Александр григорьевич баздырёв 2 страница

— Так ведь, милая моя, нужда заставит быть кем угодно: и лисой, и белкой, которая крутится в колесе, и лютым тигром. Ты, если слушать не желаешь, хоть посмотри.

Он проворно выбежал в коридор, пощелкал там замками чемодана и вернулся с большим самодельным альбомом:

— Взгляни, что мы там затеяли. Душа-то у тебя не каменная!

Он положил альбом прямо на машинку перед матерью и начал его листать.

Отец собирался бриться, уже намылил одну щеку, но не вытерпел, встал за спиной у дяди Алеши и, вытягивая шею, начал заглядывать ему через плечо. Илька тоже поспешил узнать, что они там рассматривают.

Когда он протиснулся к машинке, дядя Алеша уже показывал третий или четвертый лист. На нем цветной тушью был нарисован уголок какого-то города. Выстроившиеся по линеечке красивые, похожие на игрушечные трехэтажные и двухэтажные домики с балкончиками со всех сторон окружала зелень. Среди улицы четкими прямоугольниками тянулись скверы, на заднем плане, за домами, голубела полоска реки и стояла целая стена леса.

— Это примерный план первой очереди поселка, — объяснил дядя Алеша. — Здесь жилые дома, школа, клуб, столовая, магазины и все прочее. А производственные здания — в стороне, примерно в полукилометре, за околком.

— Сам рисовал? — оглянулась на дядю Алешу мать и похвалила: — Молодец! Из тебя, если бы поучился, глядишь, художник бы вышел неплохой. Только меня этими картинами ты уже не прельстишь. И Степана не сбивай с панталыку. Мы, как ты знаешь, никогда на готовеньком не жили. Почти десять лет в бараке сырость нюхали. Я одной воды из подполья, наверное, не меньше тыщи ведер вынесла. И вот эти стены, — она обвела глазами комнату, — для нас тоже не добрый дядя строил. Сами все делали. Не зря к улице так и прилипло название — Инициативная.

Илька постоял еще около картинки, вздохнул и пошел из комнаты. Он понял, что дядю Алешу ему не дождаться. Уж если мать заговорила о том, во что обошлась ей квартира, то не скоро закончит.

За окном блистало солнцам февральское утро. Илька посмотрел во двор — никого.

«К Пашке, что ли, сходить?» —- вяло подумал он.

Однако попасть к нему не удалось. Тетя Зина и дядя Петя ушли иуда-то по делам, а его заперли на ключ.

— Ну и чего ты один делаешь? — опросил через дверьИлька.

— Сперва задачи решал. Мама увидела в дневнике вчерашнюю двойку по арифметике и заставила. А сейчас хочу делать лодку с реактивным двигателем. Ты не пробовал?

Переговариваясь с Пашкой, Илька поглядывал через окно на улицу. Ему как раз видны были ледяная горка и краешек ограды детской площадки. Две девочки-дошкольницы из соседнего подъезда деловито карабкались на горку, таща за собой на веревочке новенькие санки.

— Ну ладно, Пашка, когда ваши вернутся, приходи, —сказал Илька и лениво поплелся вниз.

Дома все еще продолжался прежний разговор. Заметно было, что дядя Алеша с отцом действовали заодно. Один скажет, другой поддакнет.

— У тебя, Дашенька, старые представления о селе, — добродушно, наверное с улыбкой, говорил дядя Алеша. — Ты ведь как после войны уехала в ремесленное училище, так и не видела больше колхоза.

— Зато я каждый день в магазины заглядываю и на рынок, — убежденно ответила мать. — В универмаг зайдешь— бедные продавцы тонут в товарах. А в продовольственных, прямо скажем, прилавки пока не ломятся от деревенских яств.

— Правильно! — согласился дядя Алеша. — Но давай подумаем: почему?

— Потому, что нас со Степаном там нет.

— А ты не смейся, — серьезно заметил ей дядя Алеша.— Степан прошел заводскую выучку, знает технику, привык к дисциплине. Такие и нужны сегодня в селе. И такие, как ты, тоже нужны. Именно мы, вчерашние деревенские, должны метлой вымести все, что осталось от единоличной деревни.

Илька заперся в кухне, выстрогал из полена досочку и гвоздями прикрепил у нее наверху реактивный двигатель — трубочку из станиоли. Затем налил в таз воды, для начала проверил плавучесть своего судна. Лодка оказалась устойчивой и ходкой. Теперь нужно было решить вопрос о горючем. На подоконнике лежала материна гребенка с тремя выломленными зубьями. Илька взял ее, покусал за краешек, понюхал. В нос ударил острый запах камфары. Значит, гореть будет. Но не нагорит ли потом за гребенку от матери? Он еще раз куснул, еще понюхал и нерешительно отогнул крайний зубец. А-а, была не была! Не считала же она, сколько зубьев сломано, сколько целых.

Мать появилась на кухне неожиданно. Поставила кастрюлю на плитку, как бы между прочим взглянула на Илькину лодку, на остатки гребенки и, покачав головой, с горечью произнесла:

— Опять за свои пшики взялся? Давай, давай! Полезноедело, конечно, не умеешь делать, а испортить нужную вещь— ты тут как тут!

- Ну, а что надо полезное сделать? — глядя прямо в глаза матери, спросил Илька. — Скажи, я сделаю.

Она помедлила, словно прикидывала в уме, какое бы задание дать. Но, видимо, ничего не придумала, поэтому ответила, как отмахнулась:

- Сам бы уже должен понимать — не маленький.

Оставшись один в кухне, Илька задумался. До каких пор это будет? Чуть что, упреки: «Ничего доброго не делаешь, только пшики!» Ну, а что можно делать доброе, полезное? Как-то насорил в комнате и взялся было подметать, так мать сразу же отняла веник. Сказала: «Ты не столько подметешь, сколько поднимешь пыли». В магазин за хлебом сама ходит, посуду моет тоже сама. Единственное, что доверяет, — это сменить у кота песок в ящике, но Илька от этих обязанностей предпочитает уклоняться.

От раздумий его отвлек Пашка. В квартиру он не вошел, а ворвался. В коридоре сбил табуретку, на которой лежал чемодан дяди Алеши; увидев в кухне на столе таз, схватился за лодку.

— Вы вот что, молодцы удалые, — вышла на шум мать.— Сейчас я вас накормлю, и валяйте на улицу. Иначе вы тут без присмотра натворите...

Уже затемно, пошатываясь от усталости, Илька взобрался к себе на второй этаж. К его удивлению, мать ни слова не сказала о том, что он вернулся с ног до головы в снегу. Молча поставила на стол тарелку борща, пододвинула вазу с хлебам и, облокотившись на подоконник, стала смотреть куда- то в вечернюю темноту.

Из комнаты доносились приглушенные мужские голоса.

— У папы гости? — спросил Илька.

Мать грустно взглянула на него и, вместо того чтобы ответить на вопрос, участливо проговорила:

— Да, видно, придется тебе, сынок, по милости твоего умного родителя всю жизнь быкам хвосты крутить.

- Быкам хвосты?

Илька один-единственный раз в жизни видел живых быков — на областной выставке достижений народного хозяйства. Особенно запомнился ему красно-пестрый бычина с железным кольцом в носу. Он зло косил из своей загородки налитыми кровью глазами и сопел так, что стоять рядом было жутко.

- Ох, боюсь, Илька, — доверительно, как ровне, стала говорить мать, — сорвемся с места, забьемся в деревню, в самую глушь. Вот будет-то! И назад задумаешь, да некуда вернуться...

Деревня. С этим словом у Ильки были связаны воспоминания о поездках в заводской пионерский лагерь. Дорога туда проходила через небольшое пригородное село.Илька всегда с любопытством наблюдал, как за окном автобуса, убегая назад, мелькают деревянные домики, огороженные штакетником, тыном пли плетнем, через которые, вытянув шеи, выглядывали на улицу желтые шляпы подсолнухов и алые гребни маков.

Автобус распугивал с дороги босоногих и почему-то всегда грязных ребятишек. Они бросали свои игры и, как казалось Ильке, с завистью смотрели на проходивший автобус. Наверное, им тоже хотелось взобраться на мягкое сиденье машины, да поближе к открытому окну, и мчаться вперед, чтобы только столбики перед глазами мелькали.

Иногда сельские мальчишки и девчонки приходили в лагерь, приносили в корзинах землянику или клубнику и продавали стаканами. В игры с лагерными ребятами они не вступали, держались настороженно и недоверчиво. Они по горькому опыту знали, что купить ягоды у них могут только взрослые: у ребят ни у кого денег не было. Любителей же полакомиться готовыми ягодами из корзины находилось немало.

Неужели отец действительно хочет уехать в такую вот деревню, хочет, чтобы он, Илька, играл босоногий и грязный на пыльной дороге, носил продавать ягоды в корзинах?

...Дяде Алеше постлали на диване в Илькиной комнате, однако он не спешил ложиться, разговаривал и разговаривал с отцом. Ильку уже и ноги не держали, и глаза сами слипались. Он чувствовал, что, если ляжет в постель, моментально уснет. А это значит, с дядей Алешей не удастся потолковать по душам. Чтобы разогнать сон, он начал ходить по комнате, подбадривать себя песней, которую чащевсегонапевал Пашка:

До самой далекой планеты

Не так уж, друзья, далеко.

Наконец пришел дядя Алеша. Он хоть и не играл в снежки на улице, не катался на боку с ледяной горки, но тоже выглядел уставшим.

- Ну что, дружище, будем отдыхать? — сказал он и потянулся с хрустом.

Илька пожал плечами, что за вопрос? Ночь впереди, можно досыта наотдыхаться. Однако опустился на краешек стоявшего около кровати стула и начал стаскивать с себя брюки.

- Ты чего такой невеселый? — присмотревшись к нему, спросил дядя Алеша.

- А чему веселиться? — тихо, с обидой отозвался Илька. — Я ждал, когда ты вернешься, опять будешь с нами жить. А ты... А ты папу подговариваешь в деревню уезжать.

Дядя Алеша прошелся по комнате, затем присел к Ильке на краешек кровати, заботливо, как мать, подоткнул одеяло.

-Значит, и тебя втянули в этот спор? — задумчиво проговорил он. — Что ж, пожалуй, правильно. Парень ты уже большой и должен уметь думать и принимать решения. —И вдруг неожиданно: — Слушай, вот если бы тебе сейчас предложили лететь с экспедицией на Северный полюс или в Антарктиду, ты бы отказался?

Ильке даже спать расхотелось.

— BАнтарктиду? — приподнялся он. — Конечно, полетел бы. По телевизору недавно показывали журнал. Знаешь, там пингвины прямо как собачонки ручные...

— Вот видишь, — улыбнулся дядя Алеша. — В Антарктиду — пожалуйста, а в село, которое отсюда в каких-то двухстах километрах, боишься. Как это прикажешь понимать?

Вспомнив теперь эти дяди Алешины слова, Илька грустно улыбнулся. Нашел, что сравнивать! То Антарктида. Там вон сколько интересного! А что будет здесь? Ну, вот завтра начнется новый день — что он принесет?

3. НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Бабушка Ананьевна, когда Илька ложился спать, в шутку пожелала:

— Новое место, приснись жениху невеста.

Но приснилось совсем другое. Будто пришел Илька в деревенскую школу, открыл дверь в класс, а за партами ребята из пятого «В» сидят. Пашка Рыжаков знаки подает: дескать, давай заходи скорее, пока учительницы нет. Илька обрадовался: вот красота, все ученики свои, не скучно будет. И вдруг, откуда ни возьмись, к доске выскакивает конопатый Димка и начинает выкрикивать: «Петушка и Кукук! Петушка и Кукук!» Потом прибежали незнакомые мальчишки и девчонки и тоже принялись хором кричать: «Петушка и Кукук! Петушка и Кукук!»

Илька опешил. Откуда здесь, в деревне, известна эта злополучная обзывалка? Ведь даже в пятом «В» ее начали забывать. Да и было бы что помнить! Просто соседка по парте Людка Петухова, поспешила, оговорилась. Учительница опросила, кто какие басни Крылова знает. Людка, как всегда, первая руку начала тянуть—все отличиться хотела. Учительница одного опросила, другого, а потом к Людке: «А ты какую басню знаешь?» Людка подскочила и на весь класс брякнула: «Петушка и Кукук». Надо было сказать «Кукушка и Петух», но у нее от торопливости язык вперед заскочил.

Илька на уроке хохотал вместе со всеми. Но на первой же перемене выяснилось, что поторопился смеяться. Ребята Людку окрестили Петушкой, а Ильке прилепили прозвище Кукук. И пошли дразниться.

Дорого обошлась Ильке оговорка торопливой соседки. Не мог же он сидеть сложа руки, когда ни за что ни про что дразнили! Дома каждый день выслушивал нотации, потому что мать то и дело вызывали в школу — за четверть по поведению оценку снизили.

В пятом «В» ребятам постепенно надоела обзывалка. Но тут-то, в новой школе, за нее обязательно ухватятся.

Горько и досадно стало Ильке. Сжав кулаки, он бросился на самого большого мальчишку и... проснулся. И сразу на душе у него полегчало.

«Это ладно, — с радостью подумал он, — это не по правде, во сне».

Он разжал кулаки, перевернулся на другой бок.

Утром, открыв глаза, Илька увидел прямо перед собой на спинке стула отутюженный школьный костюм и галстук. Брюки висели линеечка к линеечке, на гимнастерке белел свежий подворотничок.

«Мама! — с нежностью подумал Илька и потрогал острые линеечки на брюках. Сукно было еще теплое. - Она хочет, чтобы в новой школе с первого дня все пошло по-новому».

Утро стояло морозное и тихое. Солнце, поднявшись над бором, разгоняло сизую дымку тумана. В сене, на крыше мазаной пристройки, дрались взъерошенные воробьи. Оттаявший немного днем снег за ночь подсох и щетинился ледяными кудряшками, как побывавший в воде сахар. Тополя и ветлы в палисадниках оделись густыми хлопьями куржака. Но этот белый наряд на деревьях не казался холодным, потому что солнце играло разноцветными огоньками в заиндевевших ветвях. Думалось, подойди поближе к тополям и ветлам — и услышишь легкий перезвон искристых кристалликов.

Илька, поднявшись на бугор, огляделся кругом.

Дома, в городе, ему не приходилось обращать внимание на то, когда бывает какое утро. Все дни казались похожими друг на друга. Когда бы ни вышел, около дома всегда чисто убрано. На улице люди, спеша куда-то, идут и идут по тротуару; по дороге торопливо проносятся «Волги» и «Победы», грузовики и автобусы. И вот все это: многоэтажные дома, высокие столбы фонарей, нескончаемый поток автомобилей— как-то заслоняло и небо и солнце. Или без них было на что смотреть, или некогда было задирать голову и разглядывать: есть сегодня тучи или нету?

А вот здесь свежая красота утра сама встала перед глазами. Хочешь не хочешь — любуйся.

Илька полной грудью вдохнул сухой морозный воздух, расправил плечи, и потому ли, что стоял на бугре почти вровень с трубой бабушкиной избы, а может быть, и потому, что хорошо выспался и сытно позавтракал, он показался себе большим и сильным. Сделает шаг — корочка снега под ногами хрумкнет, ледяные иголочки со звоном рассыплются. Илька вдруг почувствовал в себе столько бодрости, что ему захотелось прямо на бугре задать трепака или перекувырнуться через голову.И он бы, наверное, не устоял против такого желания, но на крыльце своего дома неожиданно появился Димка, без пальто, только в шапке. Приложил ко лбу руку козырьком, чтобы солнце не мешало смотреть, и спросил:

— Ты куда?

— В школу записываться.

— Подожди, я сейчас оденусь.

Всю дорогу Димка поучал Ильку, с кем можно дружить в классе, а с кем нельзя, кого из учителей нужно бояться, а кого — нет.

— За русский и литературное чтение будь спокоен, — уверенно заявил он. — Варвара Сергеевна тебя не обидит.

— Почему? — удивленно спросил Илька.

— Чего притворяешься? — покосился на него Димка и самодовольно улыбнулся. — Меня не проведешь!

Ильке не понравился такой ответ. Что-то этот конопатый не договаривает! И, чтобы не оставаться в долгу, он спросил:

- Слушай, а кто это тебя вчера вожжами угостил?

Димка удивленно посмотрел на него, словно хотел спросить: «А ты откуда знаешь?» Илька про себя торжествовал: «То-то, конопатый, не задирайся!»

Димка понуро опустил голову и отвернулся.

Примерно домов через пятьдесят от избы бабушки Ананьевны деревенская улица, наткнувшись на березовую рощицу, обрывалась. Пройдя рощицу, Илька со своим провожатым оказался на большой площади. Вправо, к бору, в широкой ограде стояло деревянное здание с большими окнами. Димка, кивнув в его сторону, сказал, что это и есть школа.

В школе как раз начался перерыв. Девчонки и гологоловые мальчишки, как красногрудые снегири в своих галстуках, стайками носились по двору. Женщина — не то уборщица, не то учительница, стоя на крыльце, что-то кричала им— наверное, зазывала в помещение. Но ребята и слушать ничего не хотели. Школьный коридор за зиму надоел. А на улице попахивало хмельной весенней сыростью, яркое солнце золотило свешивающиеся с крыши сосульки.

Внутри помещения в небольшом зале молодая учительница, собрав девочек, водила хоровод и громче всех пела: «Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай». Мальчишки в игре не участвовали. Лобастый парнишка в форменном костюме, перепачканном известью, воевал около дверей класса с дежурной. Группа таких же стригунков, сцепившись в клубок, каталась по полу около раздевалки. Проходя мимо мальчишек, поднявших пыль, Илька едва удержался, чтобы не дать кому-нибудь из них щелчок.

Димка подвел Ильку к дверям учительской:

— Давай мне шапку, я подожду. А ты стучись и заходи.

Документы взял высокий седой мужчина. Судя но лицу,он был еще не старым, но волосы на голове у него были совершенно белые, а на густых бровях вперемешку — одна волосина черная, как уголь, а другая белая, как снег. Он быстро проглядел табель, потом черными колючими глазами внимательно ощупал Ильку и строго спросил:

— Как же это так? По арифметике—пять, по русскому— пять, а по поведению — четыре? — и, повернувшись к учителям, негромко пояснил: — Лагутенков, сын нового инженера колхоза.

Илька переступил с ноги на ногу и опустил голову.

- Да они, городские, все там — оторви да брось,—проговорил рыжий усатый мужчина, куривший около открытой форточки. — Хоть и говорят везде, что в городских школах крепче учат, но хулиганят там тоже покрепче, чем у нас.

- Нy, это ваше мнение вы могли бы, Кузьма Кузьмич, оставить при себе, — строго взглянул на него седой и подал документы сидевшей на диване белокурой девушке. — Ваш ученик, Варвара Сергеевна.

- Варвара Сергеевна? Это о ней говорил Димка! Что ж, пожалуй, такая действительно не обидит. Встреться она на улице или в коридоре школы, ни за что бы не подумал, что учительница. Ростом, правда, она не маленькая, но тоненькая, как девочка. Взглянув на ее руки, Илька непроизвольно спрятал свои за спину. Как, интересно, надо умываться, чтобы руки были такие чистые? У него даже после бани на казанках в морщинах остается что-то черное.

Варвара Сергеевна подошла к Ильке и приветливо улыбнулась. «Вон ты какой!» — говорили ее большие серые глаза.

- Ты еще ни с кем из пятиклассников не успел познакомиться? — опросила она.

— Успел, —сказал Илька и кивнул на дверь. — Мальчишка тут один, Димкой зовут.

- А-а, Кошкаров! — догадалась учительница. — Что ж, что, пожалуй, кстати. Тебе с ним придется сидеть за партой. Да и жить вы будете рядом. А сейчас познакомься с расписанием и в половине третьего приходи на занятия.

Илька попятился к порогу, ногой открыл дверь учительской и выскользнул в коридор.

— Ты что-то долго! — отдавая шапку, проворчал Димка. — Мне стоять-то некогда, задачку еще не решил.

Школьная ограда охватывала участок двух добрых стадионов. Приблизительно половину огороженной площади занимал сад. Из-под снега виднелись верхушки каких-то кустарников, а среди них краснел шпиль деревянного памятника с покосившейся звездочкой наверху. В дальнем углу двора, за спортивным городком, стоял длинный сарай. Двое каких-то мальчишек ходили за сараем, вытаскивали из снега тоненькие колышки.

- Видал работников? — указав на мальчишек, хмыкнул Димка. — Это Генка Воронцов и Борька Чиндяскин. Не успела вчера Нюрка попросить клетки подремонтировать, они прямо наперегонки. Ишь стараются!

— А чего они делают? — заинтересовался Илька.

— Не видишь, что ли? — фыркнул Димка. — Клетки в крольчатнике собираются поправлять. Перед Нюркой Казарлыгой и другими девчонками выслуживаются.

Крольчатник размещался в длинном, похожем на барак сарае. Войдя в него с улицы, Илька сначала едва различил беленые решетки. Затем, приглядевшись, увидел за решетками пушистых длинноухих зверьков. Одни из них, смешно перебирая губами, грызли сено, другие тыкались носами в корытца, приподнимали мордочки вверх и часто-часто жевали.

— Борька, Генка, идите-ка сюда! — донесся девчоночий голос из дальнего темного угла крольчатника. — Тут надо набить палочки погуще, чтобы малыши не пролезли.

Димка подтолкнул Ильку локтем и хихикнул себе в воротник:

— Молчи! Это Нюрка. Пусть думает, что Борька с Генкой зашли. А то еще разорется, выгонять начнет.

Однако Нюрка, видимо, догадалась, что по крольчатнику гуляют другие, вышла из своего угла на свет и сразу набросилась на Димку:

— Тебя кто сюда звал? Проваливай давай, пока я тебя граблями не угостила!

— Ну, ты не шибко! Подумаешь, хозяйка... — взъерошился Димка и сразу же обмяк. — Я же ничего не делаю...

За спиной заскрипела дверь. Подошли те двое мальчишек, которые собирали за сараем колья.

— Хо-хо, никак Кошкаров помогать пришел? — удивленно воскликнул один из них. — Поздно что-то.

— Да я, Боря, новенького вот привел, — заюлил Димка.— Он же не знает, где у нас что.

Тот, которого Димка назвал Борей, оценивающим взглядом окинул Ильку с ног до головы, точно хотел определить, сколько стоит его одежда. Второй мальчишка бросил палки на пол, подошел к Ильке и, сняв варежку, подал руку:

— Здравствуй. Меня зовут Генкой. А про тебя мне братка рассказывал. Он ездил за вами на станцию.

Из крольчатника вышли вчетвером. На улице Илька рассмотрел своих новых знакомых. Генка сильно смахивал на своего старшего брата — Федю. У него было такое же смуглое лицо, толстый, слегка приплюснутый на конце нос. И даже в походке у них с Федей было много общего. Генка тоже ставил ноги носками немного внутрь и раскачивался при каждом шаге, как медвежонок.

Что касается Борьки, то он очень походил на одевшуюся по-мальчишечьи девчонку. Личико полненькое, румяное, глаза голубые, как у куклы, а ресницы белые-белые, словно щетинки на зубной щетке.

Ильке, особенно когда Борька поворачивался боком, казалось, что он уже где-то видел его. Во всяком случае, и румяное лицо, и белые ресницы ему были знакомы.

- Однако пора домой, — посмотрев на солнышко, сказал Генка. — Я еще задачку не решил. Вечером пробовал, но не получилась. Ответ почему-то не сошелся.

От крольчатника до школьной калитки вела узенькая тропинка. Идти по ней можно было только гуськом. Но Димке обязательно хотелось быть с кем-нибудь рядом, и он, проваливаясь в снег, бежал то около Генки, то около Борьки, как ласковая собачонка, заглядывал в глаза и то с одним, то с другим заговаривал о задаче.

— Я тоже, Гена, решал. Бился, бился — никак с ответом не сходится!.. А ты, Борис, пробовал решать?

Но мальчишки почему-то не удостаивали его ответом.

У Ильки же из ума не выходили кролики. Какие красивые зверюшки! И не пугливые. Привыкли к ребятам, любят, чтобы их гладили.

— У вас как, по очереди за кроликами ухаживают? —- несмело опросил он шедшего впереди Генку.

Генка приостановился, внимательно посмотрел на Ильку и понимающе улыбнулся.

— Понравились? — И с сочувствием: — Они всем нравятся. Только девчонки влепились и никого к ним не допускают. Сарайчик, сам видишь, маленький. Много кроликов в таком не разведешь.

— А что вы на уроках труда делаете? — спросил Илька.

Генка пожал плечами.

— Да как тебе сказать... В четвертом классе делали из бумажек цветы, даже пробовали вышивать. А нынче учителем по труду стал Кузьма Кузьмич. Он рассказывает, как надо столярничать. Приносит в класс всякие инструменты: фуганки, отборники, шерхебели. У него их много — целых два ящика. И еще у него брусочки всяких пород деревьев есть. — И вдруг сам спросил: — А у вас что на уроках труда делали?

— У нас? — переспросил Илька. — В четвертом у нас тоже неинтересно было. Учительница заставляла мешочки шить, салфетки обметывать. А когда перешли в пятый, нас стали водить в школьную мастерскую. Делали детскому садику ведpaмаленькие, совки. Когда попадалась гнучая жесть, хорошие игрушки получались.

Около калитки Борька остановился, подождал, пока подойдут все.

— Ну что, по домам? — тоном старшего произнес он. — Надо же еще задачу решить.

— Может быть, вместе порешаем? — предложил Генка.— Пойдем к нам.

Борька помигал белыми ресницами, пошевелил румяными губами и поморщился:

— У вас порешаешь! Ребятня все время будет лезть к столу. Лучше к нам пойдем. Только уговор: не баловаться и руками ни за что не хвататься.

Илька, услышав такое приглашение, подался в сторону, отделяясь от компании.

—Ты чего? — посмотрел на него Генка. — Пойдем.

Борька жил невдалеке от колхозной конторы. Дом его был заметный — и не только размерами, но и тем, что стоял среди сосен. Когда-то на том месте, где сейчас расположилась усадьба, был лес. Затем деревья вырубили, не тронули только эти.

А теперь, глядя на деревья, можно было подумать, что однажды ночью решили подружки-сосенки погулять по селу, вышли из лесу, да так и остались на середине улицы.

Около калитки ребят встретила худая овчарка с отвисшими сосками.

Серая шерсть на ее боках висела клочьями, из-под черной нижней губы выглядывали длинные клыки. Рядом с ней серым клубком катался кругленький, толстенький щенок. Овчарка неприязненно поглядела на ребят и, приподняв верхнюю губу, показала зубы.

— Райта, марш на место! — прикрикнул Борька.

Овчарка отошла к пригону, но и оттуда продолжала настороженно следить за пришельцами. Щенок не побежал за матерью. Ему, видимо, очень хотелось побаловаться. Сперва он налетел на Димку, хотел отнять у него варежку, потом оставил Димку и бросился к Генке, но запнулся о комок снега и кубарем покатился к Илькиным ногам.

— Какой хорошенький! — простонал от восторга Илька.— Как его зовут?

— Спутник, — пренебрежительно ответил Борька. — Трех мы отдали, а этого никто не берет. Ишь разъелся... А у Райты хоть ребра считай.

- Илька, у тебя же нет собаки, и у бабушки Ананьевны нету, - подсказал Димка. — Вот и возьми.

- А можно? — несмело спросил Илька.

- Чего же нельзя... — бойко начал Димка. — Что им, собачью ферму разводить. Правда ведь, Борька?

- Вообще-то, — ковыряя носком валенка снег, с важностью проговорил Борька, — Спутника мы уже отсулили дяде Володе. Он в милиции работает, и ему нельзя без овчарки. Да и отдавать так мы этого щенка не будем. Тех мы мало кормили, а этот, сами видите, как Райту затянул. Да я ему молока каждый день даю и мяса.

- Ну и что ж, что не даром, я сейчас у мамы денег попрошу,- с готовностью согласился Илька. — Сколько надо?

- Слушай его больше, — сказал Генка и обернулся к Борьке: — Чего ты ломаешься? То ныл, что никто не берет щенка, а теперь деньги -спрашиваешь?

- Тебе-то какое дело? — сдвинул белые брови Борька.— Мой щенок, захочу — так отдам, а захочу — и за деньги. А он, может, еще и не возьмет. Дома не разрешат, и все. Они же неcaми хозяева, на квартире живут.

Илька хотел было немедленно лететь спрашивать разрешение, но Генка оказал, что щенок и до вечера никуда не денется, а если они явятся в школу, не решив задачи, то, как пить дать, схватят по двойке.

В прихожей, заслышав топот ног, из-за печи выглянула женщина.

— Закрывайте дверь поскорее, теленка простудите! — прикрикнула она и, спрятавшись за печь, проворчала: — Черти вас носят целыми оравами! Спокою никогда не дадут.

Илька опешил. Конечно же, из-за печи выглядывала Борькина мать. Он попятился к порогу, нащупал скобу.

«Уйти или не уйти? — стучало у него в голове. — Лучше, конечно, уйти, но почему Димка с Генкой раздеваются?»

—Ну, а ты что ждешь? — взглянул на него Борька. — Раздевайся.

Илька нехотя снял пальто и положил его в общую кучу па табуретку у порога. Борька после этого придирчиво осмотрел валенки гостей и кивнул на двери комнаты:

- Проходите. Только... — И он поднял вверх палец.

Борькина мать снова выглянула из-за печи и вдруг радостно воскликнула:

— О, да к нам гость пришел! Как тебя звать-то, я забыла. Не по-нашему как-то: вроде Милька или Билька...

Илька догадался, что это к нему относится, и обернулся.

- Как там мама твоя, управилась уже? Я жду не дождусь, когда она шить начнет.

- Не знаю, когда мама шить начнет, — ответил Илька. И сухо добавил: — А зовут меня Илькой. Это значит—Илья.

— Гляди-ка ты! — не то насмешливо, не то удивленно протянула Борькина мать. — Вот ведь что!

А Ильке сразу вспомнилось другое: «Блюдечки все одинаковые, тарелочки одна к одной». Жена председателя колхоза!

Сразу признать в Борькиной матери ту женщину, которая вчера разгуливала в красивой шубе около саней, было трудно. Там она выглядела нарядной, а тут, около печи, смахивала на старуху. На голове серый платок, как у бабушки Ананьевны, из-под платка торчат клочья рыжих волос, широкая юбка со сборками съехала набок.

Когда Борька предупреждал, чтобы никто ничего не хватал руками, Илька подумал, что у него в квартире много разных разностей. Но оказалось, что большой и новый Борькин дом внутри ничем особенным не отличался от избы бабушки Ананьевны. У порога тоже стоял теленок, весь угол просторной прихожей занимала русская печь, от печи вдоль стен тянулись широкие лавки, и над обеденным столом в большой рамке висело множество мелких фотографий.

В комнате Илькино внимание в первую очередь захватила кровать. Собственно, сама кровать была обычной, никелированной, но убрана она была по-особенному: на атласном зеленом одеяле возвышалась пирамида разноцветных подушек. Внизу помещалась самая широкая, а чем выше — тем подушечки меньше.