, я послал тебе с пути радио. Очевидно, оно не дошло. Пожалуй, я ее послал в Женеву, а может быть, и в Париж. Не помню!

Вышла задержка в посылке письма. Добавляю самые последние сведения. Прошли "Карамазовы". Театр и актеры имели больший, чем в прошлом году, успех, а пьесу разругали и особенно за чтеца 8. "Трактирщица" прошла 4 раза. Успех и критики небывало восторженные. Играли несравненно лучше. Нашли совершенно итальянский темп. Хохот сплошной. Пыжова хороша и имеет успех. Меня хвалят больше, чем во всех предыдущих ролях. Но... Гест не делает никаких реклам. Пресса на него сердита и если пишет о нас, а не замалчивает, то только из уважения к МХТ (слова редакторов). Ориентация Геста -- на Рейнгардта. Ему (как в прошлом году -- нам) приберегает весь бум. Мы пасынки. Вот почему никто не знал, что мы начали спектакли. Они идут по пониженным ценам и делают совсем плохие сборы. Вот первая неделя "Карамазовых" -- 3000 (первый [спектакль] по повышенным ценам). "Карамазовы" (второй) -- 1500. "Трактирщица" (I) -- 1500. "Трактирщица" (II) -- 650. "Карамазовы" (утро) -- 1400. "Трактирщица" (вечером III) -- 1600. "Карамазовы" (утро) -- 1600. "Трактирщица" (вечером IV) -- 2600. Всего 14 000 (за неделю). В прошлом году -- 45 000 в неделю. Вот она, Америка. Если выручим жалованье, слава богу. Все это между нами.

Обнимаю.

Костя.

23/XI 923

И опять задержал письмо, и опять добавляю последние сведения. Два письма от тебя получил. Больше всего благодарю за то, что ты вдумалась и поняла мое душевное состояние и одиночество. Теперь несомненно, что МХТ далее существовать не может, а как жаль. Вчера, например, была премьера "Иванова". Это была пасха. По словам публики, хотелось всем целоваться. Все побежали к нам на сцену. Вызывали без конца. Гест благодарил и утверждал, что, если б начали этой пьесой,-- все было бы хорошо, что эта ошибка стоит 100 000. Поди ты, разбери что-нибудь. Мы боялись везти "Иванова", а он оказался как раз по вкусу Америки. А сбор премьеры -- 1400 долларов...

...В Москву, в Москву!

Обнимаю, целую, благословляю всех.

Костя.

Пишите об Игоре поподробнее. Как температура (только по-старому, подмышкой)? Что сказал доктор? Не бойтесь повторять одно и то же.

Два твоих письма и две телеграммы -- получил.

А. И. Зилоти

16 декабря 1923

Нью-Йорк

Дорогой Александр Ильич.

Позвольте воспользоваться сегодняшним Вашим концертом, чтобы выразить Вам нашу общую любовь и пожелать новых и новых успехов во славу родного русского искусства.

Прилагаемый венок примите как знак нашего глубокого к Вам уважения и самой сердечной признательности за Вашу дружескую, прекрасную помощь в нашей работе1.

Нью-Йорк, 16 декабря 1923 года

А. В. Богдановичу

1923

Дорогой, милый, любимый Александр Владимирович!

Не сердитесь на меня за то, что я не пишу. Знаю, что это нехорошо. Но когда я, бог даст, скоро вернусь и расскажу Вам все, что мне приходится переживать и делать, Вы подивитесь, простите и пожалеете меня. Вот и теперь, после того как я узнал о том, что делается у Вас и как из храма искусства маленькие людишки сделали фабрику интриг, мне бы хотелось ободрять Вас, жалеть, написать Вам побольше ласковых слов, уверить в том, как я Вам сочувствую, хотел бы помочь, как я Вам доверяю... Но... надо скорее говорить о спешном деле и пользоваться случайно освободившимся временем для короткой беседы с Вами. Поэтому скажу лишь два слова по поводу общих дел, чтобы совершенно Вам развязать руки. Мне хочется, чтобы Вы знали, что никаких любимцев, тем более белой и черной кости, я не знаю. Мой взгляд на студийцев очень отрицательный. Кроме Гали и Печковского (по голосу), Жукова1 -- все в достаточной мере бездарны. Если за ними нет этических достоинств, большой работы, огромной любви, преданности делу, бесконечных жертв искусству, порядочности и проч., -- они не заслуживают пяти минут Вашего, Маргариты Георгиевны, моего внимания. Всех их вон и набирать других. Из новых со временем оставить еще двух и остальных опять вон и набирать новых.

По приезде я сделаю жесточайший экзамен. Особенно строг я буду по части законов речи, ритмики и системы. Всем, кто не пошел вперед, я объявлю, что заниматься с ними не буду. Талантливым сделаю снисхождение, а бездарностей... Если возможно воспользоваться всем происшедшим у Вас и сделать здоровую чистку, -- буду счастлив. Но как быть с очередными спектаклями?! Всех протестующих я бы, конечно, исключил во что бы то ни стало. Это пакость. Если б даже они были правы (а они кругом виноваты перед Вами, мной, студией), то и тогда заслуживали бы порицания. Можно добиваться иными путями, а не кляузой. Ну... черт с ними. К делу.

Начинаю с прелюдии, на которую умоляю обратить особое внимание. Мало того, пока никому из студии ничего не говорить и посоветоваться с двумя лицами: с Немировичем-Данченко и с Малиновской. Чего я боюсь? Почему я так осторожен? Вот почему. Если узнают содержание письма, то начнутся новые придирки, гонения, клеветы, инсинуации, плевания в душу... Будут говорить, что я хочу остаться в Америке, а я этого совершенно не желаю, напротив: мечтаю о Москве. Боюсь только своей ужасающей квартиры -- у меня нет дома. И это ужасно. Единственный дом у меня во всем мире -- это маленькая комната с ванной в гостинице "Торндайк" в Нью-Йорке. Только там я чувствую себя дома и могу жить, заниматься, писать, думать, быть один... Если бы не это, я бы не выдержал и бежал к Вам раньше времени. У меня -- тоска по родине. Итак, осторожность: берегите не столько меня, сколько -- моих: брата, сестер, студию и пр. За два года ко мне поступало бесконечное количество предложений, проектов, приглашений. Они касались и режиссерского дела, и учительского, и актерского, и гастрольного, и студийного. Я отвергал их, во-первых, потому, что они не были достаточно основательны, или обдуманы, или определенны, или потому, что носили характер каких-то афер. Из всех предложений выделяю одно, т. е. то, о котором я сейчас буду говорить. Это не значит, что оно безупречно, или не содержит в себе известного риска, или то, что инициатор дела -- исключительно честный человек, на которого можно целиком положиться. Нет. Все американцы -- бизнесмены (деловые), т. е., по-нашему, -- жулики. Со всеми надо держать ухо востро. Если дело не пойдет, -- не заплатят. Судись, пожалуй. Не было случая, чтобы дело выиграл иностранец! Антрепренер Рабинов -- лучше других. Его большинство хвалит. Правда, есть и плохие сведения. Например, он затирал Кошиц2 и выставлял другую певицу. Какой-то известной русской певице из Мариинской оперы (забыл фамилию) он не заплатил. Рабинов прислал мне два текста условий. Посылаю Вам первое (которого у меня два экземпляра), оставляю у себя второе, так как оно в одном экземпляре. Разницу между двумя текстами условий объясню дальше. Вот история всего дела.

Рабинов хочет зародить американскую оперу, таковой нет. Здесь есть итальянцы, которые поют по-итальянски, русские -- по-русски. Есть ничтожные бродячие труппы американского происхождения, но о них не стоит говорить. Теперь хотят сделать национальную оперу. Это не значит, что будут петь только по-английски. В Америке эмигранты из всех стран. Американская опера может быть и на французском, немецком, русском, испанском и других языках.

Капитал на это дело, по-видимому, большой; говорят, один миллион долларов. Дело затевается на широкую ногу. В Нью-Йорке будут строить свой театр. Сейчас уже выстроили в горах, над Нью-Йорком, в природе, целый город. Там и громадная сцена для постановок и генеральных репетиций. Там и все мастерские, и много репетиционных зал, и жилых помещений для актеров, музыкантов, хористов. Словом, целая гостиница. Все это сделано неумело. Можете себе представить, какие ссоры между хористами, артистами, музыкантами, администрацией закипят в этой гостинице! Репетировать там можно только летом, осенью и весной. А где же зимой?! и т. д. Художник Анисфельд уже пишет декорации для целого ряда опер, хотя ни труппы, ни режиссера еще нет. Меня звали в это дело главным художественным администратором, но я не дурак и отказался наотрез. После этого стали просить, чтоб я устроил при том деле студию (оперную). Первое условие мое -- полное отделение от того дела, запрещение малейшего с ним общения. Принято, не без смущения и удивления. Летом студия будет работать под Нью-Йорком, зимой -- квартира в Нью-Йорке. Образец нашей Первой студии на Советской площади -- скромно, бедно, все деньги -- на преподавателей, актеров, а не на обстановку. Это тоже удивляет. Через три года (а может быть, и раньше, зависит от меня) -- спектакли, сначала в самой студии, а потом и в театре. Управление, выбор преподавателей, программа, режим -- от меня. В администрацию я не вхожу, отказался. За это будут платить так (пишу по памяти. Если совру, не взыщите; посылаю английское условие. Некому перевести его). За 6 месяцев пребывания моего в Америке ежегодно (с апреля по сентябрь включительно) я получаю 10 000 долларов, за каждый лишний месяц по 1000 долларов. Я посылаю из Москвы преподавателей, которые проходят свою, намеченную мной программу (по ритму и пластике, по дикции, по теории и практике системы, по пению и перепостановке голосов, по прохождению отрывков и опер).

В сентябре я уехал, и на мое место приехал, допустим, X. Прошел в три месяца свою программу (октябрь, ноябрь, декабрь). Уехал. На его место приехал новый или несколько новых (январь, февраль, май). Потом опять приезжаю я, проверяю и т. д. Каждый из приезжающих за три месяца может получить чистыми -- 1000 долларов (считая, что жизнь ему будет стоить около 500 долларов, он будет получать 1500 долларов три месяца, т. е. по 500 долларов в месяц). Дорога за счет студии.

Все изложенное помещено в посылаемом условии. Но в нем не хватает одного, наиболее важного добавления, из-за которого стоит огород городить. А именно -- я получаю по 20 процентов с прибыли от поставленных мною опер. Это может составить большую сумму, так как успех американской оперной труппы несомненен. Здесь большие патриоты, и стоит кому-нибудь, даже из иностранных певцов, написать, что он будет петь по-американски, как концерт, сбор и успех обеспечены. Как получить эти 20%? Ведь можно и скрыть все доходы. Уверяют, что в Америке это сделать нельзя, что отчетность здесь очень проверяется. Может быть, это и так. Во всяком случае, поговорю с адвокатом. Пока же необходимо решить принципиально. Возможно это дело или нет. Согласилось ли бы наше правительство регулярно отпускать нас? Можем ли мы подписывать условия? В случае нужды отсюда могут обратиться с ходатайством отдельные лица, общества, может быть, американское правительство к русскому правительству. Я остановил их. Они уже собирались это сделать. Видел бумагу, из которой ясно, что правительство интересуется этим делом. Это еще не значит, что оно будет помогать материально. Нет, -- правительство здесь плохой меценат. Далее, важно знать, кто поедет в командировку сюда. Например, Вы, Маргарита Георгиевна, Зина, Володя, Демидов, Сушкевич? Теперь вопрос: какая польза от этого всего оперной московской студии? Во-первых, отдельные лица подкормятся и потому будут в состоянии работать за нашу нищенскую оплату. 2) Из суммы моей можно будет отделить тысяч пять долларов на содержание студии. 3) Часть прибыли от поставленных опер (многие по образцу, выработанному студией) можно будет уделить студии в Москве. 4) Образуется студийная связь с американцами, и можно будет в первые же годы устроить поездку в Америку всей студией (после, когда у нас кончатся интриги).

Правда, поездку легко сделать и сейчас. Оперной студией здесь интересуются (имейте в виду, что за жизнью русских театров здесь очень следят и всё знают). Условие сделать легко и с Гестом, и с Юроком, и тем более с Рабиновым. Но... в том виде, в каком пребывает теперь наша студия, она не стоит и провоза. Поэтому все разговоры о немедленном приезде (а их много) я отклоняю, конечно, под разными благовидными предлогами. Вот уж, действительно, нет злейших врагов студии, как сами студийцы!!! К слову сказать, Америка очень избалована музыкой и певцами. Все лучшее в мире -- здесь. Все лучшие немецкие, итальянские, французские певцы, Шаляпин и проч.-- в Метрополитене3. Все лучшие пианисты -- Гофман, Рахманинов, Зилоти, Падеревский и проч., скрипачи -- Ауэр, Хейфец и пр. -- все здесь. Сюда может ехать только крупнейшая вокальная знаменитость. Смирнов 4 не имеет никакого успеха. Будут ли иметь наши премьеры, взятые в отдельности,-- не думаю. Но если привезти ансамбль -- это может иметь огромный успех. Об этом американцы не имеют никакого представления. Конечно, музыкальная сторона, как и драматическая, должна быть на высоте. Когда я им рассказываю о том, что делается в московской студии, у них загораются глаза. Больше писать не могу. Бегу играть...

Скажите всем, кто недоумевает, почему я не отвечаю на письма, следующее. Я чувствую атмосферу в студии, вижу, как Вам, Сушкевичу, всем преподавателям трудно. Представьте себе, что я бы отвечал на письма и тому, и другому, и третьему, и каждый приходил бы к Вам и истолковывал мои слова по-своему (это так легко), -- Вы бы совершенно спутались. Теперь же, пока существуют интриги, а не дела, я буду упорно, жестоко молчать, буду писать только Вам, Сушкевичу и сестре с братом. Вам и Художественному совету предоставляю полную свободу действия, так как отсюда невозможно ничего сказать. Все рисуется в ином виде.

Ну, а теперь дайте Вас обнять искренно и нежно, как люблю, и Маргарите Георгиевне целую ручку и люблю ее как человека и как большую артистку. Дочке поклон. Зине, Володе, Сушкевичу -- также. Малиновской кланяюсь и часто о ней думаю.

Ваш К. Станиславский.

Какую оперу ставить? Ту, которую Художественный совет найдет наиболее целесообразной. Отсюда судить немыслимо. Например, все русалочные или разбежались, или зазнались, или заинтриговались... Ставьте "Царскую невесту".

Пока я бы держался такой линии: чем меньше исполнителей, чем меньше постановка -- тем лучше.

Наши рекомендации