Свинцов владимир борисович 15 страница

— Видел ли кто Коромыслова тогда в доме лекаря?

— Ни один человек.

— Хорошо.

В это время Феклуша вышла во двор по хозяйственным делам, и Федор заговорил с Настей жаркой скороговоркой.

— Никому ни слова о Ваське! Побыстрее выведай, где он лежит, как долго будет в госпитале…

Немало времени Настя ломала голову над причиной беспокойства Федора за Васькину судьбу и так не разгадала бы, не приключись одно происшествие.

Гешке все чаще восхищался перед Настей выносливостью Васьки Коромыслова. Иной не вынес бы и половины тех плетей, что перепали ему. Васька же выжил и быстро набирал силы.

Несколько раз в госпиталь наведывался поручик, чтобы взять обратно подследственного. Гешке отчаянно протестовал:

— Время не фышел! Больной софсем сляб.

Для проверки слов лекаря поручик заходил в каморку, Васька пластом лежал в постели. Лоб аккуратно опоясывала мокрая повязка — компресс. Глаза больного закрыты. Поручик недовольно морщил узкий угреватый лоб, обратно уходил неохотно, словно в раздумье.

Гешке умышленно тянул волынку. Как только появлялся поручик, лекарь делал условный знак своему ученику Логинову, и тот до прихода офицера в каморку успевал известить Ваську. Не раз говорил Васька:

— Я здоров, господин лекарь. Не хочу, чтобы кто-то в ответе за меня был.

— Не тфой дело учить старших, — сердито отвечал лекарь. — Спина дольжен зарастать крепко-крепко…

Как-то во время утреннего обхода Гешке набросился на часового, торчавшего у Васькиной каморки.

— Куда смотрель? Где больной Коромыслоф?..

Сбежались караульные сержанты, сам поручик, увидели в каморке колечко от западни. Тотчас нырнули под пол и без слов поняли, что произошло. Васька Коромыслов бежал через окно, которое за ненадобностью было засыпано землей, а теперь раскрыто.

Настя слышала, как поручик сказал одному из сержантов:

— Один умер, другой удрал. Попробуй постигни теперь тайну побега колодников из рудника.

Настя вздрогнула от внезапной мысли: «Неужели Федор тем колодникам помогал? Что-то уж больно дотошно расспрашивал он о колоднике… Тогда…»

Тогда вдвойне радостнее стало на душе у Насти оттого, что помогла Федору избавить Ваську Коромыслова от второго допроса.

* * *

На рудник приехал в окружении свиты Беэр. После беглого осмотра подземных горных работ не скрыл своего удовлетворения. На торжественном собрании горных офицеров и высших служителей Беэр выглядел внушительно. На парадном мундире скопище регалий. Среди них выделялся блеском орден святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени — недавняя награда самой императрицы за верную службу. Голос Беэра звучал как на богослужении.

— Вашем раденьем, господа, сей рудник стал крупной жемчужиной императорской короны. Сотни пудов серебра, десятки — золота каждогодно дарит Змеева гора императорской казне. Ея императорское, величество, самодержица Всероссийская Елизавета Первая щедро воздает вам за заслуги перед ней. От вас, господа, и впредь зависит — гореть немеркнущим огнем или погаснуть сей жемчужине…

Почти всю ночь напролет в просторном особняке главного командира Колывано-Воскресенских заводов и рудников бурлило неуемное веселье. Звучали бесчисленные восхваления щедрости и милости императрицы к рабам своим. Беэр ласково щурил глаза, всем присутствующим дарил благосклонные, отеческие улыбки.

На другой день ложка дегтя испортила бочку меда. Как ни колебался управляющий, а все же дерзнул доложить о побеге секретного колодника Коромыслова. Холодным змеиным огоньком занялись глаза Беэра. В надтреснутом голосе зазвучали раздражение и строгость.

Побег колодников получил широкую огласку. Трижды Беэр отписывался в Сенат и царский кабинет по поводу каторжного содержания колодников в Змеиной горе. Смягчал, как только можно, краски. Вроде уладил все. Стоило поймать беглецов, и дело могло окончательно забыться. С побегом же Коромыслова из рук горного начальства выскальзывала нить в поисках беглых колодников. И Беэр решил самолично нащупать ее. Первым потребовал к себе Гешке. Сыпал вопросы на немецком языке.

— Почему, лекарь, ваш больной убежал?

— Не могу знать, ваше превосходительство. Я призван лечить, а не караулить больных.

Беэр удивленно повел бровью, насторожился.

— Почему больного поместили одного в бывшей кухне с выходом из подполья наружу через засыпное окно?

— Не моя на то воля. Место для больного определял не я…

— Случалось ли, лекарь, вам раньше встречать колодника Коромыслова и при каких обстоятельствах?

Гешке на какое-то время замолчал. Беэр уловил на его лице следы внутренней душевной борьбы.

— Видно, встречал! Не так ли?

Из лекарской груди вырвался шумный, сдавленный выдох.

— Не припомню вроде. Может, и встречал. Больных больше запоминаю не по наружности и именам, а по болезням.

Уклончивые ответы родили в душе Беэра смутное подозрение.

Допросам подвергались солдаты караульной команды, ее командир, работные на выбор без явных подозрений на соучастие в побеге.

От бессилия получить нужные сведения Беэр выходил из себя. Приказал послать на поиски беглых половину караульной команды, казачьи разъезды, а в ближние поселки — работных, бывших на гульной неделе.

Узнав о том, Федор явился к Беэру. Тот недовольно поморщился: «Опять станет выпрашивать награду…» Вслух спросил раздраженно:

— Чего надобно, штейгер?

— Пришел, ваше превосходительство, чтобы службу сослужить… Припомнилась мне встреча прошлым летом с телеутами в верховьях реки Чарыша. Судачили телеуты, что в глухих чарышских урочищах потаенные поселения беглых русских людей имеются. Сдается, что змеевские колодники в тамошних краях скрываются. А ехать туда опасно, нужно немалое число оружных людей: места те под началом джунгарских ханов.

Беэр подобрел. Вспомнил, как Федор открыл руды в Комисской шахте, и сейчас не без надежды на успех сказал:

— Похвально, штейгер, твое усердие в службе. Велю на помощь тебе снарядить полсотни солдат и казаков. Сыщешь беглецов — к твоим прежним заслугам прибавится…

— А Ваську Коромыслова, ваше превосходительство, надобно искать на руднике, в домах и дворах работных. Не иначе спрятал кто-нибудь, потому как больной человек за столько дней и версты не пройдет.

Слух о предложении Федора прошел по руднику. Среди работных начались злые пересуды. Двое, что вместе с Федором вызволяли колодников из подземелья, в голос говорили Алексею Белогорцеву:

— Переметнулся штейгер. Выслужиться хочет! Железная балда наскучила по его голове…

Белогорцев больше отмалчивался или загадочно улыбался. А однажды не вынес разговоров товарищей и завел речь издалека:

— Доводилось ли вам встречать тетерку в лесу с молодым, не на крыле, выводком?

— Эка невидаль, — ответили работные.

— Так вот та тетерка, как завидит человека, бежит по земле, а не летит от него. Отбежит аршин с десяток, остановится, шея навытяжку, как бы дает знать человеку — не теряй меня. Человек к ней — она опять, знай себе, вперед. А сама глаз с человека не сводит. Поводит, поводит за нос, вспорхнет — и была такова. Делает это для того, чтобы ребятенки ее в траве или кустах надежно схоронились…

— К чему такая побасенка?

Белогорцев с достоинством ответил:

— Смекайте своими пустыми головами: Федор и есть та самая тетерка.

Через месяц на рудник явились казаки и солдаты с пустыми руками и оттого злые. Привели с собой лишь торгаша-бухарца, заплутавшегося в стороне от трактовых дорог. Никто и подумать не мог, что Васька по совету Федора укрылся неподалеку от Незаметного.

* * *

После отъезда Беэра в Змеиногорской рудничной конторе получили секретный указ. Беэр настрого наказывал отвращать работных от побегов и отпусков в иные места. И не без причин.

Новый, совсем молодой, самодовольный и жестокий правитель Джунгарии хан Цэван Дорогаши Намдял через своих многих послов требовал от сибирского губернатора сноса русских пограничных укреплений. Земли, на которых они находились, хан почему-то счел неотъемлемой частью Джунгарии. В противном случае, угрожал открытыми вооруженными действиями. На границах Колывано-Воскресенского заводского ведомства оживленно передвигались многолюдные орды конных кочевников. При переговорах послы бахвалились, что хан наделяет беглых русских людей, которые переметнутся к нему, многими привилегиями. Соблазнительная приманка для работных!

Не успел канцелярист подшить бумагу в дело, как рудничное начальство подняло шум о побеге новой партии работных — десяти человек. На этот раз начальство не выказывало обычного рвения в поисках беглецов; словно для очищения совести, отправило в разные стороны несколько великовозрастных солдат. Те через несколько дней вернулись, не сыскав беглецов. Работные от удивления только разводили натруженные руки.

— Диво дивное: люди убегли, а начальству до того вроде и дела никакого нет.

На третьи сутки стражники схватили одного из беглых — Филиппа Колокольцева. И не на проезжей дороге или в горных дебрях, а в самом отдаленном и глубинном орте. Беглец еле шевелил языком от жажды и нестерпимой боли в сломанной ноге. Стражники злорадствовали:

— Потому и не улетела птаха, что крылышко подбито! Нашел, балда осиновая, где прятаться от горных работ.

В госпиталь, куда поместили Колокольцева, чуть не каждый день наведывался поручик. Никто не знал, о чем он выспрашивал Колокольцева.

Однажды Гешке оказался нечаянным и незримым свидетелем тайного допроса. Против своих привычек лекарь выслушал разговор до конца. Придя домой, поделился с Настей. Та только руками всплеснула и про себя решила: «Надо передать Федору…»

На другой день Федор наказывал Белогорцеву:

— После смены втроем идите в дальний орт, в свежем завале покопайтесь. Найдете что — положите на виду у всех в Глубокой штольне. Потом подымитесь наверх и по домам…

— Что искать-то? — недоумевал Белогорцев.

— Сами увидите. Знал — сказал бы, — уклончиво ответил Федор и попросил: — Обязательно сходите.

Белогорцев в точности выполнил просьбу.

…Работные брели на смену по Глубокой штольне. Многие, не успев выспаться, позевывали. Сон, дай волю ему, свалил бы сейчас на сырые камни. И вдруг головные работные остановились, как шахтные подпорки, стали — с места не столкнуть. Вперед выбежали нарядчики, надсадно заругались.

— Лунатики вы, аль кто? Пошто стоите?

Впереди в дрожащем свете факелов видно, как на дне штольни беспорядочно распластались люди. Нарядчики к ним.

— А ну встать, лежебоки! Сна не хватило для вас дома!

Кто-то занес было руку для удара. Но не засвистела пронзительно плеть, не чавкнула сочно по человеческому телу. В наступившей тишине родился слабый шорох — работные сдернули с голов отяжелевшие от подземной сырости картузы. В штольне лежали мертвецы. Работные без труда опознали своих товарищей. Вон с широко раскинутыми руками бергайер Иван Речкунов, вверх лицом — Трофим Зырянов. Словом, все те, кого объявили беглыми. Недоставало лишь Филиппа Колокольцева.

По штольне пороховым взрывом ударил возглас:

— Наружу подымайтесь! К Филиппу, тот про все расскажет.

Крик подхлестнул застывших от страха людей. Все шарахнулись к шахтным лестницам. В верхних выработках на зов бегущих устремились новые партии работных. Змеиную гору раздирал неслыханный до этого гул, которого испугался бы и сам семиглавый змей…

У госпиталя выстроился взвод солдат с ружьями наизготовку. Перед строем мелким гусиным шагом важно прохаживался поручик. Толпа работных в нерешительности затопталась на месте.

— Чего приперлись? Пошто не робите?

В ответ на заносчивый окрик поручика толпа злобно загудела. Послышались резкие выкрики: — Пошто в штольне мертвые люди лежат?

— Пусти нас к Фильке Колокольцеву!

— Хотим правду слышать!

— Ить убеглыми объявлены мертвецы…

Толпа медленно покатилась вперед. Поручик, что каменное изваяние, — ни с места. На лице — известковая бледность. Зловещую тишину разорвал чей-то запыхавшийся голос. Подбежавший к толпе человек оказался Белогорцевым.

— Стойте, робяты! Неча Филиппку тревожить. Покойников откопали в завале. Стал быть, погибли. Не убегли они никуды. Один Филиппка только и спасся.

— Тогда пошто неправду кликали на невинных людей? За нос начальство водит нас! Подать сюда брехунов!

Властная в своих требованиях толпа снова подалась на солдат. Как под ножом, тонко и пронзительно взвизгнул поручик:

— Взво-о-о-д!..

Высоко в воздухе по-шмелиному прогудели пули. Толпа зашаталась на месте. Поручик взмахнул шпагой, она блеснула холодной змейкой. То был сигнал крепостным, канонирам. Вразнобой гулко взревели пушки. Толпа разметалась по сторонам, словно на горсть пыли дохнул порывистый ветер.

Алексея Белогорцева и работных, что громче остальных горланили в толпе, перепуганное начальство на несколько дней бросило на рудничную гауптвахту. Там их для порядка высекли без свидетелей, отобрали клятвенные обещания, что впредь не будут распускать языки, после того снова отправили в горные работы со строгим режимом.

Рты людям не зашьешь крепкой ниткой. Слухи о ложных беглецах поползли дальше Змеиногорского рудника.

* * *

Федор приехал в Барнаульскую пробирню с образцами найденных им руд. Его немедля позвали к Беэру.

— Здравствуй, штейгер!.. Поведал бы мне от чистого сердца, почему работные бегут с рудника. Хотя бы те десятеро…

— Вам ли не знать о том. Не сбегли те работные, а погибли от подземного обвала.

Беэр многозначительно улыбнулся.

— Спасибо, штейгер, за сообщение… Без моего ведома не уезжай на рудник.

Беэр — страстный охотник. В кожаных тисненых чехлах хранил дорогие ружья работы лучших тульских мастеров. Изящные, прикладистые. Не ружья, а настоящие картинки. На досках замков выгравированы сцены из охотничьей жизни, на болтах и курках — тончайшая до пестроты узорная английская гравировка. На такое способны лишь искусные руки, тонкий глаз.

Федор узнал, что Беэр с несколькими горными офицерами отправляется охотиться на луга по правому берегу Оби напротив завода. Задержался на три-четыре дня.

…С закатом солнца оживают притихшие осенние луга. С шумом и всплесками срываются утиные стаи с укромных дневок. В спешке на ночную кормежку оглашают воздух кряканьем, пересвистом крыльев. Эта песня для Беэра ласковее тех, что создает человек. Он до забвения палил из ружья, и с глухим стуком падали на землю ожиревшие птицы.

Беэр стоял на пригорке в межозерье. Через него тянул суетливый утиный перелет. Скоро угаснет вечер, и конец охоте. И Беэр торопился с перезарядкой ружей. Между выстрелами чей-то голос остановил его:

— Кончай, высокопревосходительство, палить. Не соберешь птицы, когда совсем стемнеет. Зачем губить ее понапрасну. Чай, живая тварь и жить хочет.

Ухо Беэра резануло насмешливое не по титулу обращение. Из камыша вынырнули четверо бородатых мужиков. Все с ружьями. Беэр грозно спросил:

— Кто такие и почему шатаетесь?

— Не пужайся, высокопревосходительство! Тутошние мужики мы. Кричать на помощь не вздумай — жизня каждому всего дороже, а енералу тем боле. Не по жизнь твою пришли. Облегчение для себя испрашиваем. Вот шесть одинаковых бумажек. Поставь в конце каждой свою подпись, и нас будто ветром сдует. По конец дней своих за тебя молиться станем. Хочешь, послушай, что записано в бумажках.

Мужик выше остальных ростом рассказал наизусть заученное. Бумажки оказались отпускными билетами, которые выдавались работным при увольнении от службы. Невелика бумажка, а сила в ней немалая: ее обладатель становился вольным поселенцем.

Тот же мужик виновато предупредил:

— Имена в бумажках сейчас не указаны. Не обессудь, превосходительство, ить каждый хочет вольно жить. Проставим после.

От неслыханной дерзости мужиков Беэр оцепенел. Как бы не замечая этого, мужики заявили:

— Все при нас, высокопревосходительство: и чернила, и перо, и дощечка для удобства в письме. Поспешай, чтобы не сумерничать.

…У низкого обского берега мужиков поджидала лодка о трех парах лопашных весел. За один взмах лодка прыгнула на десяток сажен вперед. Скоро под днищем зашелестел песок. Лодка тупо ткнулась в противоположный берег. Человек, что поджидал мужиков, спросил вполголоса:

— Вышло аль нет?

— Вышло! Спасибо за науку. А теперь — на коней…

Шестеро беглых колодников Змеиногорского рудника обрели крылья. Лети куда хочешь.

Удачная охота не могла окончательно рассеять угнетенного состояния Беэра. Объявить же о происшедшем никому не отважился. Бородатые мужики, как живые, стояли перед глазами. На лицах — выражение суровой решительности, в руках — медвежья сила. «Такие где угодно сыщут, придушат не раздумывая…» Опасался Беэр и того, что предай он огласке случай с мужиками, и злоязычная молва окрестит его трусом. Такое не к чести генеральского мундира. «Лучше всего сей случай забыть…» Беэр вспомнил про Лелеснова. Самолично настрочил приказание Змеиногорской рудничной конторе. Тощий пакет украсил алыми сургучными печатями.

— Теперь езжай, штейгер. Пакет передашь управляющему.

Федор явился в рудничную контору. Думал получить вознаграждение за вновь открытые руды. Управляющий вскрыл пакет, наспех пробежал глазами по бумаге, холодно и бесстрастно пояснил:

— Сии руды ненадежны содержанием металлов.

Федор не стал перечить, хотя и знал — руды не бедные. Что означала потеря заслуженной награды против воли шестерых колодников? Знал бы Беэр или управляющий, что Федор Лелеснов и есть тот человек, которого на обском берегу мужики благодарили за науку! Федор так и не узнал, что награду не получил за правду о погибших в руднике работных, которую сообщил Беэру.

* * *

Федор все больше убеждался, что Настя — настоящая опора в самых рискованных делах. Через ее старания дважды спасся от верной смерти Васька Коромыслов. В своих поступках Настя не рисовалась. Вкладывала в них весь ум и душу. При успехе в чем-либо не била в ладоши, не вертелась от радости, а простодушно говорила: «Ну, вот и все…» И больше о том никогда не вспоминала, будто это дело не ее рук и не заслуживает внимания. Перед Федором встала новая Настя, спокойная, уверенная и деятельная.

Сегодня Настя ни свет ни заря прибежала вроде бы к Феклуше за решетом, на самом же деле — чтобы застать дома Федора. Сказала как бы вскользь:

— Вчера Федор Васильевич лекарский осмотр делал новым секретным колодникам.

— Откуда и кто такие?

— Говорит, что не рудничные, незнакомые. Из других местов…

Среди работных ходили недобрые разговоры о секретных забоях: «Похлеще каторги придумало начальство… На каторге-то что! Отробил положенные годы — иди на все четыре стороны, в змеевских же потайниках без сроку робит человек, пока душа телу рукой не помашет на прощанки…»

Колодников изредка извлекали на белый свет. Наружу поднимали в рудных бадейках через какой-нибудь укромный лихтлох, подальше от любопытных глаз работных. От слепящего солнца колодники блаженно щурили глаза, жадно, взахлеб вдыхали чистый воздух, изгоняли из груди спертую подземную сырость.

Работали колодники у дальних рудных куч, где было безлюдье. По недогляду стражи ухитрялись оставить о себе весточку. Если находились в среде их грамотеи, на песке или толстом слое рудной пыли чертили слова:

«Здесь пребывали колодники».

Чаще же рисовали понятное для всех — бородатого мужика в железах. По этим скупым знакам работные и опознавали места выходов колодников.

Перед уходом от Лелесновых Настя неопределенно предложила:

— Помочь бы чем.

— Тут с умом надобно, — сказал Федор. — На выходах стражники по сторонам сычами озираются, близко никого не подпускают.

…Настя брела по змеевскому лужку. Солнце за полдень не успело шагнуть, а корзина у Насти почти доверху наполнена спелой земляникой и сочно-зеленым диким луком-слезуном. До моста через реку, что у самого^-похверка, далековато, и Настя решила: «Выберу брод поблизости и напрямик домой…» Шагнула было вперед, и вдруг чей-то властный строгий окрик:

— Куды прешь! Не видишь?

Настя вскинула голову. И только сейчас заметила, что от речки по луговинке пролегла широкая черная борозда, по одну сторону от борозды — высокая насыпь земли. «Видно, канава для воды на промывальную фабрику. Ну и пусть ее…» Еще шаг вперед. Над низкорослым молодым тальником закачалось строгое усатое лицо под форменной фуражкой стражника.

Настя поняла, что за ней наблюдали раньше. Из кустов чей-то восхищенный голос:

— Хороша бабонька, господин сержант. Только такая изюминка не к солдатскому столу!..

Лицо под форменной фуражкой расплылось в улыбке, будто не женщина, а само солнце двигалось к нему.

И Настя улыбалась, приветливо, маняще. Подойдя вплотную, она принялась журить сержанта певучим, лукавым голосом:

— Нешто можно так-то пугать! От твоего окрика чуть языка не лишилась. Уж эти мне служивые! Муха и та человека кусает после Ильина дня. От служивого же во весь год не жди привету и сердечности. Одни грубости. Нет чтобы усталую женщину пригласить отдохнуть…

Гусиным гоготом покатился по луговине неумелый и грубый смех сержанта.

— Го-го! Виноват, виноват-с! На руднике не доводилось такой красавицы зрить. Чья будешь-то?

— Разведенная жена Настасья Белоусова. В домашнем услужении у лекаря Гешке нахожусь.

— Проходи, голубушка, проходи!

Настя протиснулась сквозь кусты. То, что увидела, подтвердило ее смутное предположение. На полянке, зажатой в кольце кустарника, сидели и полулежали колодники. «Отдыхают, видно, сердешные…»

Во взглядах колодников Настя уловила нескрываемое презрение к ней. Особенно смутил смуглый, еще молодой парень. Он лежал на животе, опершись локтями о землю. В сомкнутых ладонях стиснута кудлатая черноволосая голова. Из глаз колодника так и брызгала ядовитая, насквозь прожигающая Настю усмешка, говорящая понятнее всех слов: «Видно, не далекого полета птаха, коли перед свиньей мечешь бисер. Шла бы своей дорогой, не цеплялась. Разведенная жена! Нашла, среди кого жениха искать… Зверей лютее женихи эти».

Сержант заметил, как Настя пристально смотрит на колодников, недовольно крякнул.

— А мне эти люди ни для чего… — безразлично заметила она.

Некоторое время посидела, посудачила с сержантом, затем промолвила:

— Ну, вот и передохнула. Указал бы, служивый, брод помельче. Домой пора…

На берегу Змеевки Настя шутливо погрозила пальцем сержанту.

— Не будь тучей, служивый, коли случай приведет встретиться. Бывай здоров!

— Что ты! Заходи — путь выпадет. Да и так просто заходи. Несколько дней здесь еще постоим.

Сержант неловко замялся, потом с многозначительной улыбкой выдавил из груди:

— Я ить тоже холостой…

На другой день Настя появилась раньше, чем накануне. Колодники рыли влажную землю. Тяжелый перезвон цепей резал ухо, неприятно отдавался в сердце. Кудлатый лишь мельком взглянул на Настю. В его взгляде — ничего нового. Зато сержант вне себя от радости. Усы натопорщил, весенним селезнем топтался на месте. В Настю впился глазами. Та откинула назад упавшие на лоб волосы, зло уколола сержанта:

— Что зенки уставил! Ай бабы вовек не видывал! Стой на месте, пока не приберусь!..

Юркнула через кусты. По раскинутым котомкам, картузам узнала полянку, где отдыхали колодники. Через несколько минут вышла обратно, повеселевшая, приветливая. И так несколько дней. Настя приходила почти в одно и то же время. Каждый раз с трепетом душевным замечала во взглядах кудлатого и его товарищей удивление, благодарность, восхищение.

После ухода колодников в подземелье сержант не раз появлялся у лекарской квартиры. Однажды довелось ему увидеть Настю. Постояли, потолковали, и сержант в упор предложил:

— Надежду имею сочетаться браком.

Та в ответ громко рассмеялась:

— И что ты такое надумал, соколик! Отзвенело мое время! Сердце в колобок сжалось…

Потом на ухо сержанту, чтобы отбить охоту к домогательству:

— Лекарь — старый холостяк. Сурьезного нраву человек. Не приведи бог, увидит тебя — лишусь куска хлеба. Ступай и больше не приходи.

С рудных поисков Федор решил завернуть в Незаметный — наведать Ваську Коромыслова. Чем ближе подходил, тем сильнее сжималось сердце от воспоминаний.

Ведь все эти места не раз исхожены вместе с Соленым. Вот и те косогоры, где копали землю с Феклушей. А вот и затерянное ущелье, в котором Федор в первый раз не приметил человеческого убежища.

И вдруг Лелеснов вздрогнул — чья-то тяжелая рука легла на плечо. Оглянулся, увидел незнакомое лицо. В правой руке человека — длинный нож.

— Чего надобно и кто таков?

Федор чутьем уловил, что незнакомец неопасен. Приветливо пояснил:

— Ваську Коромыслова надобно мне. Понял?

Рука человека повисла плетью. Тряхнул чубатой, черной, как уголь, головой, понимающе протянул:

— А-а-а…

За кружкой чая на смородиновом листе больше говорил Васька.

— Думаю шагать отселе. Теперь не один я. Двоим-то в пути подручнее и веселее.

Федор вспомнил про Соленого, который так и не нашел желанной воли, как-то вяло и бесстрастно сказал:

— Что ж, спробуй… может, у тебя счастливее судьбина, чем у других. — Прогнав задумчивость, живо спросил: — Кто таков и из каких мест твой путник?

— Да, да! Совсем запамятовал про то. Секретный колодник. Со Змеевой горы убег. И опять-таки Настя во всем виновница.

Васька говорил с жаром. Часто, как птица на взлете крыльями, махал руками.

— Ить, что надумала Настя-то! Уж так затуманила сержанту стражнику глаза! Тем и воспользовалась, чтобы наведывать колодников на выходе. Украдкой рассовывала по котомкам хлеб и иной харч. А вот ентому — Митькой Кривошеиным зовется — напоследок подсунула пилку по железу. Через месяц при выходе Митька и задал тягу.

В разговор вмешался сам Митька.

— Откеле бог послал эдакую смышленую да отчаянную бабу. Вовек не забыть…

Федору хотелось громко крикнуть: «Молодец, Настя!»

* * *

В верхнем горизонте Змеевой горы таились самые высокопробные руды, легкоплавкие и податливые на излом. Здесь гору вдоль и поперек источили выработками. Что ни год, то выработки гуще пересекались в середине горы, лучами разбегались в стороны. Иные из них пробивались наружу, и в обрывистых боках горы появились черные отверстия — казалось, гигантские птицы крепкими клювами пробили норы для своих гнезд под надежным каменным укрытием. Со временем в верхнем горизонте рудная добыча заметно поубавилась. Управляющий рудником не мог и не хотел верить в то. Давно ли он выслушивал похвальные речи Беэра за раденье в горных разработках? Ему казался коротким путь к желанному ордену по велению самой императрицы. Управляющий даже голову стал поворачивать по-особенному важно, будто шею приятно щекотала орденская лента. И вдруг такой конфуз!

Вот уже много дней подряд управляющий в сопровождении геодезии прапорщика Пимена Старцева, пробирщиков и маркшейдерских учеников спускался в подземелье. Не одну новую выработку пробили бергайеры. Большие груды породы выгребли в центральную штольню. Пробирщики придирчиво вглядывались в неровные изломы камней, и понапрасну: редкие рудные признаки не радовали.

А управляющий не унимался, приказывал проходить заново выработки. В тонкие струнки повытягивались жилы у бергайеров. И сам управляющий вконец извелся. От потерянного аппетита, спертого подземного воздуха у него под глазами растаяли сальные наплывы, беспомощно, мешками обвисла кожа.

Однажды бергайеры, как по сговору, побросали инструменты — не выдержали натуги.

— Нет мочи робить, господин управляющий! Да и для жизни не без опаски…. а ить у нас семьи, детишки малые.

Управляющий изрыгнул такой гром, что шорох по камням прошелся:

— Как посмели ослушничать! Да за такое вас плетьми в клочья посеку! А ну, быстро за работу!

Никто с места не тронулся, кроме Алексея Белогорцева. Подошел к стенке квершлага, скребком постучал, потом заговорил спокойно, будто грозные слова управляющего мимо уха пролетели:

— Ишь, как гудит стенка-то… стал быть, рядом старая выработка проходит, что каменьями завалена… Стенка эта, почитай, не толще картонного листика… Если дальше квершлаг долбить, не ровен час, господин управляющий, те каменья нарушат стенку и нас побьют.

Тут заговорил другой бергайер, остальные придвинулись ближе.

— Знали бы, за что камни потом поливаем. Ить руды-то в породе и на полушку нет. Понапрасну силы расточаем. Приказал бы, господин управляющий, штейгеру Федору Лелеснову взять нас под команду. Тот штейгер под головой самого семиглавого змея руду сыщет и на похверк доставит.

В эту минуту зашаталась стенка. Какой-то миг, и через большую брешь в ней с грохотом посыпался каменный дождь. Получилось так, что выработку мгновенно перехватил завал. По одну сторону его, в каменном тупике, оказались бергайеры, по другую, что выходила в штольню, — управляющий со свитой.

В завале осталось отверстие — не больше, как кулаку пролезть. Управляющего словно взрывом выбросило наружу. С перепугу только через день вспомнил про боль в ноге от ушиба камнем во время обвала. Бергайеры же прокопали в завале нору, чтобы туловище пролезло, и вышли невредимыми в штольню.

После того управляющий скрытно вызвал к себе Федора, пришедшего с рудных поисков, и завел ласковый разговор:

— Мыслю так, штейгер, что Змеева гора рудой не оскудела. Таятся где-то руды, и к ним дорожку надобно сыскать. Спробуй — фартовый ты. Людей на помощь себе возьми, сколь душа просит.