Господи! Дай мне силы... дай терпения...
Дай мне простоту ума и дай мне глубину...
Избавь мой ежедневный урок от сложности и пустоты...
Дай мне оторвать глаза от ран на собственной груди, когда я вхожу в школу по утрам...»
Господи! Да это же обо мне!
Преимущества и безнадежность
Я всегда ощущала себя учительским ребенком. Я читала все преимущества этого положения в глазах учителей и безнадежность своего положения - в глазах сверстников.
Только я могла прийти на школьный вечер в клетчатых штанах или, лежа утром в постели, сказать: «Мам, я не пойду сегодня в школу? Та-ак неохота...»
Безнадежность же своего семейного положения в глазах класса я компенсировала тем, что всем и все давала списывать. Или подговаривала беспросветного двоечника Борьку поднимать руку и с невинным выраженьем на лице говорить: «Марь Лексевна, а вот у вас тут на доске написано «потчИвать», а в словаре «потчЕвать». А как правильно?»
Но я никогда и нигде не была «своя».
Т
Олько через мой труп
Я вижу маму, она лежит на тахте и у нее совершенно нет сил (только теперь, став учительницей, я знаю, что такое совершенно нет сил). Слабым, ироничным, видимо, скрывающим подлинный страх за меня голосом она опять говорит мне привычное:
Учителем? Мань, не надо так шутить. Посмотри на меня. Живой труп. Так что только через мой труп. Не-ет, уж лучше к станку. Да я и не собиралась. Педагогический институт? - это просто смешно! МГУ, Физтех - не меньше. Амбиций мне было не занимать: я особенная, и жизнь у меня будет особенная.
Родителей мне всегда недоставало. Может быть, именно этим они так крепко привязали меня к себе. Первые полгода своей студенческой жизни в столице я каждый день(!) писала им письма - надо было все рассказать именно им.
Свобода выбора
Почему это все же случилось со мной? По той же причине, по которой Марк Твен въехал-таки в булыжник, начав за пять метров его объезжать?
Или страстность, одержимость моих родителей создали навсегда в моем сердце образ настоящей, осмысленной жизни? Этакую антитезу прозябанию, мещанскому благополучию.
Была ли учительская профессия случайна? Будь мои родители актерами, политиками, инженерами, и я бы?.. И не было у меня свободы выбора? Или была?..
Я не удивлюсь
Вчера младший сын сказал мне ни с того ни с сего:
Мама, я никогда не буду учителем. Я вообще не представляю, как это можно так подставиться.
Как это?
Ну ты что, не понимаешь? Ну работа страшно трудная... Ты что, не помнишь, как мы тебя мучили? (Одно время Никита учился в моем классе) Нет, кем угодно, только не учителем!
Круг замкнулся. Я тоже говорила нечто в этом роде - своей маме. Так что я не удивлюсь, если в один прекрасный день мой сын станет учителем...
ЛОВУШКИ СВОБОДНОГО ДЕБЮТА
Мой профессиональный дебют был вполне романтичным. Пришли к детям этакие доброхоты. Спасти и сохранить. От величайшего отвращения к авторитарной школе пришли. И точно знали, чего мы не станем делать: орать на детей, давить своим авторитетом и скучать, стоя у доски. Мы - это я и Сергей Владимирович Плахотников - теперь учитель литературы, английского языка и директор образовательного центра «Азъ». А тогда он набрал первый в своей жизни класс, куда меня в порядке эксперимента зачислили вторым педагогом.
В раздражении к окружающему маразму, в тоске по осмысленному делу я в одночасье бросила свой русско-немецкий машинный перевод и ушла к детям. Так сказать, осуществить себя как гражданин и творец. Где еще, думалось мне, с наибольшей полнотой и пользой для человечества раскроются мои многочисленные дарования? В общем, рождественская пастораль...
Маленькая революция
И
Началась фантастическая жизнь. Нам было весело всем. Детей без рева не могли увести домой. Неизбывный детский голод по игре, сказке, скоморошеству утолялся здесь. Дома - привычный «видик» и бездумное родительское «нельзя», здесь - пиршество.
Это сейчас нас с Сережей передергивает от некоторых воспоминаний или случайно проскочившего у ребят ты, Сергеич или Владимирна. А тогда мне жутко нравилось, когда шестилетки говорили мне Машуля и висли у меня на шее. Я храбро вела с ними разговоры о вечном и столь же храбро вскарабкивалась на забор детского сада... Маленькая революция в отдельно взятом классе на территории отдельно взятого детского сада.
И приходили они каждое утро в большой степени к нам с Сережей. Был наш пронзительный интерес к каждому из них: каждый казался необыкновенно талантливым, и за это мы многое могли им простить. Мы соблазняли их своей любовью и жаждали их любви. Мы хотели, чтоб настоящая жизнь была у них здесь - в классе, на уроке, с нами, а не «в подворотне». Но мы отказывали им в этой настоящей жизни в их собственной семье. Мы были настолько оголтелые, что пытались спасать детей от их же собственных матерей и отцов!
Позже пришло понимание: наше дело - не спасать от родителей, а учить с ними жить. Одна учительница, возмущенная тем, что одному папе некогда заниматься своим собственным сыном, сказала ему: «Вам некогда любить своего сына?! Что ж! В таком случае любить его буду я!» Тогда мы восхитились бы этой фразой, а теперь нам стало страшно...
Все мое отвращение к системе вылилось в желание защитить, спасти от нее детей. При чем не было чувства опасности (сейчас я бы сказала - ответственности) - эйфория! Страшно уставали (12-часовой рабочий день, мытье клозетов, администрация, санэпидемстанция, каждый вечер - рисование индивидуальных домашних заданий в двадцати пяти альбомах...), но - эйфория! Мы идем верным путем! Это сейчас я понимаю, что на отрицании много хорошего не построить. Слава Богу, мы во время одумались...
Карнавальное шествие
Начавшийся процесс отрезвления тоже был, видимо, закономерен. С чего он начался? Наши уроки строились на разработках Евгения Шулешко, Лидии Филякиной, Александры Ершовой, Вячеслава Букатова. К нашим безобразиям они относились терпеливо. Давать нам рецепты, которых мы в наших мученьях так жаждали, они сочли бессмысленным и даже вредным. Они терпеливо ждали, когда мы сами встанем с четверенек. А вот материал для работы подсовывали. Материал будил фантазию. Нашу - тоже, ибо мы гуляли по нему впервые.
Мы не были посвященными, мы были любопытствующими. Каждый день совершались открытия, ибо мы всякий раз не знали ответ, у нас не было искушения навязать свое. Это свое частенько рождалось позже, чем у наших ребят. Из любого дела надо было слепить захватывающее приключение, и только тогда оно делалось. В противном случае ребята подавали первые сигналы тревоги: «Не хочу! Неинтересно!»
Каждодневные дела приходилось обряжать в карнавальные костюмы с переодеваньями раз в два-три дня. Мы с Сережей пребывали в постоянном поиске формы. А дети требовали: «Еще, еще! Новенького!» Громадная печь, для разогрева которой необходимы дрова и дрова. И, заметьте, все больше дров и какие получше. Скоро мы почувствовали себя негодными на растопку. В полузадушенном состоянии мы продолжали улыбаться. Но улыбка стала фальшивой: «Ну ты как, старик(уха)? Я в форме. Смотри, что придумал(а)». Что-то в этом роде, на грани оправдывания. Оправдывания в том, что уже ничего не хочется - только спать.
Псевдодемократия
Ч