Обязанности дневального по спальне
Дневальный по спальне вставал утром "по первому сигналу", т.е. за пятнадцать минут до остальных одноклассников. В его обязанности входила побудка заспавшихся товарищей, а в младших классах это становилось поголовной бедой. Затем, когда кадеты умоются, оденутся и постелят кровати, делом дневального было проверить правильно ли натянуты простыни, убедиться, что все шинели на вешалках висят "как одна", в одном направлении, боком, так, чтобы виднелся только один рукав.
В его обязанность входила также проверка полотенец, которые должны быть сложены одинаково. Он должен был проверять чистоту и порядок помещения в течение всего своего дневальства. Вечером после укладки дневальный обходил все кровати и следил, чтобы лежащие на табуретках одежда и белье у всех кадет были сложены по правилам, квадратом.
Из всех обязанностей в наряде самым тяжелым для большинства кадет оставалось вставание по первому сигналу.
С переходом в старшие классы прибавлялись и новые наряды.
"Дежурный по коридору" назначался из кадет 4-го класса, когда пятый становился старшим классом во второй роте. В его должность входила и обязанность открывать и закрывать двустворчатые двери в перегородке для прохождения строя, следить за чистотой и порядком в коридоре, запирать помещение после ухода всей роты на еду, проветривать коридор и следить за тем, чтобы в бачке с водой для питья всегда было ее достаточно. Он же покрикивал на расшалившихся малышей.
"Дежурным по роте" всегда назначался кадет старшего класса в роте. Главной его обязанностью было следить за исполнением обязанностей всех и каждого в наряде. Он же будил весь наряд по первому сигналу и через 15 минут, по второму сигналу, выстраивал наряд для проверки дежурным офицером-воспитателем.
После завтрака, перед началом утренних занятий, дежурный по роте строил перед дежурной комнатой в одну шеренгу новый наряд, на шаг расстояния друг от друга, по классам, для представления новому дежурному офицеру. Доложив ему о том, что наряд для представления построен, он возвращался в строй и становился на правый фланг. Дежурный офицер здоровался с нарядом, а затем, становясь лицом к старому дежурному по роте принимал его рапорт о "сдаче дежурства по роте". Делая каждый раз шаг вправо, дежурный офицер получал от наряда рапорт очередного дежурного о принятии наряда. Начиная рапорт, кадет прикладывал руку к козырьку, и дежурный офицер-воспитатель выслушивал его, так же держа руку у козырька:
"Господин (чин), кадет 5-го класса (такой-то) представляюсь по случаю сдачи (принятия) дежурства по роте". Заменялись лишь фамилия, класс и категория наряда - дежурства по классу, дневальства по спальне и т.д.
Приняв рапорт нового наряда дежурный офицер давал общие указания, и после команды "Разойтись!" новый наряд вступал в свои обязанности на сутки.
Такого рода регламент совершался в каждой роте. Вся разница была лишь в том, что в роте Его Высочества назначались еще дежурный горнист, подававший в течение суток все сигналы на трубе "сигналке", и дежурный по корпусу. Этот последний, ударом в колокол и электрическими звонками оповещал о начале и конце уроков. Он же являлся как бы связным Директора корпуса и находился в его распоряжении. На всех церковных службах, на парадах и прочих торжествах дежурный по корпусу сопровождал директора, идя в ногу с ним сзади на расстоянии двух шагов. Когда директор останавливался, дежурный по корпусу останавливался на той же дистанции, два шага вправо и два назад. Стоило директору повернуть голову вправо, как дежурный подходил к нему для получения и исполнения приказания. За всю свою жизнь в корпусе я не помню ни одного дежурного по корпусу кадета, которого нельзя было назвать иначе, как идеалом военного при несении этого наряда. Выправка, достоинство и чувство долга с головы до пят.
С первого класса малыши жили мечтой стать дежурным по корпусу.
УРОКИ и ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Курс обучения в корпусе был полностью согласован с восьмилетним курсом обучения в средних школах приютившей нас страны. Королевства Югославии.
В обязанности преподавательского состава входило подготовить кадет для сдачи обязательных государственных экзаменов; "Малой матуры" в четвертом классе и "Большой матуры" по окончании восьмого.
По окончании четвертого класса, обязательным для всех средних школ был государственный экзамен называемый Малой Матурой. Не сдав этого экзамена ученик не мог быть переведенным в пятый класс. Сдача экзамена "Малая матура" давала право поступления в учебные заведения более низкого ранга, как например в "среднее техническое училище". Окончившие это четырехклассное училище выходили из него техниками по разным специальностям. В Югославии четырехклассное образование в средней школе было обязательным.
"Большая Матура" или аттестат зрелости являлся обязательным экзаменом. Кадет, сдавший в корпусе этот государственный экзамен мог поступить в любой университет или в "Военную Академию", т.е. в Военное Училище. Кадеты, желавшие служить офицерами в армии имели право поступать в Военную Академию без конкурса на открытые для них вакансии. Многие Княжеконстантиновцы выбирали военную карьеру, как в Армии, так и во Флоте.
На обоих экзаменах присутствовал представитель Министерства просвещения Королевства Югославии. Множество похвальных документов, отражающих высоту и качество образования в корпусе было получено от представителей министерства, присутствовавших на экзаменах. Всё это лишь свидетельствует об образцовой системе обучения в корпусе. Заслуга принадлежит нашим директорам, инспекторам классов и преподавателям, самоотверженно отдававшим свои знания и труд в деле образования кадет.
В добавление ко всем предметам, требуемых министерством просвещения, в Корпусе добавлялись уроки Русского языка. Русской истории и Русской географии. Таким образом кадеты проходили курс обучения более насыщенный, чем того требовало министерство.
Как мы уже ознакомились в разделе расписания дня, шесть дней в неделю по шесть уроков ежедневно отводились для образования. Поскольку курс учения в младших классах был более легким, из тридцати шести уроков в неделю предназначенных для этой цели, в младших классах выделялось несколько уроков "в распоряжение воспитателя". Эти уроки воспитатель проводил с классом по своему усмотрению. О них поговорим отдельно. Таким образом в младших классах с более легкой программой настоящих уроков бывало меньше. В первом классе из тридцати шести оставалось 29 "настоящих" и семь "в распоряжении воспитателя". В эти 29 уроков входили и такие легкие предметы как гимнастика, рисование, чистописание и пение, предметы, к которым особенно готовиться не приходилось.
Постепенно, с каждым годом, при переходе в старшие классы терялись уроки "в распоряжении воспитателя", как исчезли и перечисленные выше легкие предметы. Начиная с пятого класса все 36 часов бывали заняты "серьезными" уроками, требующими большой подготовки. Гимнастикой и спортом кадеты занимались в свободное от занятий время.
Курс обучения в старших классах был очень большим, а если добавить к нему и три Русских предмета, на которые в Корпусе обращалось очень серьезное внимание, то станет понятным, что так называемое "свободное время" весьма часто бывало занятым подготовкой к урокам. Получив основное образование и навык к приготовлению уроков в Корпусе, большинство кадет успешно заканчивали высшее образование и достигали завидных положений в дальнейшей жизни, никогда не забывая нашу колыбель, наше родное гнездо.
Начало и конец уроков отмечались ударом в колокол и электрическими звонками дежурным по корпусу кадетом. По первому звонку все садились на свои места в классе. По второму звонку преподаватель входил в класс. Старший командовал: " Встать! Смирно!" , дежурный подходил с рапортом: "Господин преподаватель, в пятом классе кадет по списку 36, двое в лазарете, налицо 34". Таким образом встречали каждого преподавателя или преподавательницу. После преподавательского "Садитесь!" кадеты усаживались на свои места, а дежурный оставался у преподавательского столика, помогая педагогу отметить в журнале отсутствующих, после чего сам садился на место.
Каждый кадет с первого класса гордился своим выпуском и мечтал в этом выпуске окончить Корпус. Для этого нельзя было оставаться на второй год. Для многих такая перспектива служила и подталкивающим началом поправить свое учение, особенно к концу года. Две переэкзаменовки (по-кадетски - "дрыги") разрешалось иметь только в первых двух классах, в дальнейших классах можно было иметь только одну. Получив более двух неудовлетворительных баллов в конце года кадет оставался на второй год, попадая в следующий выпуск. Из старшего в младший. Такая перемена больно отражалась на кадетском самолюбии. Теперь, находясь в отпуску, следовало первым отдавать честь своим бывшим одноклассникам. Спустя некоторое время "старик (второгодник) сживался с новым для него выпуском и всё приходило на свое место. Но даже после окончания Корпуса, свой первый, в который он поступил, выпуск, оставался близким, коренным".
При мне в Корпусе существовало две системы отметок: пятибалльная до моего перехода в седьмой класс, когда в Корпусе была заведена десятибалльная система. В первом случае неудовлетворительными баллами считались 2 и 1, во втором 4 или меньше. Несмотря на нововведение, в журналах все же появлялись проставленные преподавателями 7 с минусом, 6 с плюсом и т.д.
Преподавательский состав находился в основном на высоте по своим знаниям преподаваемых предметов. Среди этого состава были и офицеры. Артиллеристы - математики всех видов, офицеры Генерального штаба - преподавали главным образом историю и географию России, юристы - законоведение и т.д.
Большинство преподавателей являлись штатскими, окончившими высшие учебные заведения. Главная заслуга нашего преподавательского состава заключалась в их безграничной любви к России и любви к нам, кадетам, а также и в стремлении передать нам как можно больше знаний для будущей жизни. Сознавая наше беженское существование и предстоящие трудности в чужой стране, эти преподаватели вкладывали душу в свое дело, мечтая о том, что их питомцам удастся принять участие в возрождении Родины - нашего Отечества. Ряд этих преподавателей имели возможность устроиться на более высоко оплачиваемые места, но, оставаясь верными своим принципам они продолжали служение Родине, обучая нас и получая очень скромное содержание. Вот почему и вкладывали они в свою работу не только знания, но и душу, радуясь нашим успехам и скорбя о наших "промахах".
В моих воспоминаниях часто встречаются слова "безграничная любовь к России". Я пробовал заменить их, но не смог. Это самое точное и справедливое определение с моей точки зрения. Никаких ограничений в этой любви я не мог найти.
Как и во всяком учебном заведении, в среде учеников бывали любимые и нелюбимые предметы и преподаватели. Кадеты не представляли собой исключения из этого правила. Но оценка преподавателя подвергалась более строгим требованиям. С кадетской точки зрения, каким бы хорошим ни был преподаватель, от него кадеты ожидали благородных, честных и прямых поступков. Другими словами, будь он военным или штатским, все равно в обращении и поступках он должен был обладать качествами дореволюционного Русского Офицера в лучшем его виде.
Каким бы прекрасным лектором преподаватель ни был, если он нарушил свое слово, если тайком пожаловался на кадета, или каким-то образом пошутил над строем или кадетскими традициями - заслужить любви у кадет он не мог. По всей вероятности, большинству наших преподавателей, судя по их обращению с нами, этот кадетский подход был известен и понятен. Если преподаватель оказывался бывшим офицером Императорской Армии, то заслужить нашу любовь ему было намного легче.
Преподавательский состав хотя и подчинялся по делам образования и аккредитации министерству Просвещения, на государственной службе не числился и получал содержание из сумм корпуса значительно меньшее, чем преподаватели в других учебных заведениях страны.
Как воспитательский состав, так и преподавательский видели в нас будущих строителей государства Российского, считая, что своими трудами они продолжают исполнять свой долг перед Родиной.
Любопытно отметить, что поступающие в Корпус преподаватели сербского языка, сербской истории или географии, говорящие только по-сербски педагоги, очень скоро воспринимали дух Корпуса и становились в будущем нашими защитниками в приютившей нас стране.
О каждом из преподавателей можно вспомнить многое, но справедливее будет обобщить эти воспоминания как о целом составе. Большинство кадет вспоминает с глубокой благодарностью своих преподавателей за ту самоотверженную работу, проводимую с такой любовью в стенах родного корпуса, несмотря на шалости или выходки, которые мы позволяли себе по молодости лет.
Царство им небесное!
ВОСПИТАТЕЛИ
Каждый класс имел своего офицера-воспитателя на обязанности и совесть которого возлагалось воспитание вверенных ему кадет. Были выпуски, где с первого класса и до окончания корпуса оставался один и тот же воспитатель. В большинстве же случаев, через два-три года, а то и раньше, другой воспитатель принимал класс. Почему производилась замена, нам, кадетам, оставалось непонятным. Но по истечении лишь нескольких месяцев пребывания в Корпусе, у нас рождалось сознание, что всё, что делается в Корпусе так и должно быть. Всегда бывало жалко расставаться с воспитателем к которому привыкли и которого полюбили, но военная служба, очевидно, требовала перемены.
Перед тем как остановиться на отдельных воспитателях, несколько слов об этом составе в целом.
Если в нынешнее время критерий для выбора воспитателей детей и юношей требует педагогической подготовки и всевозможных специальных подготовительных курсов, в бытность наших Корпусов за рубежом этих требований ставить было невозможно. Поэтому наш воспитательский персонал подбирался директорами корпусов из офицеров Российской Императорской Армии в Зарубежье, желающих поступить на очень скромное жалованье, с целью воспитания русской военной молодежи. Казалось бы, что подобный подбор не мог дать хороших результатов своим примитивным подходом. Однако, теория здесь разошлась с практикой.
Господа офицеры-воспитатели нашего Корпуса в подавляющем большинстве были людьми высоко порядочными, благородными, бесконечно преданными традициям Русского офицерства и служению России. К этому следует добавить, что они искренно любили своих подопечных и старались сделать из них будущих офицеров еще лучшими, чем были сами.
Не имея специальной подготовки к воспитательской работе с юношами, они применяли свои армейские навыки воспитания солдат в бытность на Родине, добавляя к этому родительскую любовь. Поэтому строгость и дисциплина, проводимая ими, и все требования смягчались чувством любви к каждому из нас, вне зависимости от нашего поведения. Большинство из них оказались лучшими психологами кадетской души, чем иные, окончившие высшие педагогические курсы.
И как-то странно, вспоминая этих наших замечательных Русских с большой буквы господ офицеров, одновременно вспомнить, что относили мы их, как и всякое начальство к категории "зверей", на кадетском жаргоне. Некоторые из них были строже и требовательнее других, некоторые мягче и добрее, но все они любили нас так же крепко, как и мы их, оценив их по-настоящему лишь покинув родное гнездо.
Было бы нечестно сказать, что всех их мы любили одинаково. Существовали любимые, были и нелюбимые Вместе с тем, было бы так же неправильно считать, что наши оценки воспитателей в юношеские годы оказывались всегда справедливыми.
Моим первым офицером-воспитателем стал подполковник Мстислав Аполлонович Левицкий, высококультурный и благородный человек, принявший нас "с вокзала" в первый класс. С первых же дней он старался вложить в наши души уважение к старшим и к друг другу, благородство в поступках, любовь ко всякому ближнему, как и любовь к животным. Он старался сохранить наши души чистыми, оберегая их от всякой пошлости. Своими поучениями во время уроков "в распоряжении воспитателя" он умел овладеть нашим вниманием полностью, и мы, малыши, почувствовали в нем своего нового "родителя", закладывающего в нас добрые начала.
Он выбирал для чтения рассказы из Русской литературы, смягчающие наши сердца. Помню, как он читал нам "Му-му" и у всех на глазах были слезы. Были они и у него. А его главным врагом оставалась пошлость. Это слово многие из нас услышали впервые от него. Сам Мстислав Аполлонович никогда не употреблял никаких бранных слов. Самым крепким ругательством у него было "дурак" , при этом он его не произносил, но один единственный раз написал на лбу одноклассника, который умудрился написать это слово на партах мелом перед нашим приходом в класс. Вытереть написанное с парт мы не успели. Войдя в класс подполк. Левицкий увидел художества и на вопрос: "Кто это сделал?", начертал признавшемуся кадету мелом на лбу дурак и выставил на штраф в коридоре.
Больше на партах у нас не писали.
Когда мы разъезжались на каникулы, он провожал нас со слезами на глазах, так же и встречал. Конечно, остряки говорили, что провожал он нас слезами радости, а встречал слезами печали. Никто, разумеется, этому не верил, включая и самих остряков. Когда я был в первом классе, у одного одноклассника как раз во время Великого поста на лбу появился лишай. После Причастия воспитатель поздравлял каждого из нас, как и полагалось, с принятием Святых Тайн, целуя каждого в лоб. Кадета с лишаем он тоже поцеловал. Таким, быть может несложным психологическим приемом он нам дал понять что для него все мы равны при любых обстоятельствах. Слов не требовалось.
На должность офицера-воспитателя возлагалась ответственность за личные деньги кадет, которые им посылали родители на расходы. В отдельной тетради у воспитателя на каждого кадета была отведена страница, где он вел учет каждой копейке. Так как у одних кадет были более имущие родители, а у других неимущие, то и количество денег у воспитателя было неодинаковым. Кадетам младших классов иметь деньги на руках не разрешалось.
Получить деньги можно было только перед отпуском, для чего следовало обратиться к воспитателю. Проверив наличный баланс у кадета по своей тетради, воспитатель выдавал просящему не просимую сумму, а по договору, сокращая аппетит кадета невзирая на количество наличных денег на его счету. Здесь достигалась двоякая цель: во-первых кадет приучали к тому, что родители не бездонная бочка, и деньги, присланные ими, следует беречь, а во-вторых, получая сокращенную сумму, самый имущий и самый неимущий кадет друг от друга в отпуску особенно не отличались своими материальными преимуществами. С первого класса поняли мы, что все мы - одна семья.
Заведовал подполк. Левицкий и драматическим Кружком, девиз которого был "Во имя доблести, добра и красоты". Этот девиз он проводил и в нашу жизнь. На состязаниях в пении, которые устраивались ежегодно в Корпусе, он выбирал и разучивал с нами старые Русские народные песни. Много уроков в его распоряжении посвятил он русской песне и русской музыке, разъясняя их красоту и развивая к ним любовь. Эту сокровищницу полюбили мы с тех пор.
О полковнике Левицком все мы, кадеты 25-го выпуска сохранили самые теплые воспоминания и искреннюю благодарность за то, что он сумел внушить нам понятие о том, что настоящий Русский военный должен также отличаться и чистотой души. Когда нас перевели в третий класс, полковника Левицкого перевели в роту Его Высочества, а к нам был определен новый воспитатель. С грустью мы приняли это известие, но к этому времени уже точно знали, что на военной службе приказ есть приказ.
Полковник Яков Николаевич Рещиков служил воспитателем в Донском Императора Александра III кадетском корпусе, располагавшемся в боснийском городке Горажде. При мне он появился когда мы были в третьем классе второй роты, а его назначили воспитателем 26-го выпуска, старшего класса в третьей роте. Он же стал и командиром этой роты. А когда мы перешли в четвертый класс, то со своим классом был переведен к нам в роту и полк. Рещиков. Говорил он довольно низким голосом, издали напоминающим блеяние овец или коз. Курил трубку, для которой сам варил табак с медом и запах от этой трубки нам всем очень нравился. Носил бороду и усы. Фуражка на его голове отличалась от головных уборов других офицеров тем, что сохранила форму, принятую у донцов, была примятая, без металлического каркаса и придавала ему вид лихого фронтовика.
В Донском корпусе кадетское прозвище его было Яша . Оно сохранилось и в нашем, но почему-то, вероятно из-за своего голоса он получил и вторую кличку "Ярац", что по-сербски означает "козел". Первое знакомство с этим офицером произошло у нас следующим образом: повел Яша нашу роту на прогулку в поле, на холмы. Только вышли мы наружу, сразу же была подана команда: "Вольным шагом, можно разговаривать!" Сильно кадетское любопытство, и почему-то было решено "испробовать" нового воспитателя. Идем, разговариваем, а какие-то более отчаянные головы время от времени издают козлиные звуки: "Мээээээ! Ярац! Мээээээ!
Как это часто бывает, к застрельщикам присоединились новые умники и вскоре добрая часть строя звучала как стадо овец. Приближаясь к холмам начали соображать, что вместо свободного времени Яша нам закатит строевые занятия и наша выходка так легко не пройдет. Постепенно блеянье стихло и в последние минуты даже утихли разрешенные разговоры в ожидании воспитательского возмездия.
Пришли. Строй повернут лицом к офицеру-воспитателю. "Равнение на-лево!" С этой командой замерли все сердца в ожидании "кровавой расправы" за наше мальчишество. Покуривая трубку, спокойно, Яша дошел до середины строя, повернулся к нам лицом, ответил фельдфебелю отданием чести, осмотрел нас своими, видавшими и не такие виды добрыми глазами, выдержал в тишине секунд десять, показавшихся нам вечностью и громко произнес: "Сами вы ярцы! Разойтись!" И спрятал нас к себе в карман навсегда.
И стало нам стыдно за свой необдуманный поступок. Всего мы ожидали, но только не этого. С этой первой встречи, при таких обстоятельствах, прониклись мы к нему уважением и детской любовью, сохранившейся до сегодняшнего дня. Будь на его месте полк. Левицкий, он по всей вероятности провел бы с нами минут двадцать, объясняя нелепость нашего поступка, довел бы нас до того, что мы бы осознали, насколько глупо поступили и как непозволительно мальчишкам-кадетам, военным, устраивать такие выходки по отношении к офицеру. Затем, пристыдив нас и окончательно испортив нам настроение, вероятно так же отпустил бы с миром "на раздумье". Различными подходами наши воспитатели достигали одной цели. Кто знает, не потому ли их порой сменяли?
А вот еще одно воспоминание. Тоже на прогулке, на холмах. Был я в четвертом классе. Прогулка кончилась и по команде "Строиться!" кадеты сбегались со всего поля. Пребывая в ажиотаже какого-то спора, кадет пятого класса К. довольно громко произнес бранное слово. Немедленно полковник Рещиков, громко назвав фамилию кадета, добавил: "Будешь записан в журнал . - За что? За что? - довольно нахально, как ни в чем не бывало вопросил "К". - За то, что сказал ".......", - и воспитатель громко повторил произнесенное кадетом нецензурное слово.
Весь строй замер от такой неожиданности. Какой-то страх обуял всех, и хотя мы возвращались вольным шагом в Корпус, и хотя была отдана команда "можно разговаривать", - шли мы молча и проговаривались шепотом. Кадету К. грозило сильное наказание, быть может даже исключение из Корпуса ввиду его единицы по поведению и уже полученному прежде предупреждению воспитательского комитета. Громко повторенное воспитателем бранное слово произвело на нас впечатление разорвавшейся бомбы и смутило нас.
Едва мы вернулись в ротное помещение и строй был распущен, К. выждав несколько минут, постучался в дежурную комнату к полковнику Рещикову. Что там произошло мы так и не узнали никогда. Дежурный по коридору кадет стоял около дежурной комнаты, когда с поникшей головой и красными глазами вышел из нее К.
Все мы со страхом ожидали субботнего вечернего приказа по корпусу, после заседания воспитательского комитета. Приказ прочитали, но фамилия кадета К. в нем не упоминалась. Яша простил. А кадет К. благополучно окончил корпус, был хорошим кадетом и прекрасным товарищем.
Полковник Рещиков отличался от остальных офицеров-воспитателей своим, быть может, слегка эксцентричным подходом к проблемам воспитания, но цели своей он достигал. Наружно обращался он с малышами-кадетами грубовато . Любимыми его эпитетами были "орясина" и "жеребец".
Относилось это главным образом к десяти и одиннадцатилетним кадетикам и звучало особенно грозно для тех, кто слышал эпитеты впервые и не знал этого доброго, любящего своих питомцев хорошего Русского Офицера с большой буквы. Такое обращение особенно шокировало мамаш, приезжавших навестить своих ненаглядных сыночков.
Поговорив в высшей степени вежливо с дамой и выслушав приехавшую родительницу исключительно внимательно, ответив на все ее вопросы и удовлетворив просьбу свидания с сыночком, он обращался к первому проходящему кадету и давал примерно такие указания: "Позови этого жеребца, да скажи чтобы вымыл морду и привел себя в порядок сначала. Мать приехала!" Услышав такие или подобные наставления, прибывшая мать зачастую приходила в панический ужас, порой готовая забрать свое "золото" из учреждения, где с ним так обращаются. Но стоило ей встретиться с любимым чадом и поговорить с ним несколько минут, как все страхи отпадали: почувствовав в сыне любовь к своему воспитателю и желание горой заступиться за него, мать смягчалась.
Поскольку воспитатель являлся связующим звеном между кадетом и его родителями по всем вопросам, последние обращались к воспитателю письменно. В младших классах офицер-воспитатель был в курсе переписки родителей со своими детьми, так как читал их письма. Хотя эта процедура никогда не нравилась ни кадетам ни родителям, в ней был смысл, достойный оправдания. Некоторые оторванные от дома малыши в письмах фантазировали, наводя страх на родителей, или скрывали свои отметки и оценку поведения. Прочитав подобное письмо, воспитатель заставлял кадета исправить неточности, чтобы родители оставались правдиво осведомленными о жизни своего сына. Читая письма родителей, воспитатель лучше знакомился с семейными обстоятельствами кадета, замечал какие указания давались сыну и следил за их исполнением.
Увлеченные с головой кадетской жизнью, некоторые кадеты ленились и забывали писать домой и нередко бывало, что к воспитателю приходили панические письма от родителей: Что случилось? Почему сын не пишет? В таких случаях делом воспитателя было заставить ленивца исполнить просьбу родителей.
Помню, сидели мы как-то раз на вечерних занятиях в четвертом классе и занимались в полной тишине. В виду того, что наш воспитатель в тот вечер по какой-то причине отсутствовал, дверь в класс было приказано держать открытой.
Занимаемся мы, и слышим голос Яши, доносящийся из смежного с нами третьего класса: "Пиши: этот старый бородатый козел заставляет меня, мерзавца, недостойного Вашей любви... . Слышим умоляющий голос кого-то из кадет: "Никак нет, господин полковник" - "Пиши, говорю тебе: этот старый козел...
Больше напоминания не понадобились, кадет писал аккуратно. Стоило Яше спросить кадета: "Домой давно писал?", как в то же вечер писалось письмо домой, - а вдруг позавчера отправленное письмо не дойдет? Кому хочется писать под диктовку такие нелепые вещи о любимом воспитателе? Так спокойнее.
Вспоминаю и случай со мной, правда, уже на другую тему. Был я старшим в четвертом классе. Как-то на дежурстве Яши я оказался во время обеда крайним за столом, а в обязанность крайнего входило после первого блюда отнести вниз на кухню пустой бачок из-под борща и принести блюдо со вторым. Как уже говорилось, всюду мы ходили строем. Идем все с бачками в колонне по одному. Спускаемся в коридор подвала где находилась кухня. Идущий за мной кадет старшего класса чертыхается по какой-то причине, причем довольно громко. Смотрю, при самом входе в коридор стоит эконом корпуса полковник Герцег, по прозвищу Жила. Быстро обернувшись к ругателю я громким шепотом говорю: "Тише! Жила!" Не успел я еще повернуть голову обратно, как послышался голос полковника Герцега: "Стой! Кругом, шагом марш! Нет, стой! Кто сказал "Жила"?
Молчок. У кадет выдачи нет. Дальше нам было приказано сдать бачки, получить второе и отнести в столовую. Вслед за нами направился и оскорбленный офицер, который, придя в столовую доложил Яше о происшедшем. По возвращении в роту, полк. Рещиков приказал выстроиться всем, кто ходил за вторым блюдом, а роту распустил. На вопрос "Кто сказал "Жила"?, ответа не последовало. -"Тот, кто это сказал, чтобы явился ко мне в дежурную комнату". Сказав это, Яша вошел в "дежурку" и закрыл за собой дверь. Все кадеты разошлись, а я, оправив рубаху, постучал в дверь:
"Разрешите войти?"
- Входи!
Я вошел. - Что тебе надо?, спросил Яша.
- Господин полковник, это я сказал Жила", отрапортовал я официальным тоном.
Яков Николаевич вынул трубку изо рта и стал смотреть на меня неверящим взглядом и в первый раз в жизни назвал меня по имени, как бы не веря своим ушам: "Ты, Миша?
- Так точно, господин полковник, я!
- Не выгораживаешь ли кого-нибудь?
- Никак нет, господин полковник! Разрешите объяснить".
- Ну, валяй!, покачивая головой и все еще смотря недоверчиво, разрешил воспитатель. Я ему рассказал все как было, изменив лишь немного обстоятельство с руганью и не указывая ни на кого в отдельности. По моей версии, мне якобы показалось, что кто-то сзади громко разговаривает и я хотел предупредить о присутствии полковника Герцега. Дальнейший мой рассказ был полностью правдивым, я не хотел обидеть эконома и для сокращения времени и слов, воспользовался его прозвищем.
- Ты мне говоришь правду?
- Так точно, господин полковник!
- Верю, ступай!,- все еще покачивая головой, но на этот раз со сдержанной улыбкой, отпустил меня Яша.
О своем проступке я доложил собственному офицеру-воспитателю, едва тот появился в роте перед вечерними занятиями. Воспитатель полковник Ивановский всегда требовал от меня, как от старшего в классе, ставить его в известность о всех событиях в классе до того, как ему это станет известно из других источников. Тут же дело касалось меня самого. Получив от воспитателя "разнос" высшего порядка, я, вернувшись в класс, предался не очень приятному ожиданию. А ожидал я известий о записи события в ротный журнал со стороны Яши, сознавая, что иначе он не мог поступить. Далее я ожидал разбора дела ротным воспитательским комитетом, безусловной сбавки одного или более баллов за поведение, увольнения с положения старшего в классе и потерю поперечной нашивки отличника на погоне.
Ждать развязки мне пришлось несколько дней, так как ротный комитет собирался по субботам, и приказ с его постановлениями читался в тот же вечер. Подробности того, что происходило в период моего ожидания я узнал позже по секрету от одного замечательного преподавателя, который был искренним другом кадет, и, понимая нас лучше других, доверял нам иногда некоторые тайны. Не было случая, чтобы кадеты его подвели. Оказалось, что Яша, несмотря на настояния моего воспитателя, отказался записать меня в журнал благодаря моему чистосердечному признанию, понимая, какие серьезные последствия может повлечь за собой запись. Поскольку он был в день всей "истории" дежурным, то имел право поступить как угодно: либо записать, либо не записывать.
Яша взялся уладить дело с полковником Герцегом при условии, что я пойду с ним чтобы принести эконому свои извинения. Яков Николаевич настаивал на том, что я во всем остальном образцовый кадет, попался по случайности без умысла нанести оскорбление. Два других присутствовавших воспитателя воздержались от споров между полковниками Ивановским и Рещиковым, предоставив им самим разрешить вопрос.
Самое неприятное воспоминание о моей жизни в корпусе связано с этим эпизодом, особенно когда меня привел мой воспитатель полк. Ивановский бить челом полк. Герцегу. Я должен был повторить все, что доложил Яше, просить прощения за пользование его кличкой, объяснить нечаянность случившегося и т. д. Когда полк. Герцег, очень скоро приняв мои извинения простил меня и протянул мне руку, я был готов сгореть от стыда, что обидел этого доброго человека. Видит Бог, обидеть его я не хотел.
Не успели мы еще выйти из квартиры эконома, как тут же в коридоре полк. Ивановский приказал мне записать себе восемь нарядов вне очереди, чтобы надолго запомнил о своем поступке.
- И включи в эти наряды три дежурства по коридору на три воскресенья. (Дежурные по коридору в отпускные дни не ходили в отпуск).
Так, благодаря добросердечию полк. Рещикова, было сохранено мое старшинство в четвертом классе. Узнав о его заступничестве нелегальным путем , я не мог пойти и поблагодарить моего защитника, так как этим нарушил бы доверие рассказавшего мне обо всем преподавателя. Да Яша и не нуждался в моей благодарности. Я уверен, что он ее чувствовал в моем четком отдании ему чести при каждой встрече, в моих мгновенных исполнениях его приказаний и, наконец, в моем взгляде в его добрые глаза. Я уверен, что и сегодня в селении праведных смотрит он на меня с улыбкой, довольный, что развил у кадета чувство благодарности на всю жизнь.
По сравнению с предыдущими двумя офицерами-воспитателями, полковник Генерального штаба Евгений Леонидович Ивановскийбыл человеком совершенно другого склада. Требовательный, строгий, сугубо военный во всех отношениях, он умел держать нас в известном страхе, хотя и имел привычку иногда обращаться к нам ласково и с улыбкой. "Здравствуй, Скворушка!" могло быть началом и суровый разнос через пару минут - концом разговора. На ротных строевых занятиях он был строже и требовательнее других. Обращался он с нами как с будущими воинами, защитниками государства Российского, и, порою, казалось со стороны, забывал наш возраст.
Но это было не так. Он прекрасно понимал, что перед ним были дети, но его стремлением было сделать из этих детей в кратчайший срок молодых воинов. Окончив Академию Генерального штаба, полк. Ивановский обладал прекрасным знанием военной истории, как мировой так и нашей русской. Будучи блестящим докладчиком, он умел увлечь кадет своими рассказами о разных сражениях Русских войск и об их славе. Никто из кадет не мог забыть его великолепный, красочный иллюстрированный двухчасовый доклад о Бородинском сражении. Мы отказались от переменки, и как же жалели когда доклад окончился! Хотелось слушать еще и еще. Этим своим качеством он заслужил уважение кадет и слушать его доклады мы были готовы всегда.
Быть старшим в его классе оказалось делом сложным. Как уже было сказано выше, он требовал доклада старшего в классе о всем случившемся за время его отсутствия. Доклад должен был представлять собой первоисточник информации. Бывало, старший знает о проступке товарища, но не уверен, будет ли об этом сообщено воспитателю, и смолчит. Но если кто-то из других воспитателей скажет "Ивану" - кличка полк. Ивановского - тогда старшему достанется. И доставалось часто, ибо выбор у старшего оставался простой: в пользу кадетских традиций и в нарушение требований воспитателя. Делал ли он это умышленно, для развития чувства товарищества у кадет, не знаю, но это была самая неприятная обязанность, которая влекла за собой множество нарядов вне очереди и высказанных упреков.
Среди нашего офицерского состава было много воспитателей, заслуживающих упоминания, и перечисленные три являются лишь примером различного подхода к воспитанию. Общей же нитью для всех была подготовка нас к добросовестному, честному, жертвенному и благородному служению России. Не зря среди девизов на стенах главного зала был начертан и такой: